Солнечный удар

Смит был влюблен. А потому он начинал допускать ошибки. Не будь Эрвин поглощен мыслями о Леви, он бы ни за что не забыл, что даже дома не может чувствовать себя в безопасности. Он бы заметил, что Мари Сью больше не разговаривает по телефону в гостиной, накручивая провод на палец. Но зато она начала перешептываться с кем-то в спальне, закрывшись на замок и заткнув одеялом щель между полом и дверью, чтобы табачный дым не просачивался в квартиру. Если бы не Аккерман, командир бы обратил внимание на то, что кто-то научил его жену курить. И точно поднял бы вторую трубку, услышав в ней, как знакомый ему голос произносит вещи, узнав о которых заранее, Смит бы точно сжег те самые восемьсот тысяч долларов, которые лежали у него в сейфе, что он никогда не закрывал на ключ. Или отправил бы их судье Пелагатти, который потерял ровно столько, когда лишился своих алмазных шахт по его вине. Командир бы наверняка почувствовал взгляд человека, что каждые выходные проводил у барной стойки в клубе, отнюдь не из-за любви к шоу, ведь происходящее за и перед сценой его интересовало куда больше. Но Смит был влюблен. А потому не видел ничего в этом мире, кроме Леви. На западном фронте американские войска терпели одно поражение за другим. Япония, найдя поддержку у Германии, направила свои корабли через Берингово море в сторону Аляски — флот был замечен в четырех милях от Командорских островов на территории России. Вскоре был взят остров Святого Лаврентия, а затем, в четыре часа утра, в Нью-Йорк пришла срочная радиограмма: порт в городе Ном уничтожен градом бомб, сброшенных самолетами с японскими флагами. А это значило одно: вторжение в Америку уже началось. — Ваши предложения, господа? — спросил Дариус, зачитав вслух военную сводку. Молчали все, даже Смит, который не понимал, когда японцы успели научиться производить самолеты. Взять их у нового союзника они точно не могли — немецкие заводы сравнивались с землей ровно в тот момент, когда американская разведка узнавала о них. Но рой самолетов напал на порт в Аляске, и никто не понимал, откуда тот взялся. Армин бросил осторожный взгляд на Смита и поджал губы, порываясь ответить Закклаю, но так и не набрался храбрости. Окружение Дариуса никогда не говорило об этом вслух, но все они считали Арлерта виновным в происходящем — поражение в водах Японии под его командованием стало началом цепочки других мелких поражений, которые в итоге привели к стремительному уничтожению главного порта Аляски. А значит, Америка потеряла свои выходы в Чукотское море. Оставалось вопросом времени, когда об этом узнает хранившая молчание страна, которая не нападала первой, но нещадно уничтожала любого, кто приближался к ее границам. Это был спящий вулкан, который рано или поздно должен был пробудиться. Ровно об этом самом кричало затянувшееся молчание в зале заседаний, командиры понимали, что даже Господь Бог не поможет им, если самая большая страна в мире обратит свою боевую мощь против Америки. Япония не была опасна, опаснее было то, что она сбила последнюю линию защиты на западе самолетами, которые могла получить от союзника, имя которого не произносили, чтобы не накликать беду: Россия. — Николай Лобов не выходил на связь? — осторожно спросил один из офицеров об информаторе из Ленинграда. Дариус развернулся и посмотрел на него снисходительно, словно тот сказал очевидную глупость. После чего сел на стол и ответил, не обращаясь ни к кому, и к каждому: — Мы не станем верить слухам о России только потому, что кто-то видел в небе самолеты. Лучше скажите, как будем защищать западный фронт от… японцев. — Потеря порта не критична для нас, — подал голос Смит, не открывая глаз от карты на столе, — В отличии от острова Святого Лаврентия. Вернём его, и сможем засекать самолеты и корабли задолго до того, как они приблизятся к Аляске. Эрвин достал из внутреннего кармана пиджака ручку и, щелкнув ею, обвел крошечный остров на карте, ничтожно малый, состоящий сплошь из скал и вечно сырой почвы, в которой гибло все живое. Но остров этот мог спасти целую страну. Со стороны уверенные движения Смита, следующие за мыслью, можно было принять за зарождение очередного гениального плана, но сам командир думал лишь о том, сколько смертей повлечет за собой битва за кусок камня, что откололся от материка миллионы лет назад. — Направим корабли с двух сторон: из портов в Хупер Бэй и Уэлса, чтобы отрезать японцам пути отступления. Заметив нас, они вызовут подмогу, которая будет двигаться по кратчайшему пути с северо-запада. Поэтому необходимо заранее установить на острове Святого Матвея реактивную артиллерию, чтобы сбивать вражеские корабли и, возможно, самолеты, если те у них еще остались. Кроме того, после выгрузки солдат и оружия, мы направим судна в бухту Рейндира, чтобы японцы не захватили их. — А как тогда солдаты выберутся с острова Святого Матвея, если на них нападут японцы? — спросил офицер, сидящий напротив Эрвина. Голос командира не дрогнул, когда он ответил: — Они не выберутся. По кабинету прокатился шепот, а потом все стихло, замерев в безмолвном напряжении. Каждый за столом понимал, что план Смита позволит выиграть время и укрепить границы, но никто не решался называть вещи своими именами. Первым тишину нарушил адмирал, чиркнув спичкой и поднеся ее к сигаре — в этой операции ни одному его подчиненному не грозила опасность, а потому он мог позволить себе пуститься в рассуждения о морали. — Предлагаешь бросить наших ребят на клочке земли, окруженном водой, без надежды на спасение? Ты же сам понимаешь, что они недолго смогут отражать атаку. — Этого времени будет достаточно, чтобы освободить остров Святого Лаврентия, — спокойно ответил командир. — Никто из солдат не согласится участвовать в этом! — воскликнул один из офицеров, — Мы их что, их силой тащить будем? — Нет, мы скажем им правду. — Как объясним это президенту? — скривился грузный генерал корпуса морской пехоты, — Что даже не пытались минимизировать потери? — Полагаю, президент знает о том, что на войне люди имеют свойство умирать. Закклай и не думал защищать Смита, хотя не сомневался, что план сработает, остров Святого Лаврентия будет освобожден, а воды Берингова моря надолго сохранят алый цвет. Задумчиво поглаживая бороду, он задал вопрос, ответ на который знал заранее: — Кто поведет солдат? Сидящие за столом замерли как грызуны, загнанные в ловушку хищным зверем. Решение Смита могло оборвать их жизнь, они надеялись, что тот назовет не их имена — кого угодно, хоть рядового. Но Эрвин не видел, в какой мольбе те взирают на него, он выдержал взгляд главнокомандующего и растянул губы в дьявольском оскале, произнеся лишь одно слово: — Я.

***

Эрвин ненавидел войну, но не мог отрицать, что всякий раз предчувствие смерти вызывало у него торжественный трепет. Его хотелось дышать глубже, говорить громче, а любить — сильнее. Он сам становился как оголенный нерв, дрожащий от любого прикосновения, жадный до жизни и восхищенный ее великолепием. В тот момент, когда он понял, что уже через месяц его остывшее тело может качаться на волнах Берингова моря или быть погребено под обломками скал, Смит страстно возжелал, чтобы предсказание Таро сбылось. В тот день на Нью-Йорк обрушилась стена дождя, глухо барабаня о крышу автомобиля, что вез Смита до квартиры на Пятой Авеню. В середине пусть и теплого, но все же декабря, ливень казался чем-то невероятным, как и нападение на Америку, которое было решено сохранить в тайне от общественности, чтобы не вызывать панику. Уже подъезжая к дому, Смит заметил в дверях подъезда Мари с коробками из магазинов и невольно нахмурился. Обычно вечера она коротала на приемах, но ливень загнал и ее в квартиру, место, где двоим им было тесно, несмотря на пять комнат и террасу. Эрвину увидел, словно наяву, как заходит в гостиную, где сидит его жена, которая даже не повернет головы в его сторону, нарочно не замечая. Быть может, он первым поздоровается с ней и скажет, что через месяц отправится на передовую. А она произнесет игривым тоном что-то настолько чудовищное, что сперва Смиту покажется, что он неправильно ее понял. «Не мог бы ты тогда перед отъездом направить нашему адвокату завещание?», — буднично поинтересовалась Мари несколько лет назад, услышав новость о том, что ее муж станет руководить операцией в Будапеште. «Нет», — подумал Смит, глядя на швейцара, который устремился к машине, чтобы открыть ему дверь, — «Не хочу к ней». — Поезжай вперед! — крикнул он водителю, и машина рванула, оставив позади недоумевающего портье, в потом добавил тише, — Останови за углом. Выйдя из такси, командир задрал голову, подставляя лицо под тяжелые капли дождя. Он улыбался — замечая это, случайные прохожие шарахались от него, принимая за пьяницу. Они знали, что в бетонных джунглях Нью-Йорка люди не могут быть счастливы просто так. Они не любили этот город, поэтому не могли понять, зачем стоять посреди его улиц, глядя на грозовые тучи, затянувшие небо. Но Смит любит Нью-Йорк, потому что в нем был Леви. И он не хотел расплескать это чувство, качаясь в кабине такси, поэтому пошел пешком в сторону Сохо, чувствуя, как шум дождя заглушает вопли его предрассудков. Командир даже не надеялся застать Аккермана дома, когда поднимался в его подъезде на последний этаж, оставляя за собой влажные следы. Однако после протяжного звонка, дверь квартиры приоткрылась, а цепочка замка натянулась, будто и впрямь могла не позволить Эрвину ворваться внутрь, если бы он того пожелал. Но он лишь вжался лбом в дверной косяк, сказав: — Это я. В подъезде было слышно, как срываются на пол капли с промокшего плаща командира и жужжание лампы накаливания, раскачивающейся над его головой из-за сквозняка. Дверь захлопнулась, раздался щелчок замка, а потом открылась снова, и на пороге показался босой Леви. Он обвел взглядом фигуру Смита, и на мгновение брови его дернулись, словно ему было больно видеть его таким. — Полагаю, что не могу выгнать тебя на улицу в такую погоду, — спокойно произнес Леви, но в голосе его гудела раскаленная добела сталь. — Выходит, что так, — заключит Смит, подрагивая от холода и чего-то еще. Молчали оба. Молния хлестнула по громоотводу на крыше, из-за чего лампочка испуганно притихла и быстро-быстро заморгала. Из-за этого лицо Аккермана то на мгновение исчезало, то появлялось вновь из полумрака, как в кадрах испорченной киноленты. — Чего стоишь тогда? — сдался Леви, открывая дверь шире, — Джентльмены не заходят, пока их лично не пригласят? — Мертвецы тоже, — усмехнулся Смит, растянув посиневшие губы. Аккерман посмотрел настороженно, будто и впрямь поверил в сказанное. — Заходи, Эрвин, — попросил он. Квартира Леви была крошечной и неприметной в сравнении с домом, которым он владел в Италии. В прихожей помещался только круглый стол на кованых ножках, с ворохом писем на нем, на котором Смит невольно задержал взгляд. Рядом дымилась палочка благовоний, щекочущая нос и уносящая куда-то на восток. Восток, в котором не было самолетов, таранящих границы, а лишь цветущие сады вишневого дерева и мускус сандала. Командир почувствовал, как когтистая лапа опускает его сердце. Когда они вошли в гостиную, совмещенную со спальней из-за недостатка места, Эрвин взглядом ревнивца высматривал случайно забытые вещи, которые могли принадлежать другому мужчине. Следы Зика Йегера или кого-то другого, еще более опасного, неизвестного соперника. Но Леви избавился от улик, а может, их никогда и не было, и все это было лишь игрой распаленного воображения. Несмотря на кажущуюся скромность убранства, комната была обставлена винтажной мебелью, пущенной с молотка на закрытых аукционах. Смит знал это, потому что и сам посещал эти торги, пока Мари не запретила покупать ему «пыльную рухлядь». Он видел хоть и выцветшую, но сохранившую былую роскошь, бархатную обивку стульев, потертые, но не почерневшие, бронзовые ручки на шкафах и персидский ковер, гипнотизирующий своими ритуальными узорами. Командир растерялся окончательно, когда Аккерман непринужденно сел на пол у низкого столика, прямо на гору пестрых подушек с золотыми кисточками. А затем лениво потянулся к кальяну и, любуясь Смитом из-под опущенных ресниц, выпустил тонкую струйку дыма в его сторону. Среди тяжелых восточных запахов табака, послышался знакомый — смолистый и терпкий, дурманящий аромат, который невозможно было ни с чем спутать. — Опиум? — спросил Эрвин опускаясь напротив Леви на ковер. Тот заговорчески ухмыльнулся и протянул ему трубку, шепнув: — Попробуй и узнаешь. Смит затянулся, а юноша налил ему чай в глиняную пиалу, глазурь на которой покрылась трещинами от времени, и сказал: — На востоке мудрецы мешают табак с опиумом, чтобы познать истину. Так они начинают видеть то, что не ведают остальные. — Работает? — Смит ощутил на языке горьковатый привкус снотворного мака. — Это ты мне скажи. У командира голова пошла кругом от всего и сразу: переохлаждения, близости, опиума. Стены начали вибрировать, а ковер затягивать куда-то вниз, в ад с персидскими демонами. Эрвин осушил пиалу со спасительным чаем, даже не почувствовав его вкус; он понял, что оказался не охотником, наконец настигнущим свою добычу, а жертвой, попавшей в смертельную западню. Глаза Леви горели электрическим светом — пугающе и завораживающе одновременно, а опиум растворял в себе остатки самообладания. — У меня чувство, что ты морочишь мне голову, — признался командир, навалившись грудью на стол, чтобы сохранить равновесие, а потом добавил резко, — Лучше погадай мне. — Как расплатишься? — Чеком. Леви усмехнулся и покачал головой, посматривая на Смита как на соучастника преступления. Тот все понял и выпалил: — Тогда душой. — Продашь мне душу за предсказание? А вдруг я дьявол, и все взаправду? — И пусть, — весело отозвался Смит, опускаясь на подушки, — Забирай. Аккерман отошел к комоду и вернулся, ловко тасуя рубашкой вверх темно-синие карты с золотыми звездами на них. Он произнес что-то одними губами, замерев на мгновение, а потом быстро разложил Таро — в полумраке было видно, как сверкают перстни на его руках, с темными, как кровь, гранатами. Леви перевернул первую карту и уверенно сказал: — У тебя было много любовниц. — Верно, — улыбнулся Смит, выпуская колечки дыма. — И ни одного любовника? — как бы невзначай спросил Аккерман, поглаживая карту с императрицей. — Почему же, один есть. Единственный, я бы сказал. Леви опустил голову так, что за длинными волосами невозможно было разглядеть выражение его лица. Он раскрыл сразу три карты и продолжил: — Вижу, что тебя ждет долгое путешествие по воде. Но ты можешь там что-то потерять, не пойму только что. Юноша перевернул последнюю карту и одернул от нее руку как от огня. Со стола на Эрвина взирал скелет, одетый в рыцарские доспехи, чей конь топтал окровавленное тело короля, отчего командиру померещился сладковатый запах разлагающейся плоти. Леви быстро накрыл рукой карту, но между его пальцев с Таро кричала надпись, которая не допускала двоякого трактования. — Это значит смерть? — Ничего не значит, — резко ответил Леви, не отнимая руки от стола, — И кто верит в эти глупости? — Я верю, — засмеялся Смит, чувствуя, как кипит его кровь, словно он собирался броситься в атаку, — Я скоро умру? — Нет, — отчаянно прошептал юноша, стремительно бледнея, — Не умрешь. — Карты не врут… Смит не успел договорить: Таро полетели на ковер, а Леви перегнулся через столик, вцепившись в его рубашку. Глаза юноши лихорадочно блестели и метались, словно он сам собирался исполнить пророчество, а руки дрожали, сминая влажную ткань. Эрвин решил было, что Аккерман злится, а тот осторожно провел пальцами по его щеке и вкрадчиво попросил: — Не умрешь, хорошо? На поле боя, когда рядом со Смитом взрывался снаряд, он сперва не слышал ничего кроме пронзительного звона, а грудную клетку распирало, словно он погрузился глубоко под воду, позабыв сделать вдох. В те моменты, смерть была настолько близка, что он забывал свое собственное имя, чувствуя, как останавливается сердце. После слов Леви вокруг Смита будто взорвалась сотня снарядов — насмерть. — Иди сюда, — сказал он севшим голосом, упрямо притягивая юношу к себе в ворох подушек. Леви слабо оттолкнул его, но сдался и сдавленно вздохнул, когда Эрвин повалил его на ковер, впившись в дрожащие губы. Командир не давал ни единого шанса на побег: опиум в его крови развязал ему руки, которыми он крепко держал Аккермана, выцеловывая его шею. А когда наконец оторвался, ошалело прошептал, сам не узнавая свой голос, низкий и хриплый: — Отдайся мне.