Солнечный удар

Рой пчел, гудя натруженными крыльями, кружил над Леви в соломенной шляпе с широкими полями. В Сицилии было душно, настолько, что при вдохе казалось, что легкие заполняет не воздух, а свинец. Беспощадная жажда так замучила юношу, что он сорвал апельсин с дерева и, нетерпеливо разодрав кожуру, впился в плод, испытав больше разочарования, чем облегчения. Сок был слишком сладок и ручейками устремился по рукам Аккермана, пачкая рукава льняной рубашки, а Смит, раскинувшись на земле в тени думал о том, что никогда в своей жизни не чувствовал себя счастливее. Пчелы взволнованно зажужжали, почувствовав тяжелый аромат переспелого апельсина, их трепещущие крылья, похожие под лучами солнца на стеклышки, шумели так сильно, что закладывало уши. — Скоро посадка, — сказал Аккерман, посмотрев на небо, облака которого выжгло полуденное солнце. — Что ты сказал? — спросил Смит, с трудом различая собственный голос сквозь гул. — Говорю, давно нет осадков. Пойдем домой. Юноша отбросил недоеденный фрукт, и тот покатился в сторону колодца, с выливающейся из него кристально чистой водой. Духота так сморила Смита, что он с трудом развернул голову и увидел, что фигура Аккермана уже успела скрыться за простынями, вывешенными во дворе. Он поспешно вскочил, и, отряхнув штаны от пыли, двинулся за Леви, отталкивая от себя влажную ткань, которая надувалась на ветру словно паруса, сбивая с ног. — Постой! — воскликнул Смит, сражаясь с простынями. Юноша остановился и обернулся — на голове его алел венок из цветков гибискуса, а в глазах стояли слезы. — Ты сам во всем виноват, — сказал он одними губами, а на лепестках цветов, словно роса, выступили капли крови, срываясь вниз по лицу Аккермана. Командир попятился назад, путаясь в простынях и заваливаясь на бок, а когда почувствовал удар о землю, его протащило сквозь тьму, и он распахнул глаза. Перед ним стоял рядовой, который повторил фразу, которую Смит уже слышал: — Скоро посадка, сэр. — Ясно, — ответил Эрвин, прислонившись затылком к промозглой обшивке самолета. Истребитель то и дело проваливался в воздушные ямы, из-за чего из одного угла салона в другой скользили фляги с водой, а рядовые сильнее сжимали автоматы в руках. «Совсем мальчишки», — с горечью подумал Смит, вглядываясь в их испуганные лица. Когда затрясло сильнее, а в ушах раздался щелчок, командир понял, что самолет начинает резкое снижение, которое ощущалось как крутое пике. Пилот спешил высадить отряд на дьявольской земле и вернуться в безопасную зону, а Смит со спокойствием висельника думал о том, что нос истребителя слишком сильно опущен, из-за чего им может не хватить времени, чтобы сбросить скорость перед посадкой. Когда в иллюминаторе показалась синева Берингова моря и осколки островов, Смит затянул ремни каски и вжался в кресло, готовясь к жесткой посадке. Взревели двигатели, под ногами раздалась вибрация, предупреждающая о выпуске шасси, а фляги покатились в противоположную сторону — пилоты задрали нос самолета, готовясь к встрече с землей. В Хупер Бей не было посадочной полосы, едва ли кто-то мог подумать, что однажды этот город станет отправной точкой операции по освобождению от японских оккупантов. Садиться было решено на обледенелую автомобильную трассу — единственную асфальтовую дорогу в радиусе тридцати миль. В салоне стояла тишина, новобранцы замерли от страха, а матерые солдаты угрюмо смотрели перед собой, понимая, что это — лишь начало ада, который их ждет на острове Святого Матвея. Смит не помнил касание с землей, он почувствовал удар, а потом самолет закрутило влево и сорвало с дороги в снег. Как только движение прекратилось, командир отстегнул ремни безопасности и помог солдатам выбраться из кресел. Они спрыгнули из аварийного люка и, убедившись, что пилот и самолет целы, сели в грузовики, поджидающие их в условленном месте. Машина рванула вперед, подскакивая на ухабистой дороге, а мимо мелькали ветхие дома местных жителей, спрятанные в серых полотнах снега. Многие из них покинули свои жилища, глядя вслед грузовику — раньше они никогда не видели военных так близко: Аляска была местом, которую не коснулась ни глобализация, ни война. Здесь не читали газет, не пили виски, а имя президента знали только по надписи на деревянных ящиках, в которых раз в год приходила гуманитарная помощь: консервы, пару банок растворимого кофе и замороженная сгущенка. Дорога под колесами сменилась глиной, а грузовик вывернул к набережной Хупер Бея с портом, сколоченным наспех из досок и бетонных плит. Прямо у воды солдаты, прибывшие часом ранее из Сиэтла, развели костер и грели руки, хмуро глядя на сторожевой корабль, в котором им предстояло плыть до острова Святого Матвея. По уверениям Закклая, Америка могла выделить на эту миссию лишь патрульный фрегат, поэтому отряд разведки должен был проплыть около ста двадцати миль по Берингову морю, вооруженный лишь одиннадцатью эрликонами, восемь из которых не работали. Правда была в том, что совет безопасности был уверен, что канонерскую лодку потопят быстрее, чем она достигнет остров, а потому не захотел отправлять туда исправный корабль. Увидев Смита, солдаты поспешно вскочили с мест, вытянувшись в воинском приветствии, а командир подумал о том, что через несколько дней все они потеряют человеческий облик, превратившись в животных, цепляющихся за жизнь. Тогда уже не будет места ни соблюдению устава, ни субординации — рядовой сам станет оголенным нервом, отрицающим свою скорую смерть. Закклай не позволил отряду узнать правду: в обращении он написал, что после возвращения на родину, каждый получит по званию героя, Смит же знал, что домой вернутся лишь пустые гробы с их именами, а звание будет получено посмертно — за него не придется выплачивать пенсию. — Отставить, — сказал он, проходя мимо толпы новобранцев, прижавших кулак к груди и добавил, поднимаясь на помост деревянной пристани, — Отплываем. Раздался свист тифона, жалобно и протяжно, и командир схватился за борт, чтобы устоять после толчка — зазвенели цепи, и якорь, царапая обшивку судна, поднялся из-под мутной воды. Боцман гаркнул, и солдаты, оставшиеся на берегу, поспешно побросали самокрутки и залезли на корабль через зияющие амбразуры. Смит не хотел смотреть назад, туда, где его родина отдалялась с каждой пройденной милей, а рядовые, столпившись в корме, передавали из рук в руки флягу совсем не с водой. Впереди же было море, кажущееся черным из-за страшной глубины, на дне которого покоились пиратские судна и древние сокровища. Эрвин почувствовал, что неведомая сила тянет его в бездну, словно там, он сможет, наконец-то обрести покой. А потому он еще крепче схватился за ограждение, чтобы не прыгнуть за борт, погружаясь все глубже, пока тело не охватит судорогой, а в легкие прорвется вода, отрезая его все дальше от спасительного кислорода. Вскоре солнце скрылось за дрожащей линией горизонта, укатившись вниз, как золотая монета в стоковую решетку, и на душе у Смита стало совсем паршиво. Он поднял воротник пальто, и, спрятав руки в карманы, спустился в кубрик, протискиваясь между солдатами, играющими в карты на деревянных ящиках. Сталкиваясь со стенами в узких коридорах из-за качки, командир добрался до каюты, где, не раздеваясь, лег на кровать и провалился в глубокий сон, где ему пела еврейские колыбельные няня с печальными серыми глазами.

***

Скинув последний мешок с провизией с борта, боцман поспешно подал сигнал капитану — никто из экипажа не хотел оставаться на проклятой земле, вдали от безопасной Аляски. Смит отдал приказ осмотреть реактивную артиллерию, которую доставили на остров неделей ранее, а сам остался на берегу, глядя как патрульный фрегат уходит в открытое море. Когда он уплыл на расстояние, которое уже невозможно было осилить вплавь, Эрвин почувствовал сначала легкий укол в сердце, а потом ужас сковал все его тело так внезапно, что он осел на землю, схватившись руками за чахлую траву. «Что это со мной?», — подумал он, силясь унять дрожь, и приказал, — «Вставай». Смит думал, что не боялся смерти, но раньше она являлась перед ним внезапно, как удар хлыста. Он без размышлений бросался в атаку, падал на поле боя, едва услышав свист снарядов и первым вызывался вести отряд. Эрвин был фаталистом, и знал, что ни одна пуля, не войдет в его сердце, пока он не отдал свой долг родине, избавив ее от всех врагов. Но когда смерть, как нахальный гость, заставляла томиться в ее ожидании, не давая ни единого шанса на спасение, он понял, что боится не меньше, чем новобранец, впервые увидевший своего врага в прицеле винтовки. — Сэр, мы наладили радиосвязь, — послышался тихий голос за спиной, и командир поднялся, отрываясь от корабля, который превратился в мутную точку, раскачивающуюся в освещенной луной воде. Смит обернулся и увидел Армина, который смотрел на судно теми же глазами, что и он сам мгновением раньше. В его голове невольно скользнула мысль о том, что если бы одно из первых увлечений в юности переросло в нечто серьезное, его сын сейчас был бы одного возраста с Артлетом, и мог точно так же стоять рядом с ним — плечом к плечу. — Знаете, сэр, — сказал офицер, словно поймав мысли Смита, — Я ведь так мечтал увидеть океан, в моем городе только и было, что одно озеро, глубиной по колено. А теперь куда ни глянь, кругом вода, и спасенья от нее никакого… Вдалеке раздался приглушенный смех солдат, распевающих военные песни у костра, и командир понял, что лишь двое на этом острове понимают весь ужас происходящего. — Зачем тогда ты поехал? — Это мое искупление. Ведь тогда по моей вине столько ребят полегло. — Это не твоя вина, — жестко ответил Смит, с раздражением различая в Армине собственные пороки. — Если бы я придерживался первоначального плана… — Никто не знает, что тогда произошло бы, — отрезал Эрвин, — Не стоит себя винить, иначе не сможешь трезво мыслить, и тогда другие будут решать за тебя. Армин помолчал, вслушиваясь в шум волн, словно решаясь на что-то, а потом сказал: — Я видел кое-что, сэр, о чем не написал в рапорте. Иначе меня бы отправили под трибунал. — За сокрытие информации тоже грозит казнь, — ответил командир, с удивлением отмечая, как мало его теперь заботит нарушение устава. — Мне все равно бы никто не поверил, сэр. — Что ты видел? Армин опустил голову и впился глазами в песок, заговорив так тихо, что его голос сливался с шумом пенистых волн, подкрадывающихся к берегу. — Тогда, в Осаке, у нас был шанс вернуться невредимыми. Японские корабли были слишком медленными, чтобы догнать нас, а артиллерия стреляла с большим отклонением, из-за чего не попадала в цель. Мы почти доплыли до границы Филиппин и услышали гул бомбардировщиков. Отряд на моем корабле тогда перепугался и бросился к оружию, а я закричал: «Наши-наши!». Через минуту два крайних корабля уже пошли под воду, а еще с трех солдаты спрыгнули в воду, и их заворотило ко дну с обломками. — Наши-наши? — спросил Смит тоном, который Армин никогда не слышал в своей жизни. — На боингах были флаги, сэр. Наши флаги. Я видел их своими глазами. Смит смотрел прямо на офицера и чувствовал, как закипает в нем кровь, а руки сжимают воздух, чтобы не сбросить Армина со скалы в Берингово море. — Ты понимаешь, что говоришь? — Сэр, на нас тогда напали американские самолеты. — Армин, — предупредил командир, покачав головой. — Это были самолеты с американскими флагами. Они утопили наши корабли, сэр. Армин не отвел глаза, встретив свирепый взгляд Смита, а только грустно улыбнулся, будто сам уже успел пережить те же самые чувства. Эрвин не мог позволить даже своему лучшему подчиненному сомневаться в Американской армии, если бы они находились в Нью-Йорке он бы, не задумываясь, отправил бы его под стражу. И сам отправился бы следом, ведь что-то в нем подсказывало, что Артлет говорит правду. — Обсудим это после возвращения, — сказал он, и пошел прочь от берега, чтобы не позволить себе даже думать о том, что настоящий враг находится не снаружи, а внутри. В ту ночь Смит не мог сомкнуть глаз, вспоминая слова офицера снова и снова и сильнее кутаясь в спальный мешок. Единственным огоньком на многие мили Берингова моря был костер, который развели солдаты посреди лагеря, облепив его со всех сторон как мотыльки в надежде согреться. Море ревело, врезаясь в отвесные скалы острова, а на небо, словно с сорванного ожерелья, рассыпались бриллиантовые звёзды, которых не сыщешь в городе. Они видели намного больше и дальше, чем командир, всматривающийся в них в поисках ответа. «Неужели, они правда…», — думал он и обрывал мысль, не давая ей свернуться в страшной приговор, который он выносит целой стране. Смит не умел делить: ни свои горести с кем-то, ни себя и народ Америки, ощущая себя с ним единым целом. Он любил людей в целом и никого — конкретно, кроме того, кто в ту ночь тоже не спал, глядя на эти же звёзды с другого конца света. Эрвин слишком верил в победу своей страны, чтобы обратить внимание на темную точку, приближающуюся к нему из-за линии горизонта. Когда она стала больше, издавая оглушительный рёв, солдаты выскочили из спальных мешков, всматриваясь в небо в немом ужасе. Самолёт опустился ещё ниже надо островом, а на его блестящей от мороси обшивке гордо сиял флаг Америки. «Наши!», — восторженно подумал Смит, гадая, какую весть с пилотом отправили к нему командиры из Уэлса, второй локации операции по освобождению. Но, пролетая над островом, пилот бомбардировщика не начал снижение, а только сбавил скорость, словно выискивая место для посадки. Эрвин смотрел прямо на самолет, и не видел, как Армин схватил винтовку и испуганно выстрелил в небо. А потом вниз полетели снаряды, которые казались совсем ненастоящими — они летели слишком медленно, и Эрвин успел крикнуть солдатам прятаться, понимая, что это не имеет никакого смысла. Блестящие и смертоносные, бомбы летели прямо на крошечный остров посреди Берингова моря, чтобы оставить от него лишь разбитые скалы. И хорошо, что командир не знал, что самолетом управлял не предатель, а японский летчик, который этим утром получил переправленный из Америки бомбардировщик, благодаря стараниям двойного агента Зика Йегера и талантливого фальсификатора Леви Аккермана. Иначе он, перед тем, как закрыть глаза, не вспомнил, как был счастлив: все же не месяц, а целые полгода, когда мог метаться и мучаться, верить и надеяться, жаждать и просто — жить. На острове Святого Матвея прогремел взрыв.