***
В столовой сегодня на удивление людно. Все мокрые и грязные. Празднуют прибытие долгожданного дождя, хотя я бы на их месте бежал строить ковчег. У Крыс орёт магнитофон, а на столе красуется картонная фигурка Игги Попа, того самого, что орёт из динамиков. Птички, укутанные в чёрные полотенца, согреваются подозрительного вида жидкостями из передаваемых друг другу под столом фляжек. У меня тоже с собой фляжка, но её доставать ещё рано, не хочется выпить всё добро за раз. Фазаны как всегда, на них даже смотреть тошно. У Четвёртой и Псов всё тоже не слишком празднично. Праздничный там только Лэри, намотавший себе на голову полосатый тюрбан из полотенца. За нашим столом все такие же грязные и вымокшие до нитки, поэтому я стараюсь лишний раз не прикасаться ни к кому из состайников, чтоб не подхватить эту их мокрость. Интересно, Хиросима тоже сейчас такая мокрая? Надеюсь, да. Ей пойдёт на пользу небольшой душ. Про обыски я решил не говорить никому. Главные сплетники стаи — Король, Панк и Роза — тут же бы всем растрещали, поэтому пусть лучше остаются в неведении. Но я всё равно волнуюсь. Может, дождь на меня так действует? Не знаю. Я уже вообще ничего не знаю. Внезапно музыка в магнитофоне смолкает и все затихают вместе с ней. Чёрный Ральф мрачно оглядывает столовую из дверей. Появление воспитателя в столовой — не к добру, поэтому все, кроме чавкающих Неразумных, замолкают в ожидании чего-то страшного. И, кажется, я догадываюсь, что именно собирается сообщить нам Ральф. — Оставайтесь на местах. Р1 захлопывает дверь и прислоняется к ней спиной, скрестив руки. — В спальнях и классах сейчас проводится обыск. Когда он закончится, вам разрешат покинуть столовую. Крысы кричат громче всех. Но Джину — очкастому Фазаньему вожаку — всё же удаётся их перекричать. — Простите! От лица первой группы хотелось бы уточнить, — долбанный воображала. — Обыск проводится во всех спальнях? — Во всех, — холодно отвечает Ральф и я аплодирую ему в душе. Так его, этого выскочку. Фазаны выглядят оскорблёнными до глубины души и это поднимает остальным настроение. Правда, не всем. Кто-то, как например Лэри, выглядит так, словно в ходе этого обыска из их вещей достанут чей-то расчленённый труп. Фарма тоже выглядит испуганно. То ли это из-за его вечной паранойи, то ли он действительно чего-то опасается. — Эй! — кричит не растерявшийся Табаки Ральфу. — А как насчёт дополнительной еды, чтобы скоротать время с приятностью? Ральф на это предложение никак не отреагировал. Вместо этого он поворачивается ко всем спиной и говорит с кем-то через приоткрытые двери. В следующее мгновение в столовую впускают Горбача, за чем тут же следуют радостные крики. — Отшельник спустился со склона горы! — Друид слез с куста! Ура! Я сдержанно похлопал, хотя возвращению Горбача тоже рад. Табаки, кажется, рад больше всех. Он спрыгивает со скамейки и героически ползёт сквозь лужи и грязь к состайнику. Горбач поднимает его с пола и с воркующим на шее Шакалом идёт к своим. Черти в это время что-то обсуждают. Я наклоняюсь ближе и прислушиваюсь. Как оказалось, пытаются разговорить Фармацевта. — Говори, сын собаки! — кричит Король, крепко вцепившись в ворот и без того разорванной Фармовой футболки. — Говори, что ты там прячешь! Фармацевт никак не реагирует. Панк пытается оттащить друга, но тот так сильно ухватился за футболку, что уже слышно как трескается ткань. Большинство ребят на нервах. Видимо, им тоже передалась паранойя Фармы. Кажется, один только я спокоен за нашим столом. А чего, собственно, бояться? Ни один болван не станет прятать оружие в собственной спальне. Для этого есть коридоры, туалеты, та же столовая, да даже учительская, в которую, как думают воспитатели, нам нет ходу. Особо нервные, такие как Фарма, с оружием и вовсе не расстаются (святая вилка всегда при нём). Но, честно говоря, мне и самому интересно, из-за чего он так всполошился. — Чего ж вы все такие шумные? — протягиваю я, доставая из кармана растянутых спортивных штанов фляжку, отобранную когда-то у одного Птенчика. Все смотрят на меня. Ждут. Чего — не понятно. — А ты хренли такой спокойный? — спрашивает Панк, наконец отрывая Короля от Фармацевта. — Меня больше интересует, чего вы все такие нервные? Не уж-то есть, что прятать? Тогда другой вопрос, — голос медленно переходит на гневный шёпот. Из-за дождя настроение и так не к чёрту, а тут ещё и обыск. — Какого хрена это «что-то» лежит у нас в спальне? Вопрос конкретно к тебе, Фарма. За столом тишина. — Ну? Я жду объяснения. Я крайне редко бываю серьёзен, но это не значит, что я не умею злиться. И сейчас я зол. По-настоящему зол. На это влияет как погода за окном, так и факт тупости одного из моих состайников. Черти поворачиваются к Фарме. Какое-то время он молчит, опустив глаза, но гордости не теряет. Только за нашим столом полная тишина, другие стаи ведут бурные диалоги, мечутся из одного угла столовой в другой. Но вот, Фармацевт выпрямляется и смотрит на меня. — Хотите знать, что там? Ладно! Хорошо! Пожалуйста! Там нож! Чёртов нож! Валяется у меня под матрасом! Я просто не успел его перепрятать! И что теперь?! Что ты мне сделаешь?! Не проходит и секунды, как я, стянув очки, заползаю коленями на стол и, хватая Фарму за шиворот, бью, что есть мочи. Он не отстаёт. Перетягивает меня со стола на пол и мы продолжаем драку уже среди грязи и воды. — Твою ж… — Панк хватается за голову. — Оттягиваем их друг от друга. Щас же! — Дионис решает взять всё под свой контроль. Он перехватывает меня локтем за горло, пока Панк оттаскивает брыкающегося Фарму. — Что тут происходит?! — Ральф подходит к нашему столу и, я больше чем уверен, он бы вмазал нам с Фармой, не прекрати мы драться. Дионис ослабляет хватку, и я захожусь кашлем. Рука у него пусть и единственная, зато тяжёлая. Чуть не задушил. Фармацевт, сидя на полу, трогает побитое лицо. — Небольшая ссора, ничего более, — улыбается Дионис. — Не волнуйтесь, больше такого не повторится. Большого желания разбираться в наших делах Ральф не имеет, поэтому, пригрозив тем, что ещё одна такая выходка, и он будет вынужден позвать сюда Судью, воспитатель удаляется. Стая возвращается за стол. Кроме Панка и Короля, которые поспешили скорее отвести от нас, примчавшихся посмотреть на драку, Логов. Я впадаю в отчаяние. Мне конец. Фарма не успел спрятать нож, но спросят за это с меня. Чёрт, подобного я предвидеть не смог, поэтому, направляясь в столовую, был абсолютно спокоен. К сожалению, с Чертями всегда нужно искать какого-то подвоха. Мы попали. Я уже вижу все последующие проверки, слышу все вопросы, которые нам будут задавать: «Откуда у вас взялся нож? Зачем он вам? Может вы живодёры? Или сатанисты? Что вы планировали им делать?» Из-за маленькой оплошности одного, пострадает вся стая. — Зачем, Фарма? — тихим, почти умоляющим голосом спрашиваю я. Фармацевт молчит. Черти тоже. Все в ожидании. — Да нет никакой причины, — бросает провинившийся состайник. — Врё-о-ошь, — качает головой Дионис. Фарма фыркает и краснеет, не то от стыда, не то от злости. Все снова ждут. — Достало это всё, — говорит он так тихо, что приходится наклониться ближе и напрячь слух. — Я, — Фарма поднимает уверенный, полный усталости, взгляд, — не хочу ждать выпуска. Я устал. И хочу на покой. И снова тишина. А что тут ещё сказать? Я снова достаю фляжку и пью горькую жидкость невесть чего. Не хватало мне ещё одного самоубийцы в стае. Браво! Что ж я за вожак такой, раз у меня уже второй состайник порешить себя хочет?! Ощущение, будто сейчас расплачусь от собственной беспомощности. Такими темпами, я покончу с собой раньше Фармы. Отвратительно. Вскоре приводят затерявшихся Лорда и Македонского, а за ними и Слепого. За столом Четвёртой не слишком оживлённо, как и у нас в принципе. Я вспоминаю, что ещё совсем недавно, перед тем как мы с Фармой устроили драку, Табаки гадал на бисере. А почему бы и мне не попытать своё счастье? Вдруг Шакал всё же согласится и мне помочь? С этой мыслью я направляюсь к Четвёртой. — Добрый день, — говорю, тщательно пытаясь скрыть в голосе изнеможение и какие-либо признаки двух дневного отсутствия сна. — Табаки, а я к тебе. Ты не погадаешь мне? Пожалуйста. Шакал заинтересовано, и будто оценивающе, оглядывает меня, начиная с подранных грязных кед на размер больше, до отросших сальных волос, которые явно следовало помыть. — Хм, — наконец отзывается колясник. — А почему нет? Табаки поудобнее устраивается на полу, поправляя перед собой белую тряпку. Я в предвкушении сажусь перед ним. — Ну что ж, дружок, — говорит Шакал, потряхивая стаканчиком с звенящими в нём бисеринками, — на что гадаем? Настоящее, будущее? Может на любовь, м? — Будущее, — робко отвечаю я. — Как будет угодно! На уже немного промокшую грязную ткань падает разноцветный бисер. Правой рукой Шакал хаотично рассыпает бусины. Смотря на то, что вырисовывается на гадальной тряпке, я всё больше понимал, что совершенно ничего не понимаю. Неясные мне узоры складывались в единый рисунок в глазах Табаки. Колдун озадаченно смотрит то на меня, то на бисерную картину. — Там что-то не так? — не выдерживаю я. — Не сказал бы, что много чего «не так», но и чего-то «так» тоже не много, — спорить с Табаки я не стал, хоть и мало, что понял. Между мной и Шакалом красовалось нечто похожее на круг, пусть и кривой, и более менее прямую вертикальную линию. Она лишь слегка касалась круга, но не пересекала его. В этих рисунках заключалось моё, возможно уже скорое, будущее, но растолковать его мог только Табаки, поэтому я послушно жду объяснений. — Сначала всё будет не очень гладко. Проблем тебе не избежать, причём серьёзных таких проблем. Прямо таки проблемищ! — глупо посмеивается Шакал. Кажется, его эта ситуация забавляла, в отличие от меня. — Чего именно ждать — сказать не могу, я всё-таки не ясновидящий. Хотя, возможно, эти твои проблемища уже давно начались и сейчас просто продолжаются. Но! — это «но» было настолько громким, что и я, и сидящий за столом Курильщик одновременно вздрогнули. — Судьба к тебе явно благосклонна, друг мой! Стоит немного подождать и всё точно наладится. Не совсем, конечно, но будет хотя бы не так проблемно, как тогда, когда будет уж совсем проблемно, — Табаки доволен собой. По мне же не скажешь, что я рад такому прогнозу. — И, — я сглатываю ком в горле, — что теперь делать? — А разве есть варианты? Жить дальше. Или не жить, — пожимает плечами Табаки. — Это уж тебе решать. Но не думаю, что ты воспользуешься вторым вариантом. — Это почему же? — данное заявление действительно заинтересовало меня. Ещё несколько минут назад я думал о том, как умираю раньше остальных своих состайников и слышать подобное после таких мыслей, весьма… — Эх, Орфей… — вздыхает колясник. — Ты кто угодно, но не самоубийца. Даже если тебе всё же хватит духу вспороть себе руку или что-то ещё, ты это не сделаешь. И сам прекрасно это понимаешь. Я усмехаюсь и киваю. — Что ж. спасибо, Табаки, правда, — я быстро обшарил карманы и, разыскав пару погнутых самокруток, положил их рядом с разбросанным бисером. — Вот. Пойду переварю всё… Ещё раз спасибо. — Всегда рад помочь. Табаки машет мне вслед рукой. К тому времени, как я возвращаюсь к Чертятам, у дверей столовой уже собрались все воспитатели во главе с Акулой. Они как раз установили перед собой фазаний стол, полностью загородив им дверь. Акула делает объявление: — Ввиду того, что в ходе обыска многие пропажи не были обнаружены, будет проведёт обыск рюкзаков всех находящихся в столовой. Дальше ничего не слышно. Директор ещё пытался закончить свою речь, но его перебивает усиливающийся с каждой секундой визг и рёв, доносящиеся со всех сторон. Но я не обращаю на них внимания. «… многие пропажи не были обнаружены…» Это было сказано с подозрительной лёгкостью, будто всё, что удалось найти в спальнях это пара бутылочек спирта и шприц, не более. Найди они нож, скандала было бы не избежать. Значит, либо они плохо искали, либо кто-то помог нам. Я сразу же поворачиваю голову в сторону двери. Взбесившиеся Крысы кидают в воспитателей посуду, но это не более, чем показуха, лишний повод развлечься. Среди всех взрослых даже с моим зрением не составляет труда заметить огромную фигуру, сияющую огненно рыжей шевелюрой. Судья выделяется ростом и своей аристократичной внешностью. Он похож на ирландца. Ни одна морщинка не уродует его, а наоборот только украшает. Воспитатель слишком далеко от нашего стола, чтобы я мог разглядеть какую-либо эмоцию на его лице, но что-то подсказывает, что одна из тех «проблемищ», о которых ещё недавно говорил Шакал, сейчас стоит среди воспитателей и ждёт, когда уймётся бунт. Первым не выдерживает Шериф. Выхватив из кармана спортивный пистолет, он палит в потолок, пока у всех не закладывает уши. Крысы немного притихли, тем более посуда у них всё равно закончилась. Лишённые стола Фазаны решают, что с них хватит, и выстраиваются в очередь на проверку рюкзаков. Я всё ещё смотрю на Судью. Сомнений нет, это он спас нас сегодня. Но почему? Зачем? У меня слишком много вопросов, включая тот, что волнует всех сидящих в столовой: зачем этот обыск? Оглядываюсь вокруг. Не составляет труда заметить, что вся столовая усеяна ножами, лезвиями и прочими игрушками, а обыскивают при этом спальни, ха! Снова смотрю на дверь и вздрагиваю. Судья уставился на меня. Точнее, я не вижу, куда направлен взгляд воспитателя, но отчётливо чувствую его на себе. Судья поворачивается к Акуле, что-то говорит ему, дожидается одобрительного кивка директора и идёт ко мне через весь мусор и грязь, коими покрыта столовая. Я сглатываю, кажется, слишком громко потому, как оставшиеся за столом Роза и Дионис прекращают свой разговор об отвратной еде, которой нас тут кормят и смотрят сначала на меня, потом на Судью. Воспитатель приближается всё ближе и ближе и, с каждым его шагом, я всё отчётливее вижу выражение его лица: сдержанный гнев уже готов был вырваться наружу, но мужчина хорошо держится. Состайники тоже видят это и так же как я чувствуют собственной кожей злость, исходящую от Судьи. Глубокий вдох, выдох… Дионис замечает моё напряжение и спешит увести Розу подальше от места взрыва, хотя я знаю, что Судья никак не сможет взорваться именно здесь. Гордость не позволит. Вот воспитатель уже рядом со мной, опирается о стол ладонью, смотря прямо мне в глаза. — За мной, — гневным шёпотом говорит он, и я чувствую лёгкий запах алкоголя в нескольких сантиметрах от своего лица. — Живо. Я не смею перечить и покорно плетусь за Судьёй к выходу. Нас спокойно пропускают. Коридор, лестница, коридор… Судья идёт быстро, а я волочусь за ним, совсем не чувствуя ног от страха. Сегодня меня будут бить, если, конечно, не убьют… В учительской я был всего пару раз, но так и не привык к этому месту. Слишком уж тут всё нормально. Чистые стены, целая мебель, подозрительно красивая комната. Обычно такие места не приносят ничего хорошего. Судья проходит вглубь комнаты. Он только снаружи кажется спокойным, внутри же он прямо сейчас разрывает меня на куски и я, кажется, слышу собственный крик в голове воспитателя. Удар тяжёлого предмета о стол нарушает тишину в комнате. Из кармана брюк Судья извлекает нож, завёрнутый в обрывок нашей шторы. В том, что это именно тот нож, о котором говорил Фарма, я не сомневаюсь. — Ну, — говорит воспитатель, уставившись на меня, — что скажешь? Я молчу. — На что это, по-твоему, похоже? Я всё ещё молчу. — Ладно, — Судья выпрямляется, скрещивая руки на груди, — я объясню тебе. Это нож. Не из столовой. Не из лазарета. Вообще не отсюда. Значит, твой Чертёнок притащил его откуда-то с улицы. Притащил и запрятал, — мужчина ходит взад-вперёд, измеряя комнату огромными шагами, отдающими эхом в пустом кабинете. — Я дал тебе фору. Пошёл вам, идиотам, на уступку. И что ты сделал? Что? Не молчи, скажи уже что-то! — Я был уверен, что у нас всё чисто, — собственный голос кажется мне чужим и каким-то далёким. В ту же секунду Судья преодолевает расстояние между нами в один шаг и заезжает мне по лицу мощным ударом. Ватные ноги не выдерживают, тело льнёт к холодному полу. — Уверен?! Одной уверенности мало, нужно знать наверняка! Каждый сантиметр, каждый уголок своей блядской комнаты ты должен знать как собственные пальцы! Твоё счастье, что я успел заметить его первым! — Простите, — Судья никогда не орал так громко, и я понимаю его. Воспитатель бьёт меня ногой по рёбрам. Всего один удар, хотя я ожидал как минимум одну сломанную кость. Кашель сам вырывается из горла, а ведь я честно пытался его сдержать. Мне не так больно, как, возможно, ожидал Судья. Может это от осознания вины? Потому что я заслужил это? Да плевать мне уже на вину. Плевать на себя. — Завтра, — вздыхает уже успокоившийся Судья, отворачиваясь к окну, — выпуск. У вас осталась одна ночь. Решение было принято в прошлый понедельник. — Что? — от этих слов больнее, чем от удара. — Нет… Нет, нет, нет, нет, нет! Так нельзя! Неделя! У нас оставалась ещё неделя! — я не в силах подняться с деревянного пола. Из глаз грозятся политься предательские слёзы. Чёрт, да я готов умолять Судью, готов вылизывать его старые туфли, что угодно, только бы отсрочить выпуск ещё хотя бы на пару дней. — Мне жаль, — воспитатель говорит искренне. Ему так же больно смотреть на меня, распластавшегося на полу, как и мне самому неприятно представлять, как убого я сейчас выгляжу. Винить Судью в данной ситуации бесполезно. Против таких хищников, как Крёстная, с поддержкой Акулы, он и другие воспитатели — просто мальки. Меня трясёт. Судью тоже, но это едва заметно. Он пытается спрятать руки на груди, но всё равно видно, как дрожат пальцы воспитателя. Мы стараемся не смотреть друг на друга, чтобы не мешать своим мыслям. Не знаю, о чём думает Судья. Наверное, о том, как ему нас жаль. Бедных детей. Кучку инвалидов. Я сразу одёргиваю себя. Неужели я правда так подумал? Какой позор. Но мне всё же интересно. — Почему вы нам помогаете? — А должна быть причина? Я усмехаюсь. — Ни один воспитатель, даже Р Первый, не сдал своих. Ни один, кроме вас. Вы же прекрасно знаете, что вас за такую выходку точно уволят, если узнают. Так зачем? — я всё же решаюсь поднять глаза. — Зачем так рисковать? — Потому что вы этого не заслужили, — отвечает Судья полушёпотом, будто боится, что нас могут услышать. — Это всё, что я хотел сказать. Хотя нет, не всё… Извини… Я вглядываюсь в лицо воспитателя. Только сейчас, присмотревшись, я замечаю мешки под глазами и усталый взгляд мужчины передо мной. Он уже не выдерживает, явно с похмелья и пил он точно не один день. Он переживал за нас и сейчас ему правда жаль, что с нами всеми обошлись подобным образом. Я кое-как встаю. Ноги всё ещё дрожат, но я стараюсь выпрямиться и выдавить из себя хоть какое-то подобие улыбки. — Спасибо, — говорю, проглатывая ком в горле. — Правда, спасибо. За всё. Судья кивает, и я выхожу из комнаты. На душе стало подозрительно пусто. Неужели это и правда конец? По щеке течёт слеза, и я сразу же стараюсь взять себя в руки. Нельзя, чтобы кто-то увидел меня в таком виде. Пытаюсь натянуть улыбку на лицо, но от этого слёзы текут лишь сильнее. Нет, так дело не пойдёт. Вытираю слёзы, сглатываю и иду в Кофейник. Мне нужен отдых…***
В Кофейник я зайти так и не смог. Не хватило смелости. Кто-то уже пришёл туда до меня и этими «кем-то» оказались Сфинкс и Слепой. Я случайно услышал их разговор и уже не смог пройти мимо. — Почему? — начало фразы я не услышал, но Слепой спрашивает с такой искренней тоской в голосе, что даже мне становится интересно. — Это моя жизнь, — отвечает Сфинкс. — Я хочу прожить её. Никто не виноват в том, что для тебя реальность там, а для меня здесь. Так уж получилось. Я вздрагиваю и затыкаю рот руками, чтобы не вскрикнуть. Я не должен был это слышать. Не должен был подслушивать. Чувствую себя грязным, запятнанным чужими чувствами. Это отвратительно. Сколько раз за сегодня я назвал себя «отвратительным»? Но, более ужасно то, что нам с Эвридикой тоже не избежать такого разговора. И, если быть честным, я боюсь услышать ответ. Мне страшно, что я тоже окажусь на месте Слепого. Но с другой стороны, что я могу предложить? Я сам не знаю, что будет со мной после выпуска. Я ненавижу Наружность, для меня там места нет, но в той же мере я боюсь Изнанки. Это страшное место, поглощающее любые чувства, кроме звериных инстинктов. По крайней мере, так кажется мне. Не знаю, что считают по этому поводу другие Ходоки. Кроме Сфинкса, я об этом ни с кем не говорил, да и из того диалога мало что стало ясно. Сфинкс также не любит это место, но у него хотя бы есть альтернативы. А что есть у меня? Я уже не слушаю ни Слепого, ни Сфинкса. Сажусь на пол справа от двери, упираясь спиной в стену и пряча лицо в колени. Что делать? Что делать? Что делать?! Я не знаю. Я не хочу ничего знать. Дом был единственным местом, где я мог жить, не боясь сойти с ума, но что будет теперь? Что будет с Чертятами? Что будет со всеми нами? Слёзы уже льются реками и я не в состоянии их сдержать. Всё, что я могу — кусать свой кулак, чтобы хоть как-то сдерживать всхлипы. Очки мешают, но я не хочу их снимать. Я выгляжу жалко. Кажется, за это время Сфинкс со Слепым успели закончить свою беседу, причём не на самой позитивной ноте. Первым выходит Сфинкс и слегка вздрагивает при виде меня. Я не решаюсь поднять голову. Слепой, оставшийся в Кофейнике, громко ударяет по столу и, кажется, я даже слышал треск мебели, а возможно и костей, хоть это и маловероятно. — Ты слышал? — тихо спрашивает Сфинкс. — Только начало, хотя не уверен, что это было начало диалога… — говорю, вытирая солёные капли с щёк. — Прости. Сфинкс смотрит с пренебрежением и это меня злит. — Отвратительно выглядишь, — говорит он, вскидывая бровь. — Зато ты прекрасен, как всегда, — грустно улыбаюсь я, стараясь как можно ровнее встать. — Всех уже распустили? — Нет. Мы ушли, когда досматривали Крыс. Это надолго. — Ясно. Чтож, ещё раз прости, что подслушал. — Ничего. Но в Кофейник сейчас не советую заходить. — Конечно. Мы киваем друг другу и расходимся по спальням. Сфинкс уходит первым. Я за ним, чтоб не навязываться. Ни один из нас сейчас не настроен на разговор, поэтому прогулка в одиночку будет полезна обоим.***
В комнате непривычно пусто. Пол завален обрывками бумаги со скандинавскими символами Гибу. Как объяснил Дионис: «Гибу приносит удачу, а лишняя удача никогда не будет лишней». Сейчас это кажется особенно убедительным. Кровати не застелены и завалены мусором, кроме одной. Посреди комнаты прожжённое пятно в полу, оставшееся после Самой Длинной. Стены разрисованы самыми разными картинками и по каждому рисунку можно с лёгкостью определить, кто его оставил. Вот тёмно-розовый, почти фиолетовый, цветок Розы, совсем простенький, но от этого не менее красивый, как и сам Роза. Вот коричневые отпечатки рук Панка и красные руки Короля. Панковские конечности раза в два больше Королевских и от этого кажется, что отпечатки были сделаны отцом и сыном, а не одногодками. А вот оранжевый глаз Эвридики. Никто не знает, куда он смотрит, кроме хозяина рисунка, а возможно и он не знает. Неужели пришла пора прощаться? Она наступила слишком быстро. Никто из нас не был готов. Я не был готов. Возможно, это покажется эгоистичным, но я бы хотел, чтобы время застыло, чтобы всё осталось так, как есть сейчас. Ну вот, опять слёзы. Не верится, что это финал. Не хочется верить, что завтра нас здесь уже не будет. Не будет в этой комнате, не будет рядом с друзьями, ставшими нам всем семьёй. Взрослые предали нас. Надеюсь кто-нибудь додумается навести на них порчу, ибо я на такое, увы, не способен.***
Ребят не было несколько часов, и за это время я успел вдоволь нарыдаться и вырубиться. Разбудили меня не столько крики состайников как они устали сидеть в столовой, сколько возмущения Фармы, на чьей кровати я уснул. Кое-как всё же перемещаю свою тушку на пол, где ко мне подсаживается Эвридика. — Глаза красные, — замечает он. — Есть такое, — отвечать не хочется, но и игнорировать колясника тоже. — Не расскажешь? Думаю. Подбираю слова. Похоже, слишком долго, потому что Эвридика готов уже отползти от меня обратно к коляске. Но я всё же набираюсь смелости и встаю. — Заткнитесь на секунду и послушайте меня! — говорю достаточно громко, чтобы все точно услышали. Стая послушно замолкает, а я вмиг забываю все слова, что крутились в голове. Что мне им сказать? Как поступить? Говорить ли вообще? Хотя, что за вопрос? Конечно говорить. А как я это скажу уже не важно. Набираю в грудь побольше воздуха и, стараясь сохранять спокойное выражение лица, говорю: — Завтра выпуск. Эта ночь — последняя. Роза роняет бутылку, и звук разбивающегося стекла кажется оглушительным в полной тишине.