Держи меня за руку, я боюсь

      По коридору больницы взад-вперед ходил Накахара, очень раздражая носящихся по реанимационным санитарок с анализами. Он потерял всякое самообладание и на просьбы присесть и не мешать только зло огрызался. Все, что можно было выплакать, он уже выплакал, пока к дому ехала скорая. Эспер ждал, когда же из палаты выйдет врач, но каждая секунда ожидания растягивалась до невообразимых пределов и изматывала ноющую душу. Сейчас одаренный очень сожалел о том, что умеет что-то чувствовать. Впрочем, видеть врача эсперу было страшно. Нервы были натянуты до предела, и, кажется, то, что боялся услышать Чуя, наверняка призвало бы дарителей тёмной немилости.       Мафиози злился на себя. Он не довел до конца ни одну свою мысль: спокойно умереть Осаму он не позволил — сорвался; а когда ещё не было поздно, он позволял Дазаю умирать. Чуя потряс головой — да, поздно, но не совсем. Не совсем же? Дверь за его спиной вдруг распахнулась, и Накахара остановился, точно парализованный. Его сердце будто резко свалилось в пятки, мгновение назад колотясь в висках. Он почему-то не мог заставить себя сделать оборот, и, как ему показалось, прошел час, пока он отошёл и развернулся. Доктор уставился на него и не сказал ни слова. Накахара беззвучно открыл рот, порываясь задать вопрос, но его опередили.       — Вы знаете, что вам придется иметь дело с психиатром? Упавшее сердце вернулось в грудь. «Придется» — теплом отозвалось в груди и плавно разлилось по венам.       — Да, да… — пролепетал мафиози, уже празднуя первую победу; его глаза зарделись надеждой.       — Но ликовать рано. — оборвал доктор. — Пациент в критическом состоянии, что вполне ожидаемо при столь низком индексе массы.       — Но это ведь можно исправить?       — Исправлять нужно было в то время, пока не начались необратимые процессы. Конечно, врачи борются за каждую жизнь, но… — он заговорил тише. — Посудите сами — зачем мучить человека, у которого на счету десятки попыток самоубийства? Дазай Осаму попадал уже сюда несколько раз после тяжёлых отравлений и больших потерь крови, но до перевода в психиатрическую дело не доводили — за ним всегда приходили и ручались за него. Да, звучит странно, но мы шли на уступки и выписывали его без направления в диспансер. — он снова прибавил тон. — А теперь я вижу резко-отрицательную динамику. Мы возьмём анализы, наберём ему вес, при котором психотические препараты применять не столь опасно, а после — переведем в психоневрологический диспансер. Работать с головой — не наша задача.       — А можно как-то без госпитализации обойтись? — напрягся Накахара: даже ему казалось, что Осаму только хуже сделают в психушке.       — Как вы себе это представляете? — удивился доктор. — Вы же не сможете находиться с ним рядом месяц, полгода, год… У вас своя жизнь, возможно, дети, работа. Кстати, кто вы ему?       Накахара потупился. Кто он ему? Назваться другом не поворачивался язык — какой он ему друг, если поступил так подло? В чем подлость — он не знал сам, но душу скребло ощущение какого-то промаха.       — Двоюродный брат. — ляпнул он и покраснел.       — Странно, — протянул врач. — Дазай говорил, что у него никого нет.       — А разве второй круг родства сразу в голову приходит, когда человека только что с того света вытащили? — он помолчал немного и добавил. — Мы были в ссоре несколько лет. Вот он и повел себя как подросток. — Накахара чувствовал себя очень глупо: с какой стати он, помощник руководителя крупной организации, по слову которого любая больница взлетит на воздух, должен оправдываться перед докторишкой? Но он понимал, что от этого «докторишки» сейчас зависит слишком много. И он, с голосом, полным уважения, попросил. — Только верните его, пожалуйста, я все сделаю, любые деньги заплачу.       — Это нам не по силам.       — А кому же, кому? — сверкнул глазами Чуя и сжал кулаки. Уважение пропало моментально — эспер не любил тех, кто не может выполнить свою работу ответственно и качественно.       — Это его воля, его желание, ну, и чужая поддержка, разумеется.       — Я дам ему эту поддержку. — процедил мафиози. — Мне можно к нему?       Доктор хотел отказать, следуя инструкции и здравому смыслу — тревожить поступившего было опасно, но на приехавшего с Осаму человечка было жалко смотреть, и доктор, махнув рукой, указал головой на дверь.       — Халат накиньте только.       Чуя вошёл в палату. На койке возле окна лежал Осаму. Из-под синей простыни, которой он был укрыт, тянулись к монитору с десяток цветных проводков. Накахара на цыпочках подошёл к нему, боясь, что тот спит, и он потревожит его. Глаза его были закрыты. На мертвецки бледном лице не было видимых признаков жизни, только на виске билась, как пойманная в сачок рыбка, ярко-синяя венка. Но Дазай не спал. Он услышал шаги и узнал их; но среди тысяч знакомых шагов, он, наверное, предпочел бы услышать чьи угодно, кроме этих. Осаму знал, что он никому не нужен и к нему никто не придет, но он и не хотел встречи ни с кем. Для него отрадой было бы встретиться со смертью и пойти за ней, но она умела только дразнить.       — Я тебя ненавижу. — тихо сказал он, не открывая глаз, и отвернул голову, чтобы только не видеть и не чувствовать Чую.       — Хорошо. — согласился мафиози. — Ненавидь. Хоть это ты можешь. Осаму тихонько вздохнул. Лучше бы он не мог. Но сил на то, чтобы истерзать душу сполна, не хватало.       — Зачем?       — А чего ты хотел? Чтобы я не вызывал скорую, а просто ушел, позволяя тебе безумствовать? С чем бы ты меня оставил, Осаму?       — Ты эгоист, Чуя, самовлюблённый эгоист.       Мафиози сглотнул подступивший к горлу ком. Не этого он ожидал от Осаму, по крайней мере, хотел ожидать другое. Нет, не благодарности и любви; он хотел, чтобы бывший напарник хотя бы сделал попытку понять его, чтобы позволил пытаться спасти его. Но тот только укрепил стену, разделявшую их несколько лет.       — Ладно, давай не будем тратить силы впустую. — Накахара посмотрел на капельницу. — Что тебе сказали?       — А что мне могут сказать? — безучастно спросил Дазай, будто бы все происходящее его не касалось.       Чуя вздохнул: сказать действительно могли многое. И слова врача были только догадками — лишь анализы дадут полную картину.       — Ты бы мог хотя бы не приходить? — начал Осаму и наконец посмотрел на мафиози. — Видеть тебя тошно, бледный, как поганка, волосы как пакля, одежда смята. Ты даже шляпу свою проебал.       — А мне прям так нравится твой полудохлый вид.       — Так иди вон отсюда! — сначала тихо, а потом громче, собрав все силы, закричал Осаму. — Иди вон! Вон! Вон! Вон!       На крик прибежал медработник и вывел оторопевшего Чую из палаты. Вытаращив глаза, одаренный смотрел на закрытую белую дверь, но даже через нее доносились надрывистые крики Осаму. Вскоре пришла медсестра, и Дазай затих.       Ворот рубашки был уже грязным от вспотевших пальцев, что неустанно теребили его, но эсперу было плевать на неопрятность. Душа расходилась по швам. Он уже успел намучиться с напарником, пока тот осознанно гробил себя в его квартире, сил больше не осталось, но Чуя понимал: это только начало пути, и дальше будет ещё сложнее. От этих мыслей бросало в жар, хотелось сдаться, опустить руки, но ведь Чую спасли однажды? Так почему он не может отплатить тем же. Одаренный обессиленно сел на лавку и закрыл лицо руками. Его потряхивало, хотелось заплакать, чувствуя дурацкую обречённость, но он не мог себе позволить. Слезы были слишком большой роскошью для исполнителя портовой мафии.       Да и для чего ему плакать? Он сам избрал для себя такой путь. И он сможет его пройти.       В отличие от Осаму, Чуя никогда не говорил себе, что не сможет. Он понимал, что все может пойти иначе, чем ожидалось, но даже в такие моменты он убеждал себя в собственной силе. Это придавало дух, это помогало не сломаться, это подбадривало и укрепляло.       — Вам нездоровится? — наклонилась к нему санитарка. — Позвать врача?       — Нет. — Чуя открыл лицо. — Не надо. Лучше скажите, что с Дазаем Осаму?       — Он сейчас спит. — улыбнулась медсестра. — Ему нельзя волноваться.       — Какой прогноз? — на свой страх спросил Накахара.       — Ну… — девушка вздохнула, и улыбка сползла с губ. — Главное, чтобы он сам захотел восстановиться.       Эспер запрокинул голову. Ему показалось, что огласили приговор.       И приговор огласили не Осаму, а ему, глупому, привязанному к подлецу, человечку, не укрепившемуся как личности. Чуе, который буквально жил Дазаем, который верил только ему и только в него. Заботливая медсестра предложила Накахаре уйти домой — все равно сегодня его больше не пустят в палату, но Чуя отказался. Кровь стыла в жилах от одной мысли, что он может отдалиться от Дазая, он ведь обещал быть рядом. До самого вечера просидел он на скамейке, забыв и о работе, и о еде, и обо сне — беспокойство вытеснило все. О Дазае ничего не было известно. Он спал мертвым сном. Чуя ушел, когда больничный свет стал мешать дышать.       Осаму очнулся от сна лишь рано утром. Его сковывала боль, будто ломающая изнутри все кости, заставляющая их трещать и скрежетать. Плечо, в которое ставили успокоительное, нестерпимо ныло. Не отошедшее сознание было туманно. По телу лилось что-то холодное и неприятное. Он с трудом продрал опухшие от долгого сна глаза и увидел причину внутреннего холодка — капельница, мутная смесь из которой по трубочке шла к катетеру в вене. Дазай сощурился, но сфокусироваться на пакете, из которого поступала смесь, не мог, текст плыл перед глазами, а крупные буквы скакали взад-вперед. «Наверное, глюкоза. — подумал он, поднимая глаза к потолку. — Узнать бы, сколькипроцентный раствор. — Он не помнил, как сюда попал, не знал, из-за чего; знакомые стены палаты подсказывали, что это та больница, в которую он попадал после почти удачных попыток суицида. — Неужели я опять пытался вскрыться?» Он потрогал себя, с отвращением касаясь набухших вен, и не нашел глубоких ран. Но тело болело так, будто его долго швыряли по земле. Размытым зрением он заметил синяки на руках, но объяснить причину их появления не мог — в голову приходила мысль только о том, что его избили. Но через пару минут это показалось ему неправдоподобным. Он уселся на кровати и почувствовал головокружение, и будто бы вернулся.       он ведь должен был чувствовать это.       «Мне опять помешали, черт. — понял одаренный, машинально трогая свободной от катетера рукой тело и наблюдая за тем, как медленно исчезают светлые вмятины от пальцев — отсутствие бинтов напрягало меньше этого. — Сколько я тут нахожусь, что так увеличился?». До него вдруг дошло, что мутная жидкость в пакете — никакая не глюкоза, а что-то вроде той питательной смеси, которую Чуя выдавал за йогурт, только теперь она поступала прямиком в кровь, минуя пищеварительный тракт. Осаму попытался отодрать пластыри, крепящие катетер, и его очень смутило то, что действие далось достаточно легко.       — Меня начали восстанавливать. — цыкнул он. — Прервали мою очередную попытку. Какая жалость.       Подумав, что скоро придет время обхода пациентов, он поспешно снял катетер. Руку пронзила тянущая боль, будто из него вытянули вену. Но при нем не было никаких вещей, а позволить себе показаться перед людьми без защиты в виде бинтов и многослойной одежды было. Он замешкался, и это время было проиграно: вошла санитарка.       — Доброе утро, Дазай. — наклонила она голову в знак уважения. — Как ваше самочувствие?       — Распрекрасно. — соврал пациент.       — Хорошо. Ваш врач просил спуститься на этаж кардиологии. Вам необходим комплексный анализ…       — Я здоров. — оборвал Осаму. — Я абсолютно здоров, мне не от чего лечиться и нечего проверять.       — Вам же не сложно? — улыбнулась девушка. — Проверить всегда есть что. Если все в порядке, мы поможем восстановить вам здоровый вес и… — она сказала это по неопытности. На ее практике не было ещё человека, избравшего столь странный способ самоубийства. Медсестра не хотела вызывать негодование пациента, а потому была очень удивлена тем, что Дазай вмиг изменился в лице.       — Мой вес здоровый. — грубо рявкнул он, играя желваками на желтоватом лице. — Он даже чересчур здоровый. — придавая последнему слову отрицательную окраску, отчеканил он. — Мне не нужна ваша никчемная помощь. Отдайте мне вещи.       Медсестра опешила. Приказной тон пациента звучал устрашающе, но она понимала, что в своем нынешнем состоянии он не представляет угрозы. И все равно было неприятно и обидно.       — Вещи заберёте у своего врача. — сухо ответила она, передав ему листок с направлением. — Ко Мацудайра ждет вас здесь. — девушка была счастлива, что капельницу ей убирать не придется.       Осаму сел на койку. Прилив сил прошел, и снова накатила слабость. Бесспорно, эта милая медсестра была права — ему нужно обследоваться, но он ещё не готов. Он ещё не болеет так сильно, чтобы заслуживать помощи. Он и не заболеет так никогда, он ведь сильный. Только едва ли сила заключалась в способности ограничивать себя узким кругом продуктов.       Развернув листок, он вздохнул ещё раз. Он вспомнил, что произошло вчера и как Чуя плакал, пока он то приходил в себя, то вновь проваливался в беспамятство, ожидая приезда скорой. Он вспомнил и то, как прогнал напарника из палаты, наговорив колкой ерудны. Дазай ведь не думал так, но что-то побудило его отогнать от себя всех. И он решился идти в отделение кардиологии, почти уверенный в хорошем результате. Ему было плевать на показатели, он делал это только ради Чуи, который вряд ли одобрит скорый выход из больницы с плохими анализами. «Ну, — рассудил он. — Чем быстрее все пройду, тем быстрее выйду отсюда.»       Ему было неприятно идти по коридору без бинтов. Казалось, посторонние взгляды сжирали его — Осаму и до того, как заболел анорексией, не любил, когда на него смотрят, теперь, будучи уверенным в своем несовершенстве, он и вовсе не переносил чьих-то глаз на себе. К тому же, свежие глубокие раны, из которых он пытался выдавить жир, ещё не заросли и неприятно ощущались при ходьбе. Единственное, что утешало немного — бесформенная больничная одежда, закрытая со всех сторон, которая была сшита для среднестатистического японца; она скрывала все недочеты, только вот резинка не держала штаны — легкую ткань пришлось расковырять и сделать резинку потуже.       Доктора Мацудайра не было в кабинетах исследований, в одном из них Осаму перехватил кардиолог и грубо подметил, что тот опоздал, но, сделав ЭКГ, задав несколько вопросов и получив несвязный ответ, он, ворча, выпроводил пациента. Дазай не знал, куда идти, а свой этаж он не запомнил — почему-то вылетело из головы. Он растерянно стоял в узком коридоре и не знал, куда деться. Ноги вдруг стали тяжёлыми и ватными, в голову ударил колокол, и он плюхнулся спиной на прохладную стену. Позвоночник заныл от удара и Осаму тысячу раз проклял эту боль, пока к нему не подошел Мацудайра.       — Добрый день, Дазай. Сказал бы, что рад вас видеть, но лучше бы мы встретились в другом месте. — со свойственной добродушностью сказал он. — Как выше самочувствие?       — Нормально. — выдавил Осаму: второй одинаковый вопрос уже бесил его — все равно он соврет, так какой смысл спрашивать по несколько раз?       — Я ждал вас в приемной.       — Ваша медсестра сказала, что вы здесь. — Осаму огляделся. — Где здесь туалеты? — спросил он, будто этот вопрос интересовал его больше всего.       — В конце коридоров на каждом этаже. — ответил Ко. — Я хотел с вами обсудить план лечения. Учтите, если вы пойдете нам навстречу, то и мы учтем ваши желания.       — Единственное мое желание — это сдохнуть. — не подумал детектив. — А вообще — выйти отсюда поскорей.       — Да, понимаю. Проходите. — показал рукой Мацудайра. — Сядьте, Дазай. — он подождал, пока пациент усядется, и начал. — Видите ли, ваш товарищ мне рассказал о вашем образе жизни в последние три месяца. Меня особенно волновал крайний, когда вам приходилось вызывать рвоту. Накахара утверждал, что вы не переедали, просто переклинивало, и любая лишняя в вашем понимании крошка провоцировала избавление от пищи. Это так?       — Ну…да? — неуверенно прошептал Дазай, качая ногой. — И?       — Вы с этой проблемой, я так понял, не обращались никуда. Так бы вам подтвердили очистительную анорексию. — Ко сложил руки на груди. — Это психическое заболевание, вы наберёте минимальный нормальный вес и отправитесь в психоневрологический диспансер.       — Какая глупость. — фыркнул Осаму, хрустя пальцами. — Это было пару раз и я…       — Несколько раз до имт в 13,5 не доведут. Это повторялось систематически, не отнекивайтесь. Поэтому на консилиуме было решено вводить вам полное парентеральное питание, чтобы шла стабильная прибавка в весе. — он заметил в глазах пациента недовольство. — Видите, я не вру вам, а говорю так, как есть. Мы знакомы давно, и я знаю, что вы вынюхаете все, что захотите. Это не моя прихоть, это забота о вашем здоровье. Да что о здоровье — о жизни. Вы в критическом состоянии. Анализы крови, мы взяли их вчера, — спешно пояснил доктор. — Оказались из рук вон плохими. Скоро будет готова электрокардиограмма, мы посмотрим изменения в ритме. Нужно проверить пищеварительную систему, гормональный фон… Кстати, как у вас на личном?       — А какое отношение это имеет к лечению?       — Либидо должно было понизиться при недостатке нутриентов. — доктор заметил надменное выражение лица Осаму и добавил. — Чтобы было, ради кого восстанавливаться. Вам же, как я понял за несколько лет, наплевать на свою жизнь. — Мацудайра запнулся, словно вспоминая, что он хотел сказать. — Так вот, почему парентеральный тип питания — введение нутриентов в кровь не позволит вам вырвать. Думаю, вам ясно.       — И чего вы ждёте от меня?       — Давайте будем честны. — Ко сел напротив. — В нашей больнице вам придется набрать до имт 14,5, а дальше… — он замялся — говорить было неприятно. — А дальше вам нужно будет лечь в психиатрическую клинику.       — Да я в порядке! — возразил Осаму по привычке — про психушку ему говорили не первый раз.       — Не ляжете добровольно, положат принудительно. Только вы долго тогда будете там. Я не пугаю, я предупреждаю. Любая ваша выходка пойдет в карту. Вы ведь взрослый человек, работаете в серьезной организации, но будто не понимаете, во что залезли.       Мацудайра говорил что-то ещё, и Дазая снова начинало это все раздражать, поэтому он не слушал. Он не любил, когда его поступки считали безответственными: только те задачи, в которые он вкладывался полностью, считались в его окружении откровенной глупостью. Дазай был виноват — он сам позиционировал себя как недотепу. Воистину глупые поступки он никогда не показывал миру, и никто бы ни в жизнь не догадался о том, что он вытворяет.       — Хорошо. — вдруг согласился Осаму, пропустив мимо ушей большую часть слов Ко, но предположив, что они все затрагивали тему его лечения. — Я все это сделаю, но у меня есть условие. Даже не условие, а мое законное право. Не пропускайте ко мне Накахару Чую. И вообще никого, ни Фукузаву-сана, ни Куникиду. Не передавайте информацию о моем местонахождении никому, кто бы ни просил. Я имею право на конфиденциальность.       Ко Мацудайра кивнул. Его вымотал разговор с одаренным, и он сам был рад поставить в нем точку, даже согласившись с просьбой. Пришедший на следующий день Накахара был уведомлен, что его больше не пустят. Чуя принял это без гнева и разочарования, он понимал, что Дазаю будет легче в одиночку привыкать к изменениям тела. Он только передал сумку с вещами и записку, которую Осаму сразу выбросил, так и не прочитав — он не мог объяснить ненависть к бывшему напарнику.       Начинались долгие больничные будни.       Дазай без энтузиазма проходил осмотры в течение первой недели. Ему не были интересны результаты, над которыми долго охал лечащий врач — он даже был бы счастлив, если бы его оповестили о том, что жить осталось недолго, но доктора твердили, мол, справятся; его не задевали вопросы по поводу шрамов на теле, про которые стремился узнать каждый второй доктор. Ему было абсолютно плевать на происходящее. Не функционирующий желудок нужно было восстанавливать оперативным путем — язва, появившаяся в подростковом возрасте на фоне постоянной выпивки и стресса, дала осложнения после приема слабительных и длительных голоданий, и Осаму ждал только, когда привезут восстанавливающие послеоперационные препараты. Есть не хотелось, а все питание поступало с помощью кабивена. Дазай попытался пару раз слить содержимое пакета в туалете, но был предупрежден, что подобные выходки только отдаляют его выписку. И эспер смирился с медленным набором веса. Он не принимал изменения тела, просто надеялся, что ускоренный из-за гиперкалорийного питания метаболизм поможет легко и быстро вернуться к минималке. Слова о психдиспансере он воспринял за очередную угрозу, которая не осуществится. Слабости он больше не чувствовал, только постоянно хотелось спать. И он спал, потому что заняться больше было нечем — все игры на телефоне были пройдены, а взаимодействие с кем-либо из пациентов или медработников он не находил занимательным. На него временами накатывала такая апатия, что он не мог дойти до туалета, но приходилось заставлять себя через силу — показывать «плохие» эмоции было слишком опасно в этих светлых стенах. Детективу не было скучно, но было жутко одиноко, он хотел снова научиться любить это чувство, но не получилось.       Операция прошла успешно. Лечащий врач зарекался о переводе на энтеральное питание — оно дало бы более эффективный набор веса. Но Осаму никак не отнёсся к новости, и его стали переводить. Сначала 50/50, а через неделю кормление внутривенно прекратилось. К концу первого месяца пребывания в городской больнице, Осаму сник. Он вдруг почувствовал, что отрады не находит даже в своих костях. Азарт прошел, сменился плотной густой тьмой, подобной той, что окутывала его в ночных кошмарах. У него не осталось сил на шутки, желание скорее выйти также пропало: он понимал, что запустит себя как несколько лет назад, только вот нужно ли кому-то теперь доставать его со дна? Перед Чуей было стыдно, но так было проще: бесконечных расспросов он бы не выдержал.       Больше на взвешивании он не пытался узнать свой вес, только изредка со скуки обхватывал бедра, пытаясь сомкнуть пальцы. Несильные отеки при надавливании оставляли следы, и ему выдавали иногда диуретики, чтобы снизить давление на сердце. Наверное, даже если весы показали бы тонну, Осаму бы не отреагировал никак. Ему часто хотелось плакать, но слез не было; хотелось спать, но заснуть он не мог; хотелось почувствовать себя человеком, но остался ли он им? «Комок черной агрессии, умело прячущий ее в недрах глаз, но стоит врагу сделать лишний шаг, и этот гнев безжалостно поразит его» — так сказал Мори после его первого задания. И как же он был прав — Осаму всего лишь комок злобы.       Но и это не будоражило душу, колкие факты не задевали, они выставляли острия наружу в попытке защитить его от мира, но они же и прорастали внутрь, царапая сердце. Боль была адской, но выйти она не могла. Слишком тяжелы для мира были его страдания.       Но за оконным стеклом мчалась обычная жизнь. И каждый вечер, когда жалюзи закрывались, а под фонарями можно было встретить только отпетых романтиков или неисправимых пьяниц, в окошко, поднимаемый способностью, заглядывал Накахара. Он не мог заставить себя не смотреть — он почти ничего и не видел через плотную завесу, только несколько раз удалось заметить знакомый силуэт, обретающий новые очертания, и Чуя был почти спокоен, только мысль о приближающемся переводе Дазая в ПНД точила изнутри. И день за днём Накахара ждал, когда ему позволят встретиться с напарником, надеясь, что встреча произойдет до перевода. Осаму тоже ждал, когда встреча случится, но инициатором быть слишком энергозатратно. Это была его единственная не умершая надежда. Но в серой массе будней он не заметил, как однажды ему в палату принесли выписку и направление в психиатрическую больницу.       — Собирайтесь. Сейчас подъедет машина. — сказали ему.       Дазай оторвал глаза от потолка и тупо посмотрел на говорившего. Он не думал, что все настолько серьезно, и он боялся лечения.       — Шутки кончились. — на прощание сказал ему Мацудайра.       Осаму вздохнул. «Значит, все зря» — подумал он на выходе, слабо удивляясь лёгкости и силам идти. Воздух улицы был таким новым, но состояние души не позволяло насладиться красками поздней осени. Детектив заметил, когда шел к машине, яркий огонек, промелькнувший среди алых листьев клена: за ним печально наблюдал Накахара, не веривший до последнего, что это случится.       — Осаму! — не выдержал он, поймав на себе взгляд, и выскочил из-за низкого дерева.       — Чуя… — растерялся детектив и неумело развел руки, когда его обнял напарник. — Ты как здесь?       — Думаешь, так легко ждать весточек от тебя? — голубые тусклые глаза стали ещё печальнее. — Я ждал тебя, я так скучал…       Осаму не мог ответить тем же. Он скучал, но скучал не из-за разлуки. Он скучал по жизни, которую никогда и не знал — о счастливой беззаботной и желанной. Гормональная терапия всего лишь приблизила цифры в анализах к норме, но не вернула его увлеченность, граничащую со страстным, но скрытым безумством, направленную только на одного человека.       — Я… Тоже? — неуверенно выдавил Дазай и опустил глаза. В голове не было слов, которые должны были прозвучать, и он пожалел себя из-за неполноценности.       Водитель поторопил его, и для Дазая эта спешка была выгодна: молчать вечность после разлуки нельзя. Молчать рядом с родным человеком нельзя. Но не его ли молчание имело больший вес, чем миллионы других слов, сказанных чужими? Да, но не сейчас, когда он был наполнен пустотой.       — Прости, это ведь я был против того, чтобы ты приходил. — бросил Осаму через стекло. — Я не хотел, чтобы ты видел /меня.       Слова были неразличимы в шуме двигателя, но Чуя прочитал по губам. Он кивнул Дазаю и замахал рукой, надеясь как-то приободрить. Машина двинулась.       — Хах… Я думал, что, если он наберет вес, ему станет проще. — произнес мысли вслух Накахара. — Он ещё не смирился с собой, наверное.       Верить в проблемы помимо низкого веса он не хотел; он, как не выварившийся в теме человек, полагал, что все пройдет сразу же, как только вес вернется в норму. Это было глупо, но прошлые попытки суицидов не увенчивались успехом, а значит, не были настолько серьезны. И, какой бы прочной не была ментальная связь Накахары с напарником, Чуя надеялся, что ему все происходящее мерещится. Да, он был готов усомниться в собственной ясности ума. Мафиози вздохнул. Он устал. Он устал ждать того, чего не знал. Вся его жизнь превратилась в кошмар, из которого не вытаскивала даже работа. Все дни, что Осаму лежал в больнице, Накахара, отсиживаясь в кабинете, мечтал поскорее прийти в квартиру и забыться в похмельном сне, но он разрешал себе только единожды в неделю расслабиться, все остальное время отдавая изучению лечения расстройств пищевого поведения, чтобы не спровоцировать у напарника откат. Но, сидя на форумах и видя истощенные тела, одаренный только ужасался: он знал, что ему никогда не захочется такого, и не понимал до сих пор: почему Осаму выбрал смерть от истощения.       В психоневрологическом было светло только в коридоре. В палатах и одиночных боксах висел полумрак. Забитые решетками окна угнетали сознание свободолюбивых. Стены были испещрены засечками: люди, которые не утратили разум, отсчитывали дни пребывания там. Больница была похожа на тюрьму, в которой отбывали срок наказания те люди, что провинились, заболев ментально. У Осаму забрали все вещи. Новые бинты, подаренные на прощание медсестрой из городской больницы, были сняты и обысканы на наличие колюще-режущих предметов. Ему выдали белую рубаху и опять большие штаны и отвели в одиночную «камеру». Он не сопротивлялся, надеялся срезать срок примерным поведением, но его история болезни не предполагала сокращения. Ему даже ничего не объяснили: крупный санитар молча поставил ему укол, после которого Осаму отрубился.       Проснувшись, он слабо помнил, что произошло. Одна ясная мысль появилась в голове — он догадался, почему люди ставили засечки. Его тошнило, голова болела, но все было как в густом тумане. Вскоре пациентов позвали на завтрак. Аппетита по-прежнему не было, но он должен был есть.       Тут не было деления на столы — всем подали одинаково неприятную на вид консистенцию — манную застывшую кашу на воде, сдобренную дешевым спредом, и стакан неразмешанного в кипятке какао. Никто ни за кем не следил, и был велик соблазн избавиться от своей порции. Но манку он съел — желудок, приучаемый к нормальной пище, должен был получать что-то. Его какао выпил сосед по столу       — Дазай против не был, на жидкие калории остался непреодолимый триггер.       После завтрака все пациенты шеренгой направились к посту за таблетками. Никто из них не знал, что им дают.       — Что это за препарат? — поинтересовался детектив у дежурного.       — А тебе какое дело? — грубо отозвался тот.       — Имею право знать.       — Да вы же скот здесь. Вы — бесправный скот, у вас нет прав, понимаешь? Привилегии есть только у персонала. — он записал что-то в журнал и проследил лично, чтобы Осаму проглотил таблетки.       После них снова вырубило, и Дазай не знал, сколько он проспал. Он пытался узнать, который час, но никто не говорил, и эсперу стало казаться, что все происходящее нереально. И он сам нереальный — его не замечают потому, что его уже нет. «Я же так и не успел попрощаться» — подумал он и наконец заплакал, стоя у палаты. Проходящая мимо санитарка бросила «буйный» в его сторону, а после его затащили в бокс и поставили капельницу. Еды, кроме завтрака, он больше не получил в тот день.       А со следующего утра началось все по новой. Та же холодная каша, те же таблетки, та же капельница. Ему в бокс принесли обед, и Осаму заставил себя впихнуть костлявую рыбу в рот, чтобы потом мучиться от боли в желудке, до капельницы. Но ему разрешили позвонить Чуе. Набрав номер по памяти, он долго молчал, а потом разрыдался. Трубку забрали.       Через два дня больничные штаны нестерпимо жали на живот, а пуговицы на рукавах пришлось расстегнуть. Дазаю было тяжело вставать. Даже глаза открывались с трудом. Он ждал смерти. Каждый день. И каждый день звонил прощаться.       — Чуя, забери меня отсюда, пожалуйста…       Накахара с болью вздохнул — с трех до четырех он ждал этот звонок, чтобы услышать слабеющий с каждым разом голос Дазая. Слушать одно и то же становилось невыносимее с каждым днём, но он ничего не мог сделать. Уверенности в том, что Осаму вновь не начнет вредить себе, не было, так же как и в том, что в психиатрической клинике ему реально помогают. Увидеться с ним Чуя не мог — в часы посещения больницы Мори постоянно находил для него какую-то работу, будто знал, что исполнителю нужно уйти именно в этот момент. Отпроситься было нереально — он лучше переживал бы все в себе, чем рассказал бы о том, что Осаму в психушке, Огаю. И мафиози ждал, когда терпеть ожидание сил не останется.       — Ты забыл меня совсем. — пролепетал Дазай в этот раз. — Я знаю, что, когда был на свободе, доставлял миру слишком много проблем, но лучше бы меня пристрелили, Чуя, лучше бы меня убили со всей жестокостью, чем обрекли на это. — в трубке послышался недовольный голос сиделки, торопившей пациента. — Хотя, знаешь, один плюс, мне кажется, я скоро откинусь от этих препаратов. Я не знаю, что мне колят, но сердцу тяжелее и тяжелее качать кровь по моему огроменному телу.       — В смысле? — не сразу понял мафиози, капая чернилами на лист договора о поставке для мафии оружия из России. Тон Дазая не нравился: несмотря на лечение, у того по-прежнему сохранялись суицидальные мысли и дисморфофобия. — Осаму, тебе помогут, и я заберу тебя…       — Видел бы ты, во что меня превратили…       Дазай не договорил. Связь оборвалась. Накахара раздражённо бросил телефон на стол и размазал локтем чернила по листку. Сраный договор, который теперь был испорчен, интересовал эспера меньше всего. Намного больше волновало то, что улучшений не было, все шло наоборот. «Или он просто чертов манипулятор. — промелькнула мысль, но он сразу же отбросил ее. — Бред, чистой воды бред.» Он посмотрел на часы. Был день посещений, а время вот-вот подходило к заветному пропуску близких пациентов. С минуты на минуту должен был войти в кабинет Накахары Мори. У Чуи было ощущение, что после звонка и его сердце не выдержит более долгой разлуки.       — Блять, Осаму, ну как же так… — прошипел он, зарываясь пальцами в волосы и сжимая их у корней, чтобы отрезвиться. — Да пошло оно к черту. — внезапно вскочил одаренный и, накинув плащ, метнулся к двери.       За дверью, расплываясь в ехидной улыбке, уже ждал его Мори. Раскинув руки, Огай улыбнулся ещё шире, когда Чуя попытался проскользнуть незамеченным мимо темных лисьих глаз.       — Куда-то спешишь, Накахара? — по-дружески положил он руку на плечо исполнителя. — Давай побыстрее, у меня есть работа, которую некому поручить кроме тебя.       — Я занят сегодня. — поежился Чуя, чувствуя неприятный жар от руки. — Босс, дело может подождать?       — Не-а. — со скукой протянул тот, качая головой. — Если руководитель идёт к подчинённому сам, то дело крайней степени важности.       — Мое тоже. — рявкнул нервно Накахара. — Я правда тороплюсь.       — Ты изменился за этот квартал. — уже серьезно заговорил Мори, убрав руку с плеча мафиози. — Объяснишь, какова причина?       — Мори-сан, прошу, позже. — закусил Чуя губу. — Я не готов распространяться.       — Уж не пошел ли ты по стопам Осаму?       Вопрос заставил Накахару разозлиться ещё больше. Гнев заклокотал в груди, и Чуя свирепо взглянул на руководителя. Он не позволял себе подобные вольности раньше, но пришло время, когда необходимо твердо стоять на своем и не сдаваться. Он слишком привык уступать, вероятно по этой причине он упустил напарника.       — Уважаю. — похвалил босс. — Я ждал от тебя хоть капли проявления лидерских качеств, и вот, спустя семь лет, я понял, что не ошибся в тебе.       Исполнитель удивился и чуть оттаял, но виду не подал. Поощрение руководителя подбодрило его перед важным делом, и Чуя был даже благодарен за встряску. Но времени на наслаждение не было. Нужно было спешить в больницу. И ему очень повезло, что добраться он мог быстро.       Чуя прошел через пропускной пункт и поднялся на третий этаж. Людей было немного: в основном это были родители попавших туда подростков, к более старшим людям никто не приходил. Он шел по коридору и чувствовал, как нарастает волнение.       — Вы к кому? — окликнули его со спины.       — К Осаму Дазаю. Я его… Брат двоюродный. — соврал он без зазрения совести.       — Посещения разрешены только близким родственникам. — скривила губы девушка. — Я обязана…       — Я один у него остался, понимаете? Вот живёт человек, у него ни семьи, ни друзей, одна только работа и тараканы в башке. Попадет он в трудную ситуацию и сгниет в одиночестве, если такие как вы будут препятствовать посещениям. Санитарка нахмурились, но все же предложила проводить одаренного до палаты.       Чуя с опаской заглянул и поморщился. Какая-то рыхлая куча лежала на койке спиной ко входу. Грязное, порванное в нескольких местах, одеяло неопрятно укрывало ее, скомкавшись с одной стороны. На прикроватной тумбе было неубрано: горсть таблеток лежала в сколотой пиале, рядом стояла тарелка с неприятного вида кашей и подгоревшей котлетой. Пахло сыростью и остывшей едой. Лежавший не обернулся на шаги, только грязные босые ноги, торчавшие из-под одеяла, попытались скрыться, но полотна не хватило.       — Где Дазай? — повернулся он к санитарке, и та кивнула на койку.       Накахара не узнал его, как и обещал Осаму. У Чуи сжалось сердце. Он обошел койку и присел. Пациент почти не реагировал. Стеклянные, больше похожие на кукольные, нежели на человеческие, красные опухшие глаза, смотрели в какую-то несуществующую даль. Засалившиеся отросшие волосы сбились в колтуны. Губы были разодраны, будто их сначала разбил чей-то кулак, а потом корочку с ран ежедневно сдирали. Мафиози откинул с лица немытые пряди и ему стало ещё больнее: он увидел раздутое бледное лицо; точно с таким лицом всплывают на третий день из Цуруми утопленники. Осаму слабо улыбнулся, отчего глазки стали маленькими-маленькими.       — Дышать тяжело. — еле ворочая языком сказал он. — Мне что-то кололи сейча-э-а…       — Что за параша? — встал Чуя и в упор посмотрел на санитарку.       — Мы всего лишь следуем протоколу. — пожала та плечами и опустила глаза. — Дазай — буйный пациент, и чтобы ничего не случилось, ему поставили укол. Аминазин и феназепам, если вам что-то говорят эти названия.       — Вы знаете, что в его состоянии большинство психотропных неприменимы из-за поражения печени и сердца?       — Так все говорят, кому ж хочется… у нас общая для всех инструкция. — санитарка побледнела, чувствуя какую-то вину. — Эти вопросы советую решать с лечащим врачом. Я сейчас его приглашу.       Она вышла. Осаму тяжело вздохнул и подвинул ноги. В его голове было пусто: мысли, ранее живые и резвые, вытравили транквилизаторами. Неправильно подобранные лекарства нанесли больной урон ослабленному организму, но Дазая мало что волновало. Крошечные искры неподдельного счастья, незагасимые сильными препаратами, не давали застонать от немощности — он видел и узнавал близкого человека. Накахара улыбнулся и поцеловал его холодный лоб, будто заботливая мамочка. «Он ведь умер ещё больше» — с болью подумал мафиози, распутывая один из колтунов.       Кровать скрипела. Дряблое бесформенное тело было клеткой. Чуя понимал, что будь Осаму не на психотических, он бы чувствовал ненависть к оболочке, ещё большую, чем раньше, но мафиози удивляло, что Осаму в прямом смысле раздулся за две недели в психиатрической больнице.       — Слушай, ты не знаешь, чем тебя пичкают?       — Что, смотреть неприятно? — Осаму внезапно затрясся в хохоте и тело задрожало как желе. — Так зачем же ты пришел? Насладиться своей мощью?       — Тише! — замотал Чуя головой. — Нет. Я пришел, потому что ты ждал.       Дазай скорчился, выражая, что никого он не ждал. Но обман был раскрыт быстро — неконтролируемые из-за психотропных эмоции выдали его — в стеклянных глазах отразилась жалость. Мафиози снова стало больно и он отвернулся.       Заведующий отделения не пришел по требованию Накахары, и исполнителю пришлось самому идти в его кабинет. Он шел как на поле боя, полный решимости. Дазай остался в палате — но это к лучшему, что Чуя ушел от него сейчас, слишком невыносимо было чувствовать вину за запущенную ситуацию, ведь Дазай давно просил, чтобы его забрали, но Накахара не думал, что все настолько плохо.       — Здравствуйте. — постучался он, отгоняя мрачные мысли. — Я близкий вашего пациента, Дазая Осаму. — сразу обозначился Накахара.       — Здравствуйте. — удивлённо поднял глаза психиатр. — У вас какие-то вопросы?       — Вопросов много, но у меня не так много времени, чтобы тратить его на них. — эспер нахмурился. — Я забираю Осаму. Давайте, подписывайте, что там нужно, мне…       — Мы не может подписать разрешение. Лечение не окончено. — сложил руки заведующий. — Велика вероятность рецидива.       — А вы просто работы боитесь, я-то думал… — но Накахара ничего не думал, только злился. — Ваше лечение ничего путного не принесло ему. Вы хоть знаете, что у него сердце ослабло из-за продолжительных голодовок? А вы даёте ему кучу лекарств, которые усложняют работу…       — Это всего лишь побочный эффект из-за лекарства. — вновь перебил врач. — Если вы имеете ввиду сильный отек.       — Вы одно лечите, другое калечите. Хотя я не уверен, что от вашего лечения будет толк. — Чуя немного остыл и теперь старался держать себя. — Мне, как доверенному лицу, можно смотреть его медкарту. Дайте.       Доктор немного замешкался, но, глядя на озверенное лицо «родственника», выдал ему документ, ища глазами сигнальную кнопку, чтобы в случае чего вызвать санитаров или, не дай бог, полицию. Накахара водил пальцем по корявым записям, и, наткнувшись на графу «вес», выпучил глаза. Прибавка в 10 килограмм за две недели выглядела чересчур неправдоподобно на документах.       — Это как понимать? — ткнул он в цифры.       — В отделение поступил анорексик, и ему дают усиленное питание.       — В виде переваренной каши и горелой котлеты? Что же, сильно. — фыркнул мафиози. — Да по нему видно, что чуть ли не половина из этих килограммов — отек.       — Я не имею права выпускать его раньше срока.       — Когда срок выйдет?       — Не знаю, случай тяжелый…       — Я ручаюсь за него. — заиграл желваками Накахара, зная, что этот метод срабатывал у Куникиды в городской больнице. — На счет «три» я достану пистолет. На «пять» — вынесу тебе мозги. И мне ничего не будет за это. Думай. — приказал он, изменяя плотность пространства так, чтобы психиатр не смог достать кнопку вызова. — Раз…       — Я понял. — доктор оказался из робкого десятка, и через несколько секунд у Чуи на руках была выписка.       Осаму вернулся домой. За месяц после психдиспансера, Осаму потерял 13 килограмм. Часть из них — благодаря тому, что сошел отек и сердцу стало легче, остальные килограммы ушли из-за изменения в питании — ускоренный метаболизм после капельниц и вправду «помог» ему.       И, как бы он ни старался, он не мог признать, что в своем нынешнем весе жить так же проблематично. Он мог наврать Чуе насчет того, что старается, но себя обмануть он не мог. ПНД не решило проблему страха еды, а только усилило болезнь, заставляя Накахару сомневаться в себе. Осаму опять слабел. Он ел, но ел недостаточно. «Не так, как в последние месяцы похудения» — говорил он, чем сильно выбешивал напарника. Но краски в глазах Осаму меркли. Новый курс гормонов вызвал сбой, Дазай несколько дней отказывался есть, и мафиози притащил весы — на удивление вес вырос. У Осаму случилась сильная истерика, и он снова изрезал себя, пытаясь успокоиться.       — Давай пройдем этот путь вместе. — предложил Накахара, жадно всматриваясь в лицо Дазая и не находя там никакого отклика после этого. — Черт возьми, Осаму, неужели так сложно просто сказать «да»?       — Сложно.       — Да почему же?! Всего две буквы, Дазай, всего один слог!       — Я устал жить во лжи.       — Ты опять завел эту шарманку. — рассердился мафиози. — Мне надоело это… — но он сдержался, понимая, что его злость необоснованна и может только сделать хуже       — Нет. Я пытаюсь начать все сначала, но начинать с очередного вранья — не лучшая идея, наверное.       — В смысле?       — Ну, знаешь, если у меня не получится выздороветь, то мои слова станут ложью. А я не хочу этого.       — В смысле у тебя не получится?       — Это же не так легко…       — Да? А я думал, наоборот. — Чуя отвернулся к окну. — Хватит дурака валять. Врач сказал, что если ты сам не начнёшь есть, то тебя будут кормить через зонд.       — Неплохо было бы в пакет яду впрыснуть. — на полном серьёзе вдруг сказал Осаму. — Мне не нужны зонды с питанием.       Чуя знал, что спорить с ним бесполезно, и записал его к известному психиатру — Дои Такэо. Осаму выписали нейролептик, предупредив о побочных эффектах только доверенное лицо. От него постоянно хотелось смачивать пересыхавшее горло и спать.        Обычно перед тем, как лечь, Осаму пересиливал желание утолить жажду, чтобы быть относительно спокойным насчёт отеков после пробуждения, но в этот раз пить хотелось до помутнения в глазах. Колени дрожали то ли от жажды, то ли к новым таблеткам так привыкал организм. Он медленно сел и спустил босые ноги с кровати. Перед глазами замелькали мушки. Повременив немного, пока мушки исчезнут, Осаму встал и осторожно пошел на кухню, боясь разбудить Чую. Он включил свет и выдохнул. Налив в стакан ровно 50 миллилитров — до первой засечки, он медленно начал пить, словно сомневался, не останутся ли эти миллилитры утром на веках. Насладившись водой, Осаму оглянулся — в ноздри нещадно бил запах свежеприготовленного рагу с курицей — Накахара готовил с вечера, чтобы не заморачиваться на работе. Полуприкрытый сотейник стоял на плите. «Хоть бы закрыл» — подумал, раздражаясь, Осаму и подошёл к печке, жадно принюхиваясь. Запах будто говорил ему: «ну же, попробуй! Тебе ничего от этого не будет». «Просто понюхаю» — разрешил себе детектив и снял с сотейники крышку. Пар повалил ему в лицо, заставив желудок жалобно сжаться от проснувшегося аппетита. Дазай втянул в себя аромат, но ему было мало, хотелось ощутить и сам вкус. Он осторожно взял вилку, возмущаясь собственным действиям, но обещая попробовать только пару грамм тушёной капусты.       Забывшие, что значит вкус, рецепторы, стали ещё чувствительнее. Челюсть свело от новых ощущений. Кусочка капусты было мало, чтобы насладиться наконец-то не безвкусной диетической продукцией с бесчисленными ароматизаторами, а чем-то домашним, что имело яркий вкус без специальных добавок. Рука Дазая дрогнула и застыла над сотейником. Детектив не знал, стоит ли ещё? Придя к выводу, что стоит, пока никто не видит его слабости, он подцепил морковь и разжевал ее, чувствуя новый вкус. Пробовать мясо и картофель было страшно, но этот загон отступил перед скотским желанием сделать для себя хоть что-то приятное, и Осаму съел ещё пару кусочков. Ему было мало.       Паника начала расти: он не утолил внезапный голод несколькими кусочками, но вместе с ней и ощущение контроля куда-то делось. Половины сотейника уже не было. Желудок разрывался от объема наспех съеденной пищи, но Дазай не мог остановиться, судорожно глотая непрожёванные куски мяса. Крышу снесло; он уже не чувствовал вкуса, просто хотелось запихать в себя ещё больше. За несколько минут он проглотил и остатки. Но ни вкуса, ни запаха он уже не чувствовал. Резинка трико давила, дышать было тяжело, ему казалось, что его разрывает при каждом вдохе, но он ещё не понял, что случилось.       Спустя минуту, облокотившись на разделочный стол, Осаму сильно затошнило. Он посмотрел на измазанную каплями бульона печку и вдруг до него дошло. Как пуля, входящая в мягкие ткани, пришло осознание: он не просто сорвался, он как дикое животное заглотил добычу, словно опасаясь, что ее отберут. Ему казалось, что куски мяса застряли в горле. С трудом подняв руку из-за боли и схватив самую большую кружку из шкафа, он в какой-то лихорадке насыпал туда соды и залил водой, гремя ложкой.       Дазай боялся только того, что калорийная еда успеет перевариться. Он зашёл в туалет и закрыл задвижку. «Вроде крепко» — подумал он, дёрнув дверь несколько раз. С отвращением он влил в себя содовый раствор, тошнота усилилась, и он наклонился над унитазом. Еда выходила с трудом. Детектив разодрал себе все горло, но все ещё чувствовал тяжесть. Он выпил воды из-под крана, но вырывая, только захлебывался ей. Сердце заходилось.       — Осаму? Ты что там делаешь? — постучал в дверь туалета Чуя.       — Ничего. — глухо ответил Дазай через минуту, едва сдерживая кашель из-за раздражённого горла.       — Ну так выходи, ты же не один. — Накахара сонно зевнул и прислушался к странным звукам.       У Осаму наконец-то получилось избавиться от первых ложек, но подняться с колен он не мог: сердце в груди странно ухало от нагрузки, и казалось, резкой смены положения оно перенести телу не позволит. Ему нужно было как-то выкручиваться: признаться в том, что он поел было почему-то ещё противнее, чем признаться в вызове рвоты. Было намного проще умолчать. Он отдышался и наконец смог подняться. Костяшки были разодраны зубами, в глазах темнело. Осаму вышел из туалета, и Чуя почувствовал едкий кислотный запах.       Детектив стоял у раскрытого окна и пытался восстановить дыхание. Он надеялся, что Накахара поймет его и ничего не скажет, просто забудет неприятный эпизод.       — Ты опять блюешь? — спросил мафиози, стоя на пороге. — Чем? Ты ведь несколько часов назад отужинал какой-то молочной ерундой, в ней мало калорий, Осаму. А тебе ещё нужно набрать.       Дазай ничего не ответил, только несколько раз кашлянул, неловко пряча руку. Он не хотел смотреть на Чую и чувствовать стыд, позора и так слишком много в его жизни. Махнув рукой, Чуя ушел, цыкая. Он, остановившись в конце коридора, попытался предложить Осаму чая, чтобы успокоить саднившее горло, но тот отказался.       На кухне было грязно, залитый бульоном пол и перевернутый сотейник сразу давали знак, что тут что-то случилось. Эспер поднял сотейник. «Пусто.» — удивился он сначала и посмотрел в мусорку. Повешенный перед сном пакет в корзине был чист. Перед мафиози выстроилась цепочка из произошедших событий: Осаму съел, а после — выблевал рагу.       — Ничего… ни-че-го. — Повторял Накахара, убирая беспорядок. — Никто не говорил, что жить легко.       Но, к счастью, таблетки помогали.

***

      — Я возвращаюсь на работу. — улыбнулся Осаму. — У меня есть физические силы. Морально я по-прежнему выжат, но я хочу попробовать занять себя чем-нибудь. Да и деньги будут.       — Денег хватает, не беспокойся. — уверил Накахара. — Но я не уверен, что тебе стоит.       — Ты же видишь, что я загниваю? Чуя, я не справляюсь со своими мыслями, их стало слишком много.       — Давай снова сходим к Такэо-сану. — предложил Накахара.       — И что мне дадут таблетки, если мне выпишут рецепт? Привес? Побочки в виде усиления суицидальных мыслей? Нет. — отрезал он. — Это все, конечно, здорово, но что светлого зальется в мою голову, если действующие вещества нормотимиков вновь вычистят все?       — А чем тебе поможет агентство? Кто-то хоть вспомнил о тебе, пока ты был на грани смерти? — Накахара осекся. — Извини.       — Что же, я сам виноват, что не нужен им. — Осаму вздохнул. — А они мне нужны. Мне необходимо вернуться в коллектив, необходимо размять мозги. Я хочу окунуться в работу с головой, кто знает, может быть, это поможет мне очнуться.       Мафиози махнул рукой. Несомненно, работа могла сделать лучше, но могла и усугубить ситуацию. Осаму был ещё слишком чуток к комментариям, как казалось Чуе, и даже чей-то неправильный взгляд мог спровоцировать откат.       — Решай сам. Если тебе интересно мое мнение — я против.       — Ну ты же знаешь, что я безответственный детектив, и вся кипа бумаг ляжет на чужие плечи. — отшутился Дазай. — А задания — ну, что с них взять, пока все тихо и мирно.       — Ладно. Но с условием: ты будешь брать с собой то, что я готовлю.       Осаму поморщился. Он не был готов есть при чужих людях, которые могли выдать, что он мухлюет, да и показаться ненасытным было неловко — он ведь набрал с минималки почти десять килограмм.       — Но… — попытался возразить он.       — Без «но». Будешь брать и точка.       — Можно хотя бы коктейли?       На минуту задумавшись, Накахара кивнул. Коктейль можно сделать по калориям как полноценный прием пищи.       — Когда идёшь? — спросил он.       — Завтра.       — Дурак. — шикнул мафиози. — Мог бы ещё позднее сказать?       Утром Осаму немного волновался. Он с дрожью в руках снял с вешалки костюм и долго не решался надеть его — будто боялся, что он стал малым. Но рубашка висела, а ремень застегивался на последнюю проделанную дырочку. Это немного успокоило Дазая, но зато вызвало недовольство Чуи. Шествуя по улице ранним утром, Осаму дышал свободно — его почти отпустило, только тревога нарастала по мере приближения к зданию. И, вдохнув побольше воздуха, он вошёл. Детективы зашептались.       — Дазай-сан вернулся… — прошептал повзрослевший Накаджима. — Видите, а я говорил вам, что он вернётся! — паренёк улыбался во весь рот, и искренняя радость играла огонечками в его глазах.       — С возвращением. — улыбнулся и Доппо. — Я уж думал, ты забыл про нас.       — Я тоже рад вас видеть. — немного растерялся Осаму. — А где директор?       — В больнице. Через неделю после твоего ухода его тяжело ранили. Йосано оказалась бессильна. — вздохнул Ацуши. — Но сейчас он идёт на поправку.       — Вот как… — Осаму испугался: закралась мысль, что это из-за него ранили Фукузаву. Он не должен был уходить надолго бесследно.       — Ты не виноват. — прочитал его мысли Куникида. — Это ошибка Мори. Он не сформировал достойную группу.       После непродолжительных объятий все разошлись по рабочим местам. Куникида, как обычно, любезно подкинул Дазаю кипу документов, половину которой Осаму тут же отправил к недовольно ворчащему Ацуши. Одаренный открыл папку и сощурился: мелкие буквы не читались. Он огляделся по сторонам — у каждого были такие же папки, и все что-то вычитывали в них.       — Куникида-а… — позвал он тихо. — У тебя нет лишней пары очков?       — М? — оторвался он от работы. — Зачем тебе?       — Не могу прочитать. — признался Осаму.       — Странно. — Доппо заглянул в лист и спокойно прочитал через свои очки. — Что ты делал все это время, что так посадил зрение? Или опять твои придури?       — Не знаю. — пожал плечами эспер. — Наверное, отголоски прошлого.       Ему было обидно впервые из-за того, что он не смог выполнить бумажную работу. Вина помешала ему пойти с коллегами на обед и он остался. В сумке лежала нетронутая бутылка питательной смеси. Вскоре он ее вылил. К вечеру к голодному желудку добавилась изматывающая привычная слабость. Осаму снова думал купить МКЦ, но не хотелось терпеть боль. И он решил подождать. Чуя ничего не заподозрил, и решил приготовить лёгкий ужин, чтобы усмирить тревогу напарника.       — Как прошло? — спросил он.       — Меня не забыли. Но мне нужны очки.       Из рук мафиози выпала вилка. В его взгляде читалось: «допрыгался?»       Дазаю сделали очки, и он мог работать с документами. Работа и вправду стала ему спасением от дурных мыслей, но он не мог понять: занятость поспособствовала этому или же урезание калоража на 650 единиц. И что его удивляло — он стал хуже переносить голод и скудеющий рацион; если в первое время он выдерживал и питьевую на десять дней, и несколько суток голода, то теперь голова шла кругом от перерыва в шесть часов между приемами пищи, а терпеть нужно было больше двенадцати. Он чувствовал постоянную слабость, но вес, наконец-то пошел вниз. И через неделю это заметил Чуя, но детектив все отрицал. Отрицал до тех пор, пока не вернулся с ссадиной на лбу.       — Я просто запнулся. — опережая вопрос заверил он.       — Не увидел ногу свою? — нахмурился мафиози. — Так просто, что бледный ходишь несколько дней и в туалете опять пахнет рвотой?       — Я просто устал немного. — опять раздражался он.       — Тебе следует восстановиться до конца. Ваша работа слишком опасна, Дазай.       — Не лезь. — рявкнул детектив.       Они не смотрели друг на друга, слишком тяжёлой ношей был взгляд.       — Я просто переживаю, как человек за человека… — с жалостью выдавил Чуя. Он слишком поздно заметил побелевшую натянутую кожу на почти заживших костяшках Дазая.       — Да кто из тебя человека сделал? — зло бросил Осаму, поднимая красные глаза на бывшего напарника. — Знал бы ты, как я жалею об этом сейчас.       Чую будто чем-то тяжёлым ударили по голове. Он пошатнулся, оторвал глаза от дверного косяка, посмотрел на Дазая, и не узнал его. На его лице была не маска счастливого детектива, не маска жестокого убийцы, на нем не было ничего, только обнаженная ненависть пылала на впалых щеках нездоровым огоньком. Накахара хотел говорить дальше, но удар выбил все слова, и он забыл, о чем нужно сказать, он только беспомощно хватал ртом воздух, разучившись дышать.       Чувствуя, что ранил мафиози, Осаму только нацепил выражение подавляющего превосходства, пытаясь спрятать под ним страх. Он хотел и в то же время не хотел, чтобы от него отстали — понимал, что не справится в одиночку. Но справляться не хотелось. Оставаться одному тоже — дикая привязанность к «рыжему солнышку» не давала ему уйти. Нужно было, чтобы Накахара ушел сам, чтобы идеализированный образ распался, а на его месте выросла неподдельная неприязнь.       — Знаешь, а я понял, почему Сакуноске тогда не послушал тебя и пошел на смерть. — вдруг вспомнил, как это — говорить, Чуя — Он ведь все знал, Дазай, все знал. Просто хотел побыстрее от тебя отделаться. Он знал, что для тебя нет ничего дорогого, что ты предашь в любой момент, чтобы просто потешить свое эго. Но он был слишком мягок для того, чтобы говорить это напрямую. А я не мягок, я ж не человек. — он старался говорить без дрожи и у него стало получаться. — И знаешь, как я тебя ненавижу за то, что ты дал мне надежду. —       Чуя лгал. Лгал, чтобы острой болью отрезвить Осаму и вернуть его. Но первой порции оказалось недостаточно, и он продолжил. — Я бы жил счастливо, если бы ты, любящий только себя, наконец то понял, что не ты один достоин в полной мере что-то чувствовать. Но нет же! Ты эгоистичный подонок, для которого и вправду нет ничего святого. Ты предатель, ты был им, и ты им останешься. — он смотрел в темные измождённые глаза, но ни одна морщинка не дрогнула.       Дазай молчал, тупо уставившись на Накахару. В глазах его не было ничего. Ему казалось, что он и вправду настолько ненавидит Чую, что ни сочувствовать ему, ни услышать его не сможет. Ему не хотелось отвечать; он теперь не понимал, Накахара говорит это специально, или он думает так на самом деле.       — Тебе даже сказать нечего?       — Нет. — глухо ответил Дазай. — Я не буду отчитываться перед пустой машиной.       — Да мне похер.       Выплюнув это, мафиози развернулся и ринулся к выходу. Кровь безумно стучала в сосудах, воздуха в квартире было мало. Накахара понимал, что, возможно, Осаму не может сдержать себя, но почему же тогда он так умело отыскивал болевые точки? Чуе было страшно. Он и сам потерял контроль. «А что, если он сделает с собой что-нибудь?» — закралась в голову мысль, которую он отчаянно пытался прогнать. Но возвращаться было ещё страшнее.       Осаму остался совсем один. В душе было пусто, будто бы из нее выскоблили все, а потом в израненное нутро залили расплавленного свинца, чтобы выжечь остатки дурного и заполнить пустоту. Он вдруг зажал рукой рот и стиснул кожу зубами в немом визге, скатываясь по стене. Ему ненавистно было все в этой квартире, от мерзкого запаха одеколона, намертво въевшегося в футболку, до обоев в зале. Он прижал ко груди колени и упёрся в них глазами, чтобы ничего не видеть, но в голове отчётливо засел образ залы. Внезапно вскочив, он ударил кулаком хрупкий стол, сконцентрировав всю силу. По стеклу прошла трещина. Второй удар заставил поверхность расколоться напополам и упасть на пол, разбиваясь на крупные и мелкие осколки. Не отдавая себе отчета, Осаму с каким-то остервенением несколько минут бил по ним руками, совершенно не обращая внимания на впивавшееся в кожу стекло. Он забыл, что чувствует боль. Вдруг он остановился, вытирая сопли о локоть, и будто вспомнил, что произошло несколько минут назад. И, сжав в ладонях крупные осколки, завыл, не столько от боли, сколько от разъедающей пустоты.       Дазай ненавидел себя за то, что случилось. Ему было плевать на разбитый стол и кровоточащие руки; в каждом неровном кусочке стекла он представлял разбитую о его слова душу Накахары. Нет, он не хотел этого говорить, он даже не думал о том, что Чуя — не человек, но слова выплеснулись сами.       Накахара услышал вой и пришел, замотал бинтом израненные ладони, стараясь не смотреть в лицо Дазая, опасаясь увидеть в нем зверя. Он не знал, как вести себя с ним, и уже отчаянно жалел, что повелся на жалобный скулеж из трубки. Наверное, было бы лучше оставить его докторам, раз он не справляется. На душе было паршиво от этих мыслей, но отделаться от них Чуя не мог. Он оставил Осаму и вышел на балкон, закурив сигарету впервые за последние пять лет. Едкий дым заполнил лёгкие, и Накахара закашлялся. Голова с непривычки пошла кругом и он едва успел ухватиться за перила. Сигарета упала вниз, и Чуя не начал новую. Он был слишком сильным, чтобы не пережить тогда. Он и сейчас сильный, только вот от родного человека слышать то, что хочешь забыть, намного больнее, чем слышать это от толпы.       На балкон вышел и Дазай. Щурясь от заходящего солнца, он виновато посмотрел на напарника, чьи волосы особенно ярко вспыхивали в последних лучах. Эспер собирался заговорить, но Накахара опередил его.       — Прости. — выдохнул тот, прогоняя руками дым. — Осаму, я не знаю, зачем я наговорил тебе этого дерьма, но я никогда не считал тебя предателем. Ты лучший человек, встретившийся мне и…       — А ты меня прости. — грустно перебил Дазай. — Я всегда думал, что ты человек. До сегодняшнего момента.       В Чуе что-то с треском оборвалось, и он опустил голову.       — Просто знаешь, люди так не поступают. Они обычно не выдерживают. — детектив поднял уголки губ. — Ты больше, чем просто человек, Чуя. Намного больше.       — А ты испытываешь меня, да?       Подул ветер, одаренные поежились и синхронно решили вернуться в квартиру.       — Я устал. — вздохнул детектив, растирая виски. — Я не могу больше бороться, я не чувствую на это сил. Мне кажется, что единственным правильным решением будет застрелиться. У меня не дрогнет рука, и пистолет не даст осечки в этот раз.       В его тоне не было прежней усмешки, какой сопровождались когда-то разговоры о самоубийстве. Он говорил слишком тяжело, и было видно, что он до жути боится умереть, только продолжать жить стало ещё страшнее. Осаму ведь никогда не хотел умереть, ему и правда нравилось умирать. Раз за разом, стоя на грани, он чувствовал свободу и власть, теряя контроль над собой на самом деле. Ему не казалось, что жизнь уходит, она просто утекала сквозь пальцы подобно песку, и он знал, что найдется тот, кто этот песок вновь соберет с земли и положит в сухие расслабленные пальцы, чтобы тот вновь высыпался. Одного Осаму не учел — вокруг него всегда буря, и тысячи песчинок каждый раз терялись.       Дазай Осаму хотел жить, и он давно нашел свой смысл жизни, просто не мог принять его. Все терялось в момент обретения, и Чую потерять было страшнее всего. Страшнее, чем самого себя.       — Быстро же ты сдался. — опустил глаза Накахара. — Я думал…       Но он не договорил. Какое-то прозрение настигло его: он перестал верить, что Осаму на самом деле готов умереть. Стоило оглянуться назад и задать сложный вопрос — неужели все было зря? Тот путь, что был проделан — дорога к счастью или тернистый лабиринт, который неукоснительно ведёт к смерти? Накахара не знал. Не знал и Дазай.       — Знаешь, а мне ведь хочется иногда жить. — заговорил Осаму, нарушая молчание. — Страсть как хочется, да вот не умею я.       Это было словно начало исповеди. Будто бы он признавался во всех грехах, которые слой за слоем ложились на душу и не давали вспорхнуть. Дазай говорил тихо и долго, тяжело вздыхая и пряча эмоции. То, что случалось когда-то давно, по-прежнему тревожило, и оно должно было рано или поздно вылиться в бесконечный поток спешной речи. Но даже торопясь, Осаму держался и не позволял волнению помешать ему. Скорее, он даже не волновался, просто ничего не испытывал.       Его «ничего» было сродни боли. Той боли, которая копится долго и доставляет неудобства до тех пор, пока не решишь вскрыть гнойную рану; а после — мучает ещё больше и мешает жить сильнее. И Накахара, и Дазай знали, каково это терпеть.       — Почему ты выбрал смерть от истощения? — снова спросил исполнитель, потому что этот момент, как ему показалось, детектив упустил.       — Потому что я знал, что назад пути не будет.       — Но полгода назад ты говорил иначе! — со злой обидой крикнул Чуя. — Ты врал, хоть и обещал мне быть честным.       — Да. Ты не был готов услышать.       — Так почему же?       — Сначала, когда мне попался сайт об анорексии, я думал, что люди умирают из-за низкого веса. Мне показалось это забавным, мол, худей и все. Я сам поначалу верил, что можно остановиться. А потом тело стало давать сбои. Все мои старые болячки обострились, и я подумал «вау, это же только приблизит меня к концу», но я не думал, что это так мучительно. Все системы организма пострадали, не говоря о психике. Психиатр сказал, что я никогда уже не смогу вернуться к былому пищевому поведению, но надо стараться удерживать длительную ремиссию.       — Это не я был не готов. Это ты не мог быть честным.       После этой исповеди должно было быть принято решение: Осаму с чистой совестью совершит самоубийство или начнет жизнь с чистого листа.       — Ладно. — скрепя сердце произнес Чуя после длительного молчания. — Я приму твой выбор. Жить без надежды, без цели и без смысла тяжело, и я понимаю тебя. Я сам когда-то был таким, и только ты помог мне познать себя. Я пытался ответить тем же…       — Я знаю. Ты не виноват, я сам отрекся. — оборвал детектив. — Мне было страшно потерять тебя.       Чуя не смутился. Он знал. Но это было последним пластом с души Дазая, плотно приросшим, который снялся с мясом, но все же снялся. Накахара не хотел давить на напарника, но теперь, когда тот снял замок и расшифровал все загадки в своей книге, мафиози почувствовал, что сможет повлиять на его решение, пока детектив не закрылся снова.       — Осаму, ты сам должен захотеть восстановиться. Я не буду заставлять тебя, но посуди сам, что изменится, если ты наберёшь или потеряешь вес? — начал он, не смотря на него. — Ничего. Абсолютно ничего. Ты внезапно не полюбишь и не возненавидишь себя, это не поможет и не помешает тебе. А вот нам… — он замотал головой: говорить «нам» было непривычно и боязно — что, если это все спектакль? — Наверное это бы помогло. Мы все умрем, жизнь слишком коротка, чтобы вот так тратить ее.       Но Дазай понимал скоротечность времени, намного мучительнее для него было само ожидание неизбежного конца. Он боялся найти смысл, потому что будь его смыслом человек — он может умереть раньше него и обречь себя на страдания; будь это какое-либо дело — оно когда-нибудь исчерпает потенциал и станет скучным. А может выйдет так, что и умирать будет жалко. В этом плане расстройство только помогло Дазаю, усмирив влечения и загасив тягу к поиску.       — Осаму, что ты чувствовал, когда летел с Лэндмарк-тауэра? — вдруг спросил Накахара.       — Свободу.       — И все?       Детектив покачал головой. Конечно нет, намного сильнее чувства свободы было чувство безысходности и глупой жалости. Он знал, что жизни его не суждено закончиться так, но только в момент приближения к смерти он четко видел смысл и не боялся признавать его. Осаму все понимал, но он не знал: готов ли он начать жить и ради чего ему начинать.       — Знаешь, я не уверен, что стоит дарить тебе бомбу на двадцатитрехлетие. — перевел он разговор: продолжать молчать было тяжело.       — А, точно, я и забыл даже, что сегодня двадцать девятое. — Накахара включил экран телефона, чтобы проверить дату. День рождения было сложно назвать праздником в такой обстановке. — Хотя ты мне столько плюшек подкинул, что я не удивлюсь ничему.       — Я бы хотел отдать тебе самую опасную, но очень дешёвую вещь. — вздохнул детектив, исподлобья наблюдая за напарником. — Я не умею ей пользоваться, к сожалению, но, может быть, у тебя получится?       Чуя ухмыльнулся. Он понял, что имеет ввиду бывший напарник, и с горечью посмотрел на него, будто соглашаясь. Жизнь Осаму была на самом деле взрывоопасной, требующей аккуратного обращения. И Чуе отчего-то казалось, что он справится.       — Чуя, я давно был готов на это, но…       — Молчи. — Накахара закрыл ему рот ладонью. — Я знаю. Я все знаю. Это смело.       Поздно вечером, когда Осаму уснул, Чуя присел рядом. Ему было умилительно смотреть на беспокойно спящего напарника.       — Мы справимся.