***
— … ин… Ши… Шин… — горячая ручка сестры теребила его за футболку. Шин с трудом поднял голову и взглянул на мир глазами студента-медика. На часах почти полдень. Черепнная коробка — как полый грецкий орех, неумело битый молотком — трещит, будто вот-вот сломается, но до сих пор держится ценой божьей воли и доброго слова. Аи вылезла из-под одеяла и села на краешек матраса. Вся красная, глаза опухшие, взгляд растерянный. Шин улыбается, делая вид, что всё хорошо. Только не пугать её ещё больше, только не напоминать о вчерашнем. — Ты долго не просыпался. Голова болит? — Нет, — он колебался, в душе не чая, что говорить травмированному ребёнку, — А ты как? Нигде не болит? Малышка пожала плечами и как-то потерянно посмотрела в сторону двери. Они в его комнате. После случившегося нельзя было приносить её в комнату парня, как он раньше об этом не подумал… — Ты не помнишь, во сколько я вчера вернулась домой? Мама ругалась? Вопрос застал Шина врасплох. — Ты не помнишь, как вчера возвращалась домой? Мотание головой. — А как тебя Дж-, — Шин осёкся, — как тебя забирали не помнишь? Снова мотание головой. Он начинал паниковать, и Аи запаниковала вместе с ним. Меж тонких бровок пролегла морщинка. Парень резко сел на кровати и потянулся за градусником, оставленным неподалёку. Аи послушно померила температуру, явно не понимая, зачем это делалось. — Я хорошо себя чувствую, — 36.8. — Почему у тебя такое лицо? Какого хера происходит? Она притворяется? Не похоже. Страшная ночь сумасшедшим вихрем пронеслась в памяти. Нет, она точно не могла притворяться: слишком мала она для такого. Всё-таки придётся звонить дяде, просить о помощи. — Хах, извини, солнце, — улыбка не удалась, — пристал к тебе со своими расспросами. Совсем уже офигел твой братец. Пошли лучше позавтракаем? А то уже обед, а мы до сих пор в кровати валяемся. Предложение было воспринято положительно. Аи вполне резво выбежала из комнаты в направлении ванной, а вот Шина неслабо так подколбашивало. Что с Аи? Амнезия? Первые звоночки психологической травмы? Что бы это ни было, он не тот человек, который может ей с этим помочь. — Шин, ты молоко пролил. Он машинально взял тряпку и вытер. Руки не слушались. Нет, всё-таки надо ехать в полицию. Но он ведь даже не её опекун… — А можно ещё тост? Она не помнит вчерашнего вечера. Хватит ли показаний Сонг Су, чтобы предъявить обвинения? — Тебе с джемом? — Ага! Джун будет всё отрицать, мать встанет на его сторону, а отец слишком бесхребетный, чтобы пойти против. — А дай с малиной, пожалуйста. Джун… Джун, этот ублюдок. Мразь. Паскуда, сволочь, скотина. Шин ясно помнил тот день два месяца назад, когда Сёцу подошёл к нему и спросил, почему Аи ни с кем не встречается. Он, пятнадцатилетний пацан. Надо было ещё тогда насторожиться, идиот. Что же делать… Что… Что… ЧТО?! Аи за обе щеки уплетала хлопья с подогретым молоком. Проголодалась. Взгляд немного ожил. Тянется к трубочке вишнёвого сока. Холодный. Морщится: кисло. Она прикрывает глазки, допивает сок, тянется за тостом и мажет на него джем. Шин следит за каждым действием, каждым жестом. Всё нормально. Всё хорошо. Она в порядке. По крайней мере, внешне… — Почему не ешь? Шин щипцами вытаскивает из себя улыбку. Живот болел от волнения, а не от голода, но он встал и направился к холодильнику. Вчерашний сэндвич? Пойдёт. Он вернулся за стол, и в следующую секунду желудок скрутило с новой силой. Взгляд снова на Аи. Малышка, секунду назад с аппетитом уплетавшая за обе щеки хлопья, застыла с ложкой в руке. Лицо стало белее молока в тарелке быстрого завтрака. Пустой взгляд сменился каким-то испуганным выражением. Плечи девочки дёрнулись вверх, она судорожно вдохнула, по щекам градом полились слёзы.— Что это было? Ты правда ничего не помнила с утра? — Да, типа того… Ретроградная амнезия. Хотя у меня всё настолько быстро прошло, что хер знает, как это называется. — Ясно… — Я практически ничего не помню из той недели, но лицо брата тем утром почему-то хорошо в памяти сохранилось… — Аи хотела выдавить из себя усмешку, но попытка не удалась. — Никогда не видела его таким перепуганным. — Воздух застрял в горле, глаза начало пощипывать. Она всё чаще и чаще останавливалась во время рассказа. Говорить было тяжело. Уж точно тяжелее, чем признаваться в любви. Кто бы мог подумать. — Это всё было 23–24 августа. Неделю до школы он носился со мной, как сиделка с младенцем. Сюсюкался, игрался, будто мне лет пять было, уводил гулять, когда родители возвращались. Было такое чувство, словно весь мир крутится вокруг меня. Ни до, ни после, мне никто никогда не уделял столько внимания, как в те дни. Шин был дёрганным и напряжённым, а я просто игнорировала это, наслаждаясь происходящим. Потом из-за этого чувствовала себя самой эгоистичной сукой на свете… Ну а потом настало 31 августа и…
— На денёк не хочешь съездить к Сонг Су? Ещё месяц назад такое предложение было бы воспринято как маленький праздник, но сейчас это было похоже на трагедию по канонам Шекспира, где в конце кто-нибудь обязательно должен был умереть. — Не хочу, — при одной мысли, что придётся расстаться с братом, внутри всё разрывалось. В те дни он стал единственным человеком, рядом с которым, как ей казалось, она была в безопасности. — Тут такое дело, я сегодня вечером буду о-очень занят, а тебя одну оставлять — это как-то не дело. Лучше же с Сонг Су, чем с родителями, верно? Тут трудно было поспорить. Путём недолгих разговоров и подкупа, он всё-таки уговорил её поехать в Аомори. Поезд отправлялся в семь двадцать, а в семь тридцать у Шина уже были какие-то «о-очень важные дела». На перроне Аи стояла в гордом одиночестве. Если соседство с сотнями незнакомых тебе людей можно назвать одиночеством. «Одиночество в толпе» — будем называть это так. Но как это не назови, она уже пять раз возненавидела себя за то, что согласилась поехать. Никогда прежде ей не было так дискомфортно в окружении незнакомых людей, а людей вокруг было много, действительно много. Летние каникулы кончались послезавтра, началась великая миграция школьников из городов в сёла и из сёл в города. К тому же семь вечера — конец рабочего дня, офисный планктон возвращался с каторги. Народу было не протолкнуться. Аи с трудом нашла себе место в переполненном вагоне и постаралась принять устойчивое положение, чтобы при случае ни на кого не упасть. Рядом с ней пригромоздилась компания старшеклассников. Ребята громко разговаривали, да и ничего интереснее их разговора в этом вагоне в принципе не было. Волей-неволей Аи прислушалась. — Э, а кто-нибудь вообще в курсе, что Сёнагон забыли в Сэтагая. — Что?! Угараешь?! — Сёнагон — это те, что с Чёрный Драконами пиздились в том году? — Ну типа да. — Ебать. Я думал они так в Адати и останутся. По-любому какая-то веская причина, иначе бы они сюда не сунулись. — А может, решили отыграться. У Драконов дней десять назад лидера угандошили. Парень в очках, до этого не участвовавший в разговоре, оторвался от телефона-раскладушки и с видом знатока изрёк: — Я слышал, там личное с Гянгу. Кто-то чью-то сестру или девушку домагался. — Ой бля, это кто у них такой отбитый? — А я ебу? Из средней школы какой-то.— Проще говоря, он отправил меня к Сонг Су, а сам пошёл пиздиться с Сёцу. Я тебе словами не опишу, что у меня тогда в голове творилось. С одной стороны, я злилась, потому что мне ничего не сказали. С другой стороны… скажем так, это было просто пиздецки страшно. Меня крыло слезами от одной мысли о Джуне, и тот факт, что брат пошёл с ним драться, вгонял меня в истерику. Руки Майки тоже похолодели. Он сжал прохладные пальцы на её ладонях. Не знал, что говорить, и потому молчал, чтобы не сказать лишнего. — Я выскочила через одну станцию от Хокусан…
Она плохо знала эту часть Токио. Брат говорил, здесь опасно, и Аи, как и полагается послушной младшей сестре, нос здесь не показывала. Кое-как она добралась до места, где обычно проходили все живые стачки — заброшенная станция Симо. Аи ни разу здесь не была, только слышала. Слепой котёнок в коробке, не знающий, обо что разбить нос. Везде арматура, ошмётки бетона и несущих конструкций вокзала. Место внушало ужас, особенно вечером при плохом освещении. Детские ножки не справлялись с неровной поверхностью полу-свалки. Упала, ободрала коленки, снова упала, ладони в кровь. Толпа народу собралась не у самой свалки, а подальше — у бедного жилого района, где были фонари. Красные куртки в пятнах уличного освещения, как тряпки матадоров, сразу бросались в глаза. Нескольких она узнала сразу. Ханемия, Окида, Цэи — друзья Шина из Сёнагон, иногда бывали у них дома и всю неделю не прекращая названивали её брату. В памяти хорошо отложился этот момент. Она перелезла через строительную ограду, зацепившись юбкой за проволоку и порвав подол до середины бедра, подбежала к творившемуся в свете фонарей месиву. Не понимая, кто где и что происходит, Аи схватилась за первую красную куртку, которая оказалась к ней ближе всего. Это был Сэй, она его помнила. — Сэй, где Шин? — пришлось орать во всё горло, чтобы её хотя бы кто-то услышал. Занятый дракой парень обернулся, словно услышав писк комара. Раздражённое выражение лица сменилось ошарашенным. Воспользовавшись заминкой, его противник попытался нанести удар по лицу, но капитан Сёнагон вовремя уклонился, вырубил оппонента и, подхватив тридцатикилограмовую ношу на руки, оттащил незваную гостью в ту сторону, откуда она только что подошла. — Что тут делаешь?! — звучал он не зло, а напуганно. Её тут быть не должно было. — Услышала в поезде, что вы дерётесь с Гянгу. Это же та банда, в которой Сёцу? Это из-за меня? Ему было некогда с ней разбираться, но и бросать ребёнка просто так было по-скотски. Парень набрался терпения и попробовал решить дело миром: — Твой брат знает, что делает, А-чан. Тебе будет лучше уйти. — Но я не хочу, чтобы из-за меня с ним что-то случилось! — Тогда в следующий раз что-то может случиться с тобой, — это была грубая реплика, резкая и отнюдь не тактичная. Специально или нет, но он резанул по живому. — Правда лучше уйти?.. — Да. Если Шин узнает, что ты здесь, он распереживается о тебе, и тогда мы точно просрём. Нам и так не сладко. Она не хотела уходить и делать этого не собиралась. Подождёт. Скоро всё закончится. Спустя час не закончилось нихера. Аи больше не рискнула подходить ближе, наблюдала издалека, сидя на бетонном блоке полуразрушенного вокзала. Она нервничала. Ситуация складывалась не в сторону брата и его банды. Половина полегла, остальная половина была на последнем издыхании, а вот шайка Джуна держалась хорошо. Аи нашла всех «важных» людей глазами: и брата, и Джуна, и обоих лидеров. На Шина было больно смотреть: весь побитый, израненный. Он часто приходил так домой, когда был в старшей школе, этим не удивить. Но как бы не печальна была ситуация, Сёчикара-младшая помнила золотое правило: ни за что не вызывай копов. Неважно, насколько плохи дела, Шин говорил, что копов вызывают только крысы и слабаки. В тот момент Аи готова была ослушаться, но не могла. Ей двенадцать, она заканчивает начальную школу, на дворе 2003 год. Ясное дело, у малявки вроде неё нет мобильного телефона. И она смотрела. Просто смотрела, как рушится её жизнь, ничего не пытаясь предпринять. Ужасное произошло в девять часов двадцать минут по токийскому времени. Взгляд чёрных глазок внимательно пережигал с одной фигуры на другую. Шин. Вот она. Она его видит. Его красная куртка залита кровью. Полчаса назад её было не так видно, но сейчас она высохла, и чернеющие пятна стали походить на дырки от выстрелов. Внезапно Шин на что-то отвлекается. Он поворачивает голову в сторону, словно его кто-то зовёт. С трудом, он разбирается с соперниками и бежит в сторону. Аи не видно — загораживает стоящий поблизости дом. Приходится встать с наблюдательного поста и подойти ближе. В опасную близость. Свет старого фонаря угрожающе мигал на влажном от дождя асфальте. Она стоит далеко, но недостаточно. Метров сорок. Перед глазами — Шин, Джун и ещё трое парней. У всех кроме Шина в руках даже не биты, а арматура и трубы. В животе всё холодеет. Произошедшее неделю назад в парке уже не кажется таким страшным. Страшно — это то, что происходит сейчас. Один из парней под два метра ростом, крупного телосложения, незаметно обходит Шина сзади и заламывает ему руки. Брат остаётся совершенно беззащитен. Замах полой железкой. По рёбрам. Аи кажется, она слышала хруст костей, но, если бы он там и был, вопль брата точно его заглушил. Он старался не кричать, но удар такой силы не оставлял ему шанса сохранить лицо. Рёбра были сломаны — не одно, и не два. Грудная клетка провалилась под расстёгнутой курткой. Кашель кровью. Ещё один удар. Аи зажала рот обеими руками, стараясь сдержать рвущийся наружу крик. Кто-нибудь поможет ему? Кто-нибудь, ну хоть кто-то! Но помощи прийти было неоткуда. Всех перебили, а те, кого нет, были не в состоянии помогать кому-то кроме себя. Спасение утопающего — дело рук самого утопающего. Шин был утопающим с переломанными рёбрами и задетыми лёгкими. У него не было шансов. Удары повторялись слишком часто. Перед глазами было темно от слёз, понять, что происходит, Аи уже не могла. Последний момент, который она запомнила — это то, как Джун забрал арматуру у одного из парней. Он что-то говорил Шину, затем что-то кричал. Уши заложило, она не поняла ни слова. А потом удар. Снова. Снова. Снова. Опять. И Ещё. Последний — в голову.***
Где-то уже было сказано, что Аи ненавидит больницы. Это чистая правда. Она возненавидела их тогда, тем летом, когда двенадцатилетней девочкой стояла у операционной, за дверьми которой спасали её брата. Мать орала на отца в соседнем коридоре, отец орал в ответ, мать начинала орать ещё громче и так по кругу. В итоге их попросили выйти, и Аи осталась одна. Стояла глубокая ночь. Медсёстры вечерней смены выглядели уставшими, ещё не проснувшимися, врачей видно не было. Аи чувствовала себя брошенной, забытой и, самое главное, виноватой. Почему она вообще записалась на летние курсы? Не сделай она этого, её не пришлось бы никому забирать, Джун не пришёл бы за ней и не сделал бы то, что сделал. Она могла не идти на курсы в тот вечер, пойти одна, придумать отговорку или оправдание, чтобы не идти. Зачем она пошла? Зачем столько плакала, оказавшись дома? Сейчас всё, произошедшее неделю назад, казалось глупостью. Пустяком, который она легко могла бы пережить без посторонней помощи, и тогда все остались бы целы. Если бы только брат не решился бы ей помочь, если бы она справилась сама… Отец вернулся через двадцать минут, мать уехала домой и больше не появлялась до следующего дня. Пятнадцать часов прошли как в тумане. День, ночь, утро. Аи не спала, хотя очень устала. Голова раскалывалась, жутко хотелось плакать, но она не решалась заплакать из страха кому-нибудь помешать. На исходе шестнадцатого часа из дверей операционной вышел хирург. Шин жив. Шин будет жить. Вот только… — В коме?.. — отец переспросил севшим голосом, словно у него внезапно появились проблемы с лёгкими. — Нет-нет-нет, пожалуйста, перепроверьте ещё раз. — Мне тяжело Вам это говорить, но мы уже провели первичные исследования. Ваш сын действительно пребывает в коме. — О господи милостивый… Тяжёлое тело отца упало на кушетку со звуком сдутого воздушного шара. Мужчина обхватил лицо руками и издал протяжный звук, похожий на подбитого зверя. Аи почувствовала на себе сочувственный взгляд врача. Взгляд давил прямо в грудь, лишая лёгкие воздуха. Кислорода стало не хватать. Она опустила голову, чтобы не чувствовать этой жалости. Она её не заслужила. Жалеть надо Шина, а не её. — Пока трудно определить, насколько дело серьёзно, но нам стоит готовиться к худшему. Ближайшие дни будут критическими — он либо выйдет из комы, либо впадёт в глубокую стадию. Пожалуйста, не выезжайте из города. Мы сообщим вам, если что-то изменится. — Доктор, — Аи не выдержала и подала голос, — когда к нему можно? — Боюсь, что нескоро. — Ясно… Отец ничего не ответил. Врач безмолвно кивнул Аи и удалился в дверях, из которых вышел пару минут назад. Они с отцом снова остались одни. Аи села на скамейку рядом с родителем и попыталась его обнять. Когда ей было плохо и Шин её обнимал, становилось легче. С отцом так не получилось. Мужчина оттолкнул её руку и просидел неподвижно в одной позе почти двадцать минут. — Аи, послушай… — он приподнял голову и перевёл бесцветный взгляд из-за бровей на тихо сидевшую рядом с ним девочку, — ты же знаешь, что такое кома? — Знаю. — И ты знаешь, что люди не всегда из неё выходят? Аи закусила изнутри щёку. Слёзы подступили с новой силой, она с трудом себя сдерживала. Кивок. Тяжкий вздох отца. — Не хочу огорчать тебя раньше времени, но будь готова к тому, что, возможно… — он сделал паузу, с трудом подбирая слова или собираясь с духом, чтобы произнести их вслух. — возможно, Шин уже не очнётся… У каждого человека есть свои лимиты. Кого-то внутреннее напряжение ломает быстро, как спичку, а кто-то гнётся, тянется, терпит до тех пор, пока его не распилят окончательно. Для своего возраста Аи долго держалась, но у всех есть предел. Тем более у ребёнка. Тем более у ребёнка, даже младшую школу не закончившего. Слёзы катились по щекам, подсыхали, оставляя за собой дорожку соли, и снова катились. Отец терпеливо молчал, не смея запрещать ребёнку плакать, но Аи кожей чувствовала, как ему некомфортно. Хироши Сёчикара был кандидатом экономических наук, дни напролёт он сидел в институте, занимаясь диссертацией, и крайне редко общался с людьми. Откуда ему было знать, как вести себя с захлёбывающимся слезами ребёнком? Неоткуда. Он и не знал. — Это всё из-за меня, — сквозь всхлипы и плач эти слова едва можно было различить. — Из-за меня, меня, всё из-за меня! Если бы не я, с Шином всё было бы в порядке. Отец покачал головой. По его лицу было видно, что он не имел никаких моральных сил на чьё-либо успокоение. — Никто не виноват. Он сам полез в драку. — Это неправда! Сёчикара Старший тяжело вздохнул, как человек, уставший от себя и от жизни, и снова качнул головой. Он не хотел её слушать. Он не слушал. Он не хотел слушать никого. Ему в сущности было всё равно и на Аи, и на Шина. Его достали истерики жены, бесконечно висящий над головой дамоклов меч. Когда он отсечёт ему голову? Ещё одна ссора, скандалом больше, скандалом меньше. Хисутерику воспользуется ситуацией с Шином, чтобы подать на развод. «Он не помогает мне с детьми», «Я всё тяну одна». Он уже слышал в ушах звон её голоса. Что скажут коллеги? Что скажут родители? Об этом даже страшно подумать. Мысли с трудом удалось вернуть к дочери, без особого успеха боровшейся с истерикой.