История пыли

— Феликс, — отвечает парень. Он, очевидно, подумал, что Чан ему представился, — Ли Феликс. — О, я… Я Чан. Бан Чан. «Енбок» — продолжает колоколами звонить в голове. Речка. Он никогда не бывал здесь один. С ним всегда был… «Енбок» — отдается эхом в памяти. — Выстави ночной режим и подкрути яркость. Должно хорошо получиться, — напоминает Феликс. Он сидит, развернувшись к нему вполоборота. На нем какой-то странный синий свитер и шорты по колено. В руках — большой альбом и карандаш. Наверно, если бы было светлее, Чан бы даже рисунки мог разглядеть. — О…С…Спасибо. «Енбок». — Феликс. Тот кивает и возвращается к рисунку. Чан дрожащими руками настраивает камеру. Ему уже нет дела до фото, но было бы странно просто развернуться и убежать. Хотя очень хочется. Убежать, украсть чью-нибудь машину и по пути в Сеул позвонить психотерапевту. «Док, это случилось!» — воскликнет он в трубку. «Я встретил своего вымышленного друга, из-за которого…» Нет, Чан. Ты стабилен. Тебе ведь сказали — ты справишься. Так справляйся, черт тебя дери. — Так и правда лучше, — отмечает он. Фото действительно получается неплохим, но сейчас Чан не в состоянии вспомнить, зачем его сделал. — А ты здесь живешь? — И да и нет. — Гостишь то есть? — И да и нет. — Не жутко тут одному? Темнеет же. — А я и не один, — пожимает плечами Феликс. Псих какой-то. Но Чан ведь не лучше. — Я приехал… — Ты внук госпожи Бан. Я слышал. Соболезную. — А… Ага. Так ты знаешь местных? — И да и нет. Просто что-то знаю. — Ясно. Парень то ли не особо дружелюбный, то ли считает такую беседу вполне себе нормальной. Чану при любом раскладе не по себе. И главное… «Енбок» — все еще продолжает звенеть в его голове. Но он ведь не может так спросить, да? Пускай паренек и похож на… «Енбок». …это может быть и не он. Ведь Чан вообще не уверен, что его воспоминания реальны. Родители всегда говорили, что он все придумал. Да, он похож, и еще эта река, и место, и деревня… Словно бы все намекало ему, что… Что? Парень ведь сказал, что его зовут Феликс. И никак не отреагировал на имя, что произнес Чан. — Тебя может… Эм… Проводить до дома? — спрашивает он скорее из вежливости, чем следуя какому-то плану. — Не надо, — просто отвечает Феликс, не поднимая головы. Бан Чан ждет каких-то пояснений, но их не следует. Что ж, не сегодня. Вероятно, никогда. — Тогда… Пока? — Пока. Лучше иди по этой тропинке. Так до твоего дома будет ближе. Чан кивает и, подхватив пакеты, уходит по тропинке. Едва скрывшись из виду Феликса, переходит на бег. Ему надо бежать. Прямо до дома. Как можно быстрее. Нужно запереться и. И… Дома его тошнит. Он почти не ел весь день, так что и блевать толком нечем, но тело все равно трясет в конвульсиях, а желудок продолжает неестественно сокращаться. Чана трясет. По спине бежит холодный пот. Он так торопился, что даже свет в доме не зажег. Ему страшно. Ему страшно так сильно, как не было страшно никогда. Он не в норме. Он не был готов вернуться. Это место, эта пыль начали убивать его с первого же дня. Ему надо домой. Ему надо сделать что-то. Надо успокоиться. Надо переключить внимание. Он тянет волосы на затылке одной рукой, а второй расчесывает локоть. Зубы крепко сжаты, он тяжело дышит, стараясь не расплакаться. Черт, почему ему так страшно? Он с трудом доходит до гостиной и падает на диван. «Енбок». «Феликс. Ли Феликс». «Звони, если что». «Ты стабилен, Чан». «Енбок». «Феликс». «Звони, если стабилен». «Чан Енбок». «Енбок». «Енбок». «Енбок». — Енбок, — шепчет Чан, — выходи поиграть. Но Енбока никогда не существовало. Кого он тогда зовет?.. Ночь сливается в одну бесконечную агонию. Утром на пороге Чан находит пачку печенья и записку. «Ты выронил вчера. Приходи еще. Феликс». Ага, думает Чан. Все-таки он так общается. Хоть чему-то его терапия научила. Завтрак в него не лезет, так что он делает то, за чем приехал: разбирает бабушкины вещи. Всю одежду из шкафа он складывает в мешки не глядя: все равно это никому уже не нужно. Туда же отправляются несколько комплектов постельного белья, куча полотенец и прочие тряпки, назначения которых Чан не знает. Посуду из шкафов он перемывает и укладывает в коробки. Выбрасывать посуду кажется ему неправильным, но он не уверен, что сможет ее продать, поэтому пишет Сынмину с просьбой поискать, может ли она где-то пригодиться. Сынмин обещает проверить, как закончит с делами. Про дела он не уточняет, но, судя по тому, что сегодня была пятница, он снова с Чонином на каких-нибудь курсах. Приглядывает, чтобы маленький не сбежал. На месте Чонина Чан бы давно сбежал. Хоть бы в окно. Прямо с 15 этажа. Стеллажи с книгами он решает пока не трогать: книги наверняка пыльные, а он пока не в настроении связываться с пылью. Новых вещей в доме бабушки очень мало: даже телевизор и холодильник довольно старые. Бережливость бабушки конечно достойна уважения, но выгодно продать такое старье вряд ли выйдет. Выбрасывать жалко, пристраивать — муторно. Да уж, тут и при всем желании за день не разберешься. В обед он звонит риелтору и просит приехать оценить дом. — Будьте готовы к тому, что понадобится ремонт. С домами пожилых людей он почти всегда нужен, — предупреждает тот и обещает приехать в понедельник. Вообще-то дом ба выглядит неплохо. Конечно, ремонт далеко не современный, но и не сказать, что сильно старый. Дом ба выглядел как самый обычный дом вполне уверенной в себе женщины: чистый, аккуратный. Все под стать владелице. Бабушка очень любила этот дом. Очень ждала пенсии, чтобы перебраться в деревню, и прожила здесь добрых 20 лет, успев похоронить мужа и насмотреться на внуков. Идеальная старость в идеальном доме. Бабушка и правда прожила хорошую жизнь. Эти мысли нагоняют на Чана чувство ностальгии. Он рассматривает фото семьи, но не чувствует ничего. Ему неприятно смотреть на родителей. Но у бабушки ведь должны быть фотоальбомы, да? Она часто их фотографировала, да и мама посылала ей фотографии. Альбом находится на полке под телевизором: удивительно чистый, в отличие от всего прочего в этом доме. На первых страницах молодые бабушка и дедушка. Затем — бабушка с отцом. Потом — с отцом и тетей. Эти страницы Чан пролистывает быстро, как и фото со свадьбы и даже фото, где Хваса еще совсем маленькая. Наконец, он находит фото с того лета. Вот они с Хвасой на крыльце дома. Вот с бабушкиными розами. Вот Чан кормит кур. Хваса рисует. Бабушка и правда очень любила их фотографировать. Чан всматривается в свое детское лицо. Ощущения странные: это словно бы он и не он одновременно. То есть, он знает, что выглядел в детстве вот так, но не может вспомнить себя таким. То лето вообще осталось в его памяти урывками. Слишком много чего происходило после. Он находит взглядом зеркало и, взяв одно фото, подходит к нему. Смотрит на себя, затем на фото. Пытается представить себя таким, как на фото. Не может же быть, чтобы он совсем… «У тебя такой большой нос, Чанни-хен…». «А у тебя — щеки как у бабушкиного кота». Чан отшатывается от зеркала. «Мне нравятся котики». — А мне собаки, — заканчивает Чан, глядя на фото. Он убирает альбом на место, обещая себе не открывать его больше никогда. Наверно, просто запакует и отправит матери почтой: выбрасывать фото ему казалось неправильным. Ему надо на воздух. То пыльное лето 15 лет назад он никогда не забывал. Во всяком случае, ему так казалось. Это была не первая поездка к бабушке, но первая — на такой долгий срок и первая, когда он осознавал себя достаточно четко для того, чтобы что-то запомнить. Он помнил завтраки. Помнил, как засыпал под тиканье часов. Помнил вечно недовольную старшую сестру с розовым телефоном-раскладушкой. Что она там делала?.. Наверно, переписывалась с подружками. Или только делала вид, что переписывалась. Чану, в отличие от сестры, в деревне очень нравилось. Это он помнил. А вот почему — уже не очень. У него не было оравы друзей здесь: среди местных детей водилось мало, а те, что были, не нравились либо Чану, либо бабушке. Тем летом он еще был послушным ребенком, а потому, если бабушка велела с кем-то не водиться, он не водился. В деревне не было каких-то крутых детских площадок. Не было красивых тайных мест. Из развлечений — мелкая речка, у которой не было даже самого простенького пляжа. Но чем-то он ведь занимался тем летом? Было ведь что-то, что заставляло его помнить то лето с той теплотой и тем ужасом, который наступил, когда лето кончилось? Чан впервые задумался об этом. На сеансах у психотерапевта он рассказывал об этом месте. О бабушке и о том лете. О сестре, которая не хотела играть. О том, как его впервые ударил отец, как сильно испугались тогда Хваса и мама. Он считал то лето, точнее, день отъезда, отправной точкой всех своих проблем. Он никогда не был сильно близок с отцом, но после того дня их отношения стали еще холоднее. С мамой отношения испортились позже, когда она поняла, что сына уже ничто не исправит. В какой-то момент она просто опустила руки и позволила чаду расти без какого-либо контроля. Тогда Чану это казалось одновременно благословением и вызовом: он хотел узнать, в какой момент мать снова обратит на него внимание. Что может ее разозлить? Выгонит ли она его из дома за что-то? О, Чан действительно много экспериментировал в то время. Хваса же оставалась его другом всегда. Хваса была тем человеком, что пытался вправить ему мозг, когда родители забили. Хваса отдавала свои карманные деньги, когда Чан проигрывался в карты. Хваса с друзьями отбивала его у гопников, с которыми Чану приспичило поспорить. И пускай сейчас ее не было рядом… Пускай она даже с Днем Рождения его поздравить забыла, Чан был ей очень благодарен. Как и сказал тогда Хенджин — он очень любил сестру. И верил, что она все еще любит его. Но тем летом она его не любила точно. Они были обычными братом и сестрой: часто ругались, иногда дрались. Свободное время предпочитали проводить порознь. Так что она никак не могла быть той, кто сделал его тогда таким счастливым. «А еще она не знала о Енбоке». Енбок. Снова это имя. Енбок был той единственной вещью, о которой Чан все еще не рассказал на терапии. Он не врал, когда говорил, что из деревни его увозили силком и что отец был очень зол из-за того, что он не хотел уезжать. Но он никогда не упоминал, почему именно не хотел уезжать. Потому что сам не помнил. Так ведь и бывает с вымышленными друзьями, да? Они появляются, когда тебе одиноко, и забываются, когда ты находишь настоящих. Или просто когда вырастаешь. Вот и сейчас Чан Енбока почти не помнил. Не помнил, как его придумал. Не помнил, чем они «вдвоем» занимались. Неужели что-то, что теперь казалось таким далеким и незначительным, могло сделать его таким счастливым тогда? Нет, он в это не верил. Потому и вариант этот даже не рассматривал. Но тогда почему ему становится так дурно от воспоминаний о Енбоке? Почему он назвал того парня на речке Енбоком? Почему он вообще вдруг начал его вспоминать, еще и так внезапно? Он ходил на терапию уже 3 года и точно знал — ответ в нем. Он сам его знает, просто пока не может нащупать. Может, это просто займет больше времени. А может, он забудет о Енбоке снова, как только вернется в Сеул и снова заживет как раньше. В любом случае, сейчас ему предстояло разобраться, как жить с этой странной тревогой, что вызывало в нем имя его воображаемого друга. Иначе вся терапия пойдет под откос. Прогулка до магазина помогает немного успокоиться, но Чан делает непоправимую ошибку — позволяет себе купить сигареты. Черт. Он ведь бросил. Он начал курить из-за Хенджина и бросил, чтобы бросил и Хенджин. Но у того случались срывы с завидной регулярностью, потому как королева драмы и дня прожить не могла без какой-нибудь нервотрепки. Чанбин и правда был святым, раз все еще позволял кормить себя обещаниями, которые никто не собирался выполнять. А теперь и Чан сорвался. Даже хотел сообщить об этом в общем чате, но… Там был Минхо. Пускай они и остались друзьями и вообще неплохо расстались, Чану было неприятно так падать в его глазах. И он не хотел, чтобы Минхо начал о нем волноваться, а Минхо точно начнет — после того случая он всегда был настороже. Да и вообще, что за странная идея — сообщать друзьям о своих проколах? Он ведь обещал, что все будет хорошо. Он был в компании самым старшим, нужно было вести себя соответственно! Вспомнив о Хенджине, Чан вспомнил и о фото, которое не отправил вчера. Раз Хван все еще не написал ему сам — придется все-таки использовать этот козырь. Ответ, конечно же, не заставил себя долго ждать. Хван мог долго дуться и обижаться демонстративно, но, стоило правильно извиниться, прощал моментально. Возможно, он и не злился вовсе, а только делал вид, но Чан старался лишний раз об этом не думать. Он и так думал много плохого о людях вокруг, не хватало еще демонизировать друзей. Хенджин из клуба «Красиво. Я впечатлен. Прощаю.» «Я старался:)» Хенджин из клуба «Не думай, будто я поверю, что ты сфотографировал это сам. Ты даже меня на фото испортить ухитряешься, а я для такого слишком красив.» Хенджин был прав по всем фронтам. «Я сам нажал на кнопку, если ты об этом. Но мне немного помогли с настройками.» Хенджин из клуба «Что, нашел среди местных дедов нового друга по возрасту?» Сученыш. Чан беззлобно улыбнулся. «И да и нет». Он что, только что повторил фразу того паренька?.. «Он мне не друг. И не дед. Он примерно нашего возраста.» Хенджин из клуба «И что он тогда там забыл?» «Понятия не имею. Я ж сказал, мы не друзья. Просто встретились у речки.» Хенджин из клуба «Вам стоит подружиться. Тебе нужен друг, который научит тебя обращаться с камерой.» «Но у меня есть ты!» Хенджин из клуба «Я сдался целую вечность назад. Ты не стоишь моих талантов.» И Чан снова не мог возразить. Хенджин и правда был очень хорошим фотографом. Он даже принял участие в некоторых выставках и выигрывал пару городских конкурсов. В прошлом месяце он подал работу на международный конкурс, но они все еще ждали результатов. Пока же его навыков точно хватало для того, чтобы зарабатывать своим ремеслом деньги. Может, не слишком большие — большая часть расходов держалась на Чанбине — но все же. Чан даже завидовал страсти, с которой Хенджин отдавался любимому делу. И тому, как любимое дело отдавалось ему в ответ. «У тебя все хорошо?» — вопрос одновременно и удивляет Чана, и не удивляет совсем. По правде сказать, во всей их компании именно Хенджин производил впечатление человека, который оказался в жизни Чана «прицепом». Он дружил с Чанбином, он встречался с Минхо, а Хенджин… Нет, у них были хорошие отношения, даже очень. Просто Чан никогда не рассказывал ему о своих проблемах. Не о тех, про которые знал Минхо. Не о тех, которые они обсуждали с Чанбином. Чан не знал, почему так происходит. А Хенджин никогда и не докапывался. Волновался тоже наверно, но просто не лез. И поэтому этот совершенно нормальный и неудивительный вопрос так сильно его удивляет. А может просто застигает врасплох. «И да и нет.» — он собирался написать просто «да», но не смог. Врать своему другу он все-таки не решился. Хенджин из клуба «Я могу чем-то помочь?» Хенджин из клуба «Может, хочешь поговорить с Чанбином?» «Почему это именно с ним?» Хенджин из клуба «Ну со мной ты такое не обсуждаешь обычно.» Черт. Так он это тоже замечал. «Это не значит, что ты не мой друг.» Хенджин из клуба «Я знаю. Я сейчас не про себя вообще. Просто если плохо — поговори с нами. С Чанбином, Минхо. Или со мной. Можешь даже Сынмину попробовать дозвониться, но сам знаешь…» «Спасибо.» Они проболтали весь остаток дня. Успокоившись, Чан смог продолжить уборку, попутно общаясь с другом. Хенджин рассказал ему, что Минхо вчера опять напился и пришел ночевать к ним домой, потому что денег на такси до дома ему не хватило. Рассказал, как утром Чанбин наехал на Минхо за такое безответственное поведение и как они едва не разругались из-за этого. Минхо ненавидел, когда его начинали воспитывать. Он всегда говорил, что раз его в детстве никто воспитывать не стремился — то и сейчас начинать уже поздно. Он ненавидел любые формы давления и в людях ценил в первую очередь ненавязчивость. Чанбин обычно неплохо справлялся с этим, но, очевидно, утром его терпение иссякло. Хотя возможно Хенджин все немного приукрасил. Общаясь с Хенджином, всегда следовало помнить, что это Хенджин. Хенджин из клуба «Еще у него, кажется, новый парень. Но я не понял, серьезно ли у них это.» Это Чана совсем не тревожило. Он был только рад, если Минхо поскорее оправится от их разрыва и найдет себе кого-нибудь. Правда пока больше походило на то, что он кого-то и нашел, чтобы оправиться, но — это было дело Минхо. Чан в это лезть не собирался. Хенджин из клуба «Расскажи мне про парня с речки. Кто он?» Чан не отвечал слишком долго, а Хенджин не любил обрывать беседу вот так просто. «Просто парень. Я ничего о нем не знаю, кроме имени. Феликс.» Хенджин из клуба «Ого, он иностранец?» «Не знаю. Говорил нормально. Он не особо общительный. Хотя утром вот печенье мне принес, которое я на речке потерял.» Хенджин из клуба «Значит нормальный парень.» «Ну вроде.» Хенджин из клуба «Тебе стоит с ним поладить.» «Мне что, восемь?» Хенджин из клуба «Нет, но тебе там скучно.» «Я здесь всего на пару дней. Потерплю.» Хенджин из клуба «Ты его избегаешь?» «Вовсе нет.» Хенджин из клуба «Но ты обычно не отказываешься с кем-то потусить.» И то верно. Чан не из тех, кто избегает людей. Он, может, медленно заводит близких друзей, но приятелей у него хоть отбавляй. Он любил общаться с новыми людьми и не любил быть в одиночестве. Что это место делает с ним?.. «Ладно, ты прав. Но я правда не думаю, что ему это нужно.» Хенджин из клуба «Окей, тогда просто найди кого-нибудь, с кем можно пообщаться. Иначе мы все будем за тебя волноваться.» Чан не стал давать никаких обещаний и просто осторожно увел разговор на другую тему. Он и правда пока не чувствовал, что хочет с кем-то здесь общаться. Да и не думал, что сможет кого-то найти. Бабушка всегда говорила, что молодых здесь почти не живет, а ходить по округе в поисках друзей он не собирался. Но вечером ноги снова понесли его к реке. Он избегал этих мыслей как мог, но ему очень нужен был воздух без пыли. Он избавил от нее весь дом, но, стоило ему открыть окно, как она снова пробиралась всюду, до куда могла дотянуться. Это и рядом не стояло с пылью в городах, но раздражало намного сильнее. Ему хотелось чистого воздуха. Влажного. И перемены обстановки. Все-таки он немного переоценил свои духовные силы, когда решил за пару дней разобраться со всеми вещами усопшей бабушки. То было тяжело: вот так выкидывать чью-то жизнь на помойку. Да, ей эти вещи были не нужны, но ведь… Она жила ими. Ела из этих тарелок, спала на этих простынях. Листала фотоальбомы. Все эти вещи хранили частичку ее, его любимой бабушки, и он чувствовал себя немного погано, пакуя это все по мусорным мешкам. Это мерзкое чувство носило накопительный характер: еще утром его ничего не смущало, а к вечеру стало совсем тяжко. Поэтому он и пошел. — Ты все-таки пришел, — на этот раз Чан заметил Феликса сразу. На нем был ярко-голубой свитер, который выгодно контрастировал с окружающим миром. — Ты здесь каждый день? — Когда как. — Спасибо за печенье. Но мог бы и себе оставить. — У меня аллергия на некоторые злаки. Лучше не рисковать. — Ты типа краснеешь и чешешься? — Опухаю и задыхаюсь. — Оу. Такая аллергия. — Ага. Родители тоже были удивлены, — за все время разговора Феликс посмотрел на него только один раз, а затем просто вел диалог, не отрывая взгляда от своего альбома. — Ничего, что я тут с тобой? — Я ведь написал, что буду рад. — Ты не так написал. — Я не против, что ты здесь. Мне одному скучновато. — А со стороны и не скажешь. — Что ты имеешь в виду? — Феликс снова посмотрел на него. — Ну, ты очень похож на такого типичного загадочного мальчика из фильмов. Сидишь тут один, рисуешь. Почти не говоришь. — О, — Феликс посмотрел в альбом и перевернул его так, чтобы Чан наконец рассмотрел рисунок. — Это просто дипломный проект. Сроки поджимают. Наверно, я слишком увлекся. На листке был нарисован фасад дома. Чан не успел разглядеть детально, но выглядело вроде неплохо. — Так ты не загадочный сельский художник с темным прошлым? — Я учусь в Сеуле, — усмехнулся Феликс. — На архитектурном. Последний курс. И наверно слишком привык, что вокруг меня все такие же, как я. Начал забывать человеческую речь. Прости, если напугал. — Да нет, — покачал головой Чан. — Я просто думал, что ты не общительный. — Только когда пишу диплом, — Феликс снова вернулся к рисунку. — Но я скоро закончу. — Ясно. — Ты присаживайся. Поговори со мной. — Но тебе надо рисовать. — Если тебя устроят короткие ответы, мы все еще можем болтать. Я мультизадачный. — И как тебя занесло сюда? Еще и перед дипломом. — Тут легче работать. И тут семья. — Родители? Бабушка? — Второе. Родители в Австралии. — Так ты все же иностранец? — Я родился здесь. Мама — австралийка корейского происхождения. Папа кореец. Потому и имя такое, если ты об этом. — А что рисуешь? — Дом мечты. — Твоей? — Нет. И вот это его «нет» звучало не так, как прочие короткие ответы. В нем было четко слышно «эту тему я развивать не буду». Во все предыдущие разы Чан ждал продолжения, а тут понял — его не будет. — Ты наверно хотел обменяться любезностями и спросить, чем занимаюсь я. — Ага. — Я пишу песни. И музыку. Недавно подписался на лейбл. — Как автор или исполнитель? — И то, и то. Раньше я только халтурой перебивался, а теперь все серьезно. — Будешь айдолом? — Нет. Я больше по хип-хопу. — Тоже в Сеуле живешь? — Да. Но родился в Пусане. А здесь бывал всего несколько раз. Последний раз — 15 лет назад. — Жаль, что пришлось вернуться по такому поводу. — Ага. Но это ничего. Я справлюсь. Феликс перестал рисовать всего на мгновение, будто хотел сказать что-то важное. Но явно передумал и просто продолжил. — А кто такой Енбок? Сердце Чана пропустило удар. — Что? — Енбок. Ты тогда позвал какого-то Енбока. Твой друг? — Эм… И да и нет. Феликс кивнул. — А ты…долго так сидеть планируешь? — поспешил перевести тему Чан. — Я почти закончил с этим эскизом. А что? — Хотел позвать тебя на барбекю. Нашел на кухне решетку для гриля. И я купил рыбу вчера. — А пиво? — И пиво купил. И, конечно же, Феликс согласился. Они расстались у дороги: Феликс пошел к себе, чтобы занести альбом и захватить чего-нибудь к столу, а Чан пошел к себе — заниматься рыбой. Он вообще-то хотел Феликса проводить, но тот очень изящно намекнул, что вполне справится сам. Это было немного подозрительно, учитывая, что Феликс-то знал, где живет Чан, а вот Чану свой дом показывать не хотел. Впрочем, что зловещего в этом может быть? Деревня маленькая, все у всех на виду. Вероятно, поэтому он и не хотел идти вместе — боялся сплетен и слухов. Хотя какая разница, если оба здесь не живут?.. Ладно, сказал себе Чан. Надо мыслить позитивно. Феликс пришел, когда Чан уже развел огонь и раскладывал куски рыбы по решетке. Демонстративно облизался и показал пакет с овощами. — Свои? — спросил Чан. — Да нет. Бабушка давно огород не держит. Возраст уже не тот. Но это вкусно, я по пути проверил, — и Феликс улыбнулся настолько лучезарно, что Чан едва не уронил кусок лосося. Он что, и раньше так улыбался?.. Да вроде нет, Чан бы заметил. Скорее всего, дело в дипломе. Раньше Феликс, как он и сказал, был слишком сосредоточен на рисунке, а сейчас наконец включился в жизнь. И в жизни он был куда прекраснее, чем в дипломе. — Ты ведь знаешь, что делаешь? — уточнил Феликс, заглядывая через плечо. Они были примерно одного роста, но на фоне широкоплечего подкаченного Чана Феликс смотрелся очень маленьким и хрупким. — Да. Мы часто устраиваем барбекю в загородном доме моего друга. Опыт есть. — Вау, загородный дом, — усмехнулся Феликс, — там еще лошади и игры в гольф? — Нет, его семья не настолько богата. Но он богаче нас четверых вместе взятых — это точно. И родители все еще помогают ему, чего тоже не скажешь ни о ком из нас. — А твои родители… — В Пусане. Да. Они… Я не знаю, почему они не здесь, — Чан нервно дернул перечницу, и из той предсказуемо высыпалось больше перца, чем он планировал. Ну, этот кусок достанется ему. — Понятно. Если тебе станет легче, я не видел своих уже семь лет, — Феликс хлопнул его по плечу и уселся в садовое кресло. Вел себя так, будто для него эти слова ничего не значили. — Вау. Я от своих свалил три года назад. — Ну, мои свалили от меня и бросили меня здесь с бабушкой, — Феликс, не дожидаясь приглашения, взял одну из банок пива и открыл ее, забавно сморщив нос, когда пиво пошло пеной. — Поэтому ты сказал, что здесь в гостях, но не в гостях? — Да. Я проводил здесь каждое лето, пока родители не уехали. А когда уехали — переехал насовсем. Ну, до выпуска из школы. Поступил в Сеул и осел там. Но там реально сложно сосредоточиться, поэтому я вернулся. — И надолго? — Я же говорил, — улыбнулся Феликс. — Мне осталось совсем немного. Но, думаю, ты раньше меня уедешь. Ты ведь порядок навести приехал? — Подготовить дом к продаже. — Будешь ждать продажу здесь? — Не собирался, если честно. Тут тоскливо. Вся моя жизнь в Сеуле. — Любишь активную жизнь? — Музыку люблю. И клубы. И бары. А ты? — Только когда не надо писать диплом, — Феликс театрально вздохнул. — А так мы часто зависали в Bottoms Up. Чану потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он тоже бывал в этом ночном клубе. Заведение было совсем новым, но Хенджину там безумно понравилось. — Который в Итэвоне? — Ага. Бывал там? — Мы ходим по всем новым гей-клубам. Один мой друг это обожает. Его парень, кажется, не очень. А мы с бывшим просто компанейские ребята, так что нам все равно. Но там правда неплохо. — Моему парню там не нравится, — ответил Феликс. — Ну, или бывшему парню. Я не совсем уверен. — Это как? — Ну, он кричал «уедешь в свое село — ко мне не возвращайся». Возможно, он был серьезен. — Оу. — Все в порядке. Зачем мне парень, который не разрешает навещать любимую бабулю? — И то верно. Больше о личной жизни они в тот вечер не говорили. О работе, об учебе, о планах на будущее. Обсудили местные пейзажи и Итэвон. Феликс оказался большим ценителем художественных галерей. Чан слышал несколько названий от Хенджина, но, конечно же, совсем в этом не разбирался. Но их с Феликсом точно следовало познакомить. Рыба получилась волшебной, овощи были вкусные, пиво — прохладное. Чан расслабился. Впервые настолько сильно с момента приезда сюда. Но о чем он совершенно забыл, так это о том, что в тревоге пить нельзя. Это только кажется, что алкоголь помогает успокоиться. На самом деле он как отлив перед мощной бурей. И буря, конечно же, настигла Чана раньше, чем он мог ожидать. На улице совсем стемнело, они с Феликсом едва видели друг друга. Тихо потрескивал огонь, иногда освещая их лица. Быстрые вспышки, темные очертания — вот и все, что нормальный человек бы разглядел в таком освещении. Но Чан был пьян и встревожен, а потому… Потому он мог поклясться, что в каждой вспышке света видел Енбока. Взрослого Енбока. Таким, каким бы он очевидно вырос, если бы конечно был реальным человеком. Воспоминания, молчаливые и туманные, снова накрыли его. Ему снова было восемь. Он сидел у импровизированного костра в роще. Напротив него, подтянув колени к груди — сидел Енбок. Они не говорили. Просто Енбок зачарованно смотрел в огонь, а Чан — на него. Так же зачарованно, почти не дыша. Всматривался в него, будто боялся забыть. Он и боялся. Он и забыл. На целых пятнадцать лет забыл. Так что за херня происходит теперь? Феликс — не Енбок. По правде сказать, тогда он назвал его Енбоком рефлекторно — он ведь совсем не помнил его лица. Просто что-то щелкнуло. Он скорее почувствовал, что парень похож на Енбока, потому как при всем желании Чан не смог бы нарисовать в памяти его лицо. И сейчас происходило то же самое. Чан видел Феликса, но ему казалось, что он видит Енбока. Он понятия не имел, как должен бы был выглядеть взрослый Енбок, но почему-то он думал — вот так. Это не Феликс. Это Енбок. И ему было почти плевать, что Енбока никогда не существовало на самом деле. Феликс был очень красивым. Чан почему-то не замечал этого раньше, но Феликс был похож на фарфорового ангела с круглыми щечками. Такой же светлокожий, милый и хрупкий. Даже волосы были выкрашены в блонд — как и полагалось ангелу. У Енбока волосы были черные. — Ты же смотришь на меня не потому, что у меня губы жирные, да? — смущенно улыбнувшись, спросил Феликс. Но губы на всякий случай вытер. — Ты просто похож на того, кого я когда-то знал. — Надеюсь, это хорошее воспоминание? Чан хлопком раздавил банку из-под пива. Феликс вздрогнул. — И да и нет, — сообщил Чан. А что еще он мог сказать? Они помолчали. Огонь тем времени медленно угасал. — Я пойду наверно, — наконец произнес Феликс. — А то утром опять рисовать. — Тебя проводить? — Себя проводи, — хохотнул Феликс. — Ты на ногах с трудом стоишь. — Нормально я стою. — То-то взгляд такой затуманенный. — Ой ладно. Иди уже. Зажги сигнальную ракету, как дойдешь. — Ага. Голубя отправлю. — Как насчет маяка? — Записка в бутылке устроит? — Может хоть флажками с крыши помашешь? — Ну можешь попробовать разглядеть в дедовскую подзорную трубу. Они посмеялись. Чан хлопнул его по плечу, но Феликс, мотнув головой, полез обниматься. Парень явно любил прикосновения. Окей, подумал Чан. Надо будет запомнить. Уже у калитки Чан набрался смелости и спросил: — Слушай… Если бы мы были в Сеуле, и я бы позвал тебя выпить — ты бы пошел? — Только если бы мой диплом был дописан и сдан, — ответил Феликс и, помахав рукой, быстро зашагал прочь. Чан не очень понял его ответ.