Солнечный удар

Смит курил, прислонившись к стене у черного выхода из клуба без названия и вывески, где ему велел дожидаться Леви. Раскрасневшийся и нервный, юноша все же нашел в себе силы прогнать командира из гримерной, пообещав: — Сейчас не могу. После выступления. Иди уже. Из-за двери доносились приглушенные звуки оркестра и еще тише — чей-то голос, неразборчиво и отрывисто. Внутри клуба кипела жизнь, снаружи же — стерильная пустота; декабрьский холод прогнал с улиц поздних гуляк, которые теперь ютились в дешевых китайских ресторанчиках. Иногда тишину нарушал скрип снега под ногами прохожего, опасливо семенившего с бумажных пакетом, из которого торчал багет или пестрая ботва. «Идет домой», — отмечал про себя Смит и понимал, что в этом мире у него нет места, который он мог бы назвать домом. Время в ожидании тянулось непростительно долго. Командир отчего-то знал, что Аккерман не нарушит свое слово, хотя тлеющий огонек сигары уже подбирался к его пальцам, отмерив полчаса. Он умел сидеть в засаде сутками, не шевелясь, но теперь не мог успокоить сердце, которое приводило в движение все тело, подрагивающее от нетерпения. Такую мишень враг обнаружит в два счета, но Смит был не против, чтобы его вновь пронзили серые глаза в прицеле винтовки. В коридоре раздался быстрый стук каблуков, удрученно скрипнула тяжелая металлическая, и в холод шагнул Леви, закутанный до самых пят в черное пальто. В простой одежде он выглядел совершенно неприметно, и только блестки, застрявшие в волосах, выдавали в юноше инкуба, что еще полчаса назад заставлял зрителей цепенеть от ужаса и восторга. — Пошли быстрее, пока меня не начали искать, — бросил Аккерман, прежде чем скрыться за углом узкой улочки. Смит знал, что поступает подло и гадко, когда предложил юноше погреться в ресторане на первом этаже отеля, в котором он точно не встретил бы своих знакомых. И был уверен, что юноша заметил, как он сунул метрдотелю купюру, чтобы тот посадил их за самый дальний от окна столик. Но вместе с тем, он ощущал себя ребенком, что, наконец-то, отважился на страшную пакость, за которую не получит наказания, потому что никто не узнает, что ее совершил он. А еще командир видел, как осторожно рассматривает его Аккерман, спрятав лицо за книгой меню, словно оценивая силы врага. Первое блюдо подали в тишине — начинать разговор после всего, что случилось часом ранее, было сродни пытке. Леви съел весь хлеб из корзины, щедро смазав его маслом, даже не притронувшись к остальной еде. После чего заказал бутылку вина, и только когда она оказалась наполовину пустой, откинулся в кресле, и, глядя на Смита исподлобья, спросил: — Полагаю, ты пригласил меня сюда не чтобы накормить ужином? — Верно, — ответил командир, промокнув губы салфеткой, — Какие отношения связывают тебя с Зиком Йегером? — Я не стану отвечать на этот вопрос, — усмехнулся Аккерман, — Командор. — Уверен, что отнюдь не те, которые ты пытаешься нарисовать, Леви. Иначе ты бы не сбежал от своего любовника со мной. — Я не стану отвечать, — повторил юноша жестче. — Как пожелаешь, — пожал плечами Смит, — По правде говоря, меня больше интересуют наши отношения. — Я решительно не понимаю, о чем ты говоришь. — О том, что произошло в Сицилии. Эрвин ждал, что Леви прервет его, но тот сполз еще ниже в кресле, бросив взгляд на пожилую пару за соседним столиком, а после — напустил на себя равнодушный вид, достал портсигар и закурил. Командир не понял смысл этого жеста, пока не почувствовал, как под столом носок туфли Аккермана коснулся его лодыжки и скользнул выше. — Хорошо, давай поговорим об этом. Расскажи мне, Эрвин, что ты хотел тогда сделать на самом деле, вместо того, чтобы сбежать как последний трус? — Прекрати, — строго сказал командир. — Это приказ? — ехидно спросил юноша и скользнул носком к внутренней стороне бедра Смита, выпустив струйку дыма, — Давай же, расскажи. Ты бы взял меня прямо во дворе? Или на кухне? Не думаю, что ты дотерпел бы до спальни. О, как много я бы тебе тогда позволил. Я бы сорвал голос, умоляя тебя не останавливаться, командор. Эрвин дернулся назад, вместе с креслом, когда Аккерман задрал ногу еще выше и надавил на пах — на пронзительный скрип обернулись гости за соседними столиками, недовольно покачав головами. Они даже не догадывались, какое шоу разыгрывалось под столом, скрытое от посторонних длинной скатертью, словно занавесом. Леви затянулся, лицо его помрачнело, и он проговорил, не отводя глаз от Смита: — Это хотел от меня услышать? А ведь я тогда увидел в тебе свободного человека. Ты завоевал уважение в тот день, когда выступил против меня в суде, чтобы добраться до настоящего врага. Для тебя правда была важнее моей жизни, и я был готов встать перед тобой на колени за это. Увы, ты так и не смог убить в себе до конца эту мерзкую праведную сущность и решил остаться верным мужем, нежели стать честным любовником. Я же прав? Ты не хотел делать больно женщине, которой на тебя плевать, только потому, что ты ей что-то обещал перед лицом Господа, которого нет. Условности, традиции и правила придумали для людей невольных. А я таких свиней презираю всем сердцем... Леви вздрогнул, когда ладонь командира крепко обхватила его лодыжку под столом, а потом скользнула выше под штанину. Он отдернул ногу и выпрямился в кресле, поведя плечами, словно от сквозняка. Смит хмыкнул, взял бокал и провозгласил, словно тост: — Все, что ты сказал — чистейшая правда. Я трус и мерзавец. Но посмотри на себя, Леви. Ты послал мне письмо, потом звонил и назначил встречу, а сейчас отрицаешь, что сам хотел меня видеть? И это ты себя называешь свободным человеком? Ты такой же раб своей гордыни, который никак не может признаться, что его отвергли. Хочешь отомстить мне? Чудно, только ты никогда не сможешь сделать мне больнее, чем я сделал сам себе, когда оставил тебя в Сицилии. И не выйдет давить на чувство вины — ты сам же меня от него и излечил. А еще ты тоже утратил все очарование, когда сбежал от своего возлюбленного со мной. Или он не твой возлюбленный? Тогда это еще большее разочарование. Хочешь и дальше ломать эту комедию — что ж, тогда выпьем за то, что мы с тобой никогда не будем счастливы. И катись оно все к черту, синьор Аккерман. Смит коснулся своим бокалом пустого бокала Леви, стекло удивленно загудело, и Эрвин залпом выпил все вино. Командир часто сталкивался лицом к лицу со смертью, но никогда она ещё не принимала такого чувственного обличия, никогда не смотрела на него так жадно и восхищенно. Аккерман боролся с собой: ему понадобилось несколько мгновений и глотков вина, чтобы принять решение — за них двоих. Он отодвинул кресло и встал, возвышаясь над Смитом — тот знал, что после сказанного либо видит юношу последний раз в жизни, либо больше никогда не расстанется с ним. — Один человек сказал мне: чтобы не разочаровываться, не нужно очаровываться. Я только сейчас понял, что он имел в виду. Решил использовать мои приемы против меня? — Аккерман спрятал в карман в портсигар и нагнулся к Смиту, горячо шепнув прямо в ухо, прежде чем двинуться в сторону выхода, — Сделай уже что-нибудь с этим и проводи меня до дома. Командир опустил глаза на свою ширинку и почувствовал острую потребность грязно выругаться. Снег на улице валил крупными хлопьями, из-за чего казалось, что Нью-Йорк был всего лишь игрушечным городом внутри снежного шара, который кто-то все время тряс, и тряс, и тряс, поднимая новые бури. Леви шел, зябко вжав голову в плечи, спасая голую шею от колючего ветра, и наотрез отказался ехать на такси. Смиту было холодно от одного взгляда на юношу и спустя несколько кварталов он не выдержал, приказав: — Подожди. Одной рукой он притянул Аккермана к себе за пальто, а второй размотал свой шелковый платок и набросил его на шею Леви, затянув простым узлом — Смит никогда не умел красиво завязывать шарфы и галстуки, что было одним из поводов для колкостей от Мари. — Задушить меня хочешь? — сконфуженно спросил юноша, отведя глаза, — Я же не барышня, в самом деле. Смит подумал, что вся эта ситуация кажется ему совершенно очаровательной и ответил серьезно: — Не барышня. Я просто забочусь. Леви раздраженно выпутался из рук командира и двинулся дальше по улице, спрятавшись за воротником пальто. Он не хотел, чтобы Смит знал, каким бывает его лицо в моменты капитуляции, которую лишь однажды довелось увидеть французскому моряку Чёрчу. Аккерман, выросший в трущобах сам по себе, как сорняк, привык переносить самые извращенные формы садизма, но был совершенно бессилен перед проявлениями нежности. Он отбивался от Фарлана как от злейшего врага, когда тот осторожно целовал его в уголок губ, глядя с обожанием и в тысячный раз признаваясь в любви. Леви ни на минуту не забывал о ноющей дыре в груди, которая остаётся после того, как эти признания оказываются закопанными в сырую землю вместе с пустым гробом. Буря разревелась сильнее, а потом стихла, когда Смит и Аккерман свернули к собору святого Патрика, который в немом осуждении взирал на них витражными глазами. На его ступенях сидела старуха, которая оживилась при виде прохожих и прикрикнула: — Подойди, капрал, погадаю на жизнь. Смит хотел было пройти мимо, но Леви придержал его за край рукава и тихо сказал: — Я хочу послушать. На деревянном ящике перед цыганкой лежала пачка дешевых папирос, стеклянный шар и сувенирная свеча в форме Девы Марии. В седые косы старухи были вплетены колокольчики, которые позвякивали при каждом движении ее головы, словно она и впрямь была шаманом, а не обычным шарлатаном. Аккерман отсчитал несколько долларов, бросил их на ящик, и сказал: — Расскажи, что знаешь обо мне. Цыганка прищурилась, кивнув на Смита, и спросила: — На любовь гадать будем? — Нет, — оборвал ее Аккерман, спрятав руки в карманы, — Расскажи прошлое. Старуха достала из кармана карты таро и ловко перетасовала их, повторяя слова на неизвестном языке, после чего вытащила из колоды первую и уверенно сказала: — Сын шлюхи. Эрвин возмущенно втянул воздух носом, намереваясь осадить цыганку, но юноша перехватил его взгляд и сказал одними губами: «Молчи». Женщина достала новую карту и покачала головой. — Туз жезлов вниз головой. Плохая карта. У тебя руки по локоть в крови, убивал много хороших людей. Грабил и калечил. И смерть за тобой бродит по пятам, проклятье рода такое. Своей любовью людей в могилу сводишь. Открыв следующую карту, цыганка отдернула от нее руку, как от огня: — Снова старшие арканы. Перевернутое солнце — это закат и рассвет одновременно. Карты хотят рассказать тебе о прошлой жизни. Дай еще денег, чтобы не обидеть жреца. Аккерман бросил на ящик купюры и затаил дыхание, словно и впрямь верил словам цыганки. Та зажгла свечу и, закрывая рукой пламя от ветра, вновь заговорила на неизвестном языке, подняв глаза к небу. Перемешав карты, она достала три рубашкой вверх, враждебно покосилась на Эрвина и сказала: — Ты уже знал этого господина в прошлой жизни, он был тебе дороже всего. Вы встретились в подземелье, где ты летал без крыльев как птица. Карты говорят, что вы сражались против великанов много лет, а потом господин без руки умер. Вижу мечи и лошадей, кровь, которая дымится и высокую стену. Ты тоже был убит, но воскрес, стал слеп на один глаз, а вторым пролил много слез. Несчастливая была у тебя судьба, поэтому тебя пожалели и дали второй шанс. — Хорошие у тебя карты, — задумчиво проговорил Леви, а потом попросил, — Продай мне их, ведьма. Цыганка покачала головой, тогда Аккерман опустился перед ней, заглянув в глаза и медленно снял с пальцев все кольца, положив их рядом с папиросами. — Продай. Рубины, алмазы и сапфиры переливались при свете фонаря, вычурные и слишком роскошные, чтобы стоить как колода потрепанных карт. Юноша стоял перед ящиком, как перед алтарем, глядя на старуху с такой мольбой, словно от нее зависела его жизнь. Смит окончательно запутался: ему и оставалось, что только наблюдать, как цыганка сноровисто спрятала кольца в карман, а Леви восторженно прижал к груди колоду и поднялся с колен. Сделка состоялась. У собора святого Патрика не осталось сил смотреть на мракобесие, которое творилось на его ступенях. До дома Леви, расположенного в пестром районе Сохо, оба дошли в молчании. Аккерман рассеянно кивнул Смиту на прощание, вставил ключ в замок подъездной двери, как вдруг развернулся и взволнованно окликнул Эрвина — голос эхом прокатился по улице с разноцветными кирпичными домами. Приблизившись к командиру, юноша достал из кармана колоду и сказал: — Давай проверим. Вытащи одну рубашкой к себе. Когда Смит достал из середины карту, и показал Леви, тот усмехнулся, а потом отобрал ее и спрятал в колоду. И, не говоря ни слова, отправился обратно к дому — губы его тронула скорбная улыбка, словно он узнал тайну мироздания. — Что там было? — успел только крикнул командир вслед. — Не помню, — отозвался Леви, перед тем как закрыть дверь. Этой ночью Смит так и не смог заснуть, злясь сам на себя из-за того, что не верил ни единому слову цыганки, но при этом мечтал узнать, какое будущее он вытащил из колоды. Ответ пришел рано утром — в конверте без адреса и подписи, в котором не было письма, а лишь одна карта таро. «Любовники».