Перевоспитанию не подлежит

      Глаза по-прежнему ни черта не видели: если правый ещё хоть как-то различал свет и вроде бы узнавал очертания оконной рамы, то вот в левом зияла голая чернота. Тупая боль переполняла череп, как вода переполняет банку. Сознание потерять хотелось безумно, но чем дольше приходилось сидеть на ледяной коридорной плитке, тем яснее приходило понимание: сознание она не потеряет, а только укрепится в нём, если продолжит столько думать.       Сёчикара уже успела провалиться во времени и не могла точно сказать, прошло ли десять минут или полчаса, когда в школе наконец воцарилась относительная тишина, далеко не означавшая безопасность. Наоборот, самая опасная часть для неё только начиналась.       Девушка закрыла глаза, чтобы не раздражать никого их тупым невидящим взглядом (а она не сомневалась, что он был именно таким), и, сама того не замечая, стала дышать тише, но чаще.       И вновь звуки шагов. Шло человек десять, не меньше. И остановились они прямо возле неё. Воображение нарисовало красочную сцену, как вся эта толпа по очереди обхаживает её, а затем оставляет тут истекать кровью в стенах её собственной школы. В горле встал ком тошноты. Если кто-то планирует производить насильственные действия сексуального характера в её отношении сейчас, пока она в таком состоянии, ему стоит быть готовым, что она заблюёт не только его член, но и ботинки.       С минуту окружившие её парни стояли молча. Чувствовать на себе чужие взгляды было неприятно, хотелось рявкнуть, мол, пошли нахуй, но дурой она себя пока не чувствовала, а если и подозревала что-то неладное, то точно никому бы в этом не призналась, себе особенно, так что ничего подобного говорить Аи не стала.       — Вот это её разукрасили, конечно. Парень, наверное, теперь бросит, — неожиданно ворвавшийся в тишину голос описал её внешний вид именно так, как она себе его и представляла; в конце предложения послышался тихий свист.       «Раз говорит первым, значит, главный», — подумалось ей, и в памяти всплыл силуэт невысокого парня в чёрной куртке, вышедшего вперёд перед дракой — скорее всего, это был он. На лицо главарь банды вряд ли был бы красив, так что вообразить «бандитскую физиономию» оказалось не так уж и сложно. Аи могла себе его представить.       — Кенчик, как думаешь, она встанет?       — Сначала спросил бы, в сознании ли она, — а вот этот голос принадлежал парню, который привёл её сюда, его она запомнила. Кенчик? Кен, значит. Имя тоже лучше запомнить.       — Эй, ты в сознании?       — К сожалению, — её же голос сипел, как просевшая дверь: звучал слабо и тихо. Стыдоба-матушка.       — Вот, в сознании. Так дойдёт или нет?       От «Кенчика» исходила почти осязаемая аура человека с ангельским терпением. По крайней мере именно такое впечатление создавалось, когда он говорил.       — Нет, не дойдёт. Даже не встанет.       Шаги. Парень, испытывавший Кенчика на прочность, подошёл к ней и, судя по шороху одежды, присел на корточки. Через мгновение саднящей раны в её волосах без нажима коснулись чужие пальцы. Аи почувствовала преждевременное облегчение: осторожное касание, избегавшее боли, не было похоже не касание человека, который собирался сделать с ней что-то плохое. Против воли она шумно и неровно выдохнула. Парень точно это услышал, но не стал комментировать; вместо этого он сообщил в меру громко, чтобы и остальные слышали:       — Крови много и, походу, она не останавливается. Надо в больницу, — прежде отшучивавшийся голос стал самую малость крепче; девушке показалось, что она уловила в нём каплю напряжённого беспокойства. Хулиганы хулиганами, а становиться свидетелями чьей-то смерти им вряд ли хотелось. — Все, возвращайтесь; сбор будет завтра. Дракен, бери её.       — Майки, она же не из наших! — чей-то голос кого-то из толпы. — Может, оставить её? Утром всё равно найдут.       Сам Майки ничего не ответил, ответил Кен:       — А кишка не тонка с боссом спорить?       И больше никто не возражал. Если бы Кен и с ней говорил таким тоном, наверное, она бы всё-таки попробовала уползти отсюда на четвереньках, когда была возможность.       Не прошло и минуты, как на расстоянии дюжины метров от них не осталось ни души.       Дракен опустился перед ней на корточки, велев протянуть вперёд руки и ухватиться за шею — слава богам, на это силы ещё были. Широкие ладони подхватили её под коленями, Кен сказал держаться за шею, а Аи мысленно попросила себя оказаться достаточно лёгкой, чтобы её не сбросили от усталости посреди пути в мусорный бак.       Они пошли. Майки шёл немного впереди, но, пока не спустились с лестницы и не вышли за пределы школы, ничего не говорил. Стоило им выйти на улицу, молчание разорвалось, как по сигналу, и полился размеренный ни к чему не обязывающий диалог. Парни перекинулись парой фраз — сказали что-то за «слабоватых старшеклассников» и «большие планы на завтра», — а затем и её, Аи, жалкое существо удостоили царским вниманием.       — А, точняк, забыл спросить: как тебя зовут? — девушка не ожидала, что прямо посреди разговора Майки станет к ней обращаться, поэтому не сразу поняла, что вопрос адресован ей, а когда поняла, ответила немного дёргано:       — Аи Сёчикара*.       Кен сдержанно усмехнулся, Майки тихо прыснул со смеху.       — У твоих родителей есть чувство юмора!       — Уверена, имя мне выбирали с похмелья, — буркнула Аи вполголоса, но не обиженно.       — И что писательница* делала в школе ночью? — этот вопрос Майки не прозвучал враждебно, он спрашивал из любопытства. Лица его она не видела, но была уверена, что парень до сих пор улыбался.       Обычно Аи не посвящала в свою внешкольную деятельность посторонних, но эти ребята как-никак несли её в больницу: пожалуй, в этот раз можно.       — Завтра начинаются первые из трёх ежегодных экзаменов, а в нашей школе учителя печатают КИМы заранее, так что я пришла сюда, чтобы их сфотографировать и продать.       Дракен снова хмыкнул.       — Реально есть те, кому не похуй?       — В этой школе — похуй всем, — без обиняков согласилась она. — Но задания подаются из управления: на все школы они одинаковые, поэтому покупатели всегда есть.       От избытка произнесённых слов снова замутило. Длинный язык — вездесущее проклятье.       — Кен, опусти, меня тошнит.       Её спустили, но тошноты не последовало. Она только откашлялась — судя по вкусу, кашляла она кровью, и крови было достаточно, чтобы её сопровождение порядком напряглось. Кен предложил вызвать скорую, Майки сказал, что пешком быстрее, и с ним препираться снова никто не стал.       На этот раз её взяли на руки, а не посадили на спину — видать, побоялись, что свалится, и скорая уже не понадобится. Майки с Дракеном ещё о чём-то болтали по пути, но в разговор её уже не вмешивали, велев просто не отключаться.       В конце концов они добрались до больницы. Кое-как парням удалось отвязаться от врачей, набросившихся на них с расспросами об обстоятельствах таких «необычных» для школьницы травм. Всё закончилось показаниями пострадавшей: «Они мои друзья, а я истекаю кровью и ничего не вижу. Отвалите от них и займитесь мной». На том и разошлись. Парней отпустили, а её отвели в предоперационную, где и помыли. Врачи продолжали попытки выведать, что случилось, и точно ли не стоит вызвать полицию, но Аи отнекивалась, как могла, говорила, что упала с мотоцикла, и в итоге на допрос просто не осталось времени: если бы её не положили на операционный стол, не вкололи наркоз и не наложили бы швы, кто знает, как скоро она бы грохнулась в обморок от кровопотери.

***

      Очнулась Аи уже в палате-одиночке — крохотной, но светлой комнатёнке с зелёными стенами и узким окном. Голову стягивали бинты, кожа после наркоза и кровотечения стала по-каторжному серая, из коротких чёрных волос, как мусор из птичьего гнезда, торчали волоски растрепавшейся марли, а на глазу красовалась повязка — совсем как пиратская, только не пиратская, а медицинская, белая, на тонких тряпичных верёвочках. Нет, она не пират и не приведение, она чучело — таков был вердикт, когда Аи наконец дорвалась до зеркала наперекор рычанию медсестры про то, что ей нельзя вставать. «В таком виде в школе лучше не показываться», — была следующая мысль после мысли про чучело. Она никогда не метила в первые красавицы школы, но и стать посмешищем для неё не было великим удовольствием.       «Значит, уйду на домашнее обучение по случаю травмы».       Через несколько часов после того, как Аи очнулась, к ней зашёл врач — иссушенный временем и работой старикан с седой козлиной бородкой, представившийся как нейрохирург с какой-то длинной фамилией, которую девушка, понятное дело, запоминать не стала. Какое-то время Аи безропотно просидела на койке, вынужденная выслушивать шквал медицинских терминов, на неё обрушившихся. К концу пламенной речи специалиста она выяснила, что у неё «сотрясение мозга второй степени со значительным повреждением коры головного мозга», что дело серьёзное, и что она может ослепнуть на один глаз, так как что-то там в мозгу повредилось и исправлять это «что-то там» опытный врач-нейрохирург почему-то не решился.       Доктор покидал палату с пожеланием скорейшего выздоровления и рекомендацией подыскать платную клинику с хорошим хирургом; девушка съязвила что-то про то, какой хороший хирург достался ей в государственной клинике, и осталась в одиночестве копаться мыслями в неприглядных перспективах своего скорого и пока что не особо радужного будущего.