История пыли

Таких, как Хенджин, Минхо повидал десятки. Мама привела его в танцевальную студию в пять. Он был хилым, не любил грязи и не слишком хорошо сходился с окружающими, поэтому отдать сына в «настоящий» спорт, как старшего, она не решилась. Танцы Минхо и правда понравились, да еще и настолько, что он решил связать с ними свою жизнь. Не без обсуждений и ругани дома, но в конечном итоге ему позволили решать все самому. Он любил танцевать. Любил это состояние, когда чувствуешь каждую мышцу своего тела. Когда точно знаешь, что и как тебе надо сделать, чтобы было красиво и правильно. Полный контроль над телом. Ни с чем не сравнимая эстетика. Но чем старше он становился, тем больше встречал тех, кто от танцев такого удовольствия не получал. Кто танцевал из-под палки и вечно в слезах. Однажды мальчик по секрету сказал ему, что собирается сломать палец на ноге, чтобы больше не приходить на занятия. Минхо не знал, удалось ли ему, но на занятиях он и правда больше не появился. Видел он и тех, кто танцы любил, а вот танцы их — не очень. Часы тренировок, ведра пота. Обмороки. И все ради банального «хорошо». Никогда не «отлично». Никогда не «шаг вперед». Как бы они ни старались, им вечно чего-то не хватало. Таким, как Хенджин, хватало всего. Они были сильны, талантливы и безоговорочно прекрасны. На них всем хотелось смотреть. Им завидовали. Карьера ждала их с распростертыми объятьями. Но им этого было мало. Каждый из них не просто хотел быть лучшим. Они хотели быть единственным лучшим. На вершине места мало, и они отчаянно боролись за то, чтобы остаться там в гордом одиночестве. Они избегали общения с другими танцорами. Приходили раньше всех и уходили позже. Но этого было недостаточно. Тогда они начинали следить за собой. Делали все для того, чтобы стать еще и красивыми. Самыми сексуальными. Самыми желанными. Чтобы люди хотели их еще до того, как они начали танцевать. Когда Минхо с Чанбином впервые встретили Хенджина, он обоим запал в душу. Да еще и так крепко, что даже друг от друга они своих намерений скрывать не стали. Решили, что удачу попытают оба, а там уже кого Хенджин выберет, если выберет хоть кого-то. К своему нынешнему стыду, Минхо в своей победе не сомневался. Чанбин был невысок и впечатление производил довольно пугающее. Он был отличным парнем, но Хенджин просто был не из его лиги. Ему бы подошел кто-то, кто не смотрит на внешность и любит долгие спокойные свидания, робкие ухаживания. Кто-то, кто захочет узнать его ближе прежде, чем начнет происходить что-то серьезное. Хенджин вообще не производил впечатление такого человека. Он был красив и прекрасно это знал. Он был сексуален и ничуть этого не стеснялся. Он хотел для себя лучшего, но едва ли был разборчив. Минхо знал, как ухаживать за такими. Минхо был готов к любым выкрутасам Хенджина, к любым его просьбам и запросам. По Хвану было сразу понятно, что ему нравится, что за ним ухаживают сразу двое. Он не был похож на совсем уж ветреного парня, то есть вряд ли бы стал обманывать одного, чтобы поддерживать связь со вторым. Но на этапе ухаживаний он получал удовольствие. Чанбин от этого с ума сходил. Минхо был готов и к этому — Хенджин вообще ничем его не удивлял. Пока однажды он не заметил, с каким подозрением тот смотрит на еду. Тогда Минхо понял, что был совсем не прав на его счет. Хенджин, может, цену себе и знал, но явно считал ее недостаточно высокой. Его требования к окружающим были высоки лишь потому, что требования к себе были запредельными. Он любил салаты и нежирные закуски. Морщился при одном упоминании сахара, и, Минхо был готов поклясться, совсем не из-за прыщей. Он видел таких, как Хенджин, не раз и не два. И видел, к чему приводит такое отношение к собственному телу. И он поступил так, как не поступал прежде — решил вмешаться. Даже понимая, что Хенджин помощь не оценит. Зная, что никогда не поговорит с ним по душам и не расскажет о своих проблемах — потому что такие, как Хенджин, не говорят. Они должны быть идеальными в глазах окружающих, а иначе они полностью теряют чувство собственной значимости. И что из этого вышло? Чанбин, который свято верил в то, что Хван такой вот малоежка с прыщами, стал его парнем. Минхо, попытавшийся с ним поговорить, пошел в утиль. Момент, когда Хенджин выхватил у него из рук коробку конфет и отправил ее в мусорку, он запомнил на всю жизнь. Потому что именно тогда он понял — так всегда будет. Он снова и снова будет пытаться помочь людям. Заботиться, хотя его не просили. Замечать их проблемы, хоть никто ему о них и не говорил. Он будет самым внимательным, самым чутким. Но его никогда не выберут. Его не выбрал Хенджин. Его не выбрал Чан, хотя, если честно, Минхо до последнего верил в обратное. Даже видя, что поддержка интересна Чану куда больше романтики, он продолжал верить. Когда Чан перестал показывать ему свою музыку — верил. Когда стал закрываться и смотреть стал совсем иначе — верил. Хоть и знал, что снова ничего не выйдет. Но что он мог изменить? Стать бесчувственным и равнодушным? Закрывать глаза на проблемы близких? Не вмешиваться, если они не просят? Нет, он никак не мог этого сделать. Он не был таким человеком и никогда не смог бы таким притворяться. Он сам видел в жизни слишком много равнодушия для того, чтобы плодить его вместе с остальными. Он знал, что поступает верно. Но от этого не становилось менее больно. И если Хенджина он еще как-то пережил, должно быть, потому что у них ничего не успело начаться, то расставание с Чаном ударило по нему очень сильно. Долгие месяцы отношений. Совместная жизнь и планы. Все летит в пизду от одного лишь «я тебя не люблю». Было так глупо соврать, что тоже его не любил, но что еще Минхо мог? Расплакаться? Начать кричать? Он бы не смог. Не только потому что это было бы бесполезно и глупо. Он бы физически не смог заплакать в момент такой сильной боли. Такой уж он был. Поэтому он просто ушел, оставив Чана гадать о судьбе их дальнейших взаимоотношений. Минхо верил, что Чан хочет по-прежнему дружить, но задавался вопросом, хочет ли этого сам. Он любил Чана так долго, что уже и не помнил, каково это — просто дружить с ним. Просто видеться иногда. А что делать, когда Чан приведет в компанию нового парня? Минхо же этого не вынесет. Даже мысль о том, что Чан найдет ему замену, вызывала нестерпимую боль. Но он пытался быть его другом. Соглашался на встречи, общался о нем с другими. Он делал вид, что все хорошо, хотя едва ли этим кого-то обманывал. Просто все знали, что так надо. Так поступают взрослые люди — притворяются, что все хорошо, и надеются, что однажды все и правда таким станет. Он даже нашел себе парня — просто чтобы было меньше соблазна орать по ночам в подушку. Просто чтобы рядом был хоть кто-то. И что самое удивительное: Сонхва, с которым они встретились в клубе неделю назад, проявлял к его жизни столько же интереса, сколько Чан, с которым они были вместе так долго. Он не задавал вопросов. Соглашался сходить на свидание. Любил его тело. Сонхва был ему посторонним, но Минхо вдруг очень остро осознал, что и Чан таким был. И он не уверен, был ли кто-то ему по-настоящему близок хоть когда-то. И эти мысли его доконали. Он не собирался спиваться, просто так вышло, что у него было слишком много свободного времени. Обычно он много времени проводил на тренировках и репетициях, но ему еще не представили программу на следующий сезон, поэтому он был, вроде как, в отпуске. Самое паршивое время для отпуска, надо сказать. Он пытался заниматься сам, но часто ловил себя на том, что просто пялится по несколько часов в одну точку, прокручивая в голове снова и снова всякие ужасные мысли об одиночестве и потере смысла в жизни. Поэтому он начал пить. И кто заметил проблему? Чертов Хван Хенджин. Хван Хенджин видел его насквозь, как бы он ни пытался скрыть свои страдания. И хоть Чанбин наверняка посоветовал ему не лезть, Хенджин не смог. Начал капать на мозг Чанбину, чтобы тот с ним поговорил. Хенджин был очень деятельным, когда речь заходила о ком-то другом. В итоге с Чанбином они поругались, что, конечно же, было совсем не дело. Терять друзей Минхо точно не хотел, поэтому даже не сомневался — надо извиниться. Но дома его не оказалось. Дома был только Хенджин, который просто сказал: — Явился, — и вздохнул так, что Минхо понял — он его жалеет. — Я хотел поговорить с Чанбином. Потом зайду. — Нет уж, — Хенджин схватил его за руку и затащил в квартиру, — оставайся. Со мной пока поговори. — А что, сплетни кончились? Новые нужны? — тут же ощетинился Минхо. Так общаться с Хенджином ему было проще всего. — Как там дела с Сонхва? — проигнорировав его, спросил Хенджин. Они прошли на кухню. Хван полез в шкафчик за кружками. Себе достал лиловую, а Минхо — ярко-красную. Минхо всегда пил только из нее, потому что Чанбин купил ее специально для него. Не то чтобы Минхо было непозволительно трогать другую посуду, но в глубине души он был так тронут наличием собственной чашки в чужом доме, что считал бесстыдством ею не пользоваться. Минхо сел на высокий стул и сложил руки в замок. — А как дела с компульсивным перееданием? — Ты знаешь, я так больше не делаю? — Хенджин положил в кружки пакетики с ромашковым чаем и поставил одну перед Минхо. — Знаю. Делаешь, — Минхо покрутил кружку небрежно. — Тебе так сложно хотя бы один раз обойтись без вот этого всего? Я же пытаюсь помочь. — Я тебя об этом не просил. — Как и я тебя! Но ты почему-то продолжаешь… — Что? — Ничего. — Заботиться о тебе? — усмехнулся Минхо. — Замечать, что ты гробишь свою жизнь? Хенджин поджал губы и отвел взгляд. Такое Минхо тоже видел много раз. Где-то в глубине души они все понимают, что убивают себя. Голос разума, возможно, голос природы, говорят им, что так питаться нельзя. Но они привыкли глушить его всеми доступными средствами. Слышать его извне — раздражающе. Неприятно. Отрезвляюще, но недостаточно для того, чтобы что-то изменить. Минхо знал, что все это бесполезно. Быть может, если бы Чанбин что-то заметил, они могли бы изменить ситуацию вместе. Может, и одного Чанбина бы хватило — и Минхо был бы счастлив, случись так. К черту его и былые чувства, сейчас он просто хотел, чтобы все его друзья были счастливы. С ним или без него. Хенджин счастливым только притворялся. Минхо знал. И Минхо это убивало. То, что другие принимали за отчаянную попытку справиться с отказом, на самом деле было болью от понимания, что он абсолютно бессилен перед демонами Хенджина, которых он решил оставить при себе. Ли мог бы рассказать все Чанбину, но этот вариант он держал про запас — на случай, когда все станет слишком плохо. А пока он… Надеялся достучаться сам? И раз уж он тут, и раз уж они об этом говорят — почему бы не попробовать снова? — Никогда не думал, что именно поэтому меня терпишь? — спросил он. — Потому что я знаю то, чего Чанбин даже не замечает. И не заметит, ведь ты слишком опытный, чтобы легко на этом попасться. — Давай не будем… — Тебе нужна помощь, и ты это знаешь. Но ты борешься сам с собой, отрицая очевидное. Ты не в порядке. Я это знаю. Поэтому я нужен тебе, — Минхо перевел дыхание, — поэтому ты за меня все еще цепляешься. — Что? Я, по-твоему, в спасении нуждаюсь или что? — Хенджин, казалось, не верил своим ушам. — Именно так. И сам давно это понял. Просто еще не признал. Электрический чайник закипел и выключился, но никто не шелохнулся. — Это бред, Минхо. У меня все хорошо. — Когда ты ел в последний раз? — Минхо склонил голову набок. — Пару часов назад, — Хенджин отзеркалил его движение и сощурился. — А теперь посмотри мне в глаза и скажи, что там было больше сотни килокалорий. Хенджин дернулся и отвел взгляд. Врал он не очень хорошо, поэтому сейчас ему было проще не отвечать. А Минхо от него подтверждение было и не нужно. — Видишь? Я все знаю. Я знаю, в чем проблема. Знаю, какие вопросы задавать, чтобы помочь. Знаю, на что обращать внимание. Поэтому я тебе нужен. — Что ты пытаешься сделать, а? — Я хочу помочь! — крикнул он. — Блять! Почему все близкие мне люди пытаются себя убить? — Я не хочу умереть! — крикнул в ответ Хенджин. — Но и жить как-то не особо рвешься! — У меня все отлично! — Ты блюешь, трешься задом о члены других парней и врешь своему. Это, по-твоему, отлично?! — Не твое дело, об кого я трусь! Или завидно? — Я тебя умоляю, — Минхо закатил глаза, — видали зады и получше ваших… костлявых. — О, так я тебе противен? — Хенджин подался вперед. — Ты никогда не был мне противен. Но мне противно видеть, что ты с собой делаешь. — А может ты просто все еще меня не отпустил? — пошел в атаку Хенджин. — Не можешь забыть, как я тебя отшил? Поэтому везде таскаешься за моим парнем и пытаешься испортить мне жизнь? — У меня после тебя знаешь, сколько парней было? — И никто со мной не сравнился. — Ты ребенок. Глупый голодный ребенок. — Я красивый! — взвизгнул Хенджин. Самообладание окончательно покинуло его — он даже не заметил, как близко наклонился к лицу Минхо. А тот тем временем ощущал запах ментола — еще одна «полезная» привычка тех, кто отправляет ужин в унитаз раньше времени. — И что с того? Когда ты подохнешь, тебя уже точно никто трахать не станет. И Хенджин сделал это. Поцеловал его. Это был грубый и отчаянный поступок. Он хотел, чтобы Минхо замолчал. Хотел, чтобы воспринимал его всерьез. Хотел показать, какой он на самом деле желанный. Хотел сбить его с толку, хотел пробудить чувства, которые, как они оба знали, еще не умерли совсем. Он хотел почувствовать власть и контроль. И не придумал ничего лучше. А Минхо подумал о Чане. В грудь тут же будто камень прилетел. И он ответил на поцелуй. Это было так глупо и странно, но оба действительно на миг забыли, что принадлежат другим. Хенджин упивался мыслью, что Минхо его хочет. Минхо упивался Хенджином, надеясь, что влажный язык блондина заставит его забыть Чана. Нелепость. Сущая нелепость. Но так они провели следующие пятнадцать минут. И Минхо хотел бы сказать, что они так и сидели на кухне, но… Он даже не помнил, как они оказались в гостиной. Не помнил, когда начал гладить спину и шею блондина. Он нихрена не помнил и остановился только тогда, когда Хенджин закричал, почувствовав его пальцы на головке своего члена. Они мгновенно отодвинулись друг от друга. Оба тяжело дышали и испуганно смотрели друг на друга, даже не понимая, от чьих действий свихнулись больше. Щеки Хенджина были красными. Губы — влажными и припухшими. Донельзя соблазнительными. На кончиках пальцев Минхо остался его предэякулят. Он помнил твердость его члена в своей руке и никак не мог прогнать это ощущение. Хенджин опомнился и свел ноги. Затем и вовсе подтянул их к груди, пытаясь скрыть свое возбужденное состояние. Часть Минхо, определенно очень большая и ужасно бесстыжая, хотела снова притянуть его к себе. А там уж хоть трава не расти. Он его трахнет. Поимеет всюду, где тот только дастся. Заставит кричать и стонать. А утром скажет, что им все надо забыть, и уйдет. Или уведет его у Чанбина. Потому что Хенджин в самом деле был идеальным. Таким, какого Минхо себе всегда хотел. И он должен был сражаться за него. И сейчас у него был отличный второй шанс. Хенджин не пытался его прогнать. Просто тихо сидел, очевидно, отходя от шока. Он бы не смог ему отказать. Если бы Минхо захотел — Хенджин уже через час напрочь бы забыл о Чанбине. А сам бы он забыл о Чане. Навсегда. Он был бы счастлив с тем, кто его достоин и кого достоин он. Они бы вместе со всем справились! Да нет конечно. Минхо был влюблен в этого парня достаточно долго для того, чтобы знать — их конец наступил бы куда раньше, чем в романтичных сказках. Ли не смог бы вылечить Хенджина. Хенджину бы вечно не хватало от него чего-то, поэтому и питаться бы он нормально так и не начал. В конце концов, Минхо бы сдался и закрыл глаза на происходящее. Хенджин бы понял, что больше о нем не беспокоятся. И ушел бы, ощутив себя ненужным. Может, он и правильно делал, что не говорил ничего Чанбину. Может, в этом и был секрет их счастья, которое Минхо никогда доступно не будет. — Я хотел бороться за тебя, — зажмурившись, признался Минхо. Но он знал, что услышит в ответ. — Но не стал, — тихо сказал Хенджин. Он даже не пытался поднять голову — все еще прятал ее между коленей. — И сейчас… Не надо. Хорошо? — Мы не пара. — Но мы все еще можем быть друзьями. Снова это поганое слово. Все хотят с Минхо дружить. И никто не хочет его любить. — Разумеется, — привычно ответил он. — Я все расскажу Чанбину. — Так уж все? — уточнил Минхо. — Ты понимаешь, что он спросит, как это произошло? Хенджин не ответил. — Помой руки и уходи. Минхо хотел было спросить про чай, но шутка застряла в горле колючим комом.