как дельфины, мы уходим в плаванье, ища вторую половину, ища стабильность, сильную спину. я жду опять, когда не будем как они. мы притворяться сильными или бояться быть некрасивыми. одно и то же, нам же нравится одно и то же. смотреть в окно, искать людей похожих. одно и то же, нам же нравится одно и то же. смотреть в окно, искать людей, искать, искать.
***
Ваня просыпается с тяжёлой головой ближе к ночи. И первым делом думает не о том, чтобы умыться, а о том, чтобы перекурить. Приоритеты, мать их. Он курит медленно. Растягивает это ублюдочное удовольствие, а затем всё-таки умывается, вспоминая, что сегодня было. Когда воспоминания приводят к кудрявому, Ваня цокает и пытается забыть. Нахуй надо всё это помнить. Он не собирается извиняться и так далее. Ему было хуёво. Ему надо было расслабиться. Ему надо было забыться. Напомнить тебе, Вань, из-за чего? Хуйню несёшь, Ванюш. Янковский смотрит на часы, отмечая, что проспал действительно долго, учитывая, что на пороге уже следующий день. Мысли возвращаются к кудрявому где-то на третьей сигарете снова. Весь такой добрый, такой хороший, такой умный, блять, такой... кудрявый! Ване аж тошно от самого себя становится. Его в теплоту отправили, даже если не клеится ничего, а он даже шага ступить не может. Потому что не понимает ничего из того, что чувствует. Помешался? Вань, помешался? Ты ответь, чё ты молчишь? Чё сидишь и тыришь в окно? Ты скажи, блять, признайся уже, давай. Янковский заваливается спать. Игнорирует он этот ебучий внутренний голос. Сны ему не снятся. Просыпается он раз пять. А когда часы показывают семь, встаёт и больше не ложится. Снова видок пиздецовый, синяки под глазами и безграничное счастье во взгляде. Естественно, сарказменное счастье. Сегодня он хотел лишь одного. Съебаться. Но понимал, что этого не сделает, потому что Тихон его крепко своими лучами держит. Хочется доказать ему, что чего-то Ваня стоит. Что он не пропащий, что он ещё живой, даже если сам считает себя мёртвым, даже если подкосило его сильно. Он всё ждёт, когда пройдёт всё это. А оно… как зараза. Своими метастазами по органам. Ваня добирается до клиники в смятении. Неопределённость душит. В ординаторской Петров сидит. Взгляд на него поднимает и смотрит снова с таким пиздецом, что даже спрашивать не хочется. — Вань, ты когда пить перестанешь? — И тебе привет, друг. Идти к Тихону не хотелось, но хотелось. У них всё нет коннекта. Кроме того случая на крыше. Казалось, что тогда, разделяя один огонь на двоих, они стали ближе. Хуйню несёшь, Вань. — Вань. — Чё? Петров вздыхает и губу облизывает. Щурится, смотрит прямо в глаза, да никак насмотреться не может, что ли? — У нас скоро выезд в деревню. Волонтёры нужны. Хорошая возможность для тебя хоть как-то оправдать себя в глазах Игоревича. — А зачем мне оправдывать себя перед ним? Петров лишь головой качает. — Вали к Тихону. И запомни мои слова про выезд. Ладно? — Ваня только хочет огрызнуться, как Саша останавливает пальцем к губам и тихим «тссссс». — Давай. Вали. Я уверен, что после вчерашнего он тебя точно ждёт. Янковский натягивает халат, смотрит на себя в зеркало, кривится и выходит. Парень замедляется, подходя к двери. Чё, табличка интересная, Вань? Хуянь. Стук. Костяшками. Громкое «войдите». Ваня осторожно заходит, закрывая за собой дверь. Пыл сразу поубавился как-то. Вот стоит он перед кудрявым и не знает, что говорить. Тихон поднимает взгляд, но не улыбается. Улыбнись, пожалуйста, а. Ну пожалуйста. Ваня понимает, что с ума сходит. Ебись оно всём конём. Парень зажмуривается, глаза открывает и смотрит прямо. Точно. По направлению к солнцу. — Я извиниться хотел. За вчерашнее. Слюна комом в горле. Водички бы, но не заслужил. Вот и стой. Мужчина сглатывает, откладывает ручку, складывает руки на груди. Пару секунд смотрит, хмурится и этим своим ебучим молчанием только в панику вгоняет. — Присядь на диванчик, Иван. Парень хмурится, оглядывается и видит около стены диван, который до этого и не замечал. Сесть за секунду, впасть в состояние ахуенеза ещё за секунды две, потому что Тихон встаёт, подходит и садится рядом. Колени почти соприкасаются, но Ваню не ебёт. Он старается не смотреть. Куда-то в пол, да, на Тихона — упаси боже. Не ебёт, говоришь, Вань? Ну да. Ага. — Что с тобой происходит? Внезапный вопрос. Хотя. Нет. Тихон уже пытался залезть к нему в голову. Через пальцы к вискам. — Ничего. Всё нормально. Также в пол. Мужчина шумно выдыхает. — Ты после того, как я пациента потерял, вообще сам не свой. Тебе что-то это напомнило? Ваня стискивает зубы и поднимает взгляд. Смотрит волком. Ну куда ты лезешь, Тихон Игоревич? Куда, блять, ты лезешь, а? — А вам какая разница? — Мне? — Смешно брови изгибает, полуулыбаясь. — Никакой. Я для пациентов стараюсь. — А. Ну да. — Янковский кивает самому себе, усмехается, понимая, что дал себе право допустить мысль о том, что он кому-то вообще нужен, и хмурится. — Точно. Забыл. Мужчина резко выдыхает, издавая какой-то не совсем понятный звук, и чуть ли глаза не закатывает. — Вань, хватит выёбываться, а? Приходи уже в себя. — Янковский сначала растерянно смотрит на него, а потом понимает, что даже не знает, что сказать. — Ты думаешь, что я буду с тобой сюсюкаться? Думаешь, мне это надо? Да я тебя должен был сразу выпереть отсюда пинками под зад, но твой отец очень настаивает на том, чтобы ты остался. Несмотря ни на что. У меня дел полно, а я сижу здесь и пытаюсь из тебя клешнями достать то, что ты так упрямо прячешь. Груз на душе? Так расскажи, легче станет. Незнакомцу даже легче рассказывать, сечёшь? Ваня во все глаза пялится, даже не дышит почти, а сам думает о том, что… да какой же ты незнакомец? А потом уже о том, что снова здесь замешан отец. Вот тебе, Ванюш, и забота. Тихон не сам это придумал, не сам этого захотел. Отец постарался. Разочарование? Нет, лишь онемение кончиков пальцев. Болюче. Между прочим. — А если не расскажу? Голос хрипит. Водички так и не попил. Всё ещё не достоин. Сидит и смотрит во все глаза. Не моргая. Тихон руку кладёт на плечо. Ваня кидает мимолётный взгляд на пальцы, сжимающие халат, и снова смотрит в глаза напротив. Ебануться можно. — Не расскажешь? — Не расскажу. Мужчина улыбается. Сжимает пальцы чуть крепче на плече. А Ваня сглатывает и смотрит. Смотрит и чувствует, как сердце, блять, щас вот вырвется прям из груди. Прорвёт грудную клетку и само в руки Тихона запрыгнет. Пригреется там, на солнышке, и всё. В голову ебашит так, что Янковский машинально пытается убежать от того, чего не чувствовал уже очень давно, поэтому немного отстраняется, двигаясь к другому краю. Трус. Трус ты, Ваня. Рука горячая и тёплая исчезает. Соскальзывает с плеча. А у Вани мурашки по коже. От холодка. Ветерок из форточки. Прохладный. Осенний. — Шарахаешься от меня? — Нет. — Шарахаешься. Ваня губы поджимает, облизывает их, потому что по-ебучему пересохли, сглатывает и вздыхает слишком шумно. Аж самому противно. Он не намерен здесь свои истинные эмоции и чувства показывать. — Ладно. Я понял. Было слишком наглым с моей стороны лезть в твою жизнь и пытаться помочь, да? — Тихон вздыхает. — Ты не телохранитель, Вань. Ты губитель. В первую очередь — по отношению к себе. И чёрт его знает, что ты будешь со всем этим делать. Потому что тебя спасать некому. А ты спасать поклялся. Сшей крылья облаков, Вань. Только эти крылья не сломай в процессе. Работа тонкая. Прозвучало так, что Ваня почувствовал себя виноватым. Паршиво, блять, прозвучало. Но красиво. Янковский наблюдает за тем, как Тихон встаёт и собирается пойти к своему месту, поэтому тут же встаёт с дивана и выпаливает первое, что на ум приходит: — Тихон Игоревич, а что за выезд в деревню? Мне Саня сказал. Жизневский разворачивается и подходит ближе. Хмурится. О чём-то думает. Спрашивает спокойно. Без намёка на издёвку. Это к лучшему. Потому что у Вани уже тормоза начало срывать. Ещё одна попытка его раздраконить увенчалась бы успехом. — Тебе интересно? — Да. Интересно. — Хочешь стать волонтёром? Кивок. — А вы тоже там будете? Жизневский хмыкает и улыбается. Ваня сглатывает, потому что просил же. И вот. Улыбнулся. Даже если в мыслях просил. В разговоре с самим собой. — Без меня уже не можешь? — Не могу. Ваня-то не улыбался. Говорил чисто, открыто, честно. А нахуя, Вань? Нахуя? Скажешь? Нет? Нет. Тихон смеётся, кидаясь этим смехом, как лучами солнышка. Прямо в лицо. Прямо в душу. И Ваня в который раз убеждается, что помешался. Помешался так быстро. Дурак. Какой же ты дурак, Вань. Так нельзя. Не ведись ты на свет. Ну не ведись, Вань. Уже. Уже повёлся. Погряз. Сука, да за что такой ебанизм? — Тогда я просто обязан быть волонтёром. — Янковский молчит. Просто смотрит. Не понимая, что должен чувствовать. — Заявление напишешь в 304 кабинете. Ира тебе всё оформит. Мы послезавтра уже выезжаем. Возьми с собой что-нибудь тёплое. Ну ты и сам знаешь. Там люди пожилого возраста. В основном. Поэтому придётся много улыбаться, Вань. Сможешь? Кивок. Ваня уже не думает. Просто кивает. Тихон взъерошивает волосы на его голове, улыбается и идёт обратно к своему рабочему месту. А Янковский решается спросить напоследок: — А вы искренне хотели мне помочь? Или из-за отца моего? Жизневский кидает внимательный взгляд. И отвечает одним словом. — Искренне. Ваня легонько улыбается, разворачивается и идёт к выходу из кабинета, уже не замечая пристального взгляда солнечного, чьи лучи провожают до самой двери. Парень идёт по коридору в 304, стараясь не думать о том, что внутри что-то трещит по швам. Медленно. Но верно трещит. Громко для Вани, но тихо для всех остальных. Парень просто идёт по коридору и вдруг осознаёт: Помешался. Действительно. Помешался.