Подстилка.

Наверное, жизнь никогда не устанет играть с нами, придумывая все новые повороты сюжетов для и так искалеченных кем-то или своими же чувствами жизней. Все в этом мире словно противостояло хорошему концу. Как же поздно приходит осознание ошибок. Хибари не мог ничего сказать, он в каком-то непонятном ему самому состоянии провел уроки, в горле стоял ком, а тело иногда било дрожью. В голове было, к его удивлению, абсолютно пусто. Ничего. Плохо, тошно, противно от самого себя. Он издевался над омегой, он унижал его, забирал последние надежды, он использовал мальчика. Сломал, уничтожил... убил. Послужной список, который будет преследовать альфу до конца его жизни. Проснулось отвращение к себе, в голове вспыхивали последние слова Тсунаёши, просьбы. Он же умолял не трогать его, отпустить, он же говорил, как ему больно, все его тело кричало о том, насколько ему плохо физически, морально. Грань преодолена, а в груди ноющее чувство, все сжимается изнутри, гниет, желает вырваться, прорвав грудную клетку. От этой ошибки, что он совершил, хочется взвыть, разбить себе голову, заставить почувствовать хоть толику той боли, что ежедневно получал маленький омега. Внутри горит, воздуха не хватает, когда он так нужен, когда надо успокоиться и прийти в себя, дойти хотя бы до дома. Черт возьми! Прийти в себя надо было тогда, когда он унижал мальчика, насиловал его! Какое "прийти в себя"?! Да хотя бы здравый смысл должен был заставить не отпустить Тсуну, а оставить дома, тот же еле на ногах стоял. Но он мало того, что поиздевался, так еще и выкинул как щенка на улицу. Чудовище, разве можно так с ребенком? Разве можно об этом думать только сейчас? Что мешало подумать раньше? Гордыня, себялюбие, эгоизм и чувство, что все должно быть в его руках. Что за вздор! В этом теле не место человечности и сочувствию, машина, механизм, не травоядное. Так почему становится так оглушающе больно только при мысли, что он собственноручно убил омегу, в которого влюбился. Если это любовь, то лучше никогда и не знать, что это такое. Это злая шутка судьбы, это сон, но никак нельзя проснуться, словно ты застрял в этом до ужаса реалистичном кошмаре. Даже собственный дом не дал Хибари успокоиться, наоборот напоминая ему о каждом его поступке. Все напоминает. Кухня, спальня, зал, гостевая, от этого никуда не деться. И от звенящей тишины, громкой тишины, которую разрезают плач и мольбы мальчика. Почему он слышит это так поздно? Больно, удушающе больно, не получается забыть, не получается стать таким же холодным, бездушным эгоистом, когда это так нужно. Все перевернулось с ног на голову, приобрело другой смысл. В голову лезут не только мольбы, но и признание мальчика, в первый день, когда Кёя воспользовался им. "Ведь вы мне всегда нравились, Хибари-сан", — и это воспоминание почему-то разрушает его вздрогнувший мир окончательно. Хочется отмотать назад и сделать все по-другому, чтобы не успеть доставить той боли, что он причинил этому мальчишке. Поздно. Даже то, что Тсуна все-таки жив, не может успокоить. Но становится еще хуже от мысли, что можно было не успеть, что стало бы настолько поздно, что жизнь еще совсем юного омеги была бы оборвана. Но разве это поможет Кёе избавиться от мысли, что он — убийца? Вряд ли его чувства дадут ему такую возможность. Тсунаёши жив, но что с того? Он уже за гранью, за пределами этого мира, потому что он решился и может поступить так снова и снова, пока ему это не удастся. Все горит, от душевных терзаний физически больно, хочется это как-то заглушить, но в голову врезается мысль, что уже успел заглушить. Доигрался-таки. Омега, его омега жив, но сломлен и вряд ли когда-либо вообще простит его за содеянное. За такое нельзя простить. Душа мечется, все мешая здраво рассуждать. Стоит ли идти к нему в больницу, попытаться помочь или лучше вообще не появляться у него на глазах? Да не будь этих самобичевания и страха быть отвергнутым, он бы помчался туда. Но с каких это пор его одолевает такой страх? "Может с того момента, Хибари, как ты осознал кучу своих ошибок, которые теперь нереально исправить?" — ехидно подсказывает сознание. И от этих диалогов с самим собой или же с совестью хочется взвыть. Мысли доходят даже до того, что Кёя медленно начинает признавать себя умалишенным. Конченый садист. И это вовсе не старший Савада такой, а он, Хибари, своими же руками втоптавший последние надежды своего омеги на спокойную жизнь в грязь. "Теперь тебе хорошо? Потешил свое самолюбие? Теперь ты доволен?!" — наверное, это не вовремя проснувшаяся совесть решила давить на нервы. Заслужил. Сознание человека жестоко. Почему эти слова произносятся не его голосом, а голосом Тсуны? Тсунаёши никогда особо не сопротивлялся, кроме того последнего раза, всегда терпел. Наверное точно так же он терпел и отца. И сейчас это не злит, это заставляет чувство вины разъедать его еще больше. Что-то в голове словно щелкнуло. Нет, он не имеет права теперь отсиживаться тут, дома. Он довел своего омегу, такого хрупкого и беззащитного, до подобного состояния, он теперь просто обязан помочь хоть чем-то. "Ты и так уже достаточно помог", — внутренний голос насмешливо фыркает, позволяя понимать, насколько забавными кажутся его попытки теперь все восстановить. Теперь об этом не должно быть и мысли! А ведь он так хотел не доводить все до "точки невозврата". Почему сейчас это чувство любви кажется чем-то простым и естественным? Почему только сейчас? Тсунаёши омега, Кёя альфа. Все логично. Омега любит или... любил. И альфа любит. Все так, черт возьми, просто. Так неужели он не смог понять этой простой вещи сразу? Ревность? Это даже не серьезно, Хибари. "Не смей оправдывать себя", — одернул себя учитель, собираясь и отправляясь в больницу. Благо, он все же запомнил ее номер из диалога в кабинете преподавателей. В груди разрастается волнение, он даже не знает, в каком состоянии его ученик, его омега. Через пару часов томительного ожидания Кёю наконец пускают к мальчику, он уже давно пришел в сознание, но потом снова уснул, видимо, от усталости. Альфа садится рядом с кроватью, оглядывая худое тело, бледное лицо, круги под глазами... От одного его вида все в груди сжимается. К рукам подведены капельницы. "До чего я тебя довел?! Я совершал такие глупые поступки..." — глупые и непростительные, сейчас он бы все отдал, только бы не быть таким жестоким, только бы не искалечить душу этого ребенка больше, чем это уже было сделано. Его впервые начала волновать чья-то душа. Шаг на пути к исправлению? Только перестать быть убийцей нельзя. Это навсегда, клеймо, печать на сердце и в сознании. Если люди верят в то, что ты прощен тогда, когда раскаиваешься. Бред. Есть вещи, которые нельзя простить. Мальчик спит, мелко подрагивая во сне, на его лице буквально написано, насколько ему плохо. Хочется увидеть улыбку на искусанных губах, ту, от которой тогда так приятно разлилось тепло по грудной клетке, от которой всю ночь в голову лезли ненужные мысли, приятные мысли. "Но разве ты сам не хотел стереть эту улыбку с лица? Втоптать в грязь, заставить исказиться это личико в гримасе боли и страдания. Разве ты не доволен тем, что видишь сейчас?" — это даже смешно. Он никогда раньше не увлекался диалогами с самим собой, но сейчас это становится чем-то нужным. Кто-то же должен наконец открыть ему глаза на все ошибки, пусть это и будет его внутренний голос, голос, который он не хотел слушать раньше, голос медленно гниющей души. Хибари просидел так еще некоторое время, в палатах уже зажгли свет, так как за окнами стемнело. Сейчас ночь наступает гораздо раньше, ведь скоро Рождество; выпадет снег. Учитель буквально на несколько минут отвлекся от разглядывания болезненно худого тела, уставившись невидящим взглядом в окно, сначала цепляясь взглядом за черты раскинувшегося пейзажа, потом и вовсе смотря в одну точку, на эти несколько минут все внутри затихло, все замолкло, но копошение на кровати отвлекло от этого "сна", заставляя волнение в груди вспыхнуть еще сильнее, отчего едва ли не дрожали руки. Его мальчик, его Тсунаёши проснулся... Все замерло на несколько мгновений, омега распахнул глаза, жмурясь от яркого больничного света, в груди еще утром поселилось глубокое разочарование. Он не смог, он выжил, врачи причитали об ангеле-хранителе. Если б кто знал, что случилось на самом деле, то никто бы и не посмел заикнуться об этом неведомом Хранителе. Он не успел тогда толком ничего понять, быстро снова отключившись. А сейчас можно было вовсю предаться этой безграничной тоске и грусти. Он устал бояться жить, он устал что-либо чувствовать, так почему весь мир против того, чтобы он наконец прекратил эту жестокую пытку над самим собой. Он безнадежно устал. Чуть собрав силы, он обводит взглядом комнату, начиная с окна. Отдельная палата, как здорово, никого...

Кроме Хибари.