Вечная жизнь не обещает вечного счастья

С неудачной попытки отравления прошло немного ни мало три дня. Между Штрохаймом и Робертом повисла очевидная бесячая неловкость. Глядя на хмурое сосредоточенное лицо Спидвагона, когда тот составлял список упражнений и тренировок, немцу непроизвольно вспоминались недавние события. Теперь он как огня стал избегать телесного контакта c бриташкой. Ничего, будь то шутливое похлопывание по плечу или те самые интимные шепотки на ухо, которые теперь внезапно стали казаться неимоверно пошлыми. Да что там прикосновения? Немцу не хотелось лишний раз и смотреть на своего пленника. Если они ненароком встречались взглядами, Штрохайм торопился как можно скорее отвести глаза. Потому что ему раз за разом чудилось то самое их выражение: распаленное и откровенно жаждущее действий. Отвратительное. Судя по всему Роберт и действительно ничего не запомнил. А если и не так, то узнавать наверняка Рудольф уж точно не собирался. А вообще эта ситуация выводила из себя. Он черт возьми суровый Арийский солдат, а не школьница в расцвет пубертата. С чего бы это он должен бояться глядеть на злосчастного британца? Это ему должно быть страшно, а не Штрохайму! И вообще в целом Спидвагон вёл себя подозрительно тихо, если не сказать вышколено спокойно. По началу отсутствие у пленника привычной спеси только радовало, но после произошедшего Штрохайм стал относиться буквально к любым действиям своего пленника подозрительно. То, чего он с самого начала добивался теперь начало напрягать его. В конце концов бриташка успел сделать звонок. Скорее всего своему щенку, а что если кому посерьёзнее? И его кроткое поведение это всего лишь затишье перед бурей? Был конечно вариант вновь применить сыворотку правды и вытрясти из Спидвагона всё наверняка, но препарат каким-то образом блокировал потоки хамона, а в обучении практика — лучшее решение. И Штрохайм решил пойти на крайние меры и установить в каморке пленника видео наблюдение. Подло конечно, но они тут не не в поддавки играют, все серьёзно. Пока Спид вагон был на медицинском обследовании, в его комнате была установлена миниатюрная только разработанная микрокамера, замаскированная под грязный кусок штукатурки. Гордись, Роберт Спидвагон, ты будешь первым, на ком испробуют эту инновационную технологию. Пункт наблюдения Штрохайм установил в своём же кабинете, в комнате за кабинетом. Небольшая тёмная комнатушка уставленная сплошь мониторами, похоже на обиталище извращенца затворника, слава богу ни к тем ни к другим Штрохайм себя не относил. Чисто научно политический интерес. Как и ожидалось, ничего необычного в свободное время Спит вагон не делал. По большей части спал или просто бездумно пялился в потолок. Один раз ночью Штрохайм ради интереса взглянул на камеры и был немного удивлён. Спид вагона оказывается с завидной частотой мучали кошмары. Он вертелся, комкал одеяло и судя по движению губ на камере сбивчиво кого то звал. А один раз проснувшись, он сел на кровати и внезапно заплакал. Не вглядываясь так и не скажешь, но когда британец поднял голову сам того не зная попал в объектив камеры, стало чётко заметно, что глаза у него красные, а щеки мокрые. Плакал Спидвагон долго и что называется с чувством, будто собирался выплакать все те 2 литра, что него по организму рассекали. Глупость, над чем ему плакать? Роберт не создавал впечатление сентиментального придурка, но своим глазам Штрохайм верил все же больше. Роберт так же взял в привычку вести сам с собой беззвучные монологи, ну или по крайней мере на камере они казались таковыми. Причём на их каждодневных встречах Роберт был чертовски немногословным. Каждое слово из него приходилось чуть ли не клещами выуживать. А общая скованность Штрохайма приводила бывало к мучительно долгим минутам скупого молчания. Сказать что Штрохайму это не нравилось — означало промолчать. На всякий случай он приставил к Роберту солдата смотрителя, который день и ночь дежурил у дверей его каморки. Ведь помимо возни с британцем у Штрохайма были и другие дела, а соответственно досконально и ежесекундно он за действиями пленника следить не мог. А камерах же знали двое: он сам и рядовой компьютерщик сосланный в горячую точку как радист только вчера. Жестко, но тайна остаётся таковой, только если один из двух знающих мертв… Но все же Штрохайм не мог отрицать, что испытывает к Роберту некие тёплые, даже можно сказать дружеские чувства. Когда на одной из встреч Роберт невзначай упомянул свою любовь к классической литературе, Штрохайм приказал установить в комнате пленника книжный шкаф. Этот с одной стороны широкий жест великодушия на самом деле имел свои скрытые цели. Если британец занят чтением, значит и времени на разработку очередной пакости у него нет. Как только удавалось укроить в своём плотном графике свободное время, Штрохайм тут же выдёргивал Спидвагона к себе и часами разговаривал с ним на отстранённые темы. Поначалу британец конечно упрямо молчал и открыто игнорировал попытки наладить контакт, но когда становилось уж совсем невмоготу скучно, он начинал отвечать сухими, сжатыми донельзя репликами. А потом уж и разговор развязывался сам собой. Собеседником Роберт оказался вполне неплохим. Говорил здраво, и в целом слушать его было приятно. Хотя стоило разговору зайти о политике или современном обществе, Роберт терялся и начинал нести какой то бред. Большинство его высказываний были настолько по-детски наивными, что Штрохайму становилось интересно, как такой простофиля как Спидвагон умудряется вообще выживать в каменных джунглях под названием Нью-Йорк. Так же ему запомнился случай, когда Спидвагон неловко под нос попросил о новой расчёске. Оказывается пластиковый гребешок был попросту не способен выдержать частоту и пышность Робертовых патл. Первой мыслью у Штрохайма было встать, достать из ящика ножницы и схватив Спидвагона за спутанный локон, отрезать его к чертям. По его мнению, непрестанно мужчине носить такую бабскую стрижку. Но вспомнив, как чертовки хорошо смотрелись эти светлые кудри, обрамляя раскрасневшееся лицо, Рудольф просто физически не смог пойти на такое. Возможно сам для себя он бы счёл это богохульством. В размышлениях о том, когда это Роберт Спидвагон успел обрести статус божества, он и провёл вечер. А на утро пришёл к выводу, что Спидвагон ему противен. Тренировки стали давать плоды на удивление быстро. Уже через 4-5 занятий Штрохайм уже мог удерживать книгу на указательном пальце при помощи хамона. Спидвагон же за безразличием скрывал тайную гордость. Видимо и сам он не так уж и бесполезен. Хамоном Штрохайм пользоваться налево и направо все же побаивался. Ему тяжело было свыкнуться с мыслью, что он может управлять по сути своей жизненной энергией. Ему нужен подопытный, чтобы удостовериться окончательно, что хамон безвреден для него самого. И прямо сейчас его будущий подопытный ничего не подозревая сидит в кресле и читает Рэя Брэдбери. — «Подойди сюда» Спидвагон встрепенулся и вопросительно поднял на Штрохайма глаза. — «Третий раз повторять не буду, подойди ко мне, живо!» Роберт откладывает книгу в сторону, предусмотрительно загнув уголок страницы, и осторожно приближается к Штрохаму. Их урок вроде уже завершён, он просто ждёт своего конвоира, зачем немцу понадобилось его звать? — «Сядь» Спидвагон осторожно сел. — «Дай руку» Он протянул ладонь, все так же настороженно глядя исподлобья. Штрохайм сжал своими пальцами чужие. Рука у Спидвагона ни капельки не женская. Пальцы грубоватые, а на тыльной стороне запястья отчётливо видны под кожей синие венки. От прикосновения Роберт напрягается, видимо ожидая от нациста чего то плохого. Но тот в свою очередь сосредоточен на дыхании. Он концентрирует идущее по венам тепло на кончиках пальцев и… Раздаётся отчаянный, полный искренней боли крик. Немец испуганно отдёргивает руку, и шокировано смотрит на Спидвагона. Тот скрючившись в две погибели прижимает к груди запястье. Так горячо ненавидимые Штрохаймом патлы растрепались и отгородили лицо британца непроглядным пологом. Его плечи мелко трясутся. Внезапно тело вновь скручивает спазмом и Роберт запрокинув голову надрывно кричит, не в силах справиться с болью. Она вмиг распространилась по телу, пробралась в самые дальние его уголки и сейчас старательно выжигала его изнутри. Дикая, непреодолимая, заставляющая сознание биться в истерике, а кровь буквально закипать внутри вен. Его тело будто сошло с ума. Будто все сухожилия разом порвались, а кости раздробились. Голова гудит так сильно, что заглушает и собственный вопль, и крик немца и буквально все звуки вокруг. Он будто горит изнутри. Кажется, пройдёт буквально ничтожное мгновение, и пальцы обуглятся. Жар. Он задыхается. Будто лёгкие вмиг скрутились в узел и качают не кислород, а как минимум горчичный газ. Глаза застилает пелена слез, а во рту появляется знакомый до дрожи в коленях привкус крови. Сил и банально воздуха на новый крик не хватает, поэтому Спидвагону остаётся только скрючиться ещё сильнее, давясь обжигающим кислородом. Штрохайм смотрит на эту агонию с немым ужасом. И что ему прикажете делать? Бриташка выглядит так, будто прямо на этом месте в мучениях помрет. Поэтому Рудольф принимает наиболее по его мнению логичное решение. Он вскакивает с места, чуть ли не за шкирку поднимает агонизирующего Спидвагона на руки и как можно осторожнее опускает на стол. Роберт тут же скручивается вновь и хрипло, надсадно стонет. Выглядит так, будто каждый вдох приносит ему мучения. Штрохайм не долго думая достаёт из ящика аптечку и всаживает британцу в шею дозу успокоительного из небольшого шприца. Помогает это слабо, но теперь Роберт хотя бы не пытается сам себе разорвать шею ногтями. Офицер даёт ему пощёчину и фиксирует голову руками, не позволяя отвести глаз. — Что мне сделать? Это ведь из-за моего хамона да?! Как мне отменить действие?! Отвечай! — используй его снова, только с другим полюсом, еле слышно шепчет Роберт в перерыве между попытками сделать глоток воздуха. Штрохайм отчаянно втягивает ноздрями воздух, но даже крошечной вибрации хамона не чувствует. Ну же! Давай! Но тепло так и не появляется. Роберт внезапно затихает и Штрохайм поражённый ужасной догадкой протягивает дрожащую ладонь. Сердце под тканью жилетки не бьется. Оно остановилось. Немец как ошпаренную отдёргивает руку и не разбирая дороги вылетает из кабинета, хватает первого попавшегося опешившего солдата за грудки и зло встряхивает. — «Медиков в мой кабинет, живо! Даю тебе ровно минуту, опоздаешь – накажу по высшей строгости!» Солдат испуганно кивает и лишь вновь касается сапогами пола, срывается с места и бежит в сторону лифта. Выругавшись, Штрохайм вновь возвращается в кабинет и садится подле неподвижного тела. *** — «Герр Штрохайм?» Голос принадлежащий дежурному солдату звучит жутко неуверенно. — «Да?» Рудольф поднимает голову резче чем следовало и позвонки отчётливо хрустят. — «Вас вызывают в больничное крыло. Говорят что-то связанное с поступившим вчера пациентом». Штрохайм подрывается с места и чуть не сбив по дороге солдата, бросается к лифту. Неприятная неизвестность ожидания копошится под рёбрами. Неужели, без шансов? Лифт едет чертовски медленно. Проходит целая вечность, прежде чем раздаётся оповещающий о приезде писк и створки медленно разъезжаются, выпуская нервного Штрохайма. Он так же пулей вылетает из лифта и несётся к медсанчасти не различая дороги. Наконец он оказывается перед дверью с большим красным крестом и без стука врывается в кабинет. В нос ударяет запах спирта, нафталина и прочих лекарств и ароматов, которыми характеризуется больница. Мужчина врач вздрагивает от громкого звука и поднимает на Штрохайма угловатое лицо. Тот прямо с порога задаёт мучающий его вопрос: — Как он? — Жить будет, — кивает доктор и Штрохайм облегченно выдыхает, — А вот насчёт его самочувствия я бы хотел с вами поговорить. Штрохайм кивает и проходит в недра кабинета, усаживаясь на предоставленный стул. Врач складывает на столе сухонькие ручки и опускает глаза на листок, испещрённый неразборчивым мелким почерком. — Я тщательно изучил его организм и могу сказать, что я поражён. Даже зная об этом вашем хамоне, его тело шокировало меня. Биологически ему 78, но все жизненные сигнатуры замерли в возрасте примерно 20 лет. С анатомической точки зрения такое разумеется невозможно, но принимая в расчёт наличие в его организме хамона, я вполне допускаю такой феномен. Я тщательно изучил всю доступную литературу, в которой было упоминание хамона и примерно понимаю, что он из себя представляет. Но с хамоном этого юноши что-то не так. Ровно и как с его телом. На попытку ввести в кровь гомеопатическую сыворотку организм отреагировал резким отторжением. И это не непереносимость одного препарата, его кровь отторгает любые антитела. Причём не выводя их из организма, а сжигая хамоном прямо внутри вен. Он не чувствует боли, но внешнее и соответственно внутренне восприятие значительно притупляется. — Это все конечно очень интересно, но с чего ему так резко поплохело? — Герр Штрохайм, вы плохо меня слушали, по видимому его собственный хамон отрицательно отреагировал на ваш и решил уничтожить его. — Но вы же говорили, что он не чувствует боли! А у меня в кабинете он чуть от болевого шока концы не отдал! Врач вздохнул. Он будто разговаривает с ребенком. — Это вам не просто муляж лекарства или успокоительное. Хамон как я понял это простыми словами внутреннее тепло и энергия, перерабатываемая посредством дыхания в около материальное состояние. Вы знаете что происходит, когда сталкиваются два перекрёстных огня? Правильно — взрыв. А теперь представьте, что этот взрыв произошёл у него в теле? Да он должен был умереть! Когда его привезли ко мне, у него была полная аритмия! Он буквально пережил клиническую смерть! Но через буквально каких то пару часов его сердце снова начало работать вот только…  — Что только? — Его организм постарел… — Как это? — Внешне он почти никак не изменился, но клетки его тела отмирают с бешеной скоростью. И ещё один нюанс… — Какой?! — Хотите верьте, хотите нет, но судя по найденной мною информации он чисто физически не мог владеть хамоном. Видите ли его лёгкие были значительно поражены, судя по всему пневмония или что-то подобное. — Но хамон же напрямую зависит от лёгких! Как он смог?!  — Это уж вы у него сами выясняйте, герр Штрохайм. И ещё кое что…  — Да? Врач отложил бумагу в сторону и тяжело вздохнув произнёс: — Если на его тело и в будущем будут оказываться такие чудовищные нагрузки, он вряд ли выживет. И боюсь на этот раз смерть будет окончательной.  — То есть если он будет использовать хамон, умрет? — Не хочется признавать, но похоже что так. — Ну и ладно, пусть тогда потратит оставшееся время с пользой и закончит моё обучение С этими словами офицер встаёт. — А я могу лично с ним потолковать? — Да, скорее всего он уже очнулся. Третья палата, — бросил напоследок врач в спину поспешившему удалиться Штрохайму. Шагая по коридору Рудольф фон Штрохайм пребывал в тяжких раздумьях. Творится какая то непонятная чертовщина. Неужто бриташка его дурил? И никакой он не владелец хамона… А хотя он же своими глазами видел его тогда, затягивающий рану от пощёчины. Но врачу же нет смысла врать. Он уже и сам запутался, кому верить, а кому нет. Остаётся надеяться что личный разговор с неудавшимся покойником принесёт какие то плоды. Подойдя к двери с цифрой три, Штрохайм замирает с поднесённой к дверной ручке ладони. И что он должен сказать? Что то вроде: — Привет, рад что ты не умер, кстати ты не можешь владеть хамоном». М-да… Тут внезапно до его слуха донёсся приглушённый голос и Штрохайм инстинктивно замер, прислушиваясь. — «Я должен это сделать, какие бы последствия не несло моё решение…» А дальше Рудольф и дослушивать не стал. Просто выбил ботинком дверь и влетел в палату, будучи готовым выхватить из руки Спидвагона лезвия. Картина, которая открылась его взгляду была в некотором плане… удручающей. Спидвагон замер одной, драматично прижатой к груди, а другой сжимающей томик Брэдбери. Лицо его выражало все краски смятения. Штрохайм кашлянул, пригладил волосы и поздоровался. Роберт слегка заторможено кивнул в ответ. Немец окинул его взглядом и бросил: — «Жалко выглядишь». Одет Спидвагон был не в привычную жилетку, а в помятую порядком белую больничную рубашку, из руки торчал шнур капельницы, а лицо потеряло здоровый румянец. Роберт пожал плечами. Решив не оттягивать неизбежный разговор, Рудольф подошёл к стоящему около койки стулу, сел и сложив на коленях руки, пошёл ва-банк. — «Ты соврал по поводу хамона?» Спидвагон удивленно приподнял бровь. — «Вряд ли я понимаю, о чем ты». Штрохайм вздохнул. Объяснять что-то подобное не хотелось абсолютно. Но похоже придётся. — «Врач, осматривавший тебя сказал, что твои лёгкие не в том состоянии, в котором можно владеть хамоном». Спидвагон вмиг побледнел, подтверждая подозрения. Он отложил книгу в сторону и глубоко вздохнул. — Это очень долгая история — Я никуда не тороплюсь Роберт пожевал губу и задумчиво посмотрел на опустошенную наполовину капельницу. Что ж, тест на оптимиста завален. — «Я и правда соврал. Я не владею хамоном, я болею им». Лицо Штрайма вытянулось настолько, что Роберт еле сдержал рвущийся наружу смешок. Как это?» Спидвагон зябко повёл плечом, он ненавидит такие разговоры. -"Я никогда и не учился хамону. Как тебе уже наверное рассказали, я переболел пневмонией. Думал помру тогда, но товарищи меня выходили. А когда я просил старика Цеппели научить меня хамону, я прекрасно знал, что эта затея тупиковая. Представь, как глупо я себя чувствовал? Я от обычного бега задыхался, а тут на на полном серьезе просил научить меня технике, которая требует идеального владения дыханием. А потом старый придурок видимо тоже шутки ради ткнул меня в живот со всей силы. И угодил прямо в недавнюю рану, меня тогда в потасовке пырнули ножом. И каким то образом частицы хамона попали напрямую в мою кровь. Как мне позже объяснили в фонде, хамон своего рода механизм: он поглощает жизненную энергию, переводя её в солнечную. И у мастеров этой техники проблем с механизмом не возникает. А мой хамон он… другой. Если вкратце, он паразитирует на моей внутренней энергии. Он прямо как паразит не даёт мне умереть, взамен питаясь за мой счёт. Вот и всё. Если я попробую использовать его не по назначению, моё тело резко пойдёт на износ.» Роберт оборвал свою тираду и скользнул по простыне вниз, натягивая одеяло до глаз, скрывая тем самым зевок. Его ощутимо клонит в сон. Толи из-за лекарства, толи из-за недавнего случая, а хотя какая разница? Но немец и не думает уходить, хотя вроде и получил все ответы на интересующие его вопросы. Он задумчиво глядит куда то сквозь Роберта. Спидвагон между тем закрывает глаза и тяжело выдыхает. Он слишком стар для всего этого дерьма. Усталость накатывает волновыми спазмами, заставляя то и дело мерно покачивается. Он слишком устал… Внезапно он сам для себя неожиданно выныривает из-под одеяла. Да так резко, что то взвивается в воздух, затем плавно опускаясь на его ноги. Роберт раздраженно трясёт головой, прогоняя остатки дремоты, хлопает нациста по усыпанному нашивками рукаву и тихо бормочет: — «Я ведь скоро умру, правильно? Тебе не к чему оставлять меня в живых. Если раньше времени не убьётся собственный хамон, затравите ведь где нибудь в карцере с рабами. Не пытайся переубедить меня! — вскидывает он руку перед лицом, затыкая собиравшегося было что то сказать Штрохайма, — Поэтому, продолжает он, позволь мне написать всего одно письмо. Оно для Джозефа. Я так много не успел ему рассказать, столького не сделал, и стольких его желаний не смог исполнить, что если я не извинюсь перед ним за это, совесть будет грызть меня и после смерти!» Спидвагон внезапно тускнеет, а руки его безвольно опадают на койку. Джозеф… Надеюсь ты простишь своего непутевого дядю. Я держал от тебя все в секрете лишь для того, чтобы ты не повторил моих давних ошибок. Джозеф, обещай, что проживешь жизнь, которой я так никогда и не смогу прожить… Спидвагон откидывается на подушку и глубоко выдыхает. Ему слишком плохо, чтобы плакать. Он просто устал. Рудольф же в ответ нервно усмехается. Бриташка слишком ценный образец, чтобы терять его настолько просто. Они закончат обучение Штрохайма хамону, а затем тот будет проводить инструктажи для его солдат. Пусть хоть подавится этим комплиментом, но британец переходил из категории " расходный материал «, в категорию " потенциально полезный материал». Глядя на Роберта, под кителем легонько покалывает сердце. Этот человек просто смирился… И ведь черта с два ты его переубедишь. Упрямый осёл. Штрохайм хлопает ладонями по коленкам и хмыкнув встаёт. Подумав лезет в карман и достаёт какой то предмет, небрежно бросая его на койку Роберта. Вещь тут же юркой змейкой ускользает и теряется в складках одеяла. Штрохайм прощается и у самой двери, стоя в пол-оборота надменно бросает: — «Хочешь верь, хочешь нет, но пока ты полезен, просто так я тебе сдохнуть не позволю». Роберт неубедительно дёргает уголками губ. Получив хоть какой то отклик Штрохайм уходит и закрывает дверь. Когда в палате вновь наступает тишина, нарушаемая лишь мерными всплесками капель, Роберт болезненно стонет, прикрывая веки. Чёртова молодёжь. Штрохайм ведёт себя как восемнадцатилетка, весь его вид и самоуверенный гонор так и кричат: — «Смотрите все, я самое великое и великолепное что есть на этой дрянной планете, поэтому уступите-ка мне дорогу». Пусть живёт, наслаждается славой, деньгами и прочими радостями жизни, давно потерявшие для Роберта былые краски. Он действительно просто не осознаёт цель своей жизни. Это незнание загоняется в тупик и приносит мерзкое ощущение беспомощности. Раньше он бы не задумываясь сказал, что живёт ради Джозефа и Эрины. Ради семьи. А хотя… Семьи ли вообще? Вспоминая все их ссоры с Эриной и грубые хоть и редкие " не лезь в мою жизнь, дядь " — от юного Джостара, Роберту становилось до тошноты плохо. Действительно, он никогда не станет ему заменой родителя. Он, вечно осторожничавший и сидящий дома, недоверчивый и гиперопекающий. Очевидно было, что мальчишке не захочется сидеть в четырёх стенах и читать книги, слушая Моцарта на потёртых виниловых пластинках. Джозефу нравились герои комиксов с непропорционально большими мускулами, ослепительными улыбками, затянутыми в цветастый латекс. Наверное мальчик нередко мечтал украдкой, лёжа в кровати и рассматривая потолок усеянный декоративными люминесцентными звёздами о том, чтобы его папа был таким же крутым как те комиксные герои. Чтобы играл с ним в бейсбол и гонял мяч. Чтобы построил ему домик на дереве с подзорной трубой и они вместе сидели там, ели печенье вместо рагу и читали комиксы или смотрели боевики. Джозеф наверно хотел иметь друзей. Таких же как он мальчишек. Гулять с ними до темноты, возвращаясь домой с заляпанными штанами и разодранными в драках кулаках и коленках. Хотел наверное ездить по шумным паркам и скверам на блестящем красном велосипеде со звонким резиновым клаксоном. Хотел гонять палкой голубей и писать на соседских заборах всякие интересные слова. Хотел маму. Ласковую и непременно пахнущую ванилью, стиральным порошком и домашним уютом. Чтобы она рассказывала ему истории перед сном и целовала в саднящие от стычек соседскими ребятами костяшки. Джозеф хотел объедаться мороженым так, чтобы потом слечь с ангиной недели на две. Хотел стать лётчиком или капитаном дальнего плавания. И Джозеф наверняка жалел, что из всего желаемого у него есть только комиксы. А Роберт ничего не мог с собой поделать. Он почему-то был искренне уверен, что Джозефу с ним весело и интересно. Был. Пока в один день мальчик с гордостью не притащил дяде дискетой плеер с наушниками. Объяснив что это очень крутая штука и дядя просто обязан попробовать. Роберт сначала немного недоверчиво оглядел невиданный ранее предмет, но потом всё-таки поддался уговорам Джозефа и надел наушники. Он сидел минут пять, пытаясь услышать хоть что нибудь, а когда решил спросить у мальчика, почему прибор молчит, оказалось что Джозеф втихомолку сбежал. Роберт был вне себя от ужаса. Он был точно уверен, что с юным Джостаром случится что нибудь ужасное. Что он попадёт под машину или нарвётся на плохих людей, коих в Нью Йорке имеется предостаточно или ещё что-то. Поэтому Спидвагон не раздумывая побежал с форд и снарядил целый поисковый отряд. Джозеф нашёлся буквально через пару часов. На каком то богом забытом пустыре, беззаботно запускающий бумажного змея в компании дворовых оборванцев. Когда Роберт увидел своего мальчика целым и невредимым, он тут же бросился обнимать Джозефа, на что тот зло оттолкнул дядю. — «Джозеф, мы с Эриной места себе от беспокойства не находили! Так боялись, что с тобой что-то случится!» Мальчик понурил голову и сжал изляпанные грязью кулаки, все ещё сжимающие нитку змея. — «Я вас об этом не просил!» Тихо прошептал он с плохо сдерживаемой злостью. Спидвагон опешил настолько, что так и замер с нелепо раскинутыми в объятьях руками. — «Да о чем ты таком говоришь, Джозеф! Ты не представляешь, как мы волновались за тебя!» Джозеф вскинул голову. В его глазах застыли злые слёзы, а лицо изломала гримаса гнева. — «Я сказал, кто вас просил заниматься моими поисками?! Да чтобы ты знал, мне в жизни не было так весело! Волновались за меня?! А вас хоть раз волновали мои чувства?! Я тоже хочу свободы! Я жизни хочу, а не слушать твоего дурацкого Моцарта! Почему всем плевать на меня?!» Джозеф кричит эти слова, обращаясь скорее к небу, нежели к своему застывшему дяде. Он зло трёт глаза рукавом и кусая губы смотрит на свои пыльные ботинки. — «Вот был бы у меня папа, а не ты… Видеть тебя не хочу!» Джозеф зло пинает камешек и пройдя мимо дяди залезает в машину с эмблемой фонда, нарочно громко хлопая дверью. Сотрудник сидящий за рулём растерянно смотрит на Роберта. Человек, стоящий рядом с ним кивает еле заметно головой, и сотрудник нахмурившись давит педаль газа. Когда на пустыре остаются двое, Роберт сжимает кулаки и вжимает голову в плечи. А затем поднимает руку и хлёстко бьет себя по щеке — «Мистер Спидвагон!» Испуганно охает Сейдж, хватая того за рукав. — «Я заслужил — отрезает Роберт, отдергивая руку, — Ничего страшного, я в полном порядке. Поехали в фонд, нужно извинится перед сотрудниками, которых я столь эгоистично оторвал от работы». Мужчина распрямил плечи и нетвёрдой походкой направился к машине. Бабиус ещё раз напоследок тяжело вздыхает и спешит за Робертом. Машина трогается с места, поднимая облако пыли. Та еще немного поклубившись, медленно оседает на землю. А среди редких пожухлых травинок лежит грязная, помятая порядком кепка с супергероем