Подстилка.

— Ответишь на один мой вопрос — поставлю три, — устало вздыхает учитель истории, смотря на мальчишку, который сегодня выглядит довольно плачевно. Он бы и пожалел его, видно, что тому плохо, но он-то тут при чем? Не он двойку свою закрывать пришел. — Когда началась опиумная война, в которой участвовала Япония? — В начале 19 века? — неуверенно произносит ученик, мысленно совсем сдавшись. Это самый ужасный его день. Меньше всего он хотел так опозориться перед Хибари. Хотя он даже не понимает, почему этот учитель, несмотря на внушаемый страх, все равно кажется таким идеальным и вообще лучшим. — 1856 год — это далеко не конец 18 века! Два! — возмущенно проговаривает преподаватель. Вот это было и правда оскорбительно. Какого черта он тратит свое время на того, кто даже самого простого не запомнил? — Савада, я дал тебе шанс пересдать не для того, чтобы ты поленился дома прочитать хотя бы заглавие и дату сразу после него! — все тем же холодным тоном чеканит каждое слово Хибари, сверля взглядом хрупкое тело. Тот явно мыслями не здесь. Если бы только Тсуне действительно было лень! И от осознания этого обиднее всего. — Извините, — опустив голову и потупив взгляд, тихо, чуть ли не шепчет мальчик. — Мне не хватило времени ни днем, ни вечером, ни даже ночью, — более того, он даже удивлен тем, что нашел в себе силы как-то собраться и пойти в школу, хотя каждое телодвижение и сейчас отзывается болью. Ничего, это можно и потерпеть. — И что же такое важное ты делал, что у тебя времени даже на несчастный параграф не осталось? — холодно интересуется, вырисовывая в журнале оценку. И это он спрашивает даже не потому, что любопытно, а потому, что как-то хочется поставить такого занятого школьника на место. — Я? Отца слушал, — тихо произносит шатен, едва различимым шепотом добавляя, почему-то поддаваясь порыву довериться учителю, — ждал, когда папа прекратит меня избивать, а потом и насиловать, — Тсуна прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержать подступающие слезы, но тщетно. Если отец узнает о том, что у него двойка, он снова изобьет его, только сильнее, теперь же есть отличный повод... А преподаватель кажется надежным человеком, который, возможно, выслушает и поймет... — Вот как, — глаза Хибари чуть расширяются от удивления, но лишь на секунду, он быстро берет себя в руки. Несмотря на то, что шатен произнес те слова так тихо, он все же смог услышать, что именно мальчишка ему сказал. И он не мог просто ослышаться. Да и с таким обычно не шутят. — Извините, Хибари-сан, — Савада, поняв, наконец, что он ляпнул, поклонившись в знак уважения, снова просит прощения. В голову вонзается огромный рой беспорядочных мыслей, и накатывает осознание. Ему стыдно, так стыдно, как никогда ранее, ведь теперь его учитель знает то, чего знать в общем-то не должен. Тсунаёши даже с места сдвинуться не может, в панике даже задержав дыхание, уже сто раз успев себя отругать за то, что не может держать язык за зубами. И почему он не одернул себя? Почему он ляпнул те слова, не подумав?! — И, пожалуйста, никому об этом не говорите, — как-то выдавливает из себя школьник, ему на ум не приходит ни одной здравой идеи, как можно избежать этого всего, все исправить и вернуть на свои места. Страшно, действительно страшно в таком признаваться. Если об этом хоть кто-то из взрослых узнает, соц. работники заберут юного омегу в приют, а там... Если его не возьмет какая-либо семья через два-три года, то его сделают бетой. — Я не хотел бы оказаться в детдоме, — через несколько секунд добавляет школьник, Хибари все это время молчит, словно и правда выжидая, пока ему расскажут все. Тсуна в это время думает уже о другом, и уж лучше терпеть издевательства отца, чем загубить собственными же руками свое будущее. Если он станет бетой, то шансы найти себе хорошую работу и создать семью близки к нулю. — За молчание тоже нужно уметь платить, — усмехается мужчина, внимательно смотря на мальчика и наконец отвечая. И омега даже не сразу понимает смысл слов, сердце словно остановилось, внутри все похолодело. — Извините, но у меня нет карманных денег, — тихо проговаривает мальчик, не сразу улавливая сути завязавшейся беседы. Он запинается, заикается, потому что отчаянно хочет поверить, что все не так, как ему показалось. — Мне деньги не нужны, — все с той же ухмылкой произносит, одаривая ребенка пошлым взглядом, мысленно отмечая, что тот неплохо выглядит. И он сам не понимает, откуда у него вообще какие-то мысли на счет этого ребенка. Просто вдруг захотелось. А уж кому как ни альфам делать то, что им хочется, в этом их природа. Об этом говорят инстинкты. — Тогда, — поднимая глаза, встречается взглядом с учителем, медленно осознавая, что преподаватель имеет ввиду и подтверждая свои предположения, ужасный предположения, в которые не хочется верить. — Хибари-сан, я вас не совсем понимаю, — тихо произносит, как-то умоляюще смотря на учителя, словно прося его о том, чтобы тот опровергнул его догадки, но мужчина, кажется, совсем не это запланировал... — Думаю, твое тело сойдет за молчание, — и эти слова окончательно добивают надежды Тсунаёши, разбивая их на тысячи мелких осколков. Он не понимает, почему всем от него что-то нужно, почему с ним так поступает даже его учитель. Неужели он все это заслужил? Тогда чем? Что он сделал не так? Появился на свет?! Кажется, словно не хватает воздуха. — Хибари-сан, — мямлит он, запинаясь, — но разве... Почему я? Я же обычный омега, таких как я тысячи... — глаза мальчишки расширяются, в них плещется некий страх и ужас. Паника опьяняет разум. — Потому что тебе нужно молчание, — все с той же улыбкой он поднимается с кресла и вплотную подходит к ученику, и выглядит он сейчас более хищно, выбрав себе жертву. Не он выбрал, выбрали инстинкты. А Тсуна на тех же инстинктах отстраняется от альфы, понимая, что бежать-то ему некуда. — Ты же не хочешь попасть в детдом? — решает пойти по другому пути и попадает в цель. — Нет, — если он попадет в это место, то из него либо сделают бету, либо его отправят на панель. А уж тогда о нормальном будущем можно даже не мечтать. Выбор у него не велик, и Тсуне остается лишь делать то, что хочет альфа... Снова. — Ну вот и хорошо, — усмехаясь, подводит итог беседе учитель. — Завтра же и начнешь отрабатывать молчание, — звучит как приговор. До смешного ужасно, омеге хочется расплакаться и рассмеяться одновременно. Так не бывает. — Завтра? — удивленно переспрашивает с ноткой истерики в дрогнувшем голосе, с еще большим сожалением понимая, что до завтра он еще от отцовской "ласки" не оправится... — И как мне понять, когда нужно? — но что поделать, он не может возразить ему, ведь теперь его жизнь в руках двух самовлюбленных альф. И эта обреченность заставляет чувствовать смирение. Ведь если не выполнять все, что они будут говорить, то его существование покатится коту под хвост. Станет еще хуже. — После уроков пойдем ко мне домой, — кратко отвечает, лаконично, но приглушенно. Или это мальчик уже просто не может расслышать? В голое шумит, непозволительно громко. — Ясно, — как-то обреченно вздыхает Тсуна, думая, что можно сказать отцу, чтобы тот не наказывал за опоздание. Остановив свой выбор на том, что сообщит о куче дополнительных уроков и приглашении его друга у него переночевать, он ясно понимает, что хорошенько огребет от папочки сегодня и порцию нынешнего дня, и следующего тоже. Его заботливо напичкают всем, что ему положено. — Славно, — потрепав ребенка по волосам, как ни в чем не бывало, выходит из кабинета, оставляя того наедине со своими мыслями и опасениями. "Боже, зачем я это сказал? Кто меня за язык дергал?" — с сожалением продолжает корить себя Тсуна, медленно шагая в сторону своего дома, все вокруг смешивается, и идет он чисто на рефлексах. Признаться честно, каждый раз, когда он идет домой один, ему казалось, словно он идет на эшафот. И каждый день он готов к тому, что его в любой момент может убить отец, за любое неправильное действие, поступок. Он уже не думает о том, почему отец так с ним поступает, он может лишь молиться, чтобы отец был в хорошем настроении. Он уже давно понял, что его жизнь — сплошная череда неудач, причем с самого его рождения. И он даже не сомневался, что это все далеко не самые ужасные кадры его существования, что чем дольше он живет, тем больше и масштабнее будут его неудачи. Это все имело свою логику, и Тсуна не хотел верить в принца на белом коне, судьбу, которая преподнесет ему на блюдечке его истинную пару, альфу, который будет любить его, холить и лелеять. Он в это не верил, он и не хотел на это надеяться. Но, как правило, надежда умирает последней. Сейчас эти надежды кажутся еще более неоправданными. Дома Тсунаёши ожидает сюрприз, ведь сегодня, как оказалось, был неплохой день. Еще бы именно в этот день довольно редкое явление, когда Савада-старший трезв, что несомненно радует мальчика. Тсуна может спокойно сказать ему даже то, что переночует у друга, готовясь вместе с ним к какой-нибудь работе. И, слава Богу, это работает. Отец решает его не трогать, и омега со спокойной душой может пойти в свою комнату и подготовить уроки на ближайшие несколько дней, так как понимает, что потом у него времени может и не быть. И если мальчика мучил стыд и охватывало паническое отчаяние, то Хибари и вовсе не мог разобрать, что с ним не так. Всю дорогу до дома Кёю не покидало ощущение, что он поступил подло. Ведь омегу и так жизнь наградила, а там еще и он... Но это чувство быстро ушло и скрылось совсем за иными мыслями. Ведь стоило только представить этого мальчишку обнаженным в какой-нибудь развратной позе... А ведь Хибари даже понятия не имел, чем его мог привлечь этот ребенок, все случилось само, то ли это показалось развлечением, то ли что-то внутри загорелось, когда он увидел слезящиеся карие глаза. Что-то явно пошло не так.