Вечная жизнь не обещает вечного счастья

Когда казалось бесконечные листы и папки с отчетами закончились, Штрохайм откинулся на спинку кресла, потёр виски и зевнул, прикрывая рот ладонью. Часы показывали семь вечера, и за окнами ткался бархатный сумрак. Единственным источником освещения в комнате осталась настольная лампа, и Рудольф незамедлительно задался вопросом, как бриташка умудрялся читать в полумраке. Решив узнать у него лично, офицер кряхтя поднялся из-за стола, размял затёкшие плечи и направился к диванчику. Спидвагон мирно спал, привалившись плечом к обивке. Рудольф поджал губы и осторожно вытянул из чужих обмякших пальцев книгу. Причина, по которой он позволил бриташке остаться, была на самом деле в предписании врача. — Я вколол ему раствор успокоительного со снотворным, ему стоит поспать и восстановить силы, вот только я точно не могу сказать, когда оно подействует, поэтому настоятельно рекомендую держать его в пределе видимости. Штрохайм щёлкнул на всякий случай пальцами, проверяя крепость Робертового сна. Тот и не шелохнулся. Рудольф же постоял с минуту, воровато оглянулся и сел на противоположный конец дивана. При ближайшем рассмотрении Роберт тихо сопел, а его ресницы не прекращая дрожали, будто он вот вот проснётся. От неудобного положения головы, на щеке осталась покрасневшая отметина. Волосы закрывали часть лица, и Рудольф мысленно дал себе установку найти для Спидвагона нормальную резинку. А пока… Пока у него возникло непреодолимое желание заправить чужие пряди за ухо. Рудольф нахмурился и опять же мысленно отругал себя за такую вольность. Но буквально с каждой секундой оно крепло и вот, он уже не отдавая себе отчёта в своих действиях протянул руку и убрал с чужого лица пресловутую прядь. И он безмерно ругал себя за то, что не одел снятые для удобства работы с документами перчатки, потому что тепло и мягкость чужой кожи натурально обожгли пальцы.Рудольф задержал дыхание и буквально на секунду придвинулся ближе. Но этой секунды полностью хватило, чтобы он увидел на лице Роберта промелькнувшую на мгновение тень улыбки. Лёгкой, но в то же время неимоверно тёплой, заставившей Штрохайма закусить губы в порыве отчаяния. Отчаяния, захлестнувшего от неправильности мысли, что Спидвагона хочется сгрести в охапку и прижать к груди. Отчаянное желание, чтобы он сделал это сам, не на границе помутнения рассудка, а будучи абсолютно вменяемым и по собственной воле. Ведь Роберт Спидвагон пусть и стар, но все так же остаётся ребёнком, желающим казаться сильным и независимым, но желающий простой ласки как воздуха. А ведь Рудольф способен все это ему дать… Он ведь сейчас абсолютно беззащитен. Медикаментозный сон достаточно крепок, чтобы Роберт даже не почувствовал ничего. Но Рудольфа рвотным спазмом скручивает от мысли, что он хочет этому наивному придурку навредить. Он ведь сам к нему пришёл. Попросился остаться, хотя о снотворном и не знал. Просто хотел быть рядом. Эта мысль бьет обухом по голове и заставляет вновь в жесте слепой нежности провести пальцами по щеке. Линия от виска до скулы ломается и пальцы опускаются на приоткрытые слегка губы. Штрохайм сначала почти испуганно отдёргивает руку, но потом желание берет над ним верх и он еле ощутимо поглаживает подушечками пальцев обкусанную кожу губ. Мягкое дыхание опаляет, не позволяя окончательно забыться. В воспалённом мозгу пульсирует мысль, что Роберт до одури красив. Не смазлив или женственен, эта красота эфемерна и необъяснима. Как аксиома, она очевидна и бескомпромиссна мысль, что эта красота сводит с ума. Его сводит. И абсолютно не контролируя себя, Рудольф наклоняется и легонько прикасается своими губами к чужим. Это и поцелуем то назвать сложно, но в голове у Рудольфа в этот момент будто взрываются сотни и тысячи фейерверков. Ему сносит голову во всех известных смыслах, ибо он не чувствует, что объект на его шее способен обрабатывать информацию и генерировать мысли. Его губы отдувает чужое дыхание, и Рудольф отчаянно боясь упустить этот момент вседозволенности вновь припадает к чужому рту, как умирающий от жажды путник к фляге. Ощущения сливаются в одну пестреющую какофонию. В ушах лишь шум бешено колотящегося сердца. И кажется только сейчас он себе и мысли не позволяет о том, что делает что-то мерзкое или неправильное. Потом возможно. Пусть он хоть руки себе потом отрубит за такую наглость. Но сейчас есть только его желания и губы напротив. Рудольф будто и забывает, кому они принадлежат. И только открыв глаза он видит расслабленное, спокойное лицо Роберта. В глазах рябит и он прикрывает их ладонью. Вторая, будто живущая своей жизнью нежно гладит чужие щёки и волосы. Рудольфу до тошноты хорошо. Хочется засунуть кулак в рот и беззвучно биться в истерике, от противоречий внутри. Невыносимая эйфория от одного поцелуя, разливается по телу, поглощая каждую клеточку без исключения. Несравнимое ощущение, перекрывающее собой всё ощущаемое до этого, даже оргазм. Радость принятия. Вот как можно назвать это чувство. Осознание, что беготня от самого себя наконец закончилась. Просто осознай тот факт, что ты черт возьми влюбился. Пусть и не настолько сильно это чувство, пусть оно только начинает пускать свои корни, но понять это было главным шагом. И в тоже время с этим приходит осознание того, что будь Спидвагон в сознании, этого поцелуя никто бы не допустил. Жестокая до одури. Это даже не невзаимная любовь. Он по праву даже просто положительного отношения к себе не заслужил. Что он сделал, чтобы бриташка испытал к нему что-то помимо ненависти? Правильно, ничего. И ведь справедливо. Из раздумий его вырывает Роберт, потерявший опору и мягко ткнувшийся в плечо. Тело его обмякает, а голова так и остаётся лежать на Штрохайме. Тот замирает как вкопанный и несколько секунд даже не дышит, боясь вспугнуть Роберта. В реальность происходящего верится, но момент упускать нельзя и Штрохайм вновь подаётся вперёд, но так и замирает на месте, пригвожденный к дивану чужими открытыми глазами. Кажется в этот момент что-то внутри обрывается, и Рудольфу не хватает сил даже на то, чтобы отпрянуть или в крайнем случае дать Спидвагону в челюсть. Роберт смотрит снизу вверх, в традициях слащавых мордашек задрав зрачки почти к веку. Смотрит без шока или отвращения, скорее в его глазах сквозит непонимание. Он опирается на грудь Штрохайма и встаёт, слегка тряхнув головой, сгоняя по видимому тем самым остатки сна. Из-за этого заправленная за ухо прядь вновь выбивается. Рудольф остаётся таким же неподвижным. До него потихоньку доходит весь ужас ситуации. Роберт заспанно трёт рукой глаза и зевает, прикрывая рот ладонью и забавно передергивая плечами. Наконец он соизволяет поднять на Рудольфа глаза. — Я могу все объяснить! Вскрикивает тот, отодвигаясь поспешно назад — А что же мне должно быть непонятно, офицер? Вопрошает Роберт, с улыбкой укладывая подбородок на запястье. Штрохайм зло прикусывает губы, а Роберт тихо хихикает. А затем, без предупреждения подаётся вперёд и легонько тыкается губами в щёку чуть промазывая, из-за того, что Штрохайм отшатывается. — Да что ты творишь?! — Возвращаю твой поцелуй, — пожимает плечами Роберт, — Ненавижу оставаться с долгом. Он хватает Штрохайма за плечи и пользуясь неустойчивым положением валит того на спину. Рудольф охает и пытается встать, но под ладонью, положенной на собственную грудь замирает и медленно опускается обратно. Роберт встряхивает головой, отбрасывая назад волосы и улыбается хитро и чрезвычайно слащаво. Наклоняет голову и смотрит теперь уже сверху вниз. Горделиво и без тени смущения, будто занимается подобным с рождения. Свет от лампы перекрывается его фигурой, создавая вокруг Спидвагона ореол приглушённого света. Волосы беспорядочно рассыпаны по плечам, а губы растянуты в подобии ухмылки. Рудольф хочет было возмутиться, но Роберт прикладывает палец к чужим губам и тихо шипит. — Чш-ш-ш, ни слова офицер. Сказано это тихо и без намёка на приказ, но Рудольф не смеет ослушаться. Спидвагон тем временем ёрзает на чужих бёдрах, устраиваясь удобнее — Ха-ха-ха, видели бы вы сейчас своё лицо, — смеётся Роберт, — Оно определенно того стоило! Штрохайм хмурится и тоже хочет сказать, что Спидвагон так же не особо рожей не вышел, но не успевает этого сделать. Роберт резко наклоняется вперёд и упирается ладонями в диван по обе стороны от головы Штрохайма. Его волосы рассыпаются по офицерскому мундиру, а глаза приобретают какой то нездоровый блеск. Он вновь тихо смеётся и внезапно вновь целует немца. Выходит у него смазано, да и продолжения Рудольф не получает так как бриташка поспешно отстраняется, но в данный момент Штрохайм кажется теряет возможность более ощущать удовольствие, кроме как исходящее от одного конкретного человека. В произошедшее верится с большой натяжкой, но он хватается за эту мысль, как за возможность продолжения этого чертовски приятного идиотизма. Да и отомстить за такую распущенную наглость дело чести. — Ты точно не галлюцинация? Серьёзно, что даётся ему с большим трудом спрашивает Штрохайм — Да вроде бы да? — Неуверенно бормочет Роберт в доказательство ощупывая себя ладонями, — Видишь? Более чем реальный — Мне нужно самому удостовериться Уточнить, что же это значит у Роберта не удаётся. Опора внезапно пропадает и Он взвизгнув испуганно, ухает вниз. От падения его спасает железная хватка за шиворот, против желания вернувшая его на диванчик. Вот только теперь его положение малость отличается от изначального. И эта разница оказывается ужасно смущающей. Теперь он чужой рукой, с силой вжат в спинку. Кажется, увеличь Штрохайм давление, и рёбра точно треснут. Не на такое он расчитывал, когда решался дразнить немца — Отпусти — Звучит как приказ, а так как я выше по рангу имею полное право не подчиняться, спокойно произносит немец, слегка растягивая губы. Роберт поднимает на него глаза и тихо сглатывает. Если бы смерть умела улыбаться, она бы точно взяла обличие Штрохайма. — Не кажется ли тебе, что ты обнаглел? Целоваться лезешь, сидишь на мне, а разрешения на все эти экзекуции ты получил? — Да кто бы говорил! — Возмущенно восклицает Роберт, — ты вообще до меня домогался пока я спал! И явно разрешение не спрашивал! — Можно подумать ты бы разрешил, небрежно бросает на последок Штрохайм, — Вот я все думал, как заставить тебя ответить за попытку суицида. Кажется я придумал нечто о-о-очень интересное. Заодно и за наглость расплатишься. Ухмылка последовавшая за этими словами не несёт в себе ничего хорошего, заставляя Роберта испуганно поёжиться. Рудольф между тем ослабляет слегка галстук и задумчиво оглядывает бриташку сверху вниз. Пожалуй именно такое положение дел его устраивает больше всего. Да, лучше не придумаешь. Все мысли и желание он отодвигает назад, подождут, оставляя лишь одно — самое низменное и врождённое. Из нынешнего положения стоит извлечь максимальную выгоду, кто знает когда и да выпадет ли вообще такой шанс. Но всё же, как бриташка сейчас чертовски соблазнительно выглядит. Ему бы немного волосы растрепать, румянца подбавить, а то вон бледный как смерть. Хотя даже это можно использовать с свою выгоду. Но что-то он отвлёкся от главного. Штрохайм вновь жутко улыбается и укладывает вторую руку на живот Роберта. Тот ощутимо вздрагивает и тут же замирает как восковая фигура. Чужие пальцы приподнимают край рубашки и касаются оголившейся кожи. Спидвагон в ответ на это охает и зажимает рот ладонями. Направление выбрано правильное, справедливо рассуждает Рудольф и легонько продвигает руку вверх. Блядство да и только. Сейчас наверное даже хорошо, что на нем нет перчаток. Они бы не смогли в полной мере передать ощущения чужой кожи. Внезапно пальцы натыкаются на какой-то рубец. Роберт тоже замечает это и закусывает губы, кося глаза в пол. Штрохайм дёргает за ткань чужой рубашки и задирает её почти до груди, игнорируя возмущенно-смущенный вопль. Картина перед глазами ужасает. Весь живот и рёбра покрыты огромным количеством шрамов и рубцов. Они неровно разбросаны по коже, уродуя её аристократичную бледность. — Не смотри, — раздаётся тихо со стороны изголовья, — это отвратительно. Тишина повисает в комнате. —  Если ты не прекратишь мне приказывать, раздаётся глухо голос Рудольфа, я тебя изнасилую. Заруби на носу, я тут главный. — Чт… слова перекрыты чрезмерно громким вздохом. Штрохайм вновь прикасается к чужой коже. Это всё как-то неправильно. — Эй! — И опять возмущенный вопль переходит во что-то другое, Спидвагон этого даже объяснить не может, — Х-хватит! Это смущает! Но его слова опять нагло игнорируют. Немец сейчас занят немного другим, а точнее старательным анализом чужой кожи. Мягкая и бледная, она кажется никогда не видела солнца. Шрамы, контрастно шероховатые чувствуются как то по особенному. Он даже не целует кожу, а просто водит по ней губами, впитывая как губка все ощущения. А они поистине крышесносные. Да просто сам факт, что Спидвагон сейчас находится в таком положении, способен завести. Да, у девок на их базе кожа ничуть не хуже, и без шрамов. Да и прочие очевидные их достоинства значительно превосходят, но только самое наверное страшное и вместе с тем прекрасное то, что Роберту достаточно глаз, чтобы Рудольфу захотелось чего то нелицеприятного. Интересно, а сейчас, какие у бриташки глаза? Штрохайм вздергивает голову и… Роберт плачет. Слезы вытекают из его глаз и растворяются в рассыпанных по дивану волосах. — То что ты делаешь, черт, — это так унизительно тихо всхлипывает он, — Н-не останавливайся… Рудольф смаргивает и ухмыляется. — Ну как я могу отказать? И он вновь припадает к оголенной коже. Чертит линии, геометрические фигуры и какие то символы, а потом почти с наслаждением вдыхает запах и обводит пальцами все неровности. Роберт практически не издаёт звуков, только иногда сбиваясь на громкие, прерывистые вздохи. Со временем обделённых вниманием участков кожи просто напросто не остаётся. Пока. Рудольф подцепляет пальцами край жилетки и произносит с нажимом. — Снимай Роберт даже не пытается возмущаться, знает что бесполезно. Он привстает на локтях и дрожащими пальцами хватается за ткань. Мнёт неуверенно и медленно приподнимает. Сантиметр за сантиметром. — Черепаха! Рявкает Рудольф и схватив чёртову жилетку дёргает её вверх. Роберту остается только поспешно поднять руки, и остаться в одной рубашке. Он зябко ведёт плечами. Ткань тонкая, и торс вмиг осыпает гусиной кожей. Штрохайм между тем отбрасывается тряпку в сторону и давит с силой Спидвагону на грудь, возвращая в изначальное положение. Тот вновь лишь сдавленно охает. Немец подцепляет пальцами пуговицы, вынимая их из петелек. Когда рубашка оказывается расстегнута почти до груди, он наконец останавливается, закатывается полы и проводит пальцами вниз, от ткани до кромки брюк. Роберт ерзает и хихикает сдавленно — Щекотно — Терпи Рудольф обводит каждый новый шрам подушечками пальцев, а потом губами. Спидвагон извивается, пытаясь уйти от прикосновений. А когда немец проводит по коже языком, будто пробуя на вкус, Роберт не выдерживает и взбрыкивает ногами, чуть не заехав Штрохаму по спине — Да что ещё? Недовольно вопрошает он, приподняв голову. — Я щекотки боюсь! — Мои проблемы? Пожимает плечами Рудольф, собираясь вернуться к прерванному занятию — Я кричать буду! Уверенно произносит Спидвагон, хмуря брови — Да что же ты такой проблемный? — вздыхает немец, — Ладно, я уже знаю как решить эту проблему. Он убирает с груди Роберта руку и бесцеремонно зажимает ему ладонью рот, блокируя возмущённый вопль. Тот вертит головой, но скинуть чужую руку не так то просто, поэтому скоро силы заканчиваются и ему приходится сдаться. Штрохайм ухмыляется и вновь возвращается к исследованию чужой кожи. Теперь свободного и неизведанного пространства куда больше и Рудольф может ни в чем себе не отказывать. От редких прикосновений иногда появляются мурашки, что офицер находит вполне очаровательным. Каждому шраму он уделяет особое внимание, раз за разом гадая причину его появления. Кажется он хочет осторожными поцелуями будто спаять неровности на коже. Когда он мстительно и с гаденькой ухмылочкой вновь проходится языком по особо крупному рубцу, Роберт приглушённо визжит и извивается как уж на сковородке. — Ничего, — приговаривает Штрохайм, — потерпишь. Как никак это расплата за твоё распутство Спустя несколько минут, обернувшихся вечностью, офицер наконец отлипает от Робертового живота. На коже около рёбер, виднеется особо красный отпечаток зубов. Рудольф тогда обнаглел и начал кусаться, за что тут же получил каблуком по хребту. Соблазнительную идею с метками, укусами пришлось сразу же бросить. А жаль. Спидвагон дышит тяжело, раздувая ноздри. Открывать рот ему пока что не спешат, а от изучающе-примеряющегося взгляда по позвоночнику пробегает холодок. Рудольф жутко улыбается и тянется к оставшимся пуговицам. Спидвагон, проследив за чужой рукой, дергается и отчаянно мотает головой. Правда его ожидаемо игнорируют. Штрохайм расстёгивает чужую рубашку медленно, будто упиваясь своими действиями. Делать это одной рукой сложновато, но альтернатив он не видит. Когда последняя пуговица наконец расстегнута, Штрохайм отбрасывает полы в сторону, оставляя Роберта зябко вести плечами и не оставлять попыток сбросить с лица ладонь. Слушай, вот почему ты такой дрищ? Смешливый вопрос повисает в воздухе так по понятным причинам и не получив ответа. — Так, дилемма. Мне неудобно использовать одну руку, но если я не буду тебя затыкать, ты кричать не будешь? — Буду, — угадывает Рудольф в бессвязном мычании, — Так, так, так, задумчиво оглядывается он по сторонам в поисках чего нибудь полезного. И тут его взгляд падает на сиротливую висящую на спинке дивана жилетку. Он сворачивает её в тугой комок, развязывает и снимает собственный галстук. Осталось дело за малым… Он неожиданно тыкает пятерней Спидвагону в ребра, заставляя охнуть и открыть рот, затем почти мгновенно перехватывает открытую челюсть и засовывает туда ком из жилетки. Роберт не успевает и глазом моргнуть, как импровизированный кляп жёстко фиксируют галстуком, затянутым в узел на затылке. Запястья мгновенно перехватывают, не позволяя вынуть тряпку изо рта. — Будешь мешать и руки свяжу, зло шипит он. И только когда Роберт затихает, наконец отпускает запястья. Теперь пора заняться делом. Например пересчитать Роберту рёбра. Рудольфу всегда было интересно, одинаковое ли количество рёбер у всех людей. Что ж, теперь есть повод узнать. Он легонько продавливает косточки пальцами, благо они очень чётко ощущаются под кожей. Даже рёбра пересекают несколько шрамов, но к ним он вернётся позже. Спидвагон вертится, мотает головой и мычит сквозь кляп. Его пальцы судорожно сжимают подлокотник. Рудольф откровенно и бесстыдно наслаждаясь чужими мучениями, якобы случайно два раза сбивается и начинает пересчёт заново. Когда экзекуция наконец подходит у концу, а Штрохайм насчитывает 10 рёбер, Спидвагон выглядит настолько вымученным, будто пробежал стометровку в жару. Рудольф даже сжаливается и даёт ему небольшую передышку, успокаивающе поглаживая по вздымающейся лихорадочно груди. Когда дыхание бриташки чуть выравнивается, Штрохайм справедливо рассуждает, что можно продолжить. Он принимает более удобное положение, придавливая ноги Роберта к дивану и коленками фиксируя таз, чтобы лишний раз не дёргался. Он проводит ладонями по бокам, по изгибу талии. До девичьей ей конечно далеко, но так даже лучше. Обведя бока, офицер сводит обе ладони на животе. Там, где у нормальных мужчин должен быть пресс, у Роберта лишь несколько шрамов, да родинка около пупка. Даже волос на груди нет, ну право девчонка. Он надавливает ладонью на живот, чувствуя как под кожей перекатываются брюшные мышцы. Обводит рубцы на рёбрах, пересчитывает пальцами родинки, мнёт плоскую грудь и легонько постукивает по ключицам. Рудольф благородно решает обойтись без стандартных щипаний за соски, как бы соблазнительно это не звучало. Внезапно у него возникает до одури странное желание и он поддавшись ему наклоняет голову и укладывает её Роберту на грудь. Тот вздрагивает, но не возражает. Да и кто бы его послушал? Штрохайм закрывает глаза и слушает стук чужого сердца. Тихий и ритмичный, он звучит как музыка. Штрохайм вспоминает свои недавние мысли и сгребает Спидвагона в охапку, прижимая к себе. Податливый, какой то стеклянно хрупкий без нескольких слоёв одежды. Упрямо хмурится и упирает ладонью в грудь офицеру, пытаясь отстраниться. Греет мысль, что если бы хотел оттолкнуть, церемониться бы не стал. Эти сопротивления так, скорее для вида. Штрохайм закрывает глаза. Он творит какой то бред. Ну и ладно, куй железо пока горячо, поругать себя он ещё не раз сможет, а шанс полапать бриташку черт знает когда представится. Он поднимается и внезапно впивается зубами в нежную кожу на животе. Второй раз ему этого не прощают, и не успев перехватить чужую руку Рудольф получает по уху. — Ах ты! Шипит он, и схватив Роберта за плечо резко переворачивает на живот, скручивая руки в простецкий захват. Тот болезненно мычит и бьется об обивку дивана. Тут в сгибе руки что-то тихо хрустит и Рудольфу приходится ослабить хватку. Роберт кашляет и давится импровизированным кляпом. Рудольф шарит по форме, но ничего подходящего для замены веревки не находит. А хотя-я… Он давит Роберту на поясницу коленом и сдёргивает с предплечий рубашку, мгновенно перетягивая ей запястья, как жгутом. Ткань правда помнётся, ну ничего, он даст ему другую. Спидвагон тоже видимо понимает что к чему, поэтому затихает, упираясь лбом в диван. Рудольф же решает не тратить время понапрасну. Он проводит ногтем по выпирающему позвоночнику, от шеи до поясницы, оставляя на бледной коже краснеющую постепенно полосу. Его внимание привлекают две небольшие родинки под выпирающими лопатками. Рудольф касается их почти невесомо подушечками пальцев. Будто само небо пометило места, откуда должны были расти крылья. Штрохайм осторожно обводит их в причудливом узоре, надавливая с силой ногтями и прочерчивая её кривоватыми линиями. Роберт шипит и иногда дергается, из-за чего парочка росчерков выходят ломаными и какими то неаккуратными. Но даже эта досадная случайность не портит общей картины, которой Рудольф чуть отодвинувшись откровенно наслаждается. Подобие крыльев венчает выпирающие лопатки и бледную спину. В хаотичном порядке рассыпанные по плечам светлые волосы придают образу смиренно склонившего голову Спидвагону, нечто на уровне божественного. Не хватает только нимба над макушкой. Рудольф неожиданно мягко улыбается и почти нежно проводит ладонью по светлым волосам. На уровне шеи рука внезапно меняет траекторию и скользнув по коже, пальцы сначала развязывают узел галстука на затылке, а потом вцепляются железной хваткой в подбородок. Штрохайм подаётся вперёд, оказываясь на уровне Робертового лица. — Помнишь я говорил, что прощаю тебе тот инцидент? Я передумал, тебе придётся заслужить моё прощение, ты ведь поймёшь как? Ты же не глупый, точно догадаешься. Роберт поджимает губы, выплевывает кляп, и закрыв глаза, рвано выдыхает для придания себе уверенности. Он рывком наклоняется вперёд и звонко чмокает малость опешившего Рудольфа в щёку. Тот касается пальцами невидимого отпечатка и довольно хмыкает — Мне бы хватило и слов раскаяния, но мне определённо нравится ход твоих мыслей. Вынужден заметить, но целуешься ты ужасно. Но знаешь, сегодня определённо твой счастливый день. Ведь только здесь и сейчас я так уж и быть, в знак своего великодушия научу тебя искусству поцелуя. Вряд ли конечно ты, со своим амплуа вечного девственника сможешь применить эти навыки на ком нибудь, но я опять же по доброте душевной готов стать для тебя тренировочным манекеном. С этими словами он хватает Роберта за плечи и с силой разворачивает к себе лицом. Хоть и не свежачок, но выглядит бриташка более менее сносно. Для начала, с видом знатока произносит Штрохайм, зрительный контакт. Таким образом ты входишь в личное пространство партнёра. Смотри на меня! Роберт поднимает с затяжкой чуть затуманенный взгляд и пересекается глазами с немцем. — Теперь тактильный контакт первого уровня. С этими словами Штрохайм поднимает руки и укладывает на плечи Роберта, придвигается чуть ближе, оставляя по итогу между ними пару сантиметров свободного пространства. Руки у офицера тёплые и немного мозолистые, что отлично ощущается сквозь голую кожу. Кожу обсыпают мурашки, на что ему лишь усмехается. Роберт чувствует себя невероятно щуплым, почти прозрачным рядом со немцем. Он привык в любую погоду накосить как минимум два слоя одежды. Чтобы выглядеть визуально крупнее. Большинство его пиджаков были с наплечниками, иначе Роберт отказывался его одевать. Порой Спидвагон с грустью, в перемешку с досадой вспоминал себя в молодости. Пусть и не как мистер Джостар, но он все равно был обладателем внушительной мускулатуры. Да и зажатый в кулаке нож порой был аргументом гораздо более весомым нежели мышцы. А из-за паразита живущего внутри, он буквально на глазах терял вес и даже кажется немного убавил в росте. Все бы ничего, если бы повзрослевший Джозеф не был обладателем поистине Джостаровских параметров. — Не расстраивайся дядь, это все гены. С нагловато услужливой ухмылочкой говорил он. А Роберт не расстраивался. Он от досады локти себе грыз. И сейчас, стоя на коленях напротив Штрохайма, с его внушительными габаритами, Спивагон выглядел почти карикатурно щуплым. Особенно когда ладони офицера легли ему на плечи. Штрохайм кажется тоже это заметил, и с откровенно издевательской усмешкой протянул: — А дай-ка сюда ладошку Роберт не сразу догадавшись в чем подвох протянул без задней мысли руку. Рудольф приложил свою ладонь к чужой и комично скривил лицо, чтобы не рассмеяться в голос. Пальцы и ладонь у Роберта оказались одинаково тощие и маленькие. Буквально на полтора сантиметра больше женской. И может чуть жилистые. Разница в их ладонях была хоть и не огромной, но порядком заметной. Раньше Спидвагон особо не предавал этому значения. Ведь как правило акцент шёл на изъеденное ржавчиной лезвие, а не руку его держащую. Он хочет было отдернуть запястье, но немец с силой вклинивает свои пальцы меж чужих, сцепляя их. — Следующий шаг, тактильный контакт второго уровня, для экономии времени сочленённый с третьим. Без предупреждения, немец резко отводит руку назад, буквально впечатывая Роберта в свою грудь. От неожиданности Спидвагон как то неловко вскрикивает, но этот звук душится военной формой. Рудольф между тем чувственно, кончиками пальцев ведёт по позвоночнику, останавливаясь на пояснице. А потом совсем уж неожиданно опускает руку ниже и бесстыдно сжимает крестец. Роберт издаёт что-то среднее между возмущённым воплем и руганью. — А ну убери оттуда свои грязные руки! Голос предательски обламывается и это звучит скорее как жалобная просьба, нежели как приказ. — Слушай, я ожидал большего ну ничего, сойдёт. Тут главное распробовать — Прекрати говорить об этом как о вине! — Но твоя задница пьянит меня не меньше красного полусладкого — Отвратительный комплимент Этот диалог прерывается оглушающе громким шлепком, пришедшимся на бедро. — Ай! За что?! — За неуважение к искусству Рудольф даже не вслушивается в дальнейшие ругательства, по полной отдаваясь эстетическому анализу. Зад у Роберта как и он сам, тощий и угловатый. Но всё же хоть какие то мягкие места у него есть, хвала богам. Он с чувством сжимает пальцы и задумчиво обводит пальцами тазовую кость. Вот интересно, у кого зад меньше, у самой плоской девчонки на их базе или у бриташки. Ладно, сравнительный анализ подождёт. Роберт зло пыхтит в самое ухо, не оставляя попыток высвободить ладонь и не менее важную часть тела из чужих рук. Штрохайм наконец перестаёт терзать чужой крестец, и поднимает руки выше. — Главное в тактильном контакте физически слиться с партнёром в одно целое, между вами не должно быть острых углов, лишь чувства и эмоции. Он укладывает руки Роберта на свои плечи и предупреждает — Уберешь, опять за зад буду лапать Спидвагон кривится, будто съел целиком лимон, но рук не убирает, из двух зол выбирая меньшее Штрохайм одобрительно кивает головой и укладывает ладони на чужую талию. Спидвагон шумно выдыхает — Приятно? — Щекотно Пальцы Рудольфа скользят по коже с разной степенью интенсивности. Где то почти чиркают по белоснежному покрову, а где то замедляются настолько, что кажется будто офицер забыл о том, что сейчас делает. Роберт за почти на все касания отвечает или сбивающимся дыханием или сдавленным хихиканьем. Штрохайм же с каждой секундой все мрачнее. — Почему ты не возбуждаешься? С женщинами это всегда работает. — Во первых я не женщина, глухо произносит Роберт, а во вторых я не испытываю от подобного удовольствия — Импотент? — Что? Фу! Нет! Боже, как ты вообще подумал об этом?! Мерзость. — Тогда где стандартные ахи охи, стоны? — Ну вот таким я родился, а возможно ты просто не так уж и опытен, как этим кичишься. Вряд ли на мне твои приёмчики сработают — Звучит как вызов, усмехается Штрохайм, как раз наш урок подошёл к завершающей стадии. Итак, пункт третий, поцелуй. Он чуть отстраняется, таким образом их лица оказываются почти на одном уровне. Спидвагон непроизвольно сглатывает. Возможно уже поздно, и надо было думать раньше, но идея поцелуя с офицером кажется ему ужасно странной и противоестественной. Штрохайм бесстыдно оглядывает чужое лицо. От его самоуверенности и откровенного превосходства неприятно сосет под ложечкой. Роберт растерял почти весь свой изначальный пыл. Его желание смутить немца, поставить в неловкое положение в итоге сыграло для него злую шутку. Кто же мог знать, что тот так быстро приспособится к ситуации и перейдёт к активным действиям? Пусть щёки и горят румянцем, но глубоко внутри его все также гложет чувство, что он предаёт свою чистую и искреннюю любовь к Джонатану. Что то, чем он сейчас занимается поставит на его сердце клеймо позора. Но в тоже время… В тоже время со своей бессмысленно болезненной утратой он уже смирился. Раны со временем затягиваются, боль уходит. Будь Джонатан жив, он бы точно хотел, чтобы Роберт нёс вечное бремя одиночества, в память о нём. Может пора прекратить закапывать живьём своё счастье, под слоями горечи и пепла потери? Роберт ведь тоже человек, ему также хочется любви и ласки. Хоть какой нибудь. Пусть и приправленная щепоткой садизма, но в действиях офицера тут и там проскальзывала завуалированная старательно нежность. А Роберт слишком устал быть один. Ощущать свербящую под кожей необходимость прикосновений Неужто он не заслуживает душевного тепла меньше остальных? Когда-то давно, в Венеции он встретил брошенного мальчишку, со странным именем Чезаре или Цезарь. У него в глазах тоже разливалось масляными пятнами отчаяние и желание просто быть любимым. Милый, солнечный мальчишка… Чем он сам хуже? Может хотя бы на раз, боги позволят ему забыть тёмные глаза мистера Джостара, и окунуться в другие, наглые и головокружительно решительные. Что-то внутри щёлкает, какая то шестерёнка. И тут же сложный механизм в грудной клетке постепенно разгоняет свой ход, скрипя пружинами и подшипниками, которые не смазывали лет пятьдесят. Только один раз. Всего один. И он навсегда забудет о том, что между ними произошло. Пусть Джонатан на небесах закроет глаза или отвернётся. Не пойман — не вор. И в такт собственным мыслям в глазах проскальзывает крохотная искорка азарта и желания утереть немцу нос. — Ну же, ты хотел удивить меня, так давай, вперёд. Штрохайм удивленно присвистывает и тихонько опускает вниз по спине ладонь, ощупывая кончиками пальцев пространство ниже. — Руки. Убрал. — Ладно, ладно, — смеётся офицер, — я думал у тебя рассудок помутился. На чем мы остановились? Ах, да. Он поднимает руку и нежно, кончиками пальцев касается Робертовой скулы. Ведёт вниз, по линии шрама, затем неожиданно легонько щёлкает блондина по носу, тот забавно фыркает. Рисуя на щеках спирали, Штрохайм доходит до висков и запускает пятерню в Спидвагоновские патлы, волосы у бриташки это что то с чем то. Они кажется компенсируют отсутствие волос на прочих частях тела. Спутанные, но в тоже время мягкие как у девушки. У самого Рудольфа волосы жёсткие, ершистые. У Роберта напротив. Наверное если их расчесать, они будут вообще как шёлк. Надо будет проверить… Перебирая пальцами мягкие локоны, Рудольф доходит до корней, и натягивает пряди почти до боли. Роберт шипит и откидывает голову назад, чтобы убавить неприятное натяжение скальпа. Но следующее за этим ощущение заставляет его охнуть и дёрнуть против желания головой, причиняя себе лишь больше боли. А всё дело в том, что Штрохайму стала доступна такая территория как Робертова шея. Он справедливо решил, что у большинства людей это место является эрогенной зоной, и Спидвагон в их число скорее всего попадает. И вроде как не прогадал. Роберт закусывает губы и тихо скулит. Ощущение чужих губ на шее заставляет подавиться воздухом. Ужасно странное, неизведанное ранее. А человек так уж устроен, что всё неизвестное вызывает в нём страх. И Спидвагон не исключение. — Не трогай, взывает он к великодушию офицера. — С чего бы это? Хитро улыбается тот, обводя пальцами дрогнувший под кожей кадык. — Мне неприятно — Значит, я просто плохо стараюсь И немец без предупреждения закусывает зубами кожу на задней стороне шеи, немного ниже линии воротника. Внезапно Роберт издаёт придушенный болезненный стон и выгибается дугой да так, что спина хрустит. Дело даже не в действиях немца. Просто почувствовав неладное, под кожей приходит в движение хамон. Ища источник потенциальной угрозы он усиляет чувствительность кожных покровов до максимума. И Спидвагона будто током бьет. Не понять, больно или приятно. Рудольф, видимо решив что действует в правильном ключе. Припадает губами к загривку и щекочет кожу языком. Спидвагон бессильно скребёт короткими ногтями офицерскую спину, без возможности издать какой нибудь звук кроме сдавленного хрипа. Это просто невозможно вытерпеть. Кажется, что чертов немец своими прикосновениями пробуривает кожу и стимулирует напрямую нервные окончания. Ощущение удовольствия на грани боли. Спина от неудобного положения затекает, но сил на то, чтобы разогнуться попросту нет. А когда Штрохайм проводит языком линию до кадыка, рисуя по коже губами, тело Спидвагона пробивает судорогой. Он запрокидывает назад голову и хрипло, протяжно стонет. Этот звук продолжает звенеть у Штрохайма в ушах ещё несколько секунд. Он ошарашено смотрит на дышащего загнанно бриташку. Он и понятия не имел, что тот способен издавать подобные звуки. — А это ведь только начало, как то рано ты сдался, злорадно шепчет он и вновь припадает губами к открытой столь опрометчиво шее. Роберт снова издаёт беспомощный скулёж. Он бы и рад оттолкнуть Штрохайма, но тот перехватывает ловко чужие запястья и фиксирует на своих плечах. Спидвагон извивается, в попытке сбросить чужие губы или отстраниться. Он скрючивается в импровизированных объятиях, и вновь подаётся навстречу, стоит немцу чуть увеличить напор. А Рудольф кажется только рад стараться. Бегая пальцами по задней стороне шеи, он выверенными, точными прикосновениями доводит Роберта почти до истерики. Ощущения которые он испытывает не поддаются логическому объяснению. Вроде бы и приятно, а вроде бы и хочется поскорее прекратить. Только вот немец и не думает останавливаться. Каждый издаваемый Робертом звук, будь то скулёж, стенания или смех, он всё без остатка принимает в награду за свои старания. Тут в его голову приходит абсолютно уж шальная идея. Которую он берег на самый конец, и которую он тут же спешит исполнить. Он поудобнее перехватывает дрожащую тушку британца одной рукой, а другую опускает на уровень груди. — Приготовься Роберт чувствуя чужие пальцы в ужасе было шарахается назад, но его деликатно придерживая за талию возвращают обратно. А дальше… Дальше немец болезненно щипает пальцами немного затвердевший от прохлады сосок. А зубами впивается в ключицу. Роберт зажмуривается до звёздочек перед глазами, сжимает пальцы на плечах офицера настолько сильно насколько можно, так что даже слышно треск ткани, и издаёт зажёванный вовремя, вопль боли. Каждую клеточку его тела будто сводит спазмом. Он гортанно стонет, будто пытаясь вытравить из-под кожи тянущее ощущение. От этих звуков по коже пробегают стыдливые мурашки. Единственное что не даёт окон артельного сорваться в бездонный омут похоти это боль. Боль приносимая царапанием кожи или чрезмерным сжиманием пальцев. Кажется каждая такая махинация с его телом оставляет на коже пестреющий синяк или царапину, но в реальности немец чертовски выборочен с подбором мест для экзекуций. Гиперболизированные ощущения распространяются по телу как нейротоксин, сначала пробивая конечности судорогами, а затем сковывая их параличом. Если это люди называют возбуждением, то ему даром такого не нужно. Рудольф лизнув напоследок место укуса прижимает Спидвагона к себе, вдыхая полной грудью запах чужих волос. Приятно конечно, но как то слишком увлёкся с прелюдией, так и забыть цель их урока недолго. Роберта хватают за подбородок и задирают голову. Он приоткрывает слезящиеся глаза, похоже сейчас его опять будут целовать. Ну что-ж, всяко лучше этих болезненных прелюдий. Спидвагон смаргивает слезинки и решает от греха подальше закрыть глаза. Сейчас не осталось стыда или злобы на самого себя, под рёбрами скребёт скорее противная до одури мысль что он вновь подпускает человека слишком близко. И лишь для того, чтобы тот в итоге дал тебе в зубы и бросил гнить в помойной яме полной твоих страхов. И ведь немец так и поступит. С садистской усмешкой, как он это любит. А ты потом рви на себе волосы от горьких ожиданий ванильных мечт. Реальность всегда жестока. Кому то больше, кому то меньше, но в итоге не всегда справедливая кара настигнет каждого. А его загубит он сам, со своей дурацкой привычкой видеть в людях только хорошее. И прямо сейчас его хочет поцеловать очередной такой «хороший» человек. Штрохайм прикрывает глаза и подаётся вперёд, чуть облизнув сухие губы. Время для Роберта будто останавливается. И в этой тишине, где нет места ни единому звуку раздаётся вкрадчивый шёпот: — Мерзкий предатель. Ты не заслуживаешь ласки и любви. И в ту же секунду купол покрывается сотней трещин и разбивается, с ног до головы осыпая Роберта осколками. Он кажется со стороны видит, как медленно сужаются от ужаса его зрачки, а живот скручивает тошнотным спазмом. — Не надо! Бьясь в истерике кричит он. Это выходит так жалобно и отчаянно, что немец отпускает инстинктивно руки и отшатывается. Роберт неловко заваливается назад и падает на пол, крепко прикладываясь спиной. — Я не предавал его!.. Горько шепчет он, обхватывая руками голову. Чужой голос набатом звучит в ушах, звенит и будто давит изнутри на черепную коробку. Роберт, отчаянно отбрыкиваясь сам не пойми от кого проползает пару сантиметров на заду, а потом поднявшись судорожно прижимая к груди попавшуюся под руку жилетку прихрамывая убегает из комнаты. Где-то за стеной хлопает дверь, а затем наступает тишина. Штрохайм все так же сидит на диване не в силах пошевелиться и ошалело хлопает глазами. — И что это было?