Подстилка.

Школа — это то место, куда редко ходят по своей воле, и если некоторые не хотели идти туда из-за нудной школьной общеобразовательной программы, то другие боялись встретить там очередные нападки со стороны одноклассников... или даже учителей. Но как бы Тсунаёши внутренне не был против похода в это образовательное учреждение, он понимал, что этого не избежать, и лучше ему пойти сейчас, чем потом еще через несколько дней, но с той разницей, что отец ему прогулы с рук не спустит. Медленно шагая по направлению к месту, которого он действительно боится, он посмеивается над собой, думая о том, что же могут подумать о нем одноклассники, а учителя?.. Наверняка они все будут косо смотреть на него, показывать пальцами и шептаться о том, как тот скитался по улицам, питался из помоек. Что же еще можно ждать от сбежавшего из дома беты? Да, его, кстати, действительно все начали принимать за бету (и с психическими, и с физическими отклонениями), ведь разве будет нормальный омега сбегать из дома? Да и... Тсуне хотелось даже взвыть от обиды на самого себя за то, что он с собой натворил. В страхе перед отцом он в первую же ночь в доме отца выпил слишком много таблеток, подавляющих запах и признаки омег. И это окончательно добило его организм, так плохо ему давно не было, и это было похоже на отравление. Еще и отец посмеялся. С одной стороны, это хорошо, что запах моментально исчез, а с другой — вернется ли он теперь хоть когда-нибудь? Или он теперь действительно бета? За раздумьями Тсунаёши не заметил, как подошел к школе, понимая, что уже прилично опоздал и бессовестно сейчас прогуливает урок истории. В то же время он облегченно выдохнул, его казнь отложена до следующего урока. А пока можно было поболтаться где-нибудь еще, но ощущение, что кто-то буквально схватил за шкирку и оттащил за угол здания, заставило сердце замереть, а запах преподавателя, ударивший в нос, и вовсе сбил с толку. Оборачиваться было даже слишком страшно, зато хватило сил вырваться из хватки, вывернуться и попятиться назад, уже смотря Хибари в глаза. Вот и настал этот момент. — Ну что, шлюшка, вдоволь нагулялась? — снова подходит ближе Кёя, буквально двумя шагами сократив расстояние между ними. На этот раз более крепко удерживая мальчишку, проговаривает сквозь зубы, особенно сильно чувствуя запах отца на нем. Почему-то сейчас именно этот запах даже перебивает тот, который должен принадлежать самому омеге. И это неимоверно выводит из себя. Он бы задался вопросом, какого черта он ведет себя как неуравновешенное ревнивое животное, но уж больно сильно он поддается этой поднимающейся ревности и агрессии, настолько, что мыслить трезво не в силах. — Хибари-сан, что... зачем вы это говорите? — Тсуна не понимает, почему на него все злятся, почему этот альфа так поступает с ним, почему, в конце концов, он не заслуживает спокойной жизни. Где-то внутри он все еще надеялся, что его же единственный биологический альфа забудет о его, Савады, существовании. И он видел, что Хибари прекрасно понимал, насколько больно делает омеге подобными словами. Но по его взгляду было видно, что именно этой боли он и добивался, ему хотелось ударить побольнее, чтобы потешить себя. — А зачем ты тогда раздвигаешь ноги перед всеми, а? — встряхнув мальчишку, незамедлительно отвечает он, еще больше повергая того в ужас. "Он же знает, что это не так! Он же знает, что это неправда!" — мучительно громко кричит сознание омеги, но в противовес он говорит все слишком тихо: — Это не так, — и снова то ощущение, словно внутри все болезненно сжимается. Горечь, обида гложут изнутри. "Это все ложь! Я не такой!" — хочется крикнуть во все горло, но из груди вырываются только прерывистые выдохи, а силы уходят на то, чтобы сдерживать подступающие слезы. Неужели Хибари действительно специально это делает? Разве этот мальчишка подобное заслужил? — Вот я как раз-таки лучше других знаю, что это правда, что ты самая настоящая шлюха, — презрительно кидает он мальчику, усмехнувшись. Несмотря на то, что он говорит, внутри что-то протестующе завывает, призывая прекратить это, не доводить все до точки невозврата, ему нужно было немедленно остановиться и не тащить этого ребенка до своего дома. Но это ощущение, словно совесть копошится в нем, заглушает жгучая ненависть ко всему: к отцу этого мальчишки, к нему самому, ко всем людям вообще и глупым устоям общества, к себе. — Хибари-сан. Отпустите меня, я прошу вас, — все-так же тихо просит школьник, понимая, что еще чуть-чуть, и он сорвется. "Я не могу заплакать сейчас, я просто... не должен", — пытается внушить он себе, еле сдерживая слезы, к горлу подступил ком. Казалось бы, скажи он что, и это будет не словом, а судорожным всхлипом. Он и правда не мог понять, почему Хибари и отцу так нравится издеваться над слабыми. — Я вам ничего плохого не делал, — впервые за долгое время он пытается отнекиваться, вернуться, уйти... У него просто больше нет сил терпеть это. — Если я тебя отпущу, то ты пойдешь к другому альфе, какая тебе разница, перед кем ноги раздвигать, ты же шлюха, — не давая ему вырваться, все в таком же тоне продолжает учитель. — Все не так, как вы думаете, — не без боли отозвавшись, не смог не услышать, как дрогнул собственный голос. В некотором роде ему особенно обидно, что это говорит ему не только отец, но и он! Альфа, который по сути... должен был бы защищать его, а не втаптывать в грязь. Хибари же в ответ на эти слова предпочел промолчать, понимая, что просто убьет его сейчас. Его выводит в нем все, как он говорит, что говорит, каким голосом и с каким видом, не омега, а позор! — Прошу, пожалуйста, отпустите меня, мне больно, — после отца у него действительно болит все тело, а альфа еще и так сильно сжимает руку. Хотя физическая боль идет ни в какое сравнение с тем, что сейчас испытывает мальчик внутри себя. Клеймо, которое на него поставил этот альфа, словно действительно прожигает его изнутри. — Потерпишь, — фыркнув, презрительно смотрит на омегу, уже успев дойти до дома, рывком вталкивая Тсунаёши в свой дом, плотно закрывая дверь за собой, оглядывая свою жертву. Он и на ногах-то еле держится, а уж от резких движений и подавно едва ли не падает, с затаенным ужасом в глазах смотря на Кёю. "Нет, только не это. Я больше не смогу", — успевает пронестись в его голове, его пробирает холод до самых костей, заставляя вздрогнуть от одной мысли о предстоящем. — Вперед, ты знаешь, где спальня, или тебе хочется, чтобы я разложил тебя прямо здесь?! — Нет, — судорожно замотав головой так, что она могла бы оторваться. Он пятится назад, едва ли не спотыкаясь, чувствуя, как тело цепенеет от страха. Сердце медленно и гулко бьется, в голове какой-то шум, и стук сердца набатом отдается в голове. — Живее, Савада, я ждать не буду, — разуваясь, Хибари идет прямо на Тсуну, отчего тот только замирает на месте. Вздрогнув, тот судорожно выдыхает, понимая, что от страха уже и правда не может ничего сделать. Он чувствует, как тело бросило в жар, руки вспотели. Даже дышать стало трудно. — Тсунаёши... Ты не понимаешь, что я говорю, или правда издеваешься? — прижав мальчишку к стене, оскалившись. — Я понимаю, — запинаясь на полуслове, еле как произносит, капли холодного пота скатываются вниз по пояснице. Жарко, холодно, страшно, невыносимо, больно. Скоро станет больнее. — Пожалуйста, не трогайте меня, — сдавленно произносит, будучи готовым расплакаться, вжимаясь в стену спиной, стараясь словно бы слиться с ней. — Трону, еще как трону, — интимно шепчет омеге на ушко, руками бродя по его телу, больше грубо ощупывая, чем лаская. В ответ на это мальчишка лишь что-то пискнул, безрезультатно пытаясь выбраться из этого капкана. — Что? — вряд ли он сказал что-то важное для Хибари, но слышать его мольбы приятно. — Оставьте меня в покое, пожалуйста, — Тсуна уже и не знает, как еще можно упрашивать его. Ему больно физически, морально, он устал, вымотался, душевно убит, а вся его энергия словно вычерпана из него большим ковшом. Еще немного. Осталось совсем чуть-чуть... до последнего шага. — Это не подействует на меня, — пренебрежительно произносят в качестве ответа на просьбу. Кёя снова злится. От того как этот чертов Савада это произносит, становится настолько противно, что аж врезать ему хочется. — Я хочу уйти, — более твердо произнеся, хотя под тяжелым, холодным взглядом его настойчивость как появилась, так и исчезла. — Нет, — ему отвечают ледяным голосом, лишая его какой-либо инициативы, чувствуя, как вздрогнуло его тело, что снова пытается словно вжаться в стену в попытке отстраниться. Наверняка внутри него все трепещет, впрочем, как тело дрожит не меньше. — Так что лучше делай, что я говорю и не возникай, — самодовольно улыбнувшись, он вновь склоняется к ученику, оставляя засос рядом с синяком от Савады-старшего. Тсуна уже не двигается, лишь ощущает, как горячие слезы располосовали щеки. Но от этого Кёе становится еще противнее, поэтому рывком он переворачивает мальчика так, чтобы тот был лицом к стене, чтобы не видеть этого жалкого выражения лица. Он снова ударяется головой о стену, чувствуя глухую боль. У него все еще не перестала периодически болеть голова после ударов отца. Он даже не замечает, как его успели раздеть, словно с ним пытаются закончить как можно скорее и выкинуть из дома. Ведь на сегодня он уже будет использован. Он уже не пытается сопротивляться, ведь это бессмысленно. Прикосновения действительно словно обжигают кожу. Хибари и не думает медлить с омегой, быстро расправляясь с одеждой и почти сразу проникая в него настолько глубоко, насколько позволяет это слишком даже худое тело, выбивая из его легких воздух, слыша жалобный болезненный вскрик. Но это совершенно не важно для него, сейчас он получает неимоверное удовольствие от ощущений. Он даже не может точно определить, то ли ему так приятно от этого тела, то ли от одной лишь мысли, что этот омега действительно принадлежит по сути только ему, отец — это совершенно не важно. — Пожалуйста, прекратите, мне больно, — сделав еще одну попытку, тихо всхлипывая, проговаривает, пытаясь особо не двигаться, абстрагироваться от всего, что сейчас с ним происходит. Хибари лишь пытается заглушить эти завывания быстрыми движениями, вдалбливая хрупкое тело в стену. Больно... Он больно и резко вторгается в тело, больно и грубо сжимает руки на теле мальчика, больно и сильно вдавливает его в стену, он больно и обидно унижает. Остается вопрос, когда все это закончится? Он чувствует, как учитель, склонившись к нему, утыкается носом в шею, вдыхая едва ощутимый запах, никем еще не помеченный во время течки. Внутри Кёи поднимается раздражение от своего же жеста. Он ставит первый укус, второй, третий, он даже уже перестает считать, беспорядочно помечая шею, спину, плечи мальчишки, вымещая на нем всю злость, слизывая выступающую кровь с некоторых следов от укусов. Он уже ничего не слышит, движимый лишь своими чувствами, не слышит стоны, плач, не слышит, как это хрупкое тело бьется о стену, не слышит, как внутри этого мальчика все ломается, разрушается, как при цунами. Все на своем пути смывает чистая бесконечная волна боли. Никто этого не слышит, кроме него самого. — Свободен, — Тсунаёши может различить этот холодный голос, несмотря на то, что почти все заглушает его сознание. Ноги практически не держат, поясница ужасно ноет, там все словно горит, словно его тело — это просто сгусток концентрированной боли. — Чтобы ближайшую неделю на глаза мне не попадался, — грубо говорит, наблюдая за этим... Он даже на человека больше не похож, так, на куклу для развлечений. Это и злит, и тешит самолюбие одновременно. "С этим надо что-то делать, как-то это заканчивать, иначе я что-нибудь с ним точно сделаю", — с неким извечным раздражением появляются эти мысли. — Быстрее, Савада, не беси меня еще больше, — нетерпеливо проговаривает, и он никак не может понять, что это за отвратное чувство в груди, настолько ему противно от всего этого, что... не выходит определиться, что хочет сделать с этим омегой. Непонятно какими усилиями Тсуне удается натянуть на себя одежду. Благо, они так и не оказались на втором этаже, иначе он даже не представляет, как спускался бы по лестнице. Хотя, в прочем, какая разница? Придерживаясь за стену, медленно ступает, чувствуя, как внутри все снова вспыхивает болью. Это не остается незамеченным. Даже сама мысль для Хибари показалась странной, после всего, что он сделал... Внутри зарождается какое-то подозрение, ведь если уж поиздевался, может, хоть оставить его тут, хотя бы переночевать? Он ведь не дойдет в таком состоянии. "Хотя — нет. Видеть его не могу, со мной ему опаснее чем на улице", — презрительно фыркает учитель, слыша хлопок входной двери. Он даже не успел заметить, как мальчик, забрав сумку, еле как выходит из этого чертова дома, с передышками и паузами дойдя до своего, где он получил дополнительную дозу боли и оскорблений, словно на сегодня ему было мало. Принять душ и с остервенением пытаться смыть с себя всю эту грязь, сидеть в ванной, сжавшись в комок, давая выход эмоциям, пойти на кухню, вспомнить былые семейные вечера, когда он был еще маленьким, вспомнить родную маму, которой уже нет в живых, и пойти навстречу к ней. Оседая на пол кухни от слабости в теле и головокружения, чувствовать свое падение. Внутри догорали последние капли спокойствия, терпения, прощения. Последние капли воли. Перед глазами застыл образ улыбающейся мамы, которая когда-то готовила здесь. Поездка к нотариусу за разводом закончилась аварией. Один случай, одна жизнь, утягивающая за собой жизни других. Ему сейчас так не хватало этой самой материнской ласки. Хочется, чтобы она сейчас провела рукой по его макушке, потрепала волосы и сказала что-то ободряющее. Вместо этого — пустая кухня. В душе — пепелище. Стеклянным взглядом Тсуна обводит кухню, останавливая свой выбор на одном предмете. Все замирает, даже настенные часы словно перестают тикать, он словно попадает не в тот мир. Отец не даст ему жить, сбежать он не может, "его" альфа не отпустит его из своих охотничьих сетей. Выхода нет. Жизни нет. Единственный человек, кто его любил, и та уже на том свете. Тсунаёши даже не сразу понимает, что делает, когда нож оказывается в его руках. "Мама, прости меня, пожалуйста", — тихо проговаривает шатен, не сдерживая слезы. Она ангел, а он подстилка, он не сможет с ней встретиться. Он так хочет снова быть с ней. Снова прижаться к ней, почувствовать тепло ее любви. Легкое движение руки, и вена на локте перерезана, по коже стекает горячая кровь. Он больше не может здесь быть. Он больше не может терпеть. Нет сил терпеть! Он просто устал. Устал бояться жить. Хибари с самого утра был раздражен, как никогда. Ему нужно было провести занятия во второй половине дня, и в школе он был только к третьему уроку. Еще не зайдя в учительскую, он уже слышал это раздражающее кудахтанье преподавателей, обычно жалующихся на учеников. — Бедный мальчик, — выдохнул омега, покачав головой, — это же как он был душевно травмирован, если начал резать вены. — Это кто это такой умный? — обычно Кёя не влезал в подобные разговоры, но ему и так всю ночь было неспокойно. Он отпустил того омегу одного, тот еле стоял на ногах. — Недавно сбегавший из дома бета, Савада Тсунаёши, — отвечает учитель иностранного, продолжая причитать на эту тему. Хибари уже не слушает, от одного осознания, что он довел мальчишку до суицида, внутри все переворачивается. Его как холодной водой окатили. Все в голове встало на место, отчаянная мысль о том, что он любит, заставляет мир в его глазах перевернуться. Слишком поздно.