Путь жандарма

      Жить с мыслью, что ее муж — хороший человек, оказалось куда легче, нежели с мыслью, что этот самый муж совсем недавно распустил свои руки после ее попытки суицида. О своей недавней попытке Ася не любила вспоминать, однако, с легкостью назвала бы с десяток аргументов «за» и «против». И если основным аргументом «за» было желание отомстить в меру своих возможностей за нанесенное оскорбление, то основным аргументом «против» были дети, которые бы остались без матери.       Восстановление физическое проходило куда тяжелее, нежели восстановление душевное. Рисковать и садиться Ася не решалась даже через две недели, хотя что-то в глубине души подсказывало, что можно было бы и не жалеть себя так.       — Севастьян, — отойдя в тенек, чтобы не париться на жарком солнце, произнесла Ася. — Что делать-то будем? Когда придет время возвращаться. Как родителям в глаза смотреть?       — С улыбкой, — ответил Севастьян. — И со словами, вроде, «мама, как я рад вас видеть».       — А если встретят неласково? — спросила Ася. — С упреками об опозоренной фамилии.       — После смерти Зои — не думаю, — произнес Севастьян. — Фамилия уже опозорена.       Молодой человек присел на камень и сказал супруге:       — Ася, чего стоишь?       — Страшно… — честно ответила Ася.       — Не надо бояться, садись, — повторил Севастьян.       Ася осторожно села.       — Вроде бы, глаза на лоб не лезут, — попыталась пошутить молодая женщина.       — Ася, тебе определенно стоит следить за языком, — сказал Севастьян. — Быть более сдержанной.       — Не знаю, что на меня тогда нашло, — вздохнула Ася. — Почему — знаю, но почему не сдержалась… Не знаю.       — Поняла, что предала взгляды? — спросил Севастьян.       — Именно, — ответила Ася. — Именно так.       — Теперь надо новые формировать, — сказал Севастьян.       — Новые взгляды уже готовы, — вздохнула молодая женщина. — И называются они: «Вы, это, ребятки, попробуйте, а я в стороне постою, у меня ничегошеньки не получилось, я честно пробовала».       — Детей как хочешь воспитывать? — спросил Севастьян.       — Аполитично, — ответила Ася. — Чтобы они просто знали, что во главе страны стоит царь, во Франции — президент, а где дураки, в России или во Франции — вопрос открытый. Вас с Зойкой как воспитывали?       — Как всех, — сказал Севастьян. — Царь — это данность, эту тему обсуждать нет смысла.       — И меня так же, — произнесла Ася. — Никак эту тему не трогали, особой преданности не внушали.       — Вот потом, уже после, подготовка была другой, — начал вспоминать Севастьян. — На верность царю присягали… Хорошо присягнул, ничего не скажешь.       — Жалеешь? — спросила Ася.       — Нет, — ответил Севастьян. — Жалеть можно только о том, что плохо свои мысли осуществил. Хотя иногда думаю и понимаю, что не получилось бы лучше, наверное…       Ася промолчала.       — Мне остается медицина да педагогика, — сказал Севастьян. — Фармация там всякая, наука… Ася, какая наука может быть у человека, который потом строевой подготовкой занимался? На врача учиться надо. Других людей учить — не знаю… Ты, я видел, детей Гинце ни разу не ударила, хотя было за что. У меня руки чесались.       — Детей Гинце ударять было не за что, — ответила Ася. — А вот других, должна сказать, есть за что. Но нельзя. Не положено. Не в гимназии.       — Они у тебя думали по часу, — произнес Севастьян.       — Не худшее, что может быть, — сказала Ася.       — Хочешь стать женой рядового, Ася? — спросил Севастьян. — Может, до майора дослужусь. Со временем.       — Это тебе решать, Севастьян, — ответила молодая женщина.       — Можно в контору пойти, бумагами заниматься, — произнес Севастьян. — Не слишком по статусу, если честно.       Ася промолчала.       — Можно подготовиться — все равно много лишнего времени, сдать университетскую программу, получить диплом экстерном… — задумчиво сказал Севастьян. — Вот только куда мне его дальше деть? Наука? Зачем она мне нужна? Юриспруденция? Я без диплома неплохо служил.       — Присяжный поверенный или его помощник, — ответила Ася.       — Если права состояния вернут — попробовать можно, — произнес Севастьян. — Если не вернут, Агнесса, то нельзя.       Волны тихо шумели и набегали на камни.       — Я на другой морской курорт, Севастьян, хотела, — вздохнула Ася. — На черноморский. Здесь особо не искупаешься.       — Еще попробуем, — ответил Севастьян. — Через пару месяцев.       Ася тяжело вздохнула.       — Севастьян! — сказала молодая женщина. — Ты же знаешь законодательство, хорошо его помнишь! Можно ли нам как-нибудь на поселение выйти?       — Тебе зачем поселение, Агнесса? — спросил Севастьян. — Месяц за месяц идти будет. Живи как живешь и жди ноября. Хотя… Тебе февраля ждать. И как тебе еще месяц не накинули за это представление?       — Пожалел, — ответила Ася. Молодая женщина невольно поежилась и добавила. — Севастьян, пообещай, что детей бить не будешь.       — А если будет, за что? — спросил молодой человек.       — Как говорится, хоть у кого будет, за что, — ответила Ася. — За оценки, Севастьян, за замечания из гимназии. За ерунду всякую.       — Это будет видно, — сказал Севастьян. — Как можно обещать на будущее, не зная ситуации?       — Обещай, что меня бить не будешь, — не унималась Ася. — Ни за что.       — Тоже не могу, — ответил Севастьян. — Потому что руки дело помнят. Хоть не так много, но отслужил.       — Обещай, что постараешься не бить меня, — настойчиво сказала Ася.       — Это обещаю, — согласился Севастьян. — Как видишь, слово офицера уже не дать.       — Слово дворянина, — ответила Ася. — Его тоже не дать. Слово честного человека.       — Слово честного человека, что постараюсь не поднимать на тебя руку, особенно без нужды, — сказал Севастьян.       — Севастьян… — осторожно спросила Ася. — Ты же распускал руки на службе. Выбивал показания.       — Вот прямо так и выбивал, — изумился Севастьян. — Нет, Ася, не выбивал. К чему мне это? Остановить истерику и ударить барышню по лицу — останавливал. Пообещать, что некий Иван Иванович не будет таким терпеливым как я и сломает ребра ногами — говорил. Самое неправильное, что я когда-либо сделал — это четыре раза подряд врезал одной гимназистке после попытки самоубиться. Хватило бы двух. Но не сдержался. Показания не выбивал, мне ораторского мастерства более чем хватало. После описания будущего подследственные сами предпочитали облегчить свою участь.       Молодой человек помолчал, а потом озвучил пришедшую в голову мысль:       — Тебя, Ася, били на следствии?       — Нет, — ответила молодая женщина. — Ораторского мастерства тоже хватило. Но я молчала, сколько это было возможно.       Повисло молчание. У Аси крутился еще один вопрос на языке, но молодая женщина упорно его игнорировала.       — Севастьян, — наконец, не выдержала Ася. — А откуда это желание служить в жандармерии?       — Желание помогать наводить справедливость, — ответил молодой человек. — Как видишь, не совсем удалось. Вернее сказать, потом понял, что справедливость далеко не всегда равна закону…       — Вот бы нам прожить всю оставшуюся жизнь в мире и согласии, — вздохнула Ася. — Тихо, спокойно… По приемам ходить уж не суждено — в приличный дом не позовут, а те, которые поймут, приемы не устраивают, но все же… Севастьян, осознавая всю свою неудачливость, я хочу покоя.       — Все будет хорошо, Ася, — ответил Севастьян и поцеловал супругу в щеку.       Шло время. Лето близилось к своему завершению, на острове начало чуть холодать. Глядя на сопки, покрытые лесами, Ася произнесла:       — Севастьян, я больше не выдержу здесь. Не могу!       — Агнесса, вы будто бы девять лет каторги отбыли, что вам еще надо? — спросил Севастьян. — Что опять? У вас занятие есть — детей учить, у вас свой ребенок есть, в конце концов, чтобы им заниматься. Чего вам на этот раз не хватает?       — Я, наверное, больше ни разу в жизни не смогу ни в лес войти, ни на море поехать, — ответила Ася. — Мне все уже осточертело! Мой мир сузился до комнаты, где не развернуться, кухни, на которой можно поесть, хозяйской комнаты с детьми и этого чертового леса на берегу этого чертового пролива!       — В рудники захотелось? — спросил Севастьян. — Попросить Гинце в рудники тебя отправить?       — Это излишне, — ответила молодая женщина. — Попроси у врача спирта, а у Гинце — разрешения нажраться, будто скотине. Чтобы нарушение режима не вписал.       — Тебе хочется — ты и проси, — сказал Севастьян.       — И попрошу, — резко сказала Ася.       Молодая женщина задумалась.       «Предположим, все будет хорошо, — подумала Ася. — Предположим, врач даст спирт, а Гинце — разрешение. Но ведь это надо будет сцеживаться, это надо будет все равно сидеть тихо… Даже песен не попеть… Нет, лучше дождаться возвращения, купить Мадеры, сесть у окна и смотреть на закат…»       — Давай лучше споем, Севастьян, — произнесла Ася. — Я спою. Ты просто помолчи, если не хочешь петь…       Молодая женщина вытерла набежавшие слезы и тихо начала:       — Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою. Родину-мать вы спасайте, честь и свободу свою…       Севастьян терпеливо сидел и слушал текст, который ассоциировал исключительно со службой, а не какими-то высшими идеями.       — Нет, Севастьян, это не для меня текст, — произнесла Ася, прекратив пение.       — «Долю» Синегуба попробуй, — посоветовал Севастьян, вспоминая весь набор крамольных стихов, которые они когда-то изымали у гимназисток.       — Как сказала бы Зоя, она про уголовку, — ответила Ася, но начала пение.       Пока Ася пела, Севастьян вспоминал жандармерию. Каждая песня напоминала ему какой-то случай с гимназистками.       «Интересно, они сейчас дома, на явке или по этапу пошли?» — без особого интереса думал Севастьян.       По товарищам Севастьян немного скучал, по службе — нет. Со многими из тех, с кем он общался раньше, молодой человек с удовольствием бы перекинулся парой-тройкой слов, что касается службы, вернуться, пусть даже это было невозможно, Севастьяну не хотелось.       «Хорошо было — будет еще лучше», — подумал молодой человек.       — Севастьянка… — окончив очередную песню, прошептала Ася. — Прости мне мои истерики… Может, я просто с ума схожу в непривычных условиях. Если мне станет слишком худо, ты уж в скорбную больницу не отдавай, попробуй дома полечить…       — Обещаю, Ася, — ответил Севастьян. — Слово майора в отставке.