Дотла🔥

Питер растерянно смотрит на ещё покачивающийся куст, куда так спешно нырнул альфа, прячась от… солнца? Неужели Некромант не терпит солнце? Паркер неожиданно для себя нервно фыркает — какая очевидная и одновременно неочевидная слабость. Скрываться от тьмы под солнцем? Это же гениальное решение! Питер спешно выбирается из воды, уже не беспокоясь за свою наготу. Пусть смотрит этот чёртов извращенец из кустов — не страшно! Главное, убраться от него подальше, пока светит солнце. Паркер натягивает на влажное тело одежду впопыхах, постоянно оглядываясь. А солнце поднимается всё выше и выше, уже слепит глаза, на коже чувствуется лёгкое покалывание, которое в пустыне глушится холодом. Дорожка, которая ведёт к байку, тоже уже залита спасительным солнцем. Питер быстро поднимается по тропинке, то и дело оглядываясь. Ему неумолимо кажется, что альфа преследует его, вот-вот нагонит и кинется на спину. Но то ли воображение разыгралось, то ли полутьма из-за раскидистых крон деревьев по бокам тропинки страшит. Но, кажется, этот чертов Старк убрался всё же в тёмную нору, где ему и место. А несокрушимый Некромант-то с секретиком, да ещё с каким, и как же кстати, что секретик этот очень на руку Питеру. Когда Паркер видит байк, то не помнит себя от радости. Он быстро взлетает на сиденье, выжимает с замираем сердца газ. Он опасается, что не сработает, что Некромант успел что-нибудь сломать, поэтому придётся смиренно дожидаться ночи… И тогда хищник выйдет из укрытия, чтобы полакомиться своей добычей… Только от одной этой мысли мурашки вереницей ползут вдоль позвоночника. Байк победно ревёт, Питер сразу же стартует с места. Он проносится мимо высоких деревьев, которых никогда до этого не видел, мимо чарующей зелёной травы, сквозь влажный сладкий воздух, почти не отравленный ядами войны. Если сохранилось это прекрасное место, то есть надежда, что легенда про чарующие сады — это правда, ради которой стоит побороться. Надежда — это всё, что остаётся у Питера. И вновь в лицо светит неумолимое солнце пустыни, а лёгкие наполняются иссушенным ветром. Омега на ходу натягивает респиратор, закрывает чувствительные глаза очками, прикрывает голову. Он продолжает держать свой путь на восток. Когда утекает очередная волна адреналина, Питера вновь захватывает мучительное желание уснуть. Он не отдыхал уже больше суток и вынужден продолжить изнуряющий путь. Он должен успеть проехать как можно больше засветло, пока Некромант вынужден прятаться от солнца. Паркер продолжает следовать своей цели лишь на голом упорстве, его организм уже давно выдохся и исчерпал все резервные силы. Он позволит себе отдохнуть, как только солнце начнёт клониться к закату. Время струится, словно чёрный песок по барханам. Питер из-за усталости медленно, но верно начинает теряться в минутах и пространстве, поэтому сосредотачивается на стрелочке компаса и своём загнанном дыхании. Только бы дотянуть до заката, только бы дожить, тогда у него будет достаточно времени в запасе, чтобы немного отдохнуть. Он уверен, как только солнце перевалит свой круглый бок за высокие барханы, Старк продолжит погоню. Зубы непроизвольно скрипят от ненависти, а Питер поддаёт газу. Иссякающее было упорство подстёгивается жгучей злостью на приставучего и упёртого альфу. Паркер впадает в некое подобие транса, блокируя в себе любые эмоции — не стоит тратить на них драгоценные силы. Есть лишь руль, компас и дорога. Очухивается юноша только, когда солнце превращается в большой красный шар, зависший у кромки горизонта. Скорее всего, он даже впал в некое подобие дремоты, но страх и напряжение заставляли его держать руль прямо. Но садящееся солнце означает, что вскоре наступит желанный блаженный отдых. И вновь вдали виднеются очертания чего-то высокого. Питер молится про себя, чтобы это оказался очередной оазис, где он наестся сладких плодов и напьётся живительной воды, вновь искупается, только будет в этот раз осторожнее. Но второй раз подобное везение было бы слишком сказочным, а очертания не похожи на высокие скалы или деревья. Чем ближе омега подъезжает, тем больше убеждается, что прямо по курсу какая-то постройка. Когда половина солнца исчезает за горизонтом, Питер тормозит напротив исполинского каменного сооружения — тёмного, мрачного, с высокими шпилями, с ажурными украшениями по кромке окон и крыши. Кажется, когда-то такие места называли храмами. Окна здания темны, в них уже давно нет стёкол, а зияющий вход будто клубится мраком. Даже в таком обветшалом состоянии здание выглядит величественным и подавляющим. Паркер настолько устал, что не испытывает страха или трепета, он хочет одного — спать. Юноша зажигает фальшфейер и заходит в давно покинутый храм вместе с байком. Опасно оставлять транспорт снаружи, неизвестно, кто тут может рыскать — люди или невиданные звери. Дёрганный свет от фальшфейера падает на остывающие стены храма, вырывая из тьмы чудные образы и сюжеты. Рот Питера непроизвольно открывается от удивления — на него смотрят десятки глаз искусно нарисованных людей. Стены и потолок расписаны когда-то яркими картинами, ныне потускневшими от времени, только от этого не ставшими менее красивыми. Кое-где краска облупилась, но картины сохранились удивительно хорошо для апокалипсиса, может, действительно чудо? Здесь изображены люди в ярких чудных одеяниях, у некоторых крылья или золотистые обода вокруг головы. Они подносят дары человеку с терновым венком на голове. Почему-то на душе становится удивительно спокойно под взглядом людей из давно ушедших или никогда не существовавших эпох. Питер прислоняет байк к стене, быстро стелет на пол спальный мешок. Здесь пока тепло, потому что камень нагрелся за день под неутомимым солнцем и сейчас щедро отдаёт жар, но ночью внезапно может нагрянуть коварный холод. Паркер буквально падает в своё «ложе», из последних сил забираясь и застёгиваясь негнущимися пальцами, которые никак не отойдут после многочасового судорожного сжимания руля. Он ставит будильник на старых механических наручных часах на три утра. Если следовать нехитрым расчётам, Некромант никак не успеет доехать до него за это время, значит, есть семь часов на отдых и ещё пара часов форы на всякий пожарный. Питер обессиленно проваливается в сон, хотя это больше похоже на потерю сознания — он просто ухает в чернильную тьму. Противный хриплый писк наручных часов выводит его из сладкого сна без снов. По ощущениям, не прошло и секунды. Питер с трудом разлепляет воспалённые глаза. Конечно же, семи часов недостаточно, чтобы восстановить силы после нескольких бессонных ночей, но деваться совершенно некуда — надо спешить. Вокруг темно, ледяная пустынная ночь холодит щёки и дерзко их покалывает до румянца. Паркер мучительно выбирается из тёплого спальника в пронизывающий холод. Его тут же знобит, а зубы непроизвольно начинают стучать. Всё кости с непривычки ломит, а мышцы мучительно тянет. Как же его омежье тело противно слабо. Юноша натягивает на себя одежду, пропахшую пустынной пылью. Так хочется постираться, одеться во что-нибудь свежее. Собрав все свои нехитрые пожитки, Питер водружает их на верного железного коня. Сначала он выглядывает осторожно на улицу, ожидая увидеть небосвод, забрызганный яркими звёздами. Но замирает от ужаса, раскрыв рот в сиплом выдохе. Половина неба заволочена непроглядной клубящейся тьмой, на другой же висит круглая луна. Это может означать только одно — на него движется пыльная буря. — Блять! — бежит Питер к байку, трясущимися руками хватаясь за руль. Он сразу газует, даже не выводит предварительно байк из здания. Чёрная стена надвигается смертельной лавиной, из-под которой выбираются только избранные. Их ещё называют заново родившимися. Если выживешь в песчаной буре, то, по поверьям, ты получаешь благословение пустынных богов — никакая хворь больше тебя не тронет. Вот только возвращаются единицы, Питер с такими и вовсе не знаком. Юноша выжимает скорость до предела, но уже понимает, что этого недостаточно. Тьма неумолимо надвигается, скользит по барханам, закрывает весь небосвод. Луна тонет в чёрном песчаном море, светлая полоска неба становится всё меньше и меньше. Тогда приходит ветер, он толкает байк вперёд, будто подгоняет заплутавшего путника в спину. Единственная полоска светлого неба исчезает, и на голову падает беспощадный песок, мгновенно заволакивая весь обзор. Через секунду Питер перестаёт видеть даже свои руки. А ведь это ещё не самый пик бури. Дальше ехать нет смысла, он не обгонит песок. Паркер останавливает байк, в ушах шумит ветер, дышать всё труднее и труднее, в груди загнанной птицей трепещет истерзанное переживаниями сердце. — Неужели это всё? — раздаётся в голове вопрос. Ответа и не требуется, потому что и так ясно, что, да, это всё. — Или нет? — оборачивается Питер. А если попробовать добраться до заброшенного здания? Он вроде недалеко уехал. Вдруг получится переждать бурю там? Терять уже нечего. Паркер разворачивается, теперь ветер дует прямо в лицо. Плотный шарф не спасает от песка, и он хрустит на зубах жесткой острой крошкой. Питер стартует с места, готовый уже ко всему. Разум твердит, что борьба бесполезна — песок всё равно победит, он уже победил людей, загнал в стойла-города и только и ждёт, когда человечество окончательно выродится. Но в душе теплится тот самый огонёк надежды, который и погнал его в это отчаянное путешествие. Ветер остервенело бьёт, словно злится на Питера, руль держать всё труднее. Снова беспощадный удар песка. Паркер теряет управление и летит в объятия барханов. В конце концов, он знал, что так всё и будет.

Он мучительно разлепляет пересохшие губы. В голове расплывается океан звенящей боли, а мышцы и кости ломит, особенно с правой стороны, на которую он упал. С огромным трудом он открывает глаза — веки будто весят целый пуд. Он на чём-то лежит, довольно твёрдом, небо над головой клубится тёмно-сизыми неприятными тучами. Откуда-то неприятно тянет влажной гнилью, раздаётся странный низкий клёкот. — Очнулся, — тихий недовольный голос справа. Питер тут же вскидывается и переводит взгляд. Совсем рядом сидит человек, замотанный в грубую серую ткань, которая из-за цвета кажется грязной. Лицо тоже закрыто тканью, даже глаз не видно. — Где я? Кто вы? — спрашивает слабым шёпотом Паркер. Его руки туго перетянуты верёвкой, а сам он лежит то ли в какой-то повозке, то ли ещё в чём-то. — Сам посмотри где, — продолжает недобро отвечать собеседник. Питер сначала хмурится, не понимает, чего от него хотят и за что злятся. Незнакомец молчит, его глаз не видно в тёмном провале под тканью, но юноша уверен, что тот цепко наблюдает. Слабо пахнет альфой, аромат землистый и будто с нотками бензина, а, может, это просто так всё здесь воняет? А ещё удивительно, но в этой местности не холодно и не жарко, окружающая температура комфортная, наверное, из-за низких туч. С него сняли тёплую куртку, он лежит в одной кофте, но совершенно не мёрзнет. Питер опирается на плечо, отворачивается, чуть приподнимается. Даже такое простое движение отзывается неприятной тянущей болью во всём теле, но особенно в рёбрах. Не понятно, день сейчас или ночь, сизое небо тёмное и холодное, бросает синие блики на небольшие чёрные озера вокруг, чудится, что там не вода, а необработанный бензин, на котором сейчас ездят все машины. Где-то виднеются чёрные мёртвые деревья, будто обугленные. Около озёр восседают чудного вида птицы — чёрные, лоснящиеся, с красными зрачками. Они смотрят на Питера в ответ умными глазами, будто разумные и сейчас заговорят. Одна из птиц вдруг открывает клюв и слышится звучное «к-а-а-а-р». Но больше всего стынет кровь в жилах от непонятных фигур, скользящих по озёрам. Они похожи на монахов в чёрных рясах, которые передвигаются в молитвенном жесте. Омега приглядывается и замечает высокие ходули, эти… люди будто что-то ищут в мёртвых болотах. — Я не знаю, где я, — говорит еле-еле Паркер, язык распух от жажды и будто не помещается во рту. Странный собеседник сначала пару секунд молчит, Питеру уже кажется, что тот и не ответит. — Ты знаешь, кто тебя преследует? Паркер вздрагивает, внезапно вспоминая, что он вообще тут делает. На зубах до сих скрипит песок, в груди зарождается тревога. — Вы о Некроманте? — шепчет понуро юноша. — Некромант? Так его зовут в том месте, куда он сбежал? — продолжает отвечать загадочным вопросами собеседник. — Ну, вроде как да. — Зачем ты ехал на восток? — тянется к рюкзаку мужчина. — Хотел узнать, правдива ли легенда о прекрасных садах, — без обиняков отвечает юноша. — Хмм, — достаёт небольшую бутылочку незнакомец. — Когда-то была правдой, — откручивает крышечку и наклоняется с бутылкой к губам омеги. Первые прохладные капли падают на иссушенные губы. Питер с благодарным стоном слизывает желанную влагу. — Пей, ты нужен нам живым, ты нужен Прокажённому, он идёт за тобой. И придёт к нам, — опустевшая бутылка катится по полу. — Что? — во рту до сих пор сухо, но уже не так катастрофически. — Легенда о прекрасных садах была когда-то правдой, пока не стала былью из-за Прокажённого, — загадочный собеседник тянется уже к капюшону. — Когда он появился в наших прекрасных садах, за ним пришли хворь и гниль, — с лица соскальзывает ткань, являя чёрную блестящую кожу и цепкие глаза с почти белой выцветшей радужкой. — Его мать-грешница возлежала с чёрным злым богом пустыни, который пришёл к ней в образе зверя смерти, и выродила проклятое дитя. С тех пор сады зачахли, воды озёр наполнились ядом, а мы почти полностью ослепли и копошимся в отравленной грязи, влача жалкое существование, — с надрывом и горечью заканчивает человек. Столько мыслей рождается в голове Паркера. Получается, Некромант родом из этих мест? Но остальное кажется религиозным бредом, а уж часть про зачатие… — Но теперь у нас есть шанс отомстить. Он идёт за тобой, словно ищейка по следу, как зверь смерти, познавший вкус плоти жертвы, он придёт в наши руки. Зачем же он идёт за тобой? — Я не знаю, — врёт Паркер, стараясь успокоить зашедшееся в ужасе сердце. — Да, конечно, — кривовато и кровожадно отвечает человек, не поверив ни единому слову омеги. Он отворачивается, показывая, что больше не намерен говорить. Питер вновь откидывается на пол, под головой какая-то тряпка, но всё равно слишком жестко и неудобно, мышцы неприятно затекают. Повозка идёт неторопливо, слышится размеренный гул изношенного двигателя. Такого же изношенного, как и всё человечество. Они едут ещё около часа в полной тишине, лишь плеск отравленных вод и унылое карканье разбивает молчание. Питер больше не выглядывает, мурашки ползут по коже от гнетущих пейзажей. Внутри горько от того, что надежда оказалась напрасной. И страшно от того, что с ним могут сделать. Повозка замирает неожиданно, кажется, омега успел задремать. Он подскакивает и сонно моргает. Всё же недосып и сильный стресс берут своё. — Вставай! — его грубо хватают за плечо и рывком поднимают. Небо стало ещё темнее и ниже, оно будто хочет разом упасть на это больное гнетущее место и раздавить его. Повозка стоит около поселения, расположенного прямо посреди топей. Дома выглядят неважно — такие же тёмные, будто искупанные в отравленной мазутной воде, покрытые то ли плесенью, то ли лишайником. Но поселение живое, в окнах горят огни, около крылец тоже стоят фонари или висят на столбах. Тёмными фигурами снуют люди, слышатся живые разговоры. Но весь антураж так и кричит о том, что жизнь здесь еле теплится — больная и увядающая день ото дня, всё чёрное, старое, окутанное тёмной дымкой, даже перед глазами какая-то муть, будто попал в кошмар, где все цвета выкручены на минимум, а текстуры предметов смазаны. Питера ведут среди строений, дорожка вымощена булыжниками, иначе здесь не пройти из-за чёрной грязи. Люди расступаются перед ними, у кого-то лица закрыты, кто-то смотрит белёсыми глазами со страхом и некоторым отвращением. Все люди худые, будто высохшие и отдавшие влагу своего тела чёрным топям. Они останавливаются только, когда выходят на площадь в форме круга. Здесь ещё светлее, много людей, стоят какие-то лавки, продавцы зазывают, чтобы сбыть свой скудный товар. Из глубины толпы выплывает фигура, облачённая во всё чёрное, как и все здесь, но иссушенная рука держит посох, выполненный из обугленного дерева, будто это символ хвори и тьмы, захвативших это место. Это старец с длинной белёсой бородой и волосами, его глаза такие же выжженные, как и у его односельчан. С приходом старика толпа замирает в то же мгновение, а разговоры стихают. Тишина благоговейна и нерушима, только посох стучит по мостовой. — Истинный, — шепчет в восхищении сопровожатый и кланяется. — Прокажённый идёт за этим мальчишкой, — тут же докладывает в поклоне. Старец пару мгновений разглядывает своими мёртвыми рыбьими глазами омегу. Внезапно он придвигается ближе и принюхивается крючковатым носом. Он тянется костлявыми пальцами с длинными грязными ногтями к подбородку юноши, чтобы повернуть его голову и вцепиться взглядом в метку. — Прокажённый может идти за ним только по одной причине — по зову плоти, — заключает скрипучим голосом старик. — Тот же самый зов, что повёл его проклятую мамашу совокупиться со зверем смерти. Прокажённый не может противиться, он явится за своей возлюбленной жертвой. — Как же быть, о мудрый Истинный? — с тем же трепетом спрашивает соглядатай. — Вымойте его хорошенько, чтобы плоть запахла ещё слаще. Подготовьте ловушку. Скоро наша месть свершится. О боги сжалились над нами, о славься вечная пустыня, — затянул заунывно старик и развернулся, чтобы проследовать прочь с прытью, не характерной для дряхлого старца. Питера тащат дальше, ещё какой-то бета пристроился с другого бока, хватая его плечо, будто они боятся, что омега захочет сбежать. Хотя куда тут бежать? Чтобы потонуть в болотах? Но чёртовы фанатики буквально хотят сделать из него живую приманку для Некроманта. А противные разговоры про сладкую плоть значат одно — он слишком долго был без сознания, подавители уже перестали действовать, а кожа под действием гормонов снова, спустя много лет, источает ненавистный сладкий омежичий запах, ввергающий альф в пучину низменных инстинктов. Его вталкивают в какой-то дом с низким порогом. Питер буквально утопает в ароматном тёплом дыме, который пахнет деревом, специями и чем-то сладким. Из дыма, будто сотканная из него, появляется хрупкая женщина с большими внимательными глазами, с опять-таки выжженными зрачками. Её длинные чёрные волосы заплетены во влажную косу, а кожа смуглого приятного оттенка. У неё высокие скулы и яркие губы. На полное тело, не иссушённое в отличие от других людей, накинуто простое светлое платье, не закрывающее покатые плечи. — Вымой его хорошенько, Хранительница купален, приказ Истинного, — альфа грузно выходит из комнаты. Остаются лишь этот дым, Питер и необычный компаньон. — Не думай бежать, они стоят у двери, — подходит она ближе. — Это тебя вожделеет Прокажённый? — Вообще без понятия, — качает головой Паркер. От быстрых событий голова идёт кругом, а все эти ритуальные загадки не дают ответа, а только сильнее путают. Он уже вообще сомневается, что речь идёт о Черном Некроманте, а не о каком-то другом неведомом монстре пустыни. — Раздевайся, если не вымоешься за десять минут, тебя будет мыть твой сопровождающий альфа, а кто знает, сможет ли он сдержаться перед девственным воплощением греха. Делать нечего, от представления того, что альфа будет трогать его, Питера начинает мутить. Он стягивает с себя одежду, пропахшую потом и пустыней. — Кидай, тебе она больше не понадобится, — сказано очень зловеще и не очень обнадеживающе. — Лучший костюм для омеги — обнажённое тело. Питер кидает комок одежды куда-то в сторону, как ему и говорят. — За мной, — растворяется в пару Хранительница. Паркер шлёпает по нагретому камню за женщиной. Страх гонит его выполнять чётко все приказы, но он уверен, что самое жуткое ещё только впереди. В пару вырисовывается большая глубокая купальня не с водой, а с чем-то белым и более густым. — Молоко, — говорит женщина, вторя вопросам в голове Питера. — Да-да, это молоко, чтобы смягчать кожу. Запах молока подчёркивает сладость аромата омежьего тела, а ещё молоко отлично нейтрализует воздействие любых ядов и заживляет кожу. Только на молоке мы и выживаем. — Молоко? — не понимает Паркер. — У вас есть коровы? Питер видел коров только на картинках. Это довольно чудные животные с копытами и большим пузом. А самого молока омега никогда не пробовал. — Можно сказать и так, — загадочно улыбается Хранительница. — Неужели ты не слышал, что прекрасные сады ещё назывались когда-то Домом тысячи матерей? — Матерей? — сначала непонимающе тянет Паркер. — О боже, — жуткая догадка происхождения молока озаряет омегу. — Иди купайся, сначала под водой с мылом, — кивает на душ рядом женщина. — А потом в молоко, — она явно довольна произведённым впечатлением. — У тебя уже осталось пять минут. Питер тут же ныряет под душ, хватая кусок мыла, вспенивая быстрыми движениями на теле. И мыло-то необычное, мягкое, белое, приятное, наверное, тоже изготовленное из молока и ароматных масел. Сам он всегда мылся жестким бруском, который пах в лучшем случае чем-то свежим. Паркер неуверенно замирает около молочной купальни, потому что его разрывает. Как же противно с одной стороны погружаться в человеческое молоко, но с другой стороны будет хуже, если его опустит туда альфа. Он медленно заходит в купальню, чувствуя живительное тепло подогревающегося молока, которое, нужно признать, пахнет маняще сладко, до выделения голодной слюны. Омега не медлит и тут же погружается с головой. «Колыбель жизни», — почему-то звучит в голове. Он бы соврал перед своей совестью, что это противно, но вовсе нет. Молоко приятное и мягко согревает, обволакивает и будто укачивает в нежных объятиях. Оно струится по губам, когда юноша выныривает на поверхность. Питер непроизвольно облизывается — как же вкусно — ошарашивают его ощущения. — Нравится? — будто из ниоткуда возникает Хранительница. — Все мы были вскормлены молоком своих матерей, нет ничего более естественного. Хотя нет, естественнее может быть только акт любви альфы и омеги. Питер не отвечает, вновь погружается и уже смело глотает молоко. Его мучают жажда и голод, и нет ничего вкуснее в данный момент, да и он уверен, что не пробовал за свою жалкую жизнь ничего лучше. Низ живота вдруг опаляет странным теплом, внутри зарождается ещё далёкая тянущая боль. Нет, это ещё не вожделение, только слабые зачатки. Слишком долго его организм был на подавителях. Но даже крохи этих чувств ошарашивают, пугают и захватывают. Он так долго бегал от инстинктов, которые всё равно его настигли и теперь неумолимо разрастаются внутри волнующим цветком. На фоне этого его жизнь на подавителях вдруг кажется такой серой и… действительно подавленной. — Прекрасно, сладкая приманка готова, — довольно изрекает Хранительница, будто почуяла настрой омеги. Её щеки ещё больше разрумянились, а губы алеют яркой вспышкой. — Выходи и возьми масло, оно стоит у ступенек, натрись им. Оно согревающее, ещё прохладно, поэтому тебе будет кстати. Саван лежит там же. Твоя нагота, не затронутая хворью, слишком соблазнительна для наших альф. Загадочная женщина растворяется в пару, будто её и не бывало. Питер делает ещё несколько жадных глотков молока, не в силах противиться жажде, и только после этого нехотя выходит из купальни. Если он идёт на смерть, то какая разница? Можно же побаловать себя на смертном одре, пусть и такими непростительными греховными шалостями. Паркер берёт в руки маленькую бутылочку с маслом, откупоривает крышку, принюхивается. Пахнет опять-таки чем-то молочным и пряностями. Юноша умасливает кожу, абсурдно раздумывая над тем, что он натирает себя, словно фаршированную тушку перед запеканием. Кожу тут же ощутимо печёт, наверное, из-за каких-то специй в составе. Он тянется к савану, но рука замирает. Вещь так похожа на одеяние Некроманта, что аж жутко. Но выбора у Питера нет, он заматывается в саван, считая про себя, что это знак судьбы. Его трясёт, потому что дальше его настигнет неотвратимое. Когда он полностью прикрывается, дверь распахивается, холодный воздух витиевато разгоняет пар. На пороге возникает уже знакомый чернокожий альфа. — Иди сюда, — рыкает мужчина. Питер на секунду замирает, а затем делает неуверенные шаги. Альфа заинтересованно ведёт носом, его жуткие белёсые глаза прищуриваются, губы ощериваются. — Хранительница знает своё дело, — комментирует он. — Как жаль, что сладкая жертва достанется Прокажённому, который не заслуживает такого дара. Так страшно вновь чувствовать вожделение хищников, от которого Питер скрывался так много лет. Это осознание его подкашивает больше, чем всё происходящее с ним до этого. Альфа больно хватает его за плечо и вновь грубо волочит за собой. Из ароматного дыма Питер попадает в смрад гниющих болот, от которого начинает противно подташнивать. — Он пахнет, как рай, — с неутолимым вожделением говорит второй альфа-страж. Питер не сморит на его лицо, так он боится увидеть там то самое похотливое выражение и алчущие острые клыки, готовые впиться в нежную плоть. Чернокожий альфа подхватывает его внезапно на руки, Питер рычит и пытается вырваться, но куда ему, ослабевшему, тягаться. Мужчина, впрочем, не делает попыток трогать его, а просто несёт вперёд, будто не хочет, чтобы он испачкал чистые ноги о проклятую грязь. Они проходят мимо площади, лавочек, домишек, фонарей. Даже покинув черту городка, они не останавливаются, а идут дальше. Небо немного посветлело, но всё такое же сизое и непроницаемое, где-то вдали алеет слабая полоса у горизонта. Закат или рассвет? Или сейчас уже день, а тучи здесь клубятся всегда? Его подносят к высокому столбу, а сердце Питера холодеет. Он догадывается, что будут с ним делать. С него стягивают саван, Паркер вновь бесполезно дёргается на это, но альфы неумолимы. Двое незнакомых мужчин стоят на стремянках у столба, на которым вырезаны какие-то рисунки и письмена. Они тянут руки, чтобы бережно взять жертвенного агнца — тщательно приготовленную приманку для монстра. Питера прижимают к холодному столбу, он вскрикивает. — Т-ш-ш-ш, — нежно успокаивает один из альф. — Не холодно, сейчас согреется. Его тело обвивают верёвки, крепко пригвождая к этому вертикальному алтарю, не давая даже шанса пошевелиться. Тело немного холодит влажный воздух, но масло и вправду помогает не замёрзнуть, не соврала Хранительница. — Да будет пойман самый страшный зверь пустыни, — шепчет альфа на ухо. Группа быстро собирается, забирает стремянки, остатки верёвок. Они растворяются во тьме, будто они есть порождения тьмы. Питер остаётся один, смотря на суровые болота, чувствуя себя одновременно и глупо, и в неукротимой панике. Почему-то он сомневается, что Некромант попадётся в такую глупую ловушку. Да и вообще, на что они рассчитывают? Солнца нет, значит, ничто не остановит тёмную силу чудовищного альфы, они просто не смогут с ним совладать и уж тем более поймать. Как можно бороться с тем, кто может вытащить душу из объятий смерти? Полоска света не становится ни больше, ни меньше, небо то темнеет, то чуть светлеет, иногда где-то мелькают короткие молнии и раздаются вдали сухие раскаты. Наверное, было бы забавно, если бы в столб ударила молния и сделала бы из Питера прожаренное и до этого замаринованное в молоке изысканное блюдо для того самого мифического зверя смерти. Паркер хихикает на свои больные мысли, чувствуя, что разум потихоньку уходит из его тела. Он всегда тщательно контролировал свои мозги и инстинкты, действуя трезво и слишком холодно, теперь же его лишили этой возможности, отобрав подавители, привычный уклад жизни и свободу. Где-то вдалеке каркают вспугнутые птицы. Питер поднимает голову и всматривается усталыми глазами в горизонт. Явно вырисовываются очертания путника, держащего свой путь к нему. Неужели Некромант клюнул на приманку? Чем ближе становится фигура, тем лучше видно белый саван. Альфа идёт за своей омегой несмотря ни на что. Ни холод пустыни, ни солнце, ни пески, ни проклятые болота, ничто его не остановило на пути к цели. Когда остаётся пара метров, Некромант вновь раскрывает своё лицо, которое не похоже на лик монстра. Живые голубые глаза смотрят с сожалением и беспокойством. Он ускоряет шаг, уже подбегая к омеге. — Боже, как же я рад, что ты в порядке. Я чуть с ума не сошёл, — сипло говорит Некромант. До Питера доносится запах тела альфы, который он раньше не чуял из-за действующих подавителей. Кажется, так пахнет сама пустыня — раскалённо, горько, пряно и смертельно-приторно до тошноты, удушая и выталкивая из лёгких все другие запахи. Горячая волна поднимается от самых ног и сосредотачивается пульсацией в метке. Эта тяга истинных, её не способна побороть даже сама пустыня. Она живёт сквозь бури и тысячи километров, ей не страшны топи и грозы, фанатики и хвори. — Зачем? — лишь вопрошает Паркер. — Я не мог по-другому, это сильнее меня, это инстинкты, они ведут, словно на поводке, — качает головой альфа, дотрагиваясь горячей рукой до холодных ступней омеги — невыносимо нежно, будто он хочет инстинктивно согреть. — Ты же знаешь, что это ловушка? — вновь хрипит Питер. Его разум противится, но тело говорит, что это самые приятные прикосновения в его жизни. — Я знаю, но не могу оставить тебя, — горячие губы дотрагиваются до пальцев ног, ласково целуют, будто альфа поклоняется ему, как идолу. Это настолько интимно, что Питер немеет перед столь откровенной лаской. Столько в ней безотчётной заботы без похоти. — Я люблю тебя. — Ты даже не знаешь меня, мы не обменялись и парой слов, — отчаянно пытается образумить и Некроманта, и себя заодно. — Я был рождён с этой любовью и умру вместе с ней. Мощные лампы включаются, опаляя сетчатку глаз. Питер автоматически жмурится, пытаясь скрыться от внезапного света. Он слышит жуткий крик боли, в нём чудовищная агония и животный ужас. Проснувшиеся инстинкты вопят, что пытают его альфу, поэтому Питер сквозь слёзы смотрит, буквально слепнув через боль. Некромант корчится под светом мощных прожекторов, его кожа плавится до мышц, кровь струится по белому савану. Он видит, как заживо сгорает его альфа, а взбесившиеся чувства и инстинкты заставляют и его самого биться в истерике, ударяя затылком по столбу до искр из глаз и, кажется, крови.