Перевоспитанию не подлежит

      — Насчёт Фусимэги, — она взяла из корзинки булочку с вишней и положила на поднос, после чего протянула щипцы Майки. Её руки дрожали, и щипцы дрожали вместе с ними. — Если у него что-то пойдёт не так, придётся ехать к дяде. Он у меня в полиции работает. Просто предупреждаю на всякий случай.       — Понял, — Майки тоже подцепил булочку с вишней. — Это тот самый дядя, который вытащил нас с Кеном?       — Тот самый. Он хороший.       — Тогда почему мы не едем прямиком к нему?       — Потому что он поддерживает отношения с моим отцом. Стараюсь по минимуму с ним пересекаться.       На кассе булочки разложили по пакетам, и Аи оплатила за двоих: Майки умудрился забыть кошелёк.       — Потом отдашь, — сказала она таким голосом, словно ничего отдавать ей не надо. Словно она и не надеялась, что ей что-то вернут. Дурочка-альтруистка с IQ немного за 130.       Их плечи соприкасались, пока они шли к выходу. Она шла близко, не отходила дальше чем на два метра. Майки пока не понял. Пока не понял, что она держится рядом, потому что боится в любой момент упасть и разбиться.       Через десять минут они сидели на лавочке у больничной парковки. Со скамейки Майки рассматривал окна «того самого этажа». Отсюда они выглядели совершенно нормальными. Не такими огромными и не такими пугающими, как изнутри. Обычные окна, обычной больницы.       Аи сидела рядом, их отделяло каких-то десять сантиметров. На ней — его куртка. Погода наладилась, но всё ещё дул ветер, а он не хотел, чтобы она заболела ещё сильнее.       Аи не ела, а гипнотизировала свою булку. Она взяла её, потому что знала, что Майки не захочет есть один, но чёрт, её так тошнило, что на единственный укус не было мочи.       — Ты в норме?       — Да.       Она откусывает булочку и проглатывает кусок, не жуя. Её лицо сначала краснеет, потом снова бледнеет, и из-за тошноты на глаза наворачиваются слёзы.       — Точно в порядке?       — Точно.       Но он больше не верит в эти «Точно» и «Да». Он верил только в то, что видел, а то, что он видел, было очень и очень плохо. Дядя? Фусимэги? Единственная встреча, которая была нужна ей в тот момент — со врачом.       Она снова откусывает и снова глотает. Почти давится проклятой булочкой. Когда у Аи звонит телефон, она не обращает внимания, она придерживает рот, чтобы не стошнило, и пытается сфокусировать взгляд.       — Не возьмёшь?       — Нет. Наверняка мама.       — А если что-то важное?       — Возьми и проверь.       Её телефон лежал здесь же на лавочке. С её разрешения он открыл раскладушку. На экране высвечивалась надпись: «Fucking dad».       — Похоже, твой отец.       — Сбрось.       Майки сделал, не колеблясь ни секунды. Это тоже начинало пугать. То, с какой покорностью он исполнял её просьбы.       — Ты ненавидишь его? — вопрос прозвучал раньше, чем мысль успела оформиться в голове. — Отца?       Аи прекратила попытки впихнуть в себя несчастную булку и опустила руки на колени вместе с шуршащей обёрткой.       — У нас с ним взаимно.       — Он тоже тебя ненавидит?       — Можно и так сказать, — она секунд десять подбирала слова. Каждое слово — говорить всё труднее. — На самом деле, я не знаю, ненавидит он меня или нет. Я для него пустое место — за что меня ненавидеть? Ты же не ненавидишь муравьёв за то, что они есть. Или, ну не знаю, божьих коровок, морских губок, инфузорий-тулефек? Ты, может, и знаешь, что они есть, существуют где-то, но тебя с ними ничего не связывает — вот отец на меня примерно так смотрит. Он на всех так смотрит.       Она смеётся, но даже на злость сил не хватает. Она сейчас рассыпется. Раскрошится в мелкий порошок и её унесёт ветром.       Телефон зазвонил снова, и Майки снова сбросил. Рингтон повторился опять. Аи подозрительно покосилась на гаджет в руках Сано.       — Странно. Обычно он не звонит чаще раза в месяц, а тут трижды один за другим.       — Может, он соскучился?       — Ты скучаешь по муравьям, Манджиро?       Нет, он не скучает по муравьям. И нет, он больше не будет задавать такие тупые вопросы.       — Дай-ка сюда.       Как раз в момент, когда Аи забирает телефон, он снова начинает вибрировать. На этот раз она нажимает «ответить».       — Сёчикара слушает.       Секунды две — в трубке тишина.       — Аи, ты в больнице сейчас?       Это голос отца, это действительно он. Аи не слышала его целую вечность, и вся напрягается: то ли от вопроса, то ли от этого голоса.       — Какая разница, где я?       — Кажется, я вижу тебя на парковке.       Аи моментально сбрасывает вызов и захлопывает телефон.       — Поехали отсюда.       — Сейчас?       — Чем раньше, тем лучше.       Аи встаёт с лавочки и выбрасывает половину булочки в мусорку неподалёку. У неё трясутся колени. Буквально. Не фигура речи, мол, ноги дрожат от страха, они дрожат у неё вполне реально.       — Он тоже в больнице?       — Похоже на то.       — Ты же говорила, твоя семья сюда не приходит.       — Говорила и уверена в этом на все сто. Видимо, совесть загрызла. Если она у него есть.       Мотоцикл — на другом конце парковки, идти было минуты три. Аи идёт широким шагом и, похоже, вообще не смотрит под ноги. Ей тяжело наклонять голову. Её мутит от одного взгляда на мелькающие под ногами камушки и асфальтные трещины.       — Аи, помедленнее.       Она идёт быстро.       — Аи, не беги.       Слишком быстро, чтобы не упасть.       — Аи!       — Не суетись.       Она смотрит, всё ли в порядке с коленями. Да, абсолютно в порядке. Они забинтованы и на них уже нет живого места, чтобы что-то ещё разбивать. Аи в порядке, потому что хуже быть уже не может. Только ладонь поцарапала — неприятно.       Майки садится на корточки рядом с ней и берёт её раздолбанную ладонь в свою: оценить масштаб повреждений.       — Сказал же, помедленнее.       — Прости, — она не извиняется. Она говорит «Ладно, ладно, проехали». Она не улыбается, её улыбка абсолютно пустая — губы растянуты, остальное лицо плоское, как у куклы. И взгляд. Он до сих пор не фокусируется. Единственный зрачок поблек и расширился. Аи опустила голову, чтобы Майки не заметил этот взгляд выброшенной на берег рыбы.       Но он замечает. Опять он замечает то, что она хотела бы скрыть.       — Ты видишь вообще?       Она молчит.       — Аи, сколько пальцев я показываю?       Он показывает три пальца сантиметрах в пятидесяти от её лица.       — Четыре?       Он опускает руку, и она закусывает губу, поняв, что ошиблась.       — Давай просто уедем отсюда, я не хочу ни с кем видеться, — беспомощная просьба, которую Майки хочет исполнить, но может только проигнорировать.       — Это сейчас не главное, — ему не плевать на её желания, но при выборе между желаниями и головой, рекомендуется выбирать второе. — Насколько всё плохо? Просто ответь. Я отвезу тебя в другую больницу, — он врёт. Он не повезёт её ни в какую другую больницу. Ему будет страшно везти её куда-либо в таком состоянии.       Аи молчит. Что бы она сейчас не сказала, результат будет противоположен её желаниям.       — Хэй, хватит уже, — Майки не выдерживает. — Я хочу тебе помочь. Я понял, что ты сильная и можешь сама со всем справиться, но это уже не смешно. Ещё раз: НАСКОЛЬКО всё плохо?       Губа прокушена до крови, до мяса, кровь не останавливается.       — У меня раскалывается голова, тошнит и при ходьбе пульсирует в ухе. Голова очень сильно кружится, и у меня ощущение, что я сейчас потеряю сознание.       — Понял.       В таком состоянии она ни до какой другой больницы не доедет. Она упадёт в обморок, и он просто её не довезёт.       Он поднимает её на руки, как можно плавнее, чтобы не тревожить голову.       — Мотоцикл в другой стороне, — её голос отдаёт отчаянием.       — Я знаю.       — Я не хочу в чёртову больницу.       — Я знаю.       — Мне столько всего надо сделать.       — Я знаю, но давай будем смотреть на это так: если по пути ты упадёшь с мотоцикла и, не дай бог, сломаешь себе шею, ты уже вряд ли хоть что-то сделаешь.       Ответа нет. Не потому, что она не хочет отвечать. Она не может ответить.       Майки проходит через главный вход. На его руках — девушка, с которой пятнадцать минут назад они вышли отсюда вместе. Девушка без сознания, и по её губам течёт кровь. Медсестра за стойкой смотрит на Майки широко раскрытыми глазами — она знает Аи лично. В это же время другая уже зовёт санитаров.       «Сестра Накачу, подойдите в регистратуру», — так по громкой связи вызывают экстренную помощь в отделение, в котором не должно быть экстренной помощи. Аи забирают с его рук и кладут на кушетку, потом перекладывают на каталку.       — Сколько ей лет? Она совершеннолетняя?       Майки отвечает отрицательно, и доктор хмурит брови.       — У неё сильно поврежден череп, возможно кровоизлияние в мозг, — доктор отворачивается от Майки и кричит медбрату сделать рентген без очереди. Аи ищут по базе медкарт. Рентген отменяется через две минуты: его уже делали три недели назад и ничего хорошего там не нашлось. Врач отдаёт новые указания, среди прочего: «Готовьте вторую операционную и дозвонитесь до её родителей любым способом».       В этот самый момент в отделение заходит человек. На него никто не обращает внимания. Его кожа серая, глаза пустые. Это не человек, это тень человека. Майки не замечает, как эта «тень» заходит ему за плечо и, словно смерть дышала ему в ухо, слышит за спиной голос мертвеца:       — Что с моей дочерью?       Сано резко оборачивается, и их взгляды пересекаются. Взгляд Майки — растерянный и злой, и его взгляд — настолько пустой, что даже вакуум позавидует. По рассказу Аи, Майки представлял господина Сёчикара как сорокалетнего учёного, уставшего от жизни интроверта, заёбанного семьянина-подкаблучника. Но то, что он увидел, трудно было назвать «учёным» или «интровертом». Это была высокая палка в белом халате, с очками на носу и мешками под глазами. На лице — пусто; голос, кажется, не столько слышишь, сколько читаешь по губам. Что это такое? Точно ли человек?       — Вы отец этой девочки?       — Да.       Доктор обходит Майки и в двух словах объясняет, что это не просто потеря сознания и, возможно, счёт идёт на часы. Доктор спрашивает, были ли у девушки какие-то травмы, и её отец не может ответить на этот вопрос. Доктор оборачивается к Майки. Он — никто. Он человек с улицы. Он ей не муж и пока даже не парень, но как-то так получилось, что он знает об этой девушке больше, чем её родной папаша.       — Месяц назад её ударили битой в левую часть черепа, но не знаю подробностей. Она весь месяц промоталась с сотрясением, а на днях её избили, и после этого, похоже, ей стало совсем тяжко.       — Глаз тоже из-за сотрясения?       — Да.       Врач кивает и обещает что-нибудь сделать. Она и команда медработников уходят и через десять минут на первый этаж спускается девушка-медсестра с просьбой подписать согласие на операцию. Господин Сёчикара подписывает не глядя. Он сидит на кушетке в полуметре от Майки и трупным взглядом рассматривает потолок. Он не многим живее Аи. В нём нет воды, сплошные кости. Худой и болезненный, он похож на карикатурного персонажа из фильма ужасов, который умрёт первым. Фиговая иллюстрация. Отвратительная театральная декорация.       — Откуда ты знаешь?       Майки даже не сразу понял, о чём его спрашивают. «Откуда ты знаешь Аи?» — это он имел в виду, но почему-то решил опустить имя дочери.       — Долгая история, — отвечает Майки, и человек кивает, больше ни о чём не спрашивая. Ему всё равно. Не только на Аи — на весь мир. Амёба. Самая настоящая. И это его-то Аи не смогла бы переубедить? Аи? Его Аи, которая самому Дьяволу заговорит зубы, не смогла бы убедить это серое «ничего» отозвать согласие на отключение от ивл? Вы шутите? Вы издеваетесь?