Подстилка.

Солнце уже поднимается из-за горизонта, начиная будить все живое вокруг. Птицы напевают свои песни, создавая своеобразный шум. За окнами изредка проезжают машины, хотя возле частных домов их и вовсе мало. Для каждого это утро начинается по-разному. У кого-то со звона уже прилично надоевшего будильника, у кого-то с того, что его будят родственники, а кто-то просыпается со счастливой улыбкой, все вспоминая о своем сне, где были теплые объятия и нежные, долгие поцелуи. От этих мыслей сердце мальчишки то пропускает удары, то бьется в два раза быстрее, оно трепещет от некого наваждения. Это прекрасное чувство. Хочется остановить этот миг, и остаться в этих чувствах навсегда. Раствориться в них. Недолго понежившись в теплой постельке, Тсунаёши все же поднимается. Именно когда сон уже окончательно сходит на нет, он и может ужаснуться и порадоваться одновременно. Ведь он столько всего успел за ближайшие сутки натворить. Во-первых и в самых главных, он переспал со своим учителем, так ему же потом еще и признался в симпатии, которую он собирался скрывать от своего преподавателя, пожалуй, и от себя тоже еще долгое-долгое время. Ну а во-вторых, его поцеловали на ночь, причем так нежно, что он готов прыгать от счастья. Он готов испытать все что угодно, лишь бы еще раз почувствовать такой же легкий и прекрасный поцелуй. Как бы глупо это не звучало. А любовь в нем затопила в тот момент все его естество. Сейчас он в доме Хибари, и этот факт... Он даже и не представлял, стоит ему радоваться или, наоборот, огорчаться. С превеликим сожалением обнаружив, что встал он в пять утра, Тсуна понимает, что ложиться обратно бессмысленно, ибо все равно не уснет. А искать ванную комнату так же бесполезно, как и пытаться поспать еще немного. Все же, дом чужой, и лучше не разгуливать по нему без разрешения. Ему остается лишь одеться, немного приведя себя в порядок, после чего вновь сесть за учебники, повторяя все, что сделал вчера. Утро для Хибари начинается так же, как и обычно. Да только мысли его в этот раз были исключительно о том, кто сейчас наверняка сладко спит в гостевой комнате его дома. Тяжело вздохнув и постаравшись отогнать от себя навязчивые мысли, поднимается, как и всегда, в полшестого, приводит себя в порядок. Затем одевается и наконец идет будить ребенка, когда на часах уже пять минут седьмого. — Просыпайся, — снова натянув на лицо маску безразличия, проговаривает преподаватель, проходя в комнату. — Я уже, — отрывая взгляд от учебника, смотрит на своего учителя истории, солнечно улыбаясь. — Я хотел спросить, где у Вас тут ванная комната? — Прямо по коридору и налево. Спускайся завтракать... — быстро проговаривает, выходя из помещения, направляясь на кухню. Мысленно он поражается сам себе: "Зачем я все это делаю, с чего вдруг такая доброта?!" Вновь улыбнувшись, Савада собирает все учебники и тетради в сумку, которая весит столько, что, казалось бы, рука отсохнет такую нести. И как только эта сумка не порвалась от таких нагрузок? Все же туда приходится запихивать слишком много учебников, после оставляя в своем шкафчике в школе, чтобы не мучиться и не тащить всю эту тяжесть еще и домой. Быстро умывшись, придает себе божеский вид; вместо чистки зубов — прополаскивание полости рта специальной жидкостью, мятной... Кто же знал, что он останется здесь. У Хаято и Такеши в доме уже давно есть по щетке для зубов на тот случай, если Тсуна останется на ночь. Но отбросив воспоминания и довольно улыбнувшись, он спускается на кухню, как ему и сказали. И вот, застыв в дверях, Тсуна удивленно хлопает глазами, смотря на завтрак... "А ведь я давно уже вот так не завтракал, всегда старался как можно быстрее уйти из дома, даже если ночевал у друзей. Только когда была мама, было по-другому, а это было давно, я уже почти и не помню, как она весело звала меня. Хотя нет, ее голос и улыбка до сих пор сохранились в моей памяти", — мысли в голове проносятся слишком быстро, чтобы еще и улавливать каждую. Но омега так и стоит, не зная, что и сделать. Со смерти Наны жизнь в доме Савады изменилась полностью, это он помнил. Никто ему не готовил, наоборот, ему приходилось и обед, и ужин готовить самому, ибо отец есть хочет, а сам он стоять у плиты ни за что не будет. Вся уборка в доме так же на омеге, и вот ему впервые, с момента смерти его мамы, что-то приготовили. И даже несмотря на то, что он обычно не завтракает, он все равно съедает все предложенное. Ведь не каждый день человек, который тебе жутко нравится, что-то приготовит, вот так вот позаботится. Это утро для Тсуны стало просветом сквозь темные тучи, которые обычно заполняли его "небо", омрачая настроение и все же сгоняя беспечную улыбку с лица. Кёя уже успел и приготовить, и поесть, пока тот был в ванной и копался со своими учебниками. Поэтому он просто наблюдает за тем, как мальчик ест, ненавязчиво цепляясь взглядом за оголенные участки юного тела... "Черт, да что со мной в последнее время творится?!" — возмущенно обрывает себя на надоедливых мыслях Хибари. Нет, это его и правда уже начинает раздражать. — Спасибо, Хибари-сан. Было вкусно, — улыбнувшись, Тсуна поднимает на брюнета взгляд, видимо, вырывая того из своих раздумий. В этот раз омеге жутко хочется заглянуть в серого цвета глаза, чтобы увидеть в них что-то, отдаленно напоминающих какие-то теплые чувства. — Не за что... — как-то мрачно проговаривает. — Собирайся, пора в школу, а то опоздаем... — А, да, —рассеянно улыбаясь, он поднимает с пола сумку, выходя из кухни, шаг за шагом идет следом за Хибари. И все же капелька разочарования таится где-то в груди. В прихожей они обуваются, после чего идут в школу. Конечно же, на небольшой дистанции друг от друга, и, конечно же, в школу они приходят в разное время, так как ему сказали, чтоб он пришел отдельно от своего учителя, а то у людей начнут возникать ненужные мысли, и все тайны школьника раскроются. А этого он хотел бы в самую последнюю очередь. Хотя о чем он, этого он бы никогда не желал. В школе все преподаватели хвалили, ибо второй день, и все сделано. "Да ты, Тсуна, способный, можешь же, когда захочешь", — мило улыбаясь, поговаривали учителя. Его настроение было на высоте, пока не прозвенел последний звонок, оповещающий, что на сегодня уроки у него закончены. Эта обреченность никогда его не отпустит, стальной хваткой сжимая горло, железными прутьями сковывая сердце от отчаяния и обиды. Ведь дома юного омегу уже поджидает отец, и даже мысли об этом заставляют улыбку мигом сойти на нет. Как только ребенок заявляется домой, его ожидает очередная порция оскорблений, побоев и лекций. Каждый удар наносится с каким-то садистским удовольствием, с особой грубостью. Каждое слово норовит пробить сквозную дыру в груди, заставить умереть. Заживо. Много, и много раз умирать вот так. Альфа словно одержимый каким-то демоном упивается слезами своего сына, слезы ему нравятся, слезы его подстегивают на новые "подвиги"... И мальчика продолжают бить, бить за все: за неподчинение, за то, что он шлялся непонятно где все это время, за то, что он не приготовил еду. За то, что он вообще бестолковая тварь и зря появился на свет... За то, что Тсуна так же решил кинуть альфу с кучей кредитов, как и его покойная жена. Мальчишка обвинен во всех бедах, что успели свалиться на голову Савады-старшего. Да, Тсунаёши было обидно, до слез, потому что он не понимал, не понимает, никогда не поймет, чем он вообще заслуживает это все. Но это — только начало. Ведь лишь через пару часов отец юного омеги улавливает на нем запах альфы, что выводит окончательно и без того разъяренного родителя. — Ах ты, шлюха малолетняя, — вновь подходя к мальчику, злобно шипит уже давно нетрезвый мужчина. Все внутри замирает, и Тсуна уже готов ждать чего угодно. Такой ярости в глазах родителя он еще не видел. — Пап, пожалуйста, не надо, — глаза ребенка в ужасе раскрываются, ведь его только начало отпускать от предыдущих избиений. Но как он почувствовал? Тсуна же столько спрея на себя вылил, чтобы скрыть... и таблетки, маскирующие запах... — Что, уже готов раздвинуть ноги перед первым встречным?! — хватает мальчишку за горло, ударяя его затылком об стену. Затем наносит новый удар, который повергает омегу в шок. Ведь его отец всегда бил туда, где не видно никому синяков. Но в этот раз засадил ему по лицу, из разбитой губы сразу же потекла кровь. Удивительно, что он челюсть ему не сломал. — Нет, пап, я был у друга, он — альфа, я же тебе говорил вчера, — тихо произносит Тсуна, стараясь успокоить мужчину и себя заодно, так как глаза начинает щипать, а в горле появляется ком. Страх дрожью охватывает тело школьника. — Не ври мне, я, по-твоему, не могу понять, когда ты с кем-то был, а когда трахался?! — злобно проговаривает, для убедительности хорошенько тряхнув шатена так, что тот вновь больно ударяется головой об стену. — Подстилка, — практически выплевывая слова. Голова раскалывается от боли, а слова больно режут по сердцу, такое он говорит в первый раз. И ведь самое обидное то, что это правда... Тсунаёши лишь молчит в ответ, ему действительно не только нечего ответить, но и он попросту не может этого сделать. Но от этого молчания злость альфы только усиливается, как же его бесит это лицо, его слезы. Он настолько похож на свою мать, что вся ярость мигом выплескивается наружу. На этот раз Савада-старший избивает мальчишку как можно сильнее, чуть ли не доводя до полуобморочного состояния. От ноющей боли перед глазами все буквально меркнет, слезы остановить совсем не получается. Он плачет... Не отрицает, что и от того, что ему больно, но... скорее даже из-за того, что именно отец это делает, человек, ближе которого у омеги действительно нет. На самом же деле он ему вообще никто, как он может назвать себя его сыном. Он — подстилка. И это самое ужасное... — Шлюха, — после того, как высказывает все, что вертится на языке, последний раз с упоением это проговаривает и уходит, так и оставляя школьника лежать прямо на кухне. На холодном полу, ребенок давится своими слезами, чувствуя, как вся душа истекает кровью от этих ран. Спустя полчаса он собирается с силами и, превозмогая физическую боль, поднимается, становясь у плиты и начиная готовить обед. Он обязан это делать, в каком бы состоянии ни был... Ведь так надо, а иначе он получит еще и за это. Чуть ли не падая в обморок от дикой усталости, приготовив еду, уходит в свою комнату, сделав некоторые уроки, он без сил ложится на кровать, крепко засыпая. И даже во сне он чувствует, как редкие слезы очерчивают скулы... Душа вопит от неистовой боли и прожигающей изнутри обиды. Но он должен улыбаться, ведь так надо.