Вечная жизнь не обещает вечного счастья

Спидвагон лежит в кровати и вертит в руках новую расческу с деревянным резным корпусом. Офицер и правда принёс её, как и обещал. Взгляд бесполезно скользит по дереву, без возможности зацепится хоть за какую-то деталь. Немец ушёл примерно час назад, по внутренним ощущениям прошла целая вечность. Роберт грустно оглядывает полы больничной робы. Его одежда так и осталась в лазарете, в камере хранения. Скорее всего о припрятанной в кармане марке можно забыть. Все поступающие в отдел хранения вещи проходят химическую обработку. Он поднимает колесник груди и от неловкого движения, лежащая в ногах книга падает на пол, глухо бьясь корешком об ламинат. Спидвагон смаргивает и тянется за беглянкой. Когда пальцы уже бы почти коснулись заветного корешка, матрац под ногами внезапно отъезжает назад и Роберт сдавленно вскрикнув, путается в одеяле и ухает на пол. Пару секунд он болезненно смаргивает, пытаясь вернуть окружающей действительности прежнюю четкость. Копчик, на который он так некстати приземлится, пульсирует болью. Роберт выпутывается из одеяла и зло отбрыкивает его в сторону. Он садится на корточки и водрузив книгу на съехавший в бок матрац и оглядывается по сторонам. В этой палате Роберт оказался примерно часа назад, полтора из которых он провёл в бессознательном состоянии. Помещение не блистало великолепием интерьера или занимательной компановкой. Палата как палата. Белая, пахнущая больницей и стиральным порошком. Сквозь неплотные белые шторы льётся дневной свет, расчерчивая пол солнечными полосами. В солнечных дорожках кружась, летают эфемерные пылинки. Роберт уже и отвык от этого ощущения абсолютного спокойствия. Он прикрывает глаза. В полной тишине слышится только стук собственного сердца да тихий перезвон капель. И в этой кристальной тишине, шепотки за дверью кажутся чертовски громкими. Спидвагон навостряет уши и старательно вычленяет слова. — Слыхал? Говорят этого иностранца Герр Штрохайм решил подле себя оставить, а я говорил, не спроста он так часто его с собой таскает. — Да не, врут. Ты вообще наших девочек видел? Не отвечай, и так понятно что нет. На кой черт ему этот задохлик? Да и сразу видно, что наш командир мужик правильный, то бишь не из этих он. — Да? А ты видел, как он перепугался, когда этого блодинчика удар хватил? Да он весь мед. персонал на уши поставил! Я думал он мне тогда грудки вырвет, ей богу, выглядел так, будто сейчас ему дыхание рот в рот делать будет! Носится с ним, как со зверушкой диковинной, аж тошно. — Да они англичанине все так выглядят! Мой старый друг был когда то в Амстердаме, говорят там проституция обычное дело. Так там каждый третий мужик! Девки нормальной не сыскать уже! Да выглядит он странно. Тощий, на бабу похож, а ты патлы его видел? У иной девчонки таких нет. Ставлю на то, что он глаза в тайне подводит. Может командир поэтому с ним так носится? — Да пошёл уже слушок, что он без пяти минут жмурик. Помрет в общем скоро, говорят, у него на Родине щенок остался, тоже технике обученный. Так вот, скорее всего этого британца как приманку использовать собираются. — На кой черт? А ты подумай головой, вспомни, как парни этого задохлика по всему Нью Йорку дня три искали. Если бы не тот мужичок, что в фонде у него работает, хрен нашли бы. А на живца мальчишка сам прибежит. — Ну с этим ясно, а что с тем делать будут? — Тут самое интересное! У нас в отряде уже ставки делают. Добьют его, или как игрушку оставят. Может даже нам отдадут… — Да я что по твоему из этих? — А про тебя никто и не говорил, что, тоже экзотики захотелось? А то всё шлюхи да шлюхи, хочешь себе интелегенцию урвать? — Да пошёл ты! Так активно переругиваясь, солдаты ушли вдоль коридора. Спидвагон все так же сидел привалившись к каркасу кровати. Железная основа впивалась в лопатку, но Роберт открыто проигнорировал это. Оскорбления и скорбезные шуточки как то пролетели мимо ушей. Нутро сковывал натуральнейший ужас. В голове крутилось лишь несколько вещей. Нацист обманул его. Они собираются использовать Джозефа. В фонде есть предатель. — «Блять!» Спидвагон подорвался с места с зло пнул в сторону ткань одеяла. Ну уж нет! Черта с два они получат от нег помощь или информацию! Первой мыслью было прямо сейчас пойти и набить немцу рожу. Потом, когда злоба поутихла, он сник. Очевидно с немцем он ничего сделать не сможет. Остался только один вариант. Придётся использовать то, что он не совсем обычный человек. Он повертело головой, в поисках чего нибудь подходящего его плану. Взгляд цепляется за шкаф с лекарствами. Роберт ухмыляется. — «Теряете хватку, офицер!» Широкими шагами он буквально подбегает к заполненным препараты полкам и дёргает за дверцу. Та не поддаётся. Спидвагон под нос выругивается. Он может разбить стекло, но тогда у него будет не более минуты, прежде чем дежурный солдат прибежит на шум. Ему вполне хватит. Роберт дрожащими от предвкушения пальцами с остервенением дёргает за рукав больничной робы. Тонкая тканы расходится по кривой линии, топорщась нитками. Он обматывает кулак получившейся полоской ткани и собравшись с духом со всей силы бьет по стеклу кулаком. Раздаётся оглушающий звон и стекло покрывается трещинами, осыпаясь на пол. Роберт игнорируя наливающуюся в руке боль от пореза, лезет в шкаф и судорожно копается в бутылках, не имя понятия о нужном препарате. Все надписи на бутылках на немецком и разобрать хоть что-то кажется невозможным. Роберт раздвигает баночек пальцами, продвигаясь в дальний ряд. Те, сверкая тёмным стеклом весело друг за другом падают на пол, откатываясь в дальние уголки палаты. Наконец на глаза попадается баночка с красной этикеткой, помеченной восклицательным знаком. Спидвагон выдергивает бутылёк из ряда прочих и зубами открывает крышку. Раз помечен, значит опасен. Он ещё раз мысленно благодарит Бога за то, что его поместили именно в реанимационное отделение. Тут для удобства и безопасности лекарства и стимуляторы хранятся прямо на месте. Спидвагон сдавлено выдыхает. Смерть или глубокая кома. У него попросту нет выбора. — «Прости, Джозеф, надеюсь ты меня поймёшь…» Шепчет он и прикладывается к горлышку, делая большой глоток. Лекарство горькое настолько, что у него даже сводит зубы. Спидвагон только и успевает, что скривиться, а потом перед глазами буквально на секунду темнеет и нутро заливает привычное тепло. Роберт оседает на пол, роняя пузырёк. По горлу вниз проходит обжигающая волна жара и непреодолимого зуда. Спидвагон сдавленно кашляя закрывает глаза. В темноте легче. Он уже как сквозь вату слышит собственный кашель. Сердце заходится лихорадочным стуком, в бешеном ритме качая раскалённую кровь. Спидвагон против желания заваливается на бок, комкая рубашку в районе груди. Сердце щемит, и это не метафора. Глаза слезятся, а рот кажется превращается в пустыню. Внутренняя энергия мстительно держит его в сознании, заставляя проходит сквозь круги Ада раз за разом. Роберт хрипит и вновь заходится кашлем. Хочется отхаркать чертовы лёгкие, болящие просто невозможно. Ногти скребут линолеум, расчерчивая его кривыми следами. В ушах стоит мерзкий шум. Больно. Тысячу раз больно. И прежде чем он успевает пожалеть о своём решении, дверь распахивается и в палату влетает несколько человек. Спидвагон не может различить ни роста ни фигур, но когда по щеке бьют и что-то кричат, Спидвагон вымученно улыбается и еле слышно хрипит. — «М-моя взяла, офицер…» После этого он закрывает глаза и роняет голову на пол. Штрохайм сидит за столом, раздраженно перебирая бумаги. Он находил отведение от всех проблем в работе. Так было всегда. Но видимо не в этот раз. Почему-то слова бриташки вызвали в нем непреодолимое раздражение. Умрет он, как же, размечтался. Ему Спидвагона нисколько не жаль. Такие люди вызывают в нем лишь раздражение. Правда теперь у него появилась новая категория раздражителей. «Тупые блондинистые британцы». И он прекрасно знает, кто попадает в эту категорию. В руки попадается медицинское заключение и Штрохайм вновь лениво пробегает по строчкам глазами. Справедливость ради, он действительно струхнул. Потерять такой образец было очень обидно. Перед глазами всплывает лицо неудавшегося покойничка. В глазах помимо боли и страха было что-то необъяснимое. Что-то, что Штрохайм увидел лишь на секунду, но запомнил очень чётко. А да ну черт с ним. Самое странное, что бриташка даже не попытался обвинить его попытке собственного убийства. Будто и вовсе забыл. Тут дверь в кабинет распахивается. На пороге стоит запыхавшийся мальчишка уборщик, за спиной которого мнутся двое солдат. Прежде чем офицер открывает рот, чтобы возмутиться беспардонности, мальчик видимо отдышавшись испуганно кричит — Там в палате лежит человек! — И? Он и должен там лежать. — Он лежит на полу! И кашляет! Ему плохо! — Verdammete Scheissе! * Рычит Штрохайм, подрывается с места и буквально сметая стул, бросается к выходу — «Вы! — обращается он к солдатам, — Медика в реанимационное отделение, живо! Опоздают — расстреляю!» Он несется по коридору. Лифт идёт нахер, по лестнице быстрее. Да черт бы побрал этого гребанного бриташку! Если эта мразь посмеет сдохнуть, он его с того света достанет! Что-ж он никак не успокоится? Чуть не налетев на солдата, зазевавшегося в проходе, Рудольф оказывается в медицинском крыле. Сеть коридоров, пара дверей — и вот он в реанимационном. Пусть и прилично запыхавшись, но он не сбавляет хода, на том свете отдохнёт. Его внимание сразу привлекают шум и стоящие в проходе около палаты солдаты. Ещё издалека Штрохайм зло рявкает — «Разошлись! Вон!» Людская масса поспешно раздвигается, освобождая пространство. Рудольф неудачно вписывается в поворот, чиркая плечом по стене и кажется, пачкая мундир побелкой. Плевать! Все как сказал мальчишка: Спидвагон валяется на полу, в окружении хаотично разбросанных бутыльков. В глаза бросаются испачканные кровью пальцы. Штрохайм кидается к Роберту и падает перед ним на колени, хватая за руку. Не дай Бог он разодрал себе глотку! Увидев, что кровь была лишь на костяшках, обмотанных какой-то тряпкой, он облегченно вздыхает. Британец, повёрнутый на свет отчаянно кашляет и щурит слезящиеся глаза. Лицо у него неестественно красное, а дыхание болезненно сиплое. Штрохайм нервно шарит глазами по палате, ища препарат, которого наглотался этот придурок. Ближе всего лежит баночка с красной этикеткой. Что-ж, ожидаемо. Ну вот как же этот говнюк подгадал с препаратами, противопоказанными для астматиков? И ведь углядел же на самой дальней полке Оксипренолол*! Спидвагон между тем давится слюной, стекающей с подбородка, и Штрохайм зло дёргает его за шкирку, укладывая того на сгиб руки, чтобы не задохнулся. И тут сердце пропускает удар. В слюне была кровь. Буквально пару капель, испачкавших губы, но этого хватает, чтобы Штрохайм немного запаниковал. Он хватает Роберта за подбородок и дергается было вниз. Плевать на то, что потом будут говорить солдаты, если в слюне есть кровь, значит повреждены дыхательные пути, соответственно хамон не сможет залечить раны. Искусственное дыхание сейчас лучший вариант, нужно прогнать кислород по лёгким, срочно! Он было уже припадает к раскрытым в спазмическом кашле губам (глубоко в подкорке сознания его мучает чувство дежавю), как тут в палату, расталкивая случайных зевак торопливо вбегают несколько людей в белых халатах с гремящей каталкой. Тот что ближе вежливо отталкивает Штрохайма и прикладывает руку в перчатке к сонной артерии. — Ну что там?! Нетерпеливо рычит Рудольф, прожигая бриташку взглядом. — Пульс есть, но очень сбитый, сердцебиение тоже ускорено. Это похоже на приступ астмы. Штрохайм сжимает кулаки. Пусть долбанный придурок и находится между жизнью и смертью, от пиздюлей это его не убережёт. Очевидно, что запрятанный в даль шкафчика, не мог просто так попасть ему в руки. Закрытый на ключ шкафчик. Роберт вновь заходится хриплым кашлем, складываясь пополам. Один из медиков пытается острожно подсунуть свои руки под согнутые в спазме колени Спидвагона, но стоит ему коснуться чужого тела, как мужчина в испуганном крике отдёргивает руку. — Жжётся! Он горячий как печка! Штрохайм хмурится и переводит взгляд на лежащего на полу. Еле заметные взгляду, по коже пробегают разряды хамона. Похоже, он защищает хозяина даже когда тот без сознания. Внезапно голову озаряет догадка. Штрохайм садится на корточки и осторожно касается открытой шеи Роберта. Пальцы легонько обжигает, а разряды будто недовольно щетинятся, чувствуя поблизости подобных себе. Будь хамон животным, он бы уже обнажил на чужака клыки. — Герр Штрохайм, не трогайте его, это опасно! С этим парнем творится какая-то чертовщина! — У нас каждая секунда на счёту! Да пусть у меня руки обуглятся, этот человек слишком важен для моей страны! Разве вы не давали клятву Гиппократа, спасать любого даже ценой своей жизни? А вот я давал военную присягу. И каждого из нас эта клятва обязывает не сидеть сложа руки! Это в конце концов человек, который может умереть! Так что заткнитесь и подкатите носилки! С этими словами Штрохайм как можно аккуратнее поднимает Роберта на руки, подхватывая под коленями и придерживая за рвано вздымающиеся плечи. Лицом он остаётся все так же бесстрастен, но внутри буквально рвёт и мечет. Потому что вместо мыслей о скорейшей расправе над безрассудным идиотом, в голове вертится лишь то, что Спидвагон слишком лёгкий для своей комплекции, что он доверчиво хватается окровавленными пальцами за его рубашку и о том, что чужой хамон не ранит и не обжигает, а будто согревает, вибрируя на поверхности кожи. Штрохайм даже на секунду позволяет себе мысль, что потом можно пошантажировать этим Спидвагона. В ту же секунду Роберта вновь от боли скручивает в узел, и разряды его хамона зло жалят Штрохайма в ладони. Тот от неожиданности чуть не роняется тело и перехватывает его покрепче. Спидвагон хрипит и откидывает назад голову, демонстрируя бледную кожу шеи, исчерченную царапинами от собственных ногтей. Штрохайм секунду заворожённо смотрит на это, но потом зло смаргивает и буквально швыряет Спидвагона на носилки. Тот болезненно стонет и сжимает больничную робу на груди. Рудольф даже отсюда слышит, как загнанно и глухо бьется его сердце. Перед тем как гремящую каталку увозят, Штрохайм успевать на секунду увидеть чужие глаза. В них плескались страх, агония и… Только теперь Штрохайм понял что он тогда увидел, то, чего не смог объяснить. Это была гордость. Смешанная с ужасом и утопленная в боли, но все же уверенность. Он встряхивает головой, отгоняя непрошеные мысли, зло зыркает на шепчущихся солдат — Чего языками мелите, а?! Те, кто стоял на вахте около его палаты, пойдут под трибунал за халатность при выполнении собственных обязанностей! Сейчас же привести палату в порядок и выставить в мед блоке конвой! После гневной тирады он разворачивается и отряхнув рукав от побелки направляется в свой кабинет, нужно подготовить несколько бумаг и комнату, у него большие планы. Как только начальство покидает блок, один из солдат дёргает другого за рукав и тихо, в самое ухо шепчет — Помнишь ты говорил про ставки? Я хочу поставить сотни две марок. Никогда ещё пробуждение не было столь болезненным. Роберт открывает глаза и хрипло стонет, проверяя работу голосовых связок. Он не помнил как потерял сознание, и как очнулся тоже не помнил. Сейчас другое важнее. Он дышит, чувствует боль и может говорить. Значит он жив. Черт! Он переводит вперёд глаза и весь так и обмирает, когда встречается взглядом с сидящим в кресле напротив Штрохаймом. Немец, без привычного кителя, в рубашке и без галстука, с миниатюрным пенсне на переносице спокойно читает книгу. Нога его закинута на другую ногу, а вторая рука непринуждённо подпирает щёку. Чувствуя на себе взгляд, Штрохайм поднимает глаза от книги, и смотрит выжидающе на Спидвагона. Без криков и резких движений, как хищник, подгадывающий лучший момент для атаки. Пусть Спидвагону и страшно, но он все же приподнимается на локтях и хриплым до неузнаваемости голосом спрашивает: — Где я? — На этом свете — спокойно отвечает Штрохайм захлопывая книгу и откладывая на маленький столик поблизости. — Любите вы англичане уходить не попрощавшись. Спидвагон неосознанно отползает в изголовье кровати, прячась за одеялом. Пусть это и нелепая попытка защиты, на большее он пока просто не способен. — Я уже понял что жив, что это за место? — Мои апартаменты. Очевидно, ты сейчас спросишь, почему ты здесь. Поэтому я по доброте душевной объясню и введу в курс текущих дел. Видишь ли, стоило тебе всего на час остаться без присмотра, ты тут же наглотался всякой дряни и чуть не свёл счёты с жизнью. Причём я более чем уверен, что по собственному желанию. Мне надоело тратить на тебя свои нервные клетки, поэтому с этого момента ты будешь находиться под постоянным наблюдением. Мы будем жить в соседних комнатах, а есть ты будешь со мной. А то вдруг мало ли, используешь пищу не по назначению и опять решишь помереть. В твоей комнате будут установлены камеры наблюдения, датчики движения и тепла, а так же прослушка. Теперь ты будешь сопровождать меня везде за приделами кабинета. Как показала практика, простых солдат недостаточно. Так как я солдат, хоть и выше по званию чем прочие, трапезничать я должен в общей столовой. Ты очевидно тоже. Я уже разработал твой дневной распорядок, потом ознакомишься. Так же ты под моим надзором будешь принимать прописанные врачом препараты. С моего же разрешения тебе позволено пользоваться моей личной библиотекой и граммофоном. Любое передвижение за рамками кабинета без моего ведома будет причислено к нарушению приказа и повлечёт за собой последствия. А теперь одна немаловажная деталь. С этими словами Штрохайм громко отдаёт приказ на немецком, и в комнату входит солдат с кроватным столиком и пачкой бумаг под мышкой. Этот солдат чем то отличается от встреченных Робертом ранее, может нашивками на рукавах, или более бесстрастным лицом, не разобрать. Он подходит к Спидвагону и ставит столик тому в ноги, укладывая поверх бумагу и перьевую ручку. — «Так как ты сейчас слишком ослаблен, я позволю тебе не покидать кровать. Предстоящая нам операция скорее в твоих интересах. Это ведь ваша Английская страсть к разному рода бумажкам. Если кратко, это наша сделка, но только на законодательном уровне. Если позволишь, я зачитаю.» Штрохайм вновь водружает на переносицу пенсне и прокашлявшись зачитывает: — «Я, Рудольф фон Штрохайм, ныне являющийся в здравом уме и твёрдой памяти заключаю с Робертом Спидвагоном договор, обязывающий его безоговорочно подчиняться всем моим приказам. В свою очередь я, вышеуказанное лицо, клянусь гарантировать безопасность Джозефа и Эрины Джостар. При нарушении обязательств одной из сторон, другая тоже вольна не выполнять свою часть сделки. Договор заключён по общепринятым канонам, в присутствии свидетеля и ознакомив обе стороны об условиях. Чтобы с сегодняшнего числа текущего месяца договор вступил в полноправные права, обоим его участникам необходимо поставить свои подписи…» — «Думаю суть ясна. Мне бы конечно стоило расторгнуть сделку уже после твоего вопиющего произвола, но я так уж и быть даю тебе второй шанс. Самоубийство очень серьёзный поступок, ты не похож на человека, который просто так решает покончить с собой. Судя по всему у тебя были на это веские причины. Я уже поставил подпись, осталась лишь твоя.» Солдат буквально суёт Роберту под нос листок, который цитировал Штрохайм. Тот ошарашено смаргивает и неверяще смотрит на лежащий перед ним документ. Он думал, что его как минимум по стенке размажут, а ему предлагают такое? Он немного дрожащими пальцами берет ручку и ставит свою подпись в самом низу страницы. Солдат, получив приказ в виде кивка, забирает столик и уходит восвояси. — Зачем тебе весь этот балаган? Вопрошает Роберт, глядя исподлобья на Штрохайма. — Не знаю, что ты там услышал или надумал, но я как истинный ариец благостен. Эта бумага хоть и ужасно для меня унизительна, но сама мысль, что ты подозреваешь меня во лжи ещё хуже. После этих слов Штрохайм вновь опускает взгляд в книгу и вовсе не обращает на Роберта внимания. Тот почти успевает провалиться в сонную дремоту, как в дверь деликатно стучатся и в кабинет входит все тот же солдат, везя за собой небольшую тележку. Сказав Штрохайму пару слов он отдаёт честь и покидает комнату. — Ты со вчерашнего дня не ел. — Я не голоден — Это приказ. Ешь. Штрохайм встаёт с кресла и ставит на тумбочку рядом с кроватью Роберта тарелку с супом. От запаха, у Спидвагона скручивает предательски желудок, а рот наполняется слюной. Штрохайм видя это лишь усмехается, усаживаясь обратно в кресло. — «Я даю тебе на все про все 15 минут. Мне кажется, в твоих интересах быстрее восстановить поглощенную хамоном энергию». Роберт раздраженно цокает и тянется к тарелке. Но тут же вскрикивает и отдёргивает обожженные пальцы. — Осторожно, горячо. Как ни в чем не бывало бормочет поглощённый чтением Рудольф. Спидвагон всплескивает возмущенно руками и натянув рубашку до кончиков пальцев осторожно переставляет тарелку себе на колени. Пахнет чертовски вкусно, а ел он последний раз, как и сказал немец вчера как минимум. Но наброситься на еду не позволяет не только температура блюда, но и гордость. Он не животное, а человек с хорошим воспитанием. Поэтому Роберт подносит ложку к губам и старательно дует. Штрохайм из-под стекол пенсне незаметно наблюдает за этим. Как только суп немного остывает, Роберт отправляет его в рот. Горло приятно обжигает, и Роберт прикрывает от удовольствия глаза и счастливо улыбается. Такой суп всегда готовила Эрина. Рудольф глядя на эту глупую улыбку, тоже не сдерживается и легонько приподнимает уголки губ. Спидвагон вылавливает из тарелки кусок какого то мяса и осторожно принюхивается. Дурацкая привычка, искать везде запах цианида. Штрохайм вмиг мрачнеет и бросает раздраженно — Не отравлено Роберт вскидывает голову, и немец видит на его лице максимально растерянное выражение. — Я и не думал об этом, просто хотел понять что это за мясо — Говядина — Ясно, просто у меня аллергия на крольчатину Сунув ложку в рот, он бормочет глухо с набитым ртом — «Вкусно» В ответ ничего. В кабинете повисает тишина, только ложка стучит об стенки тарелки. Доев, Роберт отставляет тарелку в сторону и ещё раз благодарит за трапезу. Вновь в комнату проскальзывает солдат и забирает посуду. Роберт чувствует, как голова тяжелеет и его клонит в сон. И правду Эрина говорила, что нет лучше лекарства от любой болезни чем обычный сон. Спидвагон сползает вниз по простыне и утыкается лицом в подушку. Спустя несколько минут в комнате слышно лишь размеренное спокойное дыхание. Штрохайм откладывает книгу в сторону и смотрит на спокойно сопящего Роберта. Да что же происходит у него в голове? *** — «Джостар-сан? Можете передать бутылку с водой? Она лежит подле вас». Они остановились на очередном привале около реки. Сеньор Цеппели опять ушёл по каким то своим делам, а они с Джонатаном остались сидеть на берегу и коротать остаток вечера. Джонатан бодро кивает и вкладывает стеклянную тару Роберту в руки. Тот благодарит, отверчивает крышку и делает пару глотков. — Спидвагон, дружище, что с тобой творится? Ты весь день ходишь как в воду опущенный, даже мистер Цеппели заметил и попросил узнать, что с тобой Роберт тут же сникает, улыбка сползает с его губ, а плечи отпускаются. — Не поймите неправильно, мистер Джостар, мне просто тошно от собственной слабости. Понимаете? Я просто бесполе… Джонатан не позволяет ему закончить своей фразы, заключая лицо Роберта в свои ладони и вглядываясь в чужие глаза… — Спидвагон! Даже не вздумай забываться такими мыслями! Это прости за выражение, чушь собачья! Ты незаменим для нашего маленького отряда! Уверен мистер Цеппели скажет тоже самое! Если бы не ты, я бы возможно скончался от ран там около особняка! Ты буквально меня с того света вытащил! — Правда? Всхлипывает Роберт, улыбаясь. Он чувствует, как внутри разливается приятное тепло. Роберт подаётся вперёд и прижимается к мощной груди Джонатана. — Мистер Джостар, у меня к вам одна очень бесстыжая просьба! Обнимите меня, пожалуйста! — Но Спидвагон, я не могу этого сделать — Почему же? Смеясь спрашивает Роберт, не открывая глаз. — Потому что я умер. Спидвагон хихикает сдавленно, и поднимает глаза на Джонатана. От ужаса у него подламываются колени. Перед ним стоит не Джонатан. По крайней мере не тот добродушный гигант, которого он знал. У Джонатана перед ним кожа покрыта ужасными струпьями ожогов. У него ввалившиеся глазницы с пожелтевшими от гноя белками. Но самое ужасное это шея. Гортань по окружности пересекает ужасного вида неровный разрез, извергающий неизвестную слизь с тошнотворным запахом. Роберт отшатывается назад и еле удерживаешься на дрожащих ногах. — Я жизни без тебя не представляю, ты мне нужен, мерзким шипящим голосом произносит существо, ты правда поверил в эту брехню? Да кому ты был нужен? Бесполезный кусок мусора, я с тобой лишь из соображений выгоды и жалости носился! Это не я, а ты должен был сдохнуть от рук Дио! Ты не смог защитить ни меня ни мою дочь! Исчезни уже наконец! Всем же легче станет, а тебе в первую очередь. — Я-я правда хотел спасти тебя! И Элизабет! — Хотел?! -ревет существо, будто становясь больше с каждым сказанным словом, -ты всегда делаешь только хуже! Раньше им нужна была твоя помощь, но ты опоздал и теперь приносишь лишь проблемы! Думаешь Джозеф вообще захочет тебя спасать? А Эрина? После всей той боли что ты им принёс? Очнись уже! Твоё место в помойной яме! То что ты выбрался оттуда лишь неприятная случайность! Сколько ещё ты будешь мучить их? А я? Ты любил меня? Ха-ха-ха! И на взаимность надеялся? Жалкий отброс, да ты вообще видел где-нибудь, чтобы дворянин с воришкой любили друг друга? Я всегда любил лишь Эрину! — Заткнись! Вопит отчаянно Роберт, зажимая уши руками. Но Джонатан хватает его за щеки холодными гниющими руками, не давая отвернуться или не слушать. Роберт вырывается что есть сил, бьет чудовище каблуками, но тот уже просто не способен чувствовать боль. Внезапно Джонатан притягивает его к себе, и в лицо ударяет головокружительная волна смрада. — «Ты ведь этого хотел, так? Так получай». А потом существо, выглядящее как Джонатан касается его своими мерзкими гниющими ртом. Целует. В губы. Спидвагон отчаянно хрипит и в попытках освободиться, хватает Джонатана за рубашку на спине, в желании оттолкнуть. Ткань с мерзким треском расходится, и пальцы как в желе проваливаются в холодную, склизкую плоть. Он хотел было испуганно отдернуть руки, но тело чудовища будто ожило, мертвой хваткой вцепившись в пальцы. Существо тем временем едко рычит и с утробным рычанием углубляет силой поцелуй. Хотя поцелуем, слиянием душ и тел, это тыканье в губы назвать сложно. Рот мгновенно заполняет привкусом гнили, а когда холодный, сухой язык твари касается его собственного, у Роберта скручивает в рвотном спазме желудок. А чудовище продолжает с мерзким рыком вылизывать его рот, кусая до крови губы. Затем отстраняется буквально на секунду, чтобы шепнуть ядовито: — «Ты ведь этого всегда хотел? Отвратительный отброс». Потом вновь продолжает терзать губы и нёба Спидвагона, который кажется попал в прострацию. Он всегда представлял поцелуй с Джонатаном не так. Это должно было быть не спонтанностью, а завершением тщательно спланированного свидания. Он должен был открыться Джонатану в своих нежных чувствах, а тот бы с улыбкой заправил ему выбившуюся прядь за ухо и придвинувшись ближе, доверительно шепнуть — «Я тоже люблю тебя, Роберт» А потом нежно, преисполненно и кране пылающих чувств поцеловать. И ах, это обязан был быть лучший поцелуй в жизни Спидвагона… А прямо сейчас мертвый Джонатан зло прокусывает ему нижнюю губу, жадно всасывая выступившую кровь. Спидвагон, попавший будто в транс, выныривает из омута фантазий, и с болезненным стоном, из последних сил толкает чудовище в грудь. Тот внезапно разжимает хватку и юноша, потеряв равновесие от толчка, отступается и летит с берега вниз, в воду. Река встречает его отрезвляющим холодом. Роберт только сейчас вспоминает, что не умеет плавать. Он отчаянно дёргает руками и ногами, в попытке всплыть и глотнуть воздуха, но воде будто нет конца и края. Спидвагон чувствует, как лёгкие сковывает обручам нехватки кислорода. Конечности сводит остаточными спазмами, и он не в силах больше барахтаться обреченно обмякает. Вода тут же заливает рот и нос, он делает рефлекторный вдох и глотает воля по неволе ещё больше. Горло и лёгкие горят изнутри. Удушье опутывает его, готовясь вот-вот сжать свои тиски. Он последний раз открывает глаза… И просыпается. Резко сев на кровати, Спидвагон с ужасом оглядывается по сторонам, дыша так тяжело, что лёгкие болят. Незнакомая комната, залитая тёплым светом. Роберт хрипло стонет, хватаясь рукой за стрельнувшие болью рёбра. — Уже проснулся? Слышится из недр комнаты. Роберт резко поворачивает голову по направлению к голосу. Настолько резко, что позвонки отчётливо хрустят. Ну конечно. Нацист сидит как ни в чем не бывало в кресле и все так же читает пресловутую книгу. — Ты кричал. Кошмары? — П-почему ты не разбудил меня? Надтреснутым голосом спрашивает Роберт. — Зачем? Пожимает плечами Рудольф. Ты должен был выспаться, иначе не сможешь нормально функционировать. — Да как ты… — закипая от ярости шепчет Роберт. -Я должен был проснуться раньше! Он свешивает ноги с кровати и рывком поднимается. Как никогда хочется врезать по холёной роже немца, и Спидвагон сейчас полон решимости это сделать. Он делает шаг навстречу креслу и тут ноги как назло слабеют и он оседает на пол. На глаза тут же наворачиваются слезы и Спидвагон сжимает кулаки в бессильной ярости. — Ты не понимаешь — шепчет он- Я…я Слова застревают в горле, перекрытые комом, царапающим гортань. Перед глазами как признак восстаёт образ Джонатана, и Роберт скручивается пополам от разлившейся внутри тошноты.  — Он сказал, что ненавидит меня — Кто? Подался вперёд Штрохайм, выражая крайний интерес. Роберт не отвечает. Рыдания душат его, пытаясь вырваться наружу. — Эй, ты в порядке? Взволнованно спрашивает Штрохайм, поднимаясь осторожно с кресла. — Отвали! — хрипит Спидвагон, судорожно обхватывая себя ладонями, — Как же вы достали! Делаете вид, что вам не плевать на меня! А потом плюётесь ядом! Он отползает назад, потому что немец вытянув ладони вперёд, острожно приближается к нему. — Успокойся. Как можно спокойнее произносит Штрохайм, шаг за шагом подходя ближе. Паническая атака. Он слышал о таком, но видит воочию по правде впервые. Сейчас главное успокоить бриташку, чтобы тот не наломал дров. Когда отступать уже некуда, Роберт упирается спиной в прикроватную тумбочку, и втянув голову закрывает локтями голову. В темноте собственных ладоней все чувства обострены стократно. Поэтому тихий шорох формы и стук каблуков слышатся очень чётко. Роберту не хочется открывать глаз. Не хочется ни говорить ни слушать. Хочется забиться в угол и долго плакать. Пока со слезами не выйдут обиды и разочарования. Он ведь сейчас услышит очередную порцию лжи о том, что он важен и полезен. Чертовой лжи. Он скоро в ней утонет. В вязкой и тягучей как смола. Он же должен был быть сильным. Держать всю боль в себе, не позволять другим насмехаться над его слабостью. Почему жизнь так несправедлива? Почему она сначала дарит призрачный шанс на счастье, частичку солнца, в кристальной оболочке, а потом разбивает его о твою голову, протыкая осколками сердце, разрезая артерии и разрывая трахею. Почему все люди в его жизни появляются для того, чтобы причинять ему в итоге боль? Почему он все ещё жив? Джонатан прав, его должны были разорвать зомби в городке Виднайт. Он должен был сгореть в особняке Джостаров. Его должен был убить Дио или зарезать какой-нибудь бандит в потасовке. Зачем ему этот ложный подарок в виде жизни? Заманчивый, сверкающий красками, а по итогу бьющий под дых, заставляя плеваться кровью. Он не заслужил этого шанса. Не заслужил его больше чем Джонатан или Джордж. Он не заслужил шанса на счастье больше, чем Элизабет или Джозеф. Не заслужил шанса на любовь больше чем Эрина. Потому что он этим шансом воспользоваться не может. Слишком слаб. И чтобы жить и чтобы умереть тоже. Он просто ходит по замкнутому кругу всю свою жизнь. Нацисту так же плевать. Для него Роберт Спидвагон лишь лабораторная крыса. Поэтому от чужого «Я рядом», выворачивает наизнанку. Да все всегда рядом! Все! А по итогу он почему-то одинок. И ведь он заслужил. Всё. До последней капли. Заслужил ненависть Эрины и раздражение Джозефа. И никого из них не в чем обвинить. Он сам виноват. Тут его будто молнией бьет. Нацист садится рядом, и неловко приобнимает Роберта за дрожащие плечи. Не объятья, а просто факт, что рядом кто-то есть. И Спидвагон просто не выдерживает. Даже если фальшивые, его так долго никто не обнимал. Он безвольно обвисает у Штрохайма на руках, пропитывая своими слезами его китель. Он просто слишком устал. Плевать кто, нужно просто чтобы рядом кто-то был. Чувство безопасности окутывает как одеяло. Потерянное, безвозвратное. Как когда-то давно, в приюте. Ему так же плохо, но теперь он хотя бы может в немом ужасе цепляться за форму немца, вжимаясь так, будто Штрохайм сейчас встанет и уйдёт. Он просто слишком соскучился по банальной нежности. Роберт давится всхлипом и суёт в рот собственные костяшки, чтобы ни одного лишнего звука. Испуганно льнет ближе, боясь что немец скажет что ему стало лучше и уйдёт. Но Штрохайм не уходит. Лишь похлопывает по светлой макушке и приваливается к тумбочке рядом с бриташкой. Поглаживает осторожно дрожащие, искусанные пальцы. Пальцы, которые сейчас возможно могут вцепиться ему в горло. И он знает об этом. Но ничего не говорит, и даже глаз не открывает. Роберт от этого глупого доверия, шмыгает носом и расплывается в улыбке. Его до сих пор трясёт, но теперь ужас, сковывающий каждую клеточку тела потихоньку отступает. Откровенно плевать, что скажут потом. Ему даже на стыд сил не хватает. И когда Роберт краем уха слышит, что Штрохайм хочет что-то сказать, он резко поднимает голову и на выдохе шепчет: — Молчи! Умоляю тебя, молчи! И Рудольф молчит. Сверлит глазами красные щеки, вспухшие губы и лихорадочно дрожащие пальцы бриташки. Чувствует тёпло чужого тела и конвульсивное дыхание, сбитое очередным всхлипом. Осознаёт всю остроту ситуации, в которой они сейчас оказались. Но услышав такую отчаянную просьбу, против воли обрывает рвущуюся наружу колкость. Сейчас просто не время. По-началу он признаться, может и хотел заставить наглого, упёртого бриташку плакать. И вот, сейчас он рыдает, унижается, льнет к чужой груди как девица. Но Штрохайму это почему-то абсолютно не нравится. Наоборот, чужие горькие слёзы оставляют какой-то неприятный осадок. И это не пренебрежение, не жалость, а скорее сочувствие. Даже сильные люди ломаются. И это отнюдь не их вина. — Ну же, тихо шепчет он, осторожно гладя Спидвагона по спутанным волосам. Роберт рвано охает, перехватывает чужую руку, и подумав с секунду отбрасывает её в сторону. — Мне не нужна твоя жалость! Сипло ругается Спидвагон. Он отталкивает немца, и пошатнувшись встаёт. Зло отряхивает колени. Рудольф невольно заглядывается в чужие глаза. На слипшиеся ресницы, покрасневших белки, и на плещущуюся в них странную смесь эмоций. Отступающий потихоньку страх, злобу и совсем чуточку смущения. Роберт трогательно закусывает губу, отряхивая зло подол больничной рубашки, будто пытаясь стряхнуть, оттереть чужие прикосновения. Рудольф усмехается и встаёт, так же отряхивает форму. — Как знаешь. В тумбочке комплект сменной одежды, переоденься и заправь постель, сейчас ты под сопровождением моего приближенного пойдёшь в лазарет для принятия лекарств, потом тебе позволено читать, через три часа ужин. *(нем. Да еб твою мать!) * Препарат, противопоказанный астматикам