Подстилка.

Последующие два дня, когда Тсунаёши не видел своего преподавателя по истории, все же проходили для него слишком тяжело, как морально, так и физически. Хотелось вскочить со своего места и убежать куда-нибудь, где никого не будет, хотелось рыдать и кричать, хотелось, чтобы все стало по-другому. Нестерпимо хотелось хоть немного спокойствия и счастья, не мимолетного и ускользающего из рук. В день, когда должен был проходить урок истории, Савада, конечно же, все выучил, чтобы еще больше не злить учителя, однако, его не спросили. В прочем, его вообще никто не спрашивал. Да что уж там, к нему даже никто не подходил. Сил, чтобы натягивать на свое лицо улыбку, совсем не хватало, было больно. Спустя неделю после того раза, он заметил, что Хибари-сан к нему не придирается и вообще игнорирует, что друзья отдалились, понимая, что своими разговорами они ничего не исправят. Тсуна был слишком упрям и слишком много думал о благополучии других, напрочь забывая о себе, а потому на вопросы о своем самочувствии всегда отвечал, что с ним все в порядке. Каждый день на нем появлялись новые синяки, каждый день на него косо смотрели, каждый день над ним издевались дома все больше, каждый день в косых взглядах проскальзывало все больше жалости к юному омеге. От этого ему становилось только хуже. Он не хочет, чтобы его жалели! Но он ничего не мог с собой поделать, со своим телом, он был бессилен. Отец все больше срывался, больше злился и больше избивал. Все росло, как в чертовой геометрической прогрессии, до изучения которой, он уже сомневается, что доживет. Он вздрагивал от шума, когда кто-то что-то громко выкрикивал или что-то ронял совсем рядом. Казалось, что это снова громыхание опрокинутой на пол бутылки из-под алкоголя или со злости скинутой со стола посуды, разбивающейся вдребезги так же, как и вся надежда на что-то хорошее. Когда кто-то проходил мимо, цепляя его, он чувствовал, как по его телу бежит дрожь, от воспоминаний, когда отец проносится к нему, а тело обдает спазмом боли. Как его потом раздирает изнутри, и было удивительно, что его-то омежий организм все еще выносит подобные нагрузки, подобный напор. В который раз Тсуна рад, что у него нет течек, иначе не избежать бы ему незапланированной беременности. И даже так. Он так устал от этого... Хибари долго игнорировал мальчишку, даже не смотря в его сторону. Ему казалось, что уже вечность прошла с тех пор, как он вообще кидал взгляд на него. Но на деле, прошло только две недели от силы. Он видел, как ученик покрывается, словно пятнами от аллергии, ссадинами и следами от ударов, укусов... На одном из уроков его хваленая выдержка и хладнокровие исчезли, а его разум тисками сжало то самое чувство, не позволяя здраво размышлять. Но на грани отчаяния он понял.... Он понял, что заставляет его сжимать кулаки так, что белеют костяшки, что заставляет его скрежетать зубами от ненависти. Ревность. Всепоглощающая, всеобъемлющая ревность. Тсуна — только его. Он принадлежит только Хибари, и никому больше. И глядя на все эти синяки, он понимает, как Савада-старший развлекался этой ночью со своим сыном. "Бесит тварь... и ты меня бесишь!" — снова раздражается преподаватель, стараясь восстановить дыхание. Пока ученики писали самостоятельную, он мысленно пытался себя успокоить, но все тщетно. Один взгляд на Тсунаёши, и ярость накрывала его с головой. Мальчик всем своим существом чувствовал, как в него время от времени впивается пытливый, пронзительный взгляд серых глаз. Он не смел поднимать взгляд, потому что боялся, что его поймут неправильно. За каждый жест и слово в этой жизни ему приходится платить. Такова истина. Таковы правила в этой нескончаемой игре за право быть хоть капельку счастливым. В конце урока, когда самостоятельная работа была дописана и один из одноклассников собрал все листы с ответами, Тсуна молча собирал сумку, собираясь как можно быстрее покинуть кабинет. Что-то внутри него тревожно кричало о том, что лучше не попадаться под руку злому Хибари. В то же время что-то продолжает сгрызать его изнутри. Он совсем не понимает, что с ним происходит. — Савада, останься, — грубо произносит преподаватель, не упуская из виду омегу. Для него время словно останавливается, он сам замирает на месте, чувствуя толчки в плечи от одноклассников, спешащих покинуть кабинет, конечно, сегодня ведь это последний урок. — Хорошо, — набравшись сил, все-таки выдавливает из себя улыбку он, только один раз мимолетно взглянув на учителя. Внутри все сжималось в болезненный комок, а при последующей фразе и вовсе упало вниз. Тело на мгновение похолодело. — Сегодня ты идешь со мной, — вставая с места, продолжает брюнет, окидывая взглядом мальчишку. Никто не говорил, что будет легко, но и никто не говорил, что все будет так плохо. Все что было дальше просто не поддавалось его пониманию. Уже в доме, когда его прижали спиной к стене, он понял, что теперь с ним будут общаться по-другому. Болезненный укус в шею вырывает негромкий вскрик. Сильные руки едва ли не рвут одежду омеги, а ему становится неприятно. Неприятно чувствовать прикосновения рук этого альфы, его альфы. Хибари продолжал оставлять засосы и укусы на теле мальчишки, словно не мог насытиться легким, почти незаметным ароматом кожи Тсуны, которая должна быть безвкусной из-за того, что тот пьет слишком много подавляющих и тому подобных таблеток. Он никак не мог уловить свое сознание, поддаваясь инстинктам. А такой был один. Этот омега должен принадлежать только ему. И никто больше не должен касаться этого тела, кроме него самого. Его тело истязали, а душу рвали на куски. Он не убегал, он не сдавался, он каждый раз поднимался на ноги и пытался улыбнуться. Ему всегда было больно, но мысли о хорошем помогали справиться с "неудачами". Почему же теперь?.. Почему же теперь эти "мысли о хорошем" никак не желают посетить его голову, помочь справиться с невзгодами. Его взяли, жестко, грубо, без какой-либо подготовки, хотя уж в ней-то мальчик уже не нуждался. Трение спины о стену распаляло кожу; было неприятно. На нем продолжали оставлять метки, утробно рыча при этом, словно хищник; было страшно. Руки сжимали узкие бедра, альфа вторгался в его тело настолько резко, словно пытался вмять его в стену; было больно. После использования его так и оставили сидеть на полу, горячее семя стекало по оголенным бедрам; было унизительно. Был предел. Предел слез, страданий, мучений, эмоций... чувств. Он не был из слабых, но и сильным себя никогда не мог назвать. Он просто был, и так же его не стало. Физически он еще остался здесь, но так же ли дело обстоит с его душой? Он в который раз поднимается физически, но теперь падает духовно. Он собирает одежду, натягивая ее на себя и уходит, не прощаясь. В доме была гробовая тишина, такая же, какая была и в его собственном жилище, что было даже непривычно. Мальчик доходит до своей комнаты, закрывая дверь, вытягивая из шкафа рюкзак и складывая туда нужные вещи. Скоро должно было начать холодать, так что пришлось брать и теплые вещи. Быстро собравшись, забрав все старательно накопленные им деньги с подработок и кое-что из еды, он шумно выдохнул, взглядом окидывая помещение. Бежать, срочно бежать, никак иначе. Поправив лямку нелегкого рюкзака на плече, он ступает за порог дома. Теперь он переступил ту черту, он осмелился. Принесет ли ему это долгожданный покой?..