***
Впервые, наверное, за несколько лет, Юнги проснулся самостоятельно, а не от звонка будильника, и это придавало ему чувство необъяснимой бодрости и хорошего настроения. Наверное, именно это люди имеют в виду, когда говорят, что утро доброе. Чонгук сегодня оставался в особняке и дал телохранителю отдохнуть, во всяком случае, в первой половине дня. После начальник охраны планировал засесть в мониторной с парой сандвичей и кофе, а вечером было бы неплохо вытащить Хосока на ринг, чтобы провести с ним парочку спаррингов. Да и в целом посетить зал и тир было бы не лишним, Юнги давно не упражнялся, а ему было необходимо держать себя в форме. Это все Чимин. В последнее время омега был рядом практически постоянно, в любую свободную минуту и он так умело соблазнял… Юнги просто не знал, как ему отказать, как променять прикосновения к этому прекрасному телу и нежные поцелуи на железо в зале и спарринг с Хосоком. Первое уж точно приятнее всего прочего. Но стоило перестать об этом думать. Подобные воспоминания сразу после пробуждения имеют определенные последствия, а Юнги совсем не хочется удовлетворять себя в душе. Грустная перспектива, да и он от этого отвык. Поднявшись с постели, мужчина потянулся, хрустнул шеей в обе стороны и принялся заправлять кровать. Альфа был слишком чистоплотен и не мог оставить постель не заправленной на весь день. Может быть, так дают о себе знать почти военные порядки, в которых его воспитывал отец? Если так подумать… в голове остался лишь его образ, лица он толком и не помнил, хотя и прожил с ним почти половину своей жизни. Странно. Сделав всего шаг в направлении ванной комнаты, Юнги остановился, услышав стук в дверь. Если это кто-то из охраны, ей-богу, он вышибет засранцам мозги. Они ведь знают, что сегодня утром его трогать категорически нельзя, вчера он настоятельно просил всем по смене это передать. Нельзя же быть настолько тупыми, правда? Решив, что это не стоит его внимания, Юнги прошел в душевую и стянул с себя спальные штаны. Он встал под прохладные струи воды и тихо выдохнул. Мужчина чувствовал себя выспавшимся, наверное, впервые за несколько лет, и это не могло не радовать. Конечно, это, наверное, не очень правильно радоваться тому, что Чонгука ранили, и он наконец засел дома, пусть и ненадолго, но сейчас Юнги как никогда был благодарен нападавшему за выпавшую ему возможность хотя бы немного отдохнуть. Мужчина вылил на руку шампунь, вспенивая его на волосах, а в следующее мгновение замер, искоса глянув в сторону двери в ванную комнату. Он словно чувствовал, что не один здесь. Его мысли подтвердились, когда дверь в ванную отворилась с легким стуком, и внутрь вошел хорошо знакомый ему силуэт. Значит, в дверь стучала вовсе не охрана, только вот… — Мне казалось, входная дверь была закрыта на замок, — негромко отозвался он. Створка душа открылась, и Чимин, тихо усмехнувшись, вошел в душевую кабину, успев скинуть с себя всю одежду. — Ты всерьез думаешь, что какая-то дверь в этом доме сможет меня остановить? — неловко засмеялся он, практически мгновенно прильнув к прохладному от воды телу и приобняв Юнги за плечи. Альфа только вздохнул, ничего не ответив, и приобнял стройную талию в ответ, делая воду чуть теплее. Было странно то, как Чимин обнял его, ткнувшись носом в его плечо, и замер. Словно что-то было не так. Раньше они не особо нежились в объятиях друг друга, если были вне постели. — Что-то не так? — тихо спросил Шуга, убирая влажные волосы со лба Мини и касаясь его подбородка, чтобы заглянуть в красивое лицо и заметить в глазах легкое беспокойство. Что-то действительно едва уловимо изменилось, но Юнги не мог понять, что именно. Или это его признание так подействовало на омегу. — Ничего. Все в порядке, — тихо отозвался омега и, не ожидая больше ни секунды, прильнул мягкими губами к губам Юнги, жмурясь, зарываясь пальцами в его волосы. Он целовал так отчаянно, так крепко и одновременно нежно, словно пытался забыться в руках альфы, что так же желанно отвечал на поцелуи любимого человека. Ощущение того, что Чимин ведет себя странно, вот так цепляясь за него, ни на мгновение не покидало Юнги. — Я чувствую, что что-то не так, — хрипло зашептал Юнги в поцелуй, увильнув от очередной попытки Чимина впиться в его губы поцелуем, и чуть нахмурился. — Вы можете сказать мне. Вы ведь знаете, это останется между нами. Что Вас тревожит? — тихо спросил он, заправляя несколько влажных прядей за ухо Мини. Чимин молчал. Он не отвечал, смотрел куда-то в район плеча Юнги. Судя по залегшей меж бровей складочке, омега усиленно думал о чем-то, размышлял, и Юнги не давил на него. Стоило дать ему время, чтобы он подобрал слова, тем более, судя по затянувшемуся молчанию, это давалось с трудом. — Хочу запомнить, каково это, чувствовать рядом кого-то, для кого я важен, — ответил, наконец, Чимин, подняв глаза, — Я пришел сказать, что… Что нам стоит прекратить. Мне стоило бы быть умнее, верно? Надо было закончить все это раньше, сразу, как мы вернулись сюда. Юнги вдруг ощутил, как сердце пропустило удар. Так вот, как это происходит? Вот, что чувствуешь, когда самый дорогой в мире человек говорит о том, что хочет уйти. Но правда ли хочет? Может быть, просто боится? Ожидая хоть какого-то ответа, Чимин тихо ненавидел себя. Страшно представить, что сейчас чувствует Юнги, но он просто не может. Не может позволить себе привязаться снова, потому что все, буквально каждый, кто становится дорогим его сердцу, оставляет его. Папа, Чонгук. Всего лишь два человека, казалось бы, но эти люди были для Чимина всем. И пусть они с Чонгуком никогда друг друга не любили, были просто друзьями и сейчас это не изменилось, но омеге, с тех пор, как появился Тэхен, просто не с кем поговорить. А что, если сейчас он позволит себе привязаться к Юнги, и он тоже исчезнет? Уйдет и оставит вместо себя пустоту, как тогда Чимин должен будет жить дальше? Ему было просто чертовски страшно, безумно. И то, что Юнги молчал и ничего не отвечал, заставляло бояться еще больше. — Не верю, что Вы этого хотите, — бросил Юнги. Он сжимал тонкую талию в руках, удерживая парня рядом с собой, потому что сейчас омега выглядел так, словно был готов сбежать в любой момент. — Откуда тебе знать, чего я хочу, а чего нет? Как вообще ты можешь говорить о том, что я чего-то не хочу, с уверенностью? — Чимин был напуган такой проницательностью и от этого злился. Злился, потому что Мин Юнги читал его как открытую книгу, словно он уже знает все мысли в чужой голове. Только вот Чимин уже принял решение, и пришел он не для того, чтобы это решение изменить, он пришел, чтобы заняться прощальным сексом, а после просто поставить мужчину перед фактом, и закончить на этом. Обсуждать все это он не хотел. — Вижу и чувствую, — вдруг серьезно произнес Юнги и внимательно заглянул в его лицо. — Я не хочу ничего об этом слышать. Просто… Если не хочешь, я пойду. Отпусти, — произнес Чимин и попытался вывернуться из рук альфы, уже собираясь выйти прочь. Юнги всем своим естеством чувствовал, что если сейчас он ничего не сделает, не остановит, позволит омеге выйти за эту дверь, то он больше никогда не сможет держать его в своих руках, касаться, болтать о какой-то ерунде, лежа в постели. Он потеряет все. Чимин был для него всем. Он никогда не испытывал того, что испытывает сейчас, никогда и никого не любил столь же сильно, как этого омегу все эти чертовы шесть лет. Каждое его движение, его голос, его образ при первой встрече — все это Юнги хранил в своем сердце и попросту не мог потерять. Иначе, для чего ему вообще пытаться выживать в этом мире? Есть ли смысл продолжать делать что-то? Ради чего? Ради заработка? Ради того, чтобы когда-нибудь прикрыть собой своего босса и отдать за него жизнь? Юнги не думал, что он делал, когда вдруг опустился на колени, крепко перехватив бедра Чимина ладонями и взглянув на растерянное лицо омеги, что замер на месте и прикусил губы, вскинув свои брови. Чтобы Юнги вот так вот становился перед кем-то на колени, чтобы смотрел так ясно и преданно — немыслимо. — Что ты… — Я влюбился. — перебил его альфа, не сводя своего взгляда с красивых глаз омеги. Чимин попытался сделать шаг назад, но все же остался стоять на месте, когда хватка на его бедрах усилилась, — Я влюбился шесть лет назад, и каждый чертов день я был счастлив даже просто смотреть на Вас, не имея никакой возможности прикоснуться. Вы были чужим, принадлежали другому мужчине, разве имел я право хотя бы просто заговорить, зная, что Вам это не нужно? Когда Вы попросили меня быть с Вами в ту ночь, после Вашего ранения, я просто не мог отказать. Сопротивлялся своим желаниям, как мог, но оказался слишком слаб для того, чтобы просто уйти. Это уже не влюбленность, не увлечение. Увлечения не цепляют на несколько лет, когда даже мысли о том, чтобы провести ночь или поцеловать кого-то другого вызывают отвращение. У меня было именно так. И сейчас так же. Если я отпущу Вас сейчас, то это будет самой большой ошибкой в моей жизни. Я готов дать Вам все, о чем бы Вы не попросили, чего бы мне это не стоило. Я мир готов бросить к этим ногам, только бы мне позволили просто остаться рядом и заботиться так, как было на протяжении этих нескольких недель. Я счастливей себя в жизни не чувствовал. — Прекрати. Пожалуйста… — Чимин пытался остановить его, отстранить, упираясь в плечи, выйти отсюда, потому что все это напоминало чертову сцену из любовной драмы. А в жизни не бывает как в кино. Жизнь жестока. Люди тоже жестокие. Иначе не бывает. Иначе никто из них не оказался бы здесь. — Вам страшно, но ведь мы одинаковые. Мне тоже страшно. Настолько, что… настолько страшно отпустить Вас, что я стою на коленях и умоляю Вас не оставлять меня. Дайте мне шанс, ведь все, что мне нужно — чтобы Вы были счастливы. Чимин молчал. Его руки безвольно опустились вдоль туловища, а сам он, закрыл глаза, отвернул голову в сторону, только бы не смотреть на него. — Счастлив… Может ли быть счастлив человек, который лишился девственности с лучшим другом рядом с трупом отца, которого сам же и застрелил? — Может, — голос Юнги звучал уверенно и твердо, вызывая у Чимина только горькую усмешку, — Если рядом будет тот, кто на болезненные воспоминания сможет наложить счастливые, человек может быть счастлив. Вы можете. Позвольте мне об этом позаботиться. Однажды Чон Чонгук сказал, что в постели люди искренние, если они не шлюхи, и я с ним согласен. Я видел, какой Вы. Вас тянет ко мне, иначе Вы не приходили бы. — Я приходил, потому что хотел трахаться, вот и все, — нахмурился Чимин. Его наблюдательность переходила всякие границы и мимолетная растерянность вновь закипала внутри злостью. — Люди не снимают вот так напряжение. Я тоже терял тех, кого любил. Отец воспитывал меня в строгости, лишив детства и никогда не проявлял ко мне отеческой ласки, папу я видел всегда где-то вдалеке, но даже не имел возможности говорить с ним, а единственный человек, в которого я позволил себе влюбиться еще в юношестве, умер на моих руках. Мне так же страшно, как и Вам, но я не могу Вас отпустить. Не только ради себя, ради Вас. Ради Вас я Вас не отпущу. Чимин закрыл лицо руками, едва сдерживая свои слезы и понимая: они действительно одинаковые. Две потерянные души, оба знают слишком много о темной стороне жизни, оба росли в жестокости родителей, обоим было сейчас до дрожи в коленях страшно. Так если они так сильно похожи, действительно ли то решение, что он принял, которое озвучил, придя сюда, было верным? Сдержать слезы не вышло, и Чимин медленно осел вниз к Юнги, прижимаясь к его плечу как маленький мальчик, находя в его объятиях утешение и приют. Находя в нем свою родственную душу, самую близкую и дорогую из всех людей, коих он встречал на своем пути. — Позвольте мне стать для Вас тем, кто никогда Вас не предаст, кто будет ценить и любить Вас только за то, что это Вы, — тихо шептал Юнги, крепко и нежно обнимая хрупкие плечи, на которых все это время был слишком тяжелый груз. Чимина от него было необходимо освободить, защитить, спрятать от всего мира, если это потребуется для его спокойствия и безопасности. — Что мне делать? — спросил омега осипшим голосом, цепляясь за Юнги так, словно он был для него единственным в мире спасением. Но с другой стороны, если не спасением, то чем тогда был для него этот человек? — Понимаю… неравенство наших положений тоже не прельщает Вам, но… — Меня это никогда не волновало, — перебил Чимин, — Мое положение — пустышка. Я просто друг главы клана, который спал с ним и тихо убирал неугодных. Я не по крови стал частью этой семьи, — Чимин осторожно отстранился и заглянул Юнги в глаза, а мужчина не мог оторвать от него взгляда. Красивый, даже когда плачет, как он и думал. И пусть умрет каждый, кто считает иначе. — Я тоже не знаю, что делать и как нужно вести себя в отношениях. Я не умею устраивать свиданий и сюрпризов, во мне совсем нет ничего романтичного, но если мы попробуем вместе, уверен, что-нибудь получится. Позвольте нам обоим попробовать. Вместе мы во всем разберемся. Чимин неуверенно кивнул и поцеловал Юнги. На этот раз не пытаясь соблазнить его, чтобы переспать в последний раз и уйти, а просто целуя, выражая свое согласие вот так. И пусть еще десять минут назад он был уверен в том, что разорвать эту связь — самое верное решение, сейчас оно казалось бредом. Юнги был прав. Им обоим нужно дать себе и друг другу шанс, чтобы стать счастливыми, и быть может тогда в их жизнях хоть что-нибудь будет нормально? Может быть тогда они смогут быть счастливы?***
Чонгук сидел в гостиной, неотрывно глядя на маленькие языки пламени, что облизывали подкинутые в камин дрова. В помещении царила полутьма, а в руке мужчины покоился стакан с виски. Кубики льда красиво переливались на свету пламени, приковывая к себе взгляд, когда тот подносил стакан к губам. Тэхен уехал еще утром и соизволил написать лишь тогда, когда на Сеул опустились сумерки. «Останусь на ночь в борделе, нужно помочь Тэмину разгрести кучу документов. И хочу побыть с ним, мы давно не виделись. Встанешь с постели куда-то, кроме туалета — я убью тебя с особой жестокостью, Гук-а. Люблю.» — примерно так гласило сообщение, пришедшее на телефон главы клана, который действительно провел весь день в кровати. Чонгуку казалось, что если он полежит там еще день, как и было положено, от его задницы и спины ничего не останется. Он в жизни не занимался документами в таких положениях и позах, в каких занимался ими сегодня, ползая по кровати туда-сюда в попытках найти более-менее удобную позицию. Наверное, это мучение и сподвигло альфу все же выбраться из комнаты и уйти вниз, чтобы немного расслабиться и подумать о том, что ему вообще делать дальше. Вроде бы, все складывалось отлично, и будь они нормальной семьей, то сейчас бы Чонгук танцевал вокруг Тэхена с бубном от счастья, исполняя любую его прихоть и нося на руках по всему особняку, но единственное, что он чувствовал сейчас — беспокойство. Легкое, не сильно навязчивое, но оно щекотало нервишки, стоило отвлечься от работы и подумать о произошедшем. — Скучаешь? — поинтересовался Хосок, плюхнувшись в кресло рядом с Чонгуком и забирая из его руки стакан с виски, без спроса отпивая пару крупных глотков. — Отдыхаю от твоего общества, — бросил Чонгук, чуть поморщившись и забрав стакан обратно. — От моего или от своего мужа? Что-то не видно его, он уже задрал тебя и ты отправил его обратно в бордель? — хохотнул Хоби, поиграв бровями. Чонгук только тяжело вздохнул. — Он уехал поработать и провести время с Тэмином. Ему нужно иногда отдыхать, особенно от твоих издевок. Думаю, я скоро дам ему пистолет и разрешу стрелять тебе по коленям за каждый тупой подкол. Он с удовольствием согласится, поверь. — Вот так, значит, ты меня любишь, братец? — Все на благо семьи. Довольный муж — залог счастливого брака. — ухмыльнулся Чонгук, а Хосок недовольно скривился. — Ну и хер с вами. Короче, касательно Мун Тэиля и Юна. Мне удалось кое-что выяснить. Ребенок взрослеет, теперь прятать его как прежде не выходит. — Хосок кровожадно улыбнулся и бросил на колени Чонгука конверт. — Омега, ему шесть лет. Обучается на дому, редко куда-то выходит. В последний раз его видели вместе с Тэилем в парке аттракционов недалеко от Сеула, с кучей охраны, но без Енсу. А вот с Юном там есть интересная фотография, можешь полистать. Он приезжал к Тэилю, чтобы провести время с ребенком. Пришлось потрясти Чхве Хосока, чтобы он дал мне фотографии для тебя. Здорово ты придумал с фармацевтическим заводом, кстати. Чхве теперь у нас на коротком поводке, — ухмыльнулся Хосок и подпер голову рукой, потянувшись за бутылкой и отпив прямо из нее под недовольный взгляд Чонгука. Он терпеть не мог, когда Хосок пил из общей тары, пуская туда свои слюни. Мерзость, да и только. Чонгук достал из конверта фотографии, разглядывая Тэиля. Он шел по тому самому парку аттракционов, держа ребенка за руку. Совсем еще маленький. Такой забавный, кажется, что-то болтает, глядя на своего папу и держа в другой руке огромную сладкую вату, что, казалось, была больше его самого. — Я вот, что думаю. Можно было бы переманить Тэиля на свою сторону. Енсу, конечно, отец его ребенка, но если пригрозить ему самим же ребенком, думаю, выбор очевиден. Тэиль ведь омега, вряд ли он вдруг подумает, что его несостоявшийся муж для него важнее сына. — Что ты имеешь в виду? — тут же поинтересовался Чонгук, изогнув бровь. — Я узнал расписание, по которому мелкого возят на какой-то кружок по танцам. У меня теперь есть птичка в доме Муна. Почему бы не перехватить ребенка и не пригрозить Тэилю… Хосок даже договорить не успел. Чонгук поднял на брата взгляд, что в один миг стал холодным, непроницаемым, и крепче сжал в руке конверт. — Заткнись, Хосок. Даже не думай. Хоть волос с головы ребенка упадет, и я обещаю тебе, ты соберешь свои шмотки и свалишь отсюда подальше. Головой подумай. Мы не будем трогать ребенка. Он не виноват в том, что его родители влезли в совсем недетские игры. А лучше я твою ногу на твоих же глазах скормлю Герде, она давно облизывается в твою сторону, — фыркнул Чонгук, — У нас правило. Мы не убиваем и не трогаем беззащитных. Хоби фыркнул и удобнее устроился в кресле, раскидывая ноги в стороны и скучающе подпирая голову. — Ну и пожалуйста. Нет так нет, придумай чего получше, пока мы еще можем думать. Енсу не пытался выйти с тобой на связь? — Чонгук отрицательно мотнул головой, — Странно. Я думал, он попытается с тобой поболтать. Все же у него не вышло тебя грохнуть, как по мне у вас после этого должно быть много тем для разговора. — Я хочу попытаться понять, какой будет его следующий шаг. Узнал еще что-нибудь? — В процессе. Завтра буду знать больше, птичка должна подготовить мне папку с каким-то очень крутым содержанием. Сказал, что после того, как я ее увижу, я захочу ему отлизать, так что я заинтригован. Чонгук усмехнулся и мотнул головой. Хосока ничего не исправит, даже могила. — У меня будет ребенок, — будничным тоном сообщил Чон-старший, взглянув на брата, разглядывающего огонь сквозь янтарную жидкость в бутылке. — Юмор у тебя всегда был отстойно-занудным, Чонгук, это не смешная шутка, — хмыкнул он, взглянув на брата, но застыл, по одному только выражению лица понимая, что он не шутит. — Бля, серьезно? Ты его обрюхатил, или это он тебя охомутал? — Хосок, блять, ты можешь хоть иногда быть серьезным? — устало вздохнул Чонгук и залпом выпил остатки виски в стакане. Поджав губы, младший вздохнул и почесал затылок. Пожалуй, раз Чонгук был серьезен, значит и ситуация была серьезная. — Не шутишь? — для пущей уверенности решил уточнить он и, достав сигареты из кармана, прикурил одну и протянул пачку с зажигалкой Чонгуку. — Какие уж шутки, — вздохнул мужчина, кивая на протянутые сигареты и закуривая тоже. — Ну, у нас омеги в семье редко рождаются, так что… надеюсь, мой племянник будет не таким занудным как ты и совсем не будет похож на твоего муженька. Хм, может, мне перестать его стебать на эти несколько месяцев? — задумался он, подняв глаза к потолку и мотнул головой, — Не, бред какой-то. — У меня нет светлых воспоминаний, связанных с отцом, — Чонгук хотел поговорить откровенно о том, что мог обсудить только с братом, разделившим с ним детство. — Но с другой стороны я понимаю, что это было необходимо. Но вспоминая об этом мне хочется, чтобы мой сын помнил меня не таким, чтобы он знал, что родители любят его. Хотя, блять, я вообще не хочу детей сейчас. Забрав бутылку у брата, Чонгук налил себе в стакан еще и поглубже затянулся. Ему наверняка не стоило курить и пить алкоголь из-за антибиотиков, которые сегодня Намджун вколол ему уже дважды за день, но учитывая обстоятельства… он нервничал. — Ну, если срок еще маленький, это можно легко решить, пока не стало поздно, — осторожно предложил Хосок, пожав плечами. — Нет. Это не выход. Пусть Тэхен сам говорил о том, что рассматривает такой вариант, потому что это невовремя и он не готов, его не рассматриваю я. Даже если я сам не готов тоже. — В таком случае я могу сказать уже сейчас, что ты будешь гораздо лучшим отцом, чем ублюдок Донсу. Ты — не он, Чонгук. Ты на него даже не похож. Знаешь, что меня всегда в тебе бесило? Что ты, блять, копия папы, даже глаза у тебя такие же огромные как у него. Правда очень бесит. Чонгук тихо хмыкнул и пригубил виски, разглядывая тлеющую сигарету в своих пальцах, вспоминая глаза папы, его теплую улыбку, которой он никогда не жалел для детей, и мягкие руки. А еще эти вечные шарфики, красиво повязанные то на шее, то на сумках. И единственное украшение, которое он носил — обручальное кольцо. Flashback Двадцать два года назад — Кидай сюда! — громко проговорил Чонгук, выставив руки вперед, готовый словить мяч, который кидал ему Хосок. Папа уже много раз говорил о том, что в доме нельзя играть в мяч, но разве правила не созданы для того, чтобы их нарушать? — Я попаду в вазу и папа меня накажет, — недовольно пробубнил Хосок, надув губы, а Чонгук тяжело вздохнул и скрестил руки на груди. — Ну и трус же ты! Вот я совсем не боюсь. Даже если накажет, это совсем не страшно. Папа просто запретит тебе есть сладости, разве это наказание? — фыркнул он, а Хосок топнул ногой, кинув мяч в сторону и нахохлившись. — А если отец? Если он накажет, а? — спросил он, ехидно ухмыльнувшись. Чонгук на секунду растерялся, оглядевшись, а после расправил плечи, словно так он будет казаться намного взрослее и круче, чем есть. — Ну и пускай. Я его не боюсь. — уверенно заявил он. И, чтобы Хосок уж точно убедился в его словах, уверенным шагом направился к выброшенному в сторону мячу, взяв тот в руки и указав Хосоку вглубь коридора. — Вот, иди туда. Я тебе его пну, а ты лови. Вон те две вазы будут воротами. Если разобью, то это ты плохой вратарь, ясно? — заявил он, а Хосок, что-то недовольно бурча, поплелся в нужную сторону. Они любили играть в мяч, особенно на втором этаже, недалеко от лестницы. Кабинет отца находился в другом крыле, поэтому они не мешали ему, а сейчас тот и вовсе был где-то в гостиной вместе с папой. — Готов? — громко поинтересовался Чонгук, когда Хосок встал между двух больших ваз и чуть наклонился, выставив руки вперед. Однако, ответить он не успел. Чонгук сильно пнул мяч в его сторону, и тот полетел прямо в Хосока. Младший растерялся и, пискнув, отбежал куда-то в сторону. Мяч с глухим стуком ударился в стену (буквально в метре от вазы), и отлетел к лестнице, запрыгав по ступенькам вниз и остановившись прямо у прикрытой двери в гостиную. — Айщ… Балда, — бросил Чонгук, поморщившись, и указал рукой в сторону одиноко лежащего у двери мяча, — Вот сам теперь за ним и иди. — Но почему? — недовольно воскликнул Хосок, встрепенувшись и подбежав ближе к брату, — Это ведь ты его туда запульнул! — А ты не словил! Кто не словил — тот и идет, — закивал Чонгук. Хосок тяжело вздохнул, насупившись, и зашаркал по полу ногами, спускаясь вниз. — Вот вырасту, и тогда заставлю тебя самого бегать за мячом. Всегда будешь сам его приносить, а я ни на миллиметрик не сдвинусь. Правда-правда! Так все и будет, — бурчал Хосок, спрыгивая с последней ступеньки лестницы и уверенным шагом направляясь к мячу. Он наклонился к игрушке, взяв ту в руки, и вдруг замер, услышав громкий голос отца. Кажется, тот злился? Опять кто-то из тех больших мрачных дядек сделал что-то не так? Хоби не считал себя любопытным, как говорил папа. Если только совсем чуть-чуть. И это самое чуть-чуть заставило его остановится и заглянуть в щель меж дверью и косяком, задерживая взгляд на отце и застывая. — Тупая блядь! Ты хоть понимаешь, что будет, если это раскроется! — рявкнул Донсу, потянув всхлипывающего омегу за волосы. Миель, стоя на коленях, дрожащими руками вцепился в руку Донсу, жмурясь и слизывая с разбитых губ кровь. — Не говори ему… Я прошу тебя, не говори. Он твой сын, ты растил его… — Мой сын?! — рявкнул Донсу, за волосы отшвыривая омегу от себя и брезгливо морщась, словно он только что коснулся дерьма голыми руками. — А когда ты раздвигал ноги перед этим ублюдком, ты думал о том, чей это будет сын? Ты, мерзкий сученыш, хоть представляешь, что натворил? Я убью его и это отродье. — Нет! — воскликнул омега, подползая на коленях к Донсу и хватаясь рукой за его штанину, — Прошу тебя, он всего лишь ребенок! Он ни в чем не виноват! Убей лучше меня, только не тронь его, умоляю, Донсу. Осталась же в тебе хоть капля человечности? — Позор, которым ты укрыл всю семью Чон, не смыть даже твоей шлюшьей кровью, Миель. — прошипел мужчина, пнув омегу в грудь, чтобы тот наконец отпустил его штанину. Омега громко заплакав, упал на пол, прижимая руки к груди. — Прошу тебя, он всего лишь ребенок, — продолжал всхлипывать он, — Убей лучше меня, слышишь? Убей меня, но не тронь его, он мой сын! Это мой мальчик, Донсу! Громкость его голоса нарастала, а Хосок, стоящий у двери, почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Он уже видел, как отец бил папу. Он делал это и раньше, но Хосок боялся. Боялся, что отец накажет его так же, как наказал Чонгука в тот раз, когда он выбежал и закрыл папу собой. Хоби стиснул зубы, борясь с самим собой, и крепче сжал руками мячик, даже не слыша голоса Чонгука, что звал его, но так и не получив ответа так же спустился вниз. — Хосок, ты чего там? — негромко спросил Гук, слыша, как всхлипывает его брат, а следом и громкие голоса, и папин плач. Глаза мальчика расширились, и он ускорил шаг, буквально сбегая вниз по лестнице и подбегая ближе к Хосоку и заглядывая внутрь. Стоило лишь понять, что происходит за дверью, Чонгук попытался за плечи отвести брата в сторону, но тот скинул его руки с плеч и закусил губу. Предчувствие чего-то плохого не давало уйти, а страх перед отцом не позволял вступиться за папу, который всегда горько плакал в присутствии своего мужа, но никогда не жалел для детей тепла и нежной улыбки. — Знаешь, что? О, я поступлю куда лучше. Знай, что он никогда не узнает правду, он будет носить мою фамилию и я сделаю все, чтобы он умер за своего брата. У Чонгука впереди много трудностей и проблем, много сражений, но тот, кто будет для него живым щитом, будет Чон Хосок. Просто хочу, чтобы ты это знал. Завершив свою речь, Донсу поднял руку и без промедления произвел выстрел, не поведя и бровью. Всхлипы прекратились, а с последней упавшей слезой оборвалась жизнь человека, единственным счастьем и отдушиной которого были его дети. Руки Хосока опустились от осознания. Он знал, что бывает, когда отец стреляет в кого-то. Эти люди падают и больше не встают. Чонгук говорил, что они умирают, но что это такое, маленький пятилетний Чон Хосок не знал. Мяч со звоном отскочил от пола и покатился в сторону и этот звук был слишком громким в тишине. Донсу нахмурился и за два шага подошел к двери, распахивая ее и натыкаясь взглядом на Чонгука и Хосока, глядящих на него перепуганными большими глазами, в которых при виде отца зарождалась самая настоящая паника. И Чонгук сообразил первым. Он схватил брата за руку и бросился в сторону, но отец железной хваткой перехватил тонкое детское запястье старшего. — Охрана, — громко позвал глава клана. — Отпусти его! Не трогай Чонгука! Что ты сделал с папой? Почему папа не встает?! Что ты сделал?! — завопил вдруг Хосок и бросился на мужчину с кулаками, но Донсу, не церемонясь, отшвырнул от себя ребенка в сторону подбегающих охранников. — Нет! Не трогай! — Чонгук попытался вырваться из хватки отца, защитить брата, но Донсу был слишком силен для шестилетнего ребенка. — Отведите его в комнату и заприте там. Он наказан, — холодно сообщил Донсу двум рослым альфам, и те без вопросов потащили Хосока за собой в комнату, не обращая на слезы и просьбы отпустить никакого внимания. Здесь вопрос вовсе не в человечности. — За что, отец?! — Чонгук снова попытался вывернуться из захвата, но лишь беспомощно дергал руками. — Смотри, — Донсу затащил сына в комнату и развернул его лицом к остывающему телу папы, смотрящего еще влажными глазами то ли прямо на Чонгука, то ли просто в пустоту. От его головы растеклась багровая лужица, волосы были испачканы и он, кажется, не дышал. Некогда белоснежный шелковый шарфик на его шее, испачкался в крови. — Что ты сделал?.. — спросил мальчик, из глаз которого хлынули слезы, и попытался отвернуться, но отец не позволил. — Он предал нас. Меня и тебя. Этот человек опозорил нашу семью и принял свое наказание. Предательство нельзя прощать, кто бы не предал, даже если ты будешь любить предателя больше жизни, его нельзя прощать. Не закрывай глаза, Чонгук, смотри и слушай. Хосок — не мой сын и не твой брат. Но он никогда об этом не узнает. Он будет твоим живым щитом и только так ты должен относиться к нему. Отныне Хосок — твой слуга, раб и защитник. Чонгук слушал его и не мог оторвать взгляда от тела человека, которого любил больше жизни. Перед глазами все расплывалось от слез, но картинка перед глазами плыла не от них. Чонгук задышал чаще, пытаясь схватить ртом воздух, а затем последовала темнота. Густая, холодная темнота, из которой его больше не смогут забрать родные любимые руки его папы. Никто теперь не спасет ни его, ни Хосока. Когда Чонгук открыл глаза, он уже был в своей комнате. По потолку бегали черные тени ветвей растущего под окном клена, а из распахнутой балконной двери дул совсем слабый летний ветерок. Мальчик присел, потерев глаза, и подумал было, что ему просто приснился страшный сон, потому соскочил с кровати и подошел к двери, чтобы выйти за пределы комнаты и найти папу. Однако, стоило дернуть за ручку и выйти наружу, взгляд наткнулся на идущих мимо слуг, один из которых держал в руках большой таз и негромко переговаривался со вторым. — Бедные дети. Лишиться папы в столь раннем возрасте, да еще и так. Господин Чон, должно быть, сошел с ума, если… — Тихо, — прервал второй и взглянул в сторону Чонгука, что мялся на пороге своей комнаты, а от услышанного его глаза вновь заслезились. Не сон. А может, он еще не проснулся? Может быть это просто сон во сне? Так ведь тоже бывает… — Юный господин, уже поздно. Вы должны быть в постели. Давайте я уложу Вас? — предложил омега, отдав таз в руки своего напарника и присел рядом с Чонгуком, что отшагнул назад и огляделся. — Где Хосок? Где мой брат? — всхлипнул он, и слуги переглянулись. — Он в своей комнате, господин. Наверняка уже спит. Ночь на дворе, Вам тоже пора бы… — Я хочу к своему брату, — тут же оборвал он и уверенным шагом направился в сторону комнаты Хосока, выдернув руку из захвата омеги, попытавшегося его остановить. — Вам нельзя туда, Ваш отец запретил выпускать Вас из комнаты до утра. — настаивал омега, шагая вслед за Чонгуком, который остановился у двери и попытался открыть ее, но она оказалась заперта. Он забарабанил в дверь, чтобы брат открыл ее, но затих, когда услышал тихий всхлип совсем рядом, прямо за отделяющей их друг от друга дверью. — Чонгук, мне страшно, — всхлипнули за дверью. Дыхание снова перехватило и Чонгук, не сдержавшись, забарабанил по двери руками, не слушая, что говорят ему слуги, призывая успокоиться и вернуться в постель, пытаясь оттащить ребенка в сторону. — Отпусти! — вдруг закричал Чонгук, отмахиваясь от чужих рук, — Он мой брат! Мой! Ему страшно, ты что, не слышишь? — Молодой господин, если Вы сейчас же не успокоитесь, нам придется позвать Вашего отца. Лишь услышав об отце, Чонгук на мгновение замер, тяжело дыша, а затем перевел взгляд на омег. — Зови. Пускай убьет вас всех за то, что вы не справились со мной. Пускай застрелит, как папу. Я буду кричать, пока он не придет и не выстрелит вам в голову. Всем вам! — прошипел он, и омега отошел на шаг назад. Чонгук оглядел этих двоих и показательно набрал в грудь побольше воздуха, однако, стоило лишь пискнуть первое «а», один из слуг закрыл ему рот ладонью. — Тише. Мы откроем. Откроем, ладно? Только ненадолго, давайте с Вами договоримся, юный господин? — тихо предложил омега. Чонгук закивал и, стоило лишь двери открыться, тут же ринулся в комнату, едва не столкнувшись лбом с Хосоком, который бросился в его объятия и тихонько заплакал. Вслед за младшим, слезы перестал сдерживать и Чонгук, прижимая брата к себе и не слыша, как дверь тихонько закрылась за ним. — Папа… Что он сделал с папой? Я звал его, а он не пришел. Он убил папу, да? Папа теперь не придет? Совсем-совсем? — всхлипнул Хосок, утирая глаза кулачками. Чонгук не смог ответить, кривясь от слез и пряча лицо на плече Хосока, жмуря глаза. — Я тебя ото всех защищу. И от отца тоже. Только не плачь, пожалуйста. — тихо проговорил Чонгук. Девять лет назад Дверь в дом тихо распахнулась. Чонгук поднял голову, отвлекаясь от компьютера. Донсу, сидящий в соседнем кресле и слушающий отчет сына о его третьей в жизни поставке наркотиков чуть приподнялся в кресле, обращая взгляд на вошедшего в гостиную Хосока. — Явился, — скривился Донсу, откинувшись обратно на спинку кресла и тихо хмыкнув. Хосок пьяно ухмыльнулся, опершись рукой о косяк двери, и зацокал языком. — Разве так приветствуют любимых сыновей, дорогой отец? Я спешил, каждую секунду думал о тебе, а меня тут, оказывается, не рады видеть. — с наигранным сожалением Хосок покачал головой и, быстро вернув лицу равнодушный вид, прошел дальше, плюхнувшись в кресло и сползая на нем пониже, широко расставив колени. — Где ты был? Тебя не было три дня, Хосок, — вздохнул Чонгук, отодвинув ноутбук в сторону и вопросительно изогнув бровь. — Хм… Мне самому интересно, где я был, — серьезно заговорил Чон-младший, хмуря лоб, будто бы усиленно пытался вспомнить, — То там, то сям… — Не неси мне здесь эту околесицу, — поморщился Донсу, — Твоя язвительность сейчас не к месту. Тебе уже восемнадцать лет, Хосок, нужно соображать, что творишь. Мне казалось, у тебя есть четкая задача, которую выполнил за тебя Чонгук. Ты до сих пор не оформил ни одной поставки. Бесполезное животное. — Отец, — одернул Чонгук, морщась. Донсу вскинул брови. — Что, Чонгук? Думаешь, я не прав? Ты носишься с ним, как будто этому идиоту все еще пять лет. Какую пользу он приносит клану? — А твоя старая задница, скидывающая на Чонгука все документы, приносит пользу клану? — поинтересовался в ответ Хосок. Донсу резко встал на ноги, задев коленом журнальный стол, и с ненавистью глянул на Чона-младшего, едва не скрипнув зубами. — Я воспитывал тебя, ублюдок, не для того, чтобы выслушивать эту херню. Еще хоть слово и поплатишься за это своей головой. Скажи спасибо, что терплю тебя в этом доме уже восемнадцать лет, и ты до сих пор жив и здоров. Чонгук шумно выдохнул, на мгновение прикрыв глаза, и мысленно досчитал до десяти, потирая переносицу. Каждый раз, как Хосок срывался с цепи одновременно с отцом, их особняк становился похожим скорее на поле боя, чем на нормальный дом. — Спасибо большое, отец! — притворно громко воскликнул Хосок и, продолжая сидеть на кресле, поклонился тому в ноги, — Спасибо, что не убил своего сына за восемнадцать лет его никчемной жизни, спасибо, что научил меня разделывать человечину в шестнадцать, и спасибо, что убил моего папу три дня и тринадцать лет назад! — громко сообщил он и в доме повисла тишина. Чонгук раскрыл глаза, глянув в сторону Хосока, и его словно холодной водой окатило. Точно. Годовщина смерти папы была три дня назад, когда Хосок уехал куда-то без объяснения причин и вернулся только сейчас. За делами клана и отцом, что постоянно стоял над душой и возил его с собой на сделки, Чонгук даже не вспомнил об этом. — Ты был у папы? — тут же спросил Гук, встав с кресла, чтобы пересесть к Хосоку поближе. — Был. Только не у него, а у могильной плиты, под которой лежат его останки. — сухо отозвался Хоби, не сводя взгляда с отца. — Долго еще будешь припоминать мне это? Как будто тебе что-то об этом известно. — усмехнулся Донсу, уверенный в том, что его «сын» не имеет ни малейшего понятия о причинах того убийства. О них знал только Чонгук, как они и условились тринадцать лет и три дня тому назад. — А что, такое забывается? Ты, вроде, не пироженку мою съел, чтобы забыть и простить, а лишил меня родителя. Единственного человека, который меня любил. — Хосок говорил с искренней обидой, но задерживаться здесь не хотелось и он встал с места, чтобы уйти в свою комнату. — Он много кого любил. Знаешь ли, это присуще шлюхам. — безразлично бросил Донсу, будто бы это был известный всем неоспоримый факт. Он сказал это так просто, словно не знал о последствиях своих слов. Безопаснее было помахать красной тряпкой перед мордой быка, чем назвать покойного Миеля шлюхой при его сыновьях. Донсу упивался тем, что даже после таких слов эти двое не навредят своему отцу, лишь жалел о том, что Чонгук, его единственная гордость, уподоблялся брату в такие моменты. Хосок остановился, развернувшись, и резко бросился в сторону Донсу, сорвавшись с места так быстро, что не перехвати его Чонгук, он бы обязательно вмазал по этой наглой роже ублюдка, что лишил его папу жизни. — Чтоб ты сдох, тварь! Ненавижу тебя, урод! — рявкнул Хосок, попытавшись вырваться из крепкой хватки Чонгука и наконец ударить отца, стереть с его губ эту наглую ухмылку. — Я убью тебя собственными руками мразь! Убью, слышишь?! — Довольно, блять! — рявкнул Чонгук, отшвырнув тяжело дышавшего Хосока в сторону и встав перед ним. Хосок несколько секунд смотрел на него, хватая ртом воздух, прежде чем развернуться и с топотом подняться вверх по лестнице. Послышался громкий хлопок двери в его комнату и в особняке повисла тишина. — Рад, что хотя бы ты сегодня в себе, Чонгук. — равнодушно сказал Донсу, глянув на широкую спину сына и снова присев в кресло, потянувшись за стаканом виски. Словно здесь совсем ничего не произошло. Чонгук развернулся, шагнув в сторону Донсу, и выбил бокал из его руки, нависнув над креслом отца и заглянув в его глаза. В них плескалось столько невысказанной злобы, что можно было бы испугаться, но Донсу спокойно выдержал этот взгляд. Ни один мускул не дрогнул на его лице. И ни отец, ни сын не придали значения звону разлетевшегося по полу стекла. — Что, я ошибся? Ты все же не в себе? — Ни Хосок, ни я — никто из нас никогда не простит тебе смерти папы. Знаешь, — Чонгук глянул в сторону разбитого бокала и, отстранившись от кресла, обошел отца с другой стороны, упершись руками в его спинку и склонившись ниже, понизив голос до шепота, — я могу стерпеть все, что угодно, но не тронь Хосока. Рано или поздно твое место займу я, кто знает, что взбредет мне в голову? Тронут тебя — найду виновного и отомщу, тронешь Хосока — я тебя уничтожу. И срать я хотел на последствия. Донсу негромко засмеялся и покачал головой. — Какие громкие слова, Чонгук. Подрасти еще немного, и тогда мы с тобой поговорим о том, как правильно выбирать для себя врага по силам. Чонгук отстранился и отошел к столу, закрыв ноутбук и взяв тот в руки. — Мне все под силу. Даже ты. В этом мире и на этой земле нет ничего, с чем бы я не справился. Если мне нужно будет убрать старое, чтобы дать жизнь чему-то новому, я без колебаний сделаю это. — Твоя жажда власти и вера в свою непобедимость погубит тебя, Чонгук, — хрипло усмехнулся Донсу, глянув на разбитый стакан у кресла. — Может быть. А может, наоборот. Кто знает, верно? — проговорил Чонгук, поднимаясь наверх. Донсу проследил взглядом за сыном и, взяв бутылку со стола, сделал пару крупных глотков. Он растил их так, как считал нужным, но точно где-то осекся. Эти двое вышли далеко за грань того образа, к которому он стремился. — Я вырастил ублюдков, — обратился мужчина сам к себе, предаваясь алкоголю. Чонгук закончит с работой на сегодня самостоятельно, а значит, он может отдохнуть и напиться. Настоящее время Чонгук замолчал. Они глядели на огонь, и он был единственным источником звуков сейчас. Оба так глубоко погрузились в свои воспоминания, что не смели прервать тишину. — Знаешь, что раздражало меня до сих пор и, наверное, будет раздражать всю мою жизнь? — вдруг спросил Хосок, не отрывая взгляда от оранжевых языков пламени, пляшущих в камине на почерневших останках деревьев. — Что? — Я могу найти информацию о ком и о чем угодно. Но информацию о родном отце я узнать не в силах. Столько лет пытался найти хоть что-нибудь, но ничего не нашел. Наверняка этот ублюдок Донсу постарался, чтобы о бедолаге ничего не было известно. Вряд ли он оставил бы его в живых… Чонгук поднял на брата вопросительный взгляд. — Ты знаешь? — Папа вел дневник. Это, наверное, не очень хорошо было с моей стороны, прочитать его, но… ты знаешь, почему они поженились? — спросил Хосок и горько усмехнулся, — Потому что его отец задолжал Донсу денег за покровительство и ему нечем было расплачиваться. И тогда он предложил своего сына в качестве откупа. Су Миель был красивым, и Донсу согласился. Папа писал, что он изнасиловал его еще до свадьбы, хотя тогда было принято, что омега должен оставаться девственным до первой брачной ночи. И после он брал его силой, а потом он забеременел тобой. А Донсу постоянно развлекался с шлюхами. Только папа был этому рад, потому что он мог сосредоточиться на своем и твоем здоровье. И он влюбился тогда в одного из партнеров Донсу. Его звали Сынмин, папа ни разу не назвал его по фамилии в своем дневнике. Они не могли видеться часто, но папа все же выбирался на свидания с ним. Они впервые переспали, когда тебе было уже несколько месяцев и вскоре папа узнал, что у него будет второй ребенок. И он испугался, потому что Донсу не прикасался к нему, значит, ему нужно было избавиться от меня, но он любил этого Сынмина и не мог убить ребенка от любимого человека. А потом одним прекрасным вечером ублюдок Донсу напился и снова изнасиловал его. Потрясающая жизнь, правда? Голос Хосока дрогнул, словно он вот-вот расплачется. Совсем как в детстве. — Помню, он писал, что это было ужасно больно, и он боялся, что случится выкидыш, но счастлив, что сможет родить меня и пусть я буду носить фамилию Чон, я буду жить. Он много писал о тебе. Он очень любил тебя, братец. Чонгук молчал. Он не знал историю папы так подробно, как Хосок и понятия не имел о его дневнике. — Поэтому не говори, что ты будешь таким же отцом, каким был Донсу. Как бы я не относился к твоему выбору супруга, Чонгук, ты гораздо лучший муж, чем был твой отец, а значит и отцом ты будешь хорошим. И я благодарен тебе за то, что ты всегда относился ко мне как к родному брату. — Потому что ты и есть мой родной брат, Хосок. У нас один папа, это важнее. Хосок усмехнулся и встал с кресла, тихо удаляясь из комнаты. Он и без того сказал сегодня слишком много. Да и у него есть важное дело, неотложное, даже если на Сеул уже опустилась ночь. Не предупредив никого, Чон-младший рассекал темноту, вжимая педаль газа в пол и затягиваясь самокруткой травки. Он ехал на кладбище к родителю, который его любил. К человеку, который нежно обнимал его и гладил по голове, тихонько напевая колыбельную на ночь. Хосок отчетливо помнил тихий нежный голос, теплые глаза, руки и улыбку сквозь слезы. Помнил, как папа плакал и улыбался, когда нашел их в лесу, и Чонгук подарил ему помятый и уже увядший букет. И жаль, что когда Чон Донсу был жив, у Чон Хосока не хватило смелости пристрелить гада. Как бы он не кичился, как бы не скалился, но Донсу был и остается по сей день единственным человеком, которого боится Хосок.