Неполноценный

                   Солнечные лучи золотили медные волосы и бледную кожу, согревая ее и спасая от холода, исходящего от ледяного пола. Чуя закинул босые ноги на кресло, укладывая руку на небольшой живот и покачиваясь из стороны в сторону. — Сколько было эпох — И все грязная война цвета чая. Сколько было эпох — Зима и порывистый ветер. Сколько было эпох — Ночью единственный раз роскошь и блеск огней, Ночью единственный раз роскошь и блеск огней. Высокого под куполом цирка Взлетают качели, Свесив руки, встав вверх ногами Под грязной тряпичной крышей. Юан-юен-туда-сюда-юянь юен-туда-сюда. Невидимые качели. Под шатром тусклая лампочка, Дешёвые ленты и отдышка как рвота. А зрители-сардины усажены кругом, Их горла кричат — раковины устриц... И Юан-юен-туда-сюда. Снаружи одна темнота, Ночь все теснее и глубже Купол цирка, ведь это — парашютная ностальгия… Юан-юен-туда-сюда-юянь-юен-туда-сюда.              — Это очень красиво и грустно, Накахара-сан, — послышался охрипший знакомый голос. — Ваши стихи вроде напоминают японские детские сказки, но при этом они печальные, заунывные и безрадостные, что делает их более трогательными. Но разве такое читают беременные омеги? — Чуя только фыркнул, закатывая глаза.       — Слушай, Аку-кун, я вообще понятия не имею, что делают беременные омеги. Хватает того, что я отказался от вина и курения, рука так и тянется к пачке. Одни нервы! — Чуя потянул себя за кудрявые волосы, тут же ухватываясь за поясницу. — Ещё и боли.       — Чуя-сан, всего два месяца прошло, это нормально, — улыбнулся Акутагава. Он наконец-то добрался до огромной квартиры исполнителя, затаскивая за собой пакеты. — Зато я купил вам… улиток. Напомните, почему я должен был покупать во французском ресторане живых существ? — Рюноскэ скривился, кончиками пальцев доставая пакет и зажимая нос платком.       — Дай сюда, — цепкая ручка выхватила тяжёлую ношу, а альфа не смог ее удержать. — Потому что не мне хочется, а ему, — он указал руками на живот, — хотя он даже не успел родиться! Вопросы? — Акутагава покачал головой. — Вот и правильно, зачем пришел ещё?       Альфа отвёл серые глаза в сторону, явно тушуясь от рвущегося изо рта вопроса. Чуя сразу же отложил в сторону продукты, хотя живот призывно заурчал при виде бургундских улиток. Под прицелом пронзительных голубых глаз, Акутагава ещё раз тяжело вздохнул.       — Мори-сан обещал вам отпуск, но сейчас без вас не справляется.       — Он сам настоял на бумажной волоките! Что бы мне помешало взять в руки пистолет? — воскликнул Чуя, подскакивая на ноги. Он явно обрадовался новой миссии, ведь Мори глаз с него не спускал, не позволяя сумасбродничать и уходить на опасные задания. — Будто бы у меня инстинкта самосохранения нет.       — Но сейчас нужно быть аккуратнее, — попытался остановить его Рюноскэ. Чуя уже рыскал в шкафу в поисках привычного костюма. Из-за беременности вес немного набрался, и Чуя наконец обрёл непривычные для себя округлые омежьи формы. Сейчас заниматься усиленными тренировками не предстояло возможным, а живот крутило от желания съесть очередные несочетаемые блюда французской кухни.       — Рюноскэ, я понимаю. И ребенка я своего потерять не хочу, — зыркнул Чуя в сторону. Он зашёл за ширму, надевая на себя свободную рубашку; привычная жилетка уже не застегивалась. Благо, что брюки сходились, а любимая шляпа и вовсе могла налезть хоть на Чую, набравшего пятьдесят килограммов, а не пять. Акутагава за ширмой усмехнулся, прислушиваясь к копошению и приятному запаху. Беременные омеги начинали пахнуть немного по-другому, нежнее, приятнее, и Чуя, увидев такую реакцию, поспешил вылить на себя добрую половину духов. — Что за задание?       — Вы же знаете, что в последнее время в мафию поступает довольно большое количество низших служащих, — Накахара кивнул. — Обычно это альфы, в меньшей части омеги. В городе стали часты случаи внезапной смерти обычных людей, мафия не интересовалась бытовыми смертями. Но недавно начали умирать и наши служащие.       — А причина смерти?       — Самоубийство, — при упоминании любимого занятия одного нелюбимого Чуей человека его перекосило. — Не так давно меня отправили на одну светскую вечеринку — очередное задание. Кажется, что теперь я тот день, когда я побывал в аду, никогда не забуду. Стоит только сказать: «Ширма с муками ада», — как эта страшная картина так и встаёт у меня перед глазами. Представьте, в углу на одной створке мелко нарисованы десять князей преисподней, а по всему остальному пространству бушует такое яростное пламя, что можно подумать, будто пылают меч-горы, поросшие нож-деревом. Только кое-где желтыми или синими крапинками пробивается китайская одежда адских слуг, а так, куда ни кинь взгляд, все сплошь залито алым пламенем, и среди огненных языков, изогнувшись, как крест ма́ндзи, бешено вьется черный дым разбрызганной туши и летят горящие искры резвеянной золотой пыли, — Акутагава прервался на кашель, замечая серьезный взгляд Накахары. Он снова натянул на бледные ладони привычную черную ткань, обтягивающую длинные пальцы. — Уже в этом одном сила кисти поражает взор, но и грешники, корчащиеся в огне, — таких тоже почти что не бывает на обычных картинах ада. Важные сановники в придворных одеяниях, очаровательные юные омеги в шелковых нарядах, буддийские монахи с чётками, молодые слуги на высоких а́сида, отроковицы в длинных узких платьях, гадатели со своими принадлежностями — перечислять их всех, так и конца не будет!       — Кажется, ты мне рассказываешь очередную легенду, Рюноскэ, — покачал головой Накахара. Ужасно захотелось зачерпнуть немного вина, — это стало уже привычкой, но ультиматум Мори есть ультиматум босса портовой мафии. Даже если немного здоровью не вредит — приказ исполнять.       — Если бы вы увидели все это своими глазами! В бушующем пламени и дыму, истязуемые адскими слугами с бычьими и конскими головами, эти люди судорожно мечутся во все стороны, как разлетающиеся по ветру листья. Там омега, видно, жрица, подхваченная за волосы вилы, корчится со скрюченными, как лапы у паука, ногами и руками. Тут альфа, должно быть, какой-нибудь наместник, с грудью, насквозь пронизанной мечом, висит вниз головой, как летучая мышь. Кого стегают железными бичами, кто придушен тяжестью камней, которых не сдвинет и тысяча человек, кого терзают клювы хищных птиц, в кого впились зубы ядовитого дракона, — пыток, как и грешников, там столько, что не перечесть, — Чуя сильно сомневался, что богатое воображение Рюноскэ, а оно, несмотря на его хмурый, бесцветный вид, было неограниченным, — играло с ним злую шутку. Но брюнет, будто не замечая скептического взгляда исполнителя, продолжил. — Но самое ужасное — это падающая сверху карета, соскользнувшая до середины нож-дерева, которое торчит, как клык хищного животного. За бамбуковой занавеской, приподнятой порывами ветра преисподней, омега, так блистательно разряженная, что ее можно принять за фрейлину или статс-даму, с развевающимися в огне длинными черными волосами, бьётся в муках, откинув назад белую шею, и взять ли эту омегу, взять ли пылающую карету — все, все так и вызывает перед глазами муки огненного ада. Кажется, будто ужас всей картины сосредоточился в этой одной фигуре. Это такое нечеловеческое искусство, что, когда глядишь на картину, в ушах сам собой раздается вопль. Да, вот какая это ведь, и для того, чтобы я смог увидеть это своими глазами, и произошло это страшное дело.       — Они обезумели? Члены высшего общества? — расширил глаза Накахара.       — Я подоспел почти вовремя на светский праздник, они лезли в дверь и окна, не понимая, что могут убить себя или навредить кому-то другому. Все было залито кровью.       — И что на них воздействовало? Пытки использовали, чтобы узнать?       — Разумеется, — усмехнулся Акутагава. — Все как один твердят, что стали слышать голос: «Приходи ко мне?», Отвечали: «Куда приходить? — «Приходить в ад. Приходить в огненный ад!» — Кто ты? Кто ты, говорящий со мной? Кто ты? — вопрошали они, а в ответ лишь слышали: «Как ты думаешь, кто?». Мы узнали, что в их кровь введено психотропное вещество, всем им. Тысячам, чистой тысяче человек.       — И что представило для Мори опасность? — Чуя насторожился. Редко, когда босс мафии страшился перед какой-то опасностью. Случай с Достоевским был единственным в памяти Чуи, где Мори попросил помощи, ещё и у своего врага; тем более нельзя отвергать мысль, что Огай сделал это специально, ведь помощи можно попросить у кого угодно. А учитывая, что с того раза он наконец нашел рычаг давления на Осаму, то этот вариант кажется самым логичным.       — Раньше люди мафии были некой неприкосновенностью, а сейчас, кажется, кто-то позволил себе многое, — глаза Рюноскэ потемнели, но в голове Чуи пронесся момент из юности, когда он был тем, кто нарушил границы с мафией. И исполнитель пришел поставить его на место, навек втягивая в общество убийц и разбойников, способными стать семьёй.       Чуя впервые за много лет засомневался в портовой мафии, когда они с Акутагавой добрались до работы. Какой-то переполох царил в прежде тихих стенах, стояла адская вонь неуверенности и страха, заставившая Чую прикрыть нос рукой. Его обоняние обострилось не так давно, и сейчас это умение приносило лишь беды. В глазах подошедшего Мори пролегли морщинки, говорившие об усталости, но он постарался вымученно улыбнуться.       — Как дела, Чуя-кун? — его взгляд упал на скрытый тканью животик. — Как себя чувствуешь?       Чуя улыбнулся, снова поглаживая живот кончиками пальцев, а после укладывая на него целую ладонь, — в последнее время это стало умилительной привычкой, которая нравилась всем его знакомым. В прочем, о беременности знали лишь Акутагава, Мори и Кое. И если Акутагава сухо поздравил, улыбнулся и устало поплелся домой, будто бы для него это было очевидным исходом, то Кое порвала бы Дазая на части, если бы встретила. Чувствовалось немое неодобрение во всем — в словах, в воздухе, в натянутых улыбках, но Дазая не любили все, и лишь Мори принял этот факт как само по себе разумеющееся.       — Все в порядке, Мори-сан.       — Накахара-сан сегодня был очень мил, а потом чуть не убил меня за вопрос о еде, — прошептал пораженно Акутагава. В его глазах застыли искорки смеха. Мори заставлял его докладывать о любой волнующей Чую вещи, так как знал, что сам омега никогда ничего не расскажет.       — Твое тело сейчас переполнено гормонами: хорионическим гонадотропином человеческим, прогестероном и эстрогеном — что влечет за собой перепады настроения, — улыбнулся Мори. — Зайдешь ко мне на прием позже.       — Мори-сан, я пришёл сюда не для этого, — укорил Чуя, выпрямив плечи. Он давно не был на заданиях и спустить гнев было просто не на что, приходилось искать альтернативные способы, ведь свою подростковую импульсивность Чуя с годами не растерял.       — Точно. Задание не опасное, Чуя, нужно проверить информацию и дома убитых и пропавших.       — Пропавших? — удивился Рюноскэ, ему не сообщали что-то ещё, помимо той информации, что он рассказал Чуе.       — Из убитых лишь альфы и омеги, — взгляд Мори стал тяжелее, но он не отвел его от Рюноскэ. — Из пропавших беты. И твоя сестра тоже.

***

      Ацуши действительно начал волноваться, когда Куникида не появился и на следующий день. Такое разгильдяйство было присущно Дазаю, но никак не Доппо. Идеалист сам всегда подначивал коллег выходить на работы, быть пунктуальными и прочее. Все агентство будто бы не замечало его исчезновения, будучи погруженными в какое-то очередное расследование. Лишь Джуничиро понимал, что что-то определенно случилось, когда Ацуши вынес ему весь мозг этой мыслью.       — Ты действительно знаешь, где он живёт? — спросил Ацуши. Наоми с братом на этот раз не было, ведь девушка себя довольно плохо чувствовала. Пришлось попытаться спросить у Куникиды напрямую, пытаясь найти его затерявшуюся в районах Йокогамы квартирку.       — Да, Наоми доступны адреса всех сотрудников вооруженного детективного агентства, — усмехнулся Танизаки, что-то все не давало ему покоя, заставляя коленки в испуге трястись. Он никогда не причислял себя к сильным альфам, ведь даже сестра его была более раскрепощенной, чем он сам, потому и позволял себе расслабляться даже на миссиях.       Квартира Куникиды находилась в довольно престижном доме, но в окружении тихих жилищ соседей казалась устрашающей. Ещё и лампочка в коридоре призывно моргала, будто усмехаясь над новыми гостями этого захолустья. Ацуши снова удивился, когда дверь оказалась незаперта. Да и вовсе раскрыта нараспашку, качаясь на хлипких щеколдах с противным скрипом. Страх пробрал все его существо, но Ацуши поставил одну ногу через порог квартиры. Джуничиро тихо последовал за ним, прикрыв дверь, которая тут же со стоном раскрылась.       Ацуши хотел шикнуть, приказывая молчать, прижав палец к губам, но на кухне, кажется, что-то упало, разбившись. Вся квартира была захламленной и будто разбитой. В полумраке квартиры ничего не было видно, но даже сквозь темень можно было разглядеть черный, высокий силуэт, пробирающийся к ним.       — Кто здесь? — вскрикнул Ацуши, нахмурившись. Он достал из кармана фонарь, сразу высветив им в тёмно-серые глаза противника.       — Ай, тигр, — знакомый голос, а после и освещённое лицо Рюноскэ попалось на глаза детективов. — Ты так любишь делать мне больно? — он потёр глаза, из которых уже потекли слезы от раздражения.       — Раньше не получалось доводить тебя до слез, — в глубине души Ацуши чувствовал какое-то удовлетворение от вида влаги на густых ресницах альфы. Его он не видел уже около двух месяцев, предпочитая не сталкиваться, но когда-нибудь это все равно бы произошло. — Что ты забыл в квартире Куникиды? И где он сам?       — Как много вопросов, мальчик, и ни одного ответа.       Ацуши вскинул серо-зеленые глаза с опаской в сторону, замечая Чую Накахару, которого он однажды встретил в портовой мафии. Этот омега внушал какой-то неизвестный и неоправданный страх, хотя в отличие от остальных мафиози, был довольно приветлив. Что-то в его образе изменилось, когда свет фонарика перевелся на Чую. Ацуши заметил его расслабленность и какую-то прежде незамеченную нежность, мягкость его движений. Чуя прокашлялся и продолжил, щурясь от яркого света.       — Ваш коллега пропал недавно, так же как и многие беты этого города.       — И почему же вы узнали об этом раньше нас? — насторожился Ацуши.       — Потому что узнали раньше об этом деле в целом, — усмехнулся Рюноскэ. Его лицо оставалось в тени, но запах усилился, будто собирая собственный силуэт вкуса лимона и мяты, и Ацуши прислушался.       — Деле? Я слышал лишь о самоубийствах альф и омег, — вставил свое слово Джуничиро. Его будто не замечали в этом обществе старых врагов, но он, в принципе, против ничего не имел, вспоминая разгневанного Рюноскэ.       — Я не удивлен, что ВДА связано с самоубийствами, — усмехнулся Чуя. Рюноскэ хотел было шагнуть к омеге, но Ацуши выпалил:       — Дазай-сан с этим никак не связан. Его тоже не видно уже несколько дней.       — И вы не беспокоитесь о нем? — удивился Рюноскэ, всё-таки нарушая незримую черту и подходя ближе к Накаджиме. В нос ударил знакомый сахарный запах. — А ещё называете себя альтруистами.       — Он не настолько редко пропадает, чтобы сразу бить тревогу.       — Думается мне, что он связан с этим слишком сильно. Впрочем, — воскликнул Чуя, — почему бы нам не помочь друг другу? Вы ищете своего друга, мы — своих служащих, и каждый обладает своей информацией. Тем более мы работали вместе уже, верно? — что-то дазаевское проскальзывало в хитрости его голоса, но Ацуши скинул это на игру воображения, кивая.       — Ты не против, Танидзаки? — развернулся к другу Ацуши, но тот сконфуженно держал мобильный телефон в руках, слушая раздирающий сердце жалостливый голос.       — У Наоми, кажется, началась течка, — обеспокоенно прошептал альфа.       — О, мы справимся и без тебя, альфа со странными сексуальными предпочтениями, — усмехнулся Чуя. В темноте не было видно, как кончики ушей Танидзаки загорелись от смущения.       — Нет, Ацуши, я не могу оставить тебя с двумя убийцами, нашими врагами, я… — Джуничиро запнулся, когда мягкой ладошкой Ацуши попытался успокоить его, укладывая ее на плечо альфы.       — Все в порядке. Они ничего не сделают мне, ты ей нужнее, — последнее слово стало рычагом, побуждающим альфу рвануться в двери, навстречу к своей сестре. Дверь хлопнула, и Чуя наконец хрипло посмеялся, расслабившись.       — Он серьезно трахает свою сестру, верно?       — Вы неправильно о нем думаете! — вскрикнул Ацуши, чувствуя нарастающее раздражение. Чуя, будто не заметив его слов, прошёлся на кухню, включив наконец свет и зажмурившись от него же.       — Мне без разницы, Ацуши. Как связаны пропажи бет и самоубийство других?       — Может быть тем, что убитые были ранее бетами.       Чуя уронил стакан с водой, что только успел набрать себе и тот осколками прошёлся по полу, грозясь проткнуть чью-то неаккуратно поставленную ногу. Но омега, будто не замечая этого, пораженно развернулся.       — Раньше были бетами? Как это возможно?       — Мы сами удивились. В медицинских книжках жертв сказано, что до какого-то определенного момента жизни они были бетами, а после их запах усилился, нюх обострился и вышло, что вышло. Произошло что-то вроде ремиссии, если считать, что быть бетой — это диагноз.       — А самоубийство произошло сразу после… ремиссии? — Чуе это казалось чем-то глупым, если бы он уже, конечно, не знал одного определенного знакомого с той же историей.       — Нет, через время.       — Вы решили, что это обязательно должно быть связано? — Акутагава вообще не хотел здесь находиться, безопасность сестры его волновала больше, тем более над той могли проводить какие-то необычные опыты. — Почему они заинтересовались именно нашими знакомыми бетами?       — Думаю, — Чуя сощурил глаза. — Чтобы привлечь наше внимание.       — Скажи, Ацуши-кун, ты знаешь, где находится эта организация с псевдо-врачами?       — Насколько мы успели узнать: где-то рядом с Токийским заливом, рядом...       — Рядом с портовой мафией.       Чуе все не давало покоя, что в этом всем замешан Достоевский. Как ещё объяснить его необычное перевоплощение, которое заметил Дазай при их последней встрече?       — Для начала зайдём на базу, — утвердил он.       Только он двинулся в сторону двери, попутно толкая Ацуши в спину, как его за локоть схватил Рюноскэ. Что-то в его безумно тоскливых глазах настораживало.       — Накахара-сан, моя сестра… Это самый дорогой человек для меня, я не смогу ее оставить. Мне придется пойти разведать обстановку, могу опоздать, — Чуя кивнул. За мафию он мог отдать многое, но не мог полностью понять братских чувств.       — Я отправлю с тобой кого-нибудь из служащих.       — Нет, — остановил его Акутагава. — Это может вызвать много лишнего шума. Я отправлюсь один.       Чуя проводил его доверчивым взглядом, он не сомневался, что Акутагава со всем сможет справиться. Альфа так и не взглянул на Ацуши, выходя из квартиры. Накаджима немного поник.       — Чего это ты? Разве не сам его отшил? — щеки Ацуши покраснели, и он скомканно взглянул на главу исполкома.       — Я… Хотел бы поддержать его. Чувствую какое-то беспокойство от его тоски.       — Ну, конечно, — Чуя немного смягчился, укладывая руку на хрупкое плечико омеги. — Вы ведь истинные, чувствуете друг друга, как себя самих.       Накаджима стушевался, и Чуя хрипло рассмеялся такой реакции. Было что-то милое во всем существе этого омеги, столь очаровательное, и Чуя понимал, почему Ацуши всем нравился. Даже Дазаю.       — Накахара-сан, неужели у вас тоже есть истинный? — внутри появилась какая-то непонятная истома, и Чуя незаметно для Накаджимы положил на живот ладонь, чувствуя разливающееся внутри тепло.       — Есть. Но мне не так с ним повезло, как тебе. Рюноскэ хороший человек, ты бы с ним попробовал. Он лишь кажется таким мрачным, а на деле сладкий пирожок, как и ты, — он потрепал омегу за мягкую щеку, на что он шире раскрыл глаза, стремительно краснея.       — А где же ваш истинный сейчас? — Накаджима все не мог понять, как такой красивый и властный омега в странной шляпе все ещё оставался без пары. Метки у него не было, как и не было лишнего запаха, а значит и альфа, с которым он бы проводил ночи, тоже отсутствует. С его красивым лицом, рыжими волосами и нежным ростом — Ацуши и сам бы хотел такое иметь. Ему не нравилась собственная худощавость и бедный, болезненный вид.       Будто бы пытаясь ответить на заданный омегой вопрос, телефон Чуи зазвонил. Прошло не так много времени, как его номер стал известен большей части мафии, ведь перевели его в офисный отдел, временно отстранив от дел исполнителя. Но номер определился как неизвестный.       — Алло, кто это? — Чуя старался не выдавать своего волнения.       — Это Сакагучи Анго. Член Министерства внутренних дел. Пришла информация, что Дазай Осаму причастен к делу об обращённых бетах. Можно сказать, что он сам и устроил эту вакханалию.

***

      Что-то было эстетическое в высокой фигуре, стоящей напротив большого окна, открывающего вид на всю Йокогаму и сжимающую в пальцах тонкую ножку бокала красного вина. Этот напиток все больше напоминал о брошенном за этими стенами человеке, чей сладкий запах мерещился чаще обычного. Вино Дазай уж точно не любил, предпочитая коньяк, а после и вовсе пил лишь черный чай. От мыслей его отвлек стук каблуков нового знакомого.       — Что-то случилось, Шибусава?       Неожиданное письмо от «Ф.Д.», пришедшее недавно на его имя, действительно Дазая удивило, но также и заинтриговало. Кто же знал, что помимо самого Федора он встретит подозрительного беловолосого омегу, с безумно привлекательным запахом, все время встряхивающего своими белыми волосами в стороны.       — Хотел сказать, что тебе очень идёт белый, Дазай. Так ты кажешься персонажем положительным.       — Черты характера не зависят от цвета костюма, а зависят от самого человека. В общем, ты меня не считаешь человеком положительным, верно? — Дазай усмехнулся. — Иначе не подозревал меня бы в заговоре с Достоевским.       — В этом мире существуют заговоры. Однако, с девяносто девяти процентной вероятностью, правдоподобные истории о заговорах, которые вы слышите от других людей, являются обычными заблуждениями или даже намеренной ложью.       — Ты даже не считаешь нас своими врагами?       Шибусава прошелся к изящному столику, усевшись. Во всем этом огромном, пустом здании было слишком мизерное количество мебели, в прочем это было объяснимо, раз большая часть территории выделялась на эксперименты.       — «Врагов» не существует вовне. «Зло» не существует вовне. Только ты сам виновен в том, что являешься ничтожеством.       — Мне считать это оскорблением? — Дазай подошёл ближе, опустив так и не выпитый бокал вина на столик рядом с омегой. — Мне кажется, что ты просто меня боишься.       — Не только тебя, Дазай. Ответ на твой вопрос прост — я хикимори. Самый актуальный и популярный социальный феномен наших дней — хикикомори. Это я. Затворник. Говорят, что сейчас в Японии живет около двух миллионов хикикомори. Два миллиона — это огромное число. Если бы кто–нибудь кинул камень на улице, он бы попал в хикикомори… Конечно же, на самом деле этого бы не произошло. Хикикомори ведь не выходят на улицу. Так или иначе, я был одним из этих хикикомори, так распространённых в Японии. Не говоря уж о том, что я был кем–то вроде ветерана–хикикомори. Я покидал свою квартиру лишь раз в неделю, чтобы сходить в круглосуточный супермаркет за едой и сигаретами. Друзей у меня было целых ноль, и спал я по шестнадцать часов в сутки.       — Я должен проявить немного сочувствия? — Усмехнулся Дазай. — Что ты сделал, чтобы избавиться от этого?       — Знаешь, просветление, получаемое от медитации, и просветление, получаемое от наркотиков, есть суть одно и то же. Раз так, я решил, что буду просветляться при помощи наркотиков. Я достигну просветления и избавлюсь от хикикоморской части своей сущности. Я разобью слабость в своей душе и заменю ее непоколебимой отвагой. Я просто положу немного Белой Дури на мой котацу, и вдохну её разом!       — Мне кажется, что это человеческая слабость. Обычно я справляюсь со своими проблемами без приема каких-либо препаратов, — Дазай все не садился на предложенное омегой место. Какая-то отрава царила в этом воздухе, готовая убить в любой момент, заставляющая не расслабляться.       — Я понял, что не могу так больше продолжать. Я должен был немедленно что–нибудь предпринять. Тогда я решил, что для того чтобы укрепить свой совершенно ослабший дух, я попробую принять немного Белой Дури. Хотя она и называется Белой Дурью, это не общий стимулятор или что–то в этом духе. Это вполне легальный и довольно мощный галлюциноген. Несмотря на его легальность, говорят, что от него такой же эффект, как от ЛСД. Он воздействует непосредственно на серотониновые рецепторы в мозгу и вызывает невероятно яркие видения. То, что нужно. Чтобы выбраться из своего удручающего положения, мне ничего не оставалось, кроме как рассчитывать на лекарства. Я был вынужден разогнать свой изможденный мозг при помощи мощных галлюциногенов.       — С нашей поддержкой все возможно, Шибусава-сан.       Достоевский наконец вышел из тени. Если бы не был его аромат искусственным, то Дазай без проблем бы отнес его к запахам доминантных Альф. Таких, как он. Таких было вовсе немного и он готов был поклясться, что при прошлой их встрече от Достоевского так и не пахло. Федор улыбнулся на пронзающий взгляд Дазая и присел на предложенный стул. Дазай, завидев это положение, сел тоже.       — Ого, вы все меня поддерживаете? Спасибо, спасибо вам. Ничто не может сделать меня счастливее. Теперь со мной всё будет в порядке. С вашей помощью, я смогу перестать быть хикикомори.       — Сарказма в твоём голосе не занимать, — упрекнул его Достоевский.       — Я понял, — продолжил Шибусава, — что люди презирают меня за мой ум и беспристрастность, ведь был я бетой, — Дазай кивнул, подтвердив свои догадки. — Это точно не было просто ложью или выдумкой. Хоть я и был под кайфом от мощных галлюциногенов, это не значило, что я потерял способность к здравым рассуждениям. На самом деле тогда мой мозг работал лучше, чем за все двадцать два года моей жизни. Вообще–то, это была просто догадка, но я не мог больше сомневаться в её верности. Можете назвать это божественным откровением. Не будет большим преувеличением назвать это просветлением.       — И мы тебе тоже понадобились, — перебил его Дазай.       — Конечно, несмотря на то, что ты альфа, Осаму, — в душе Дазая что-то поскребло от этого обращения, — ты гениален, также как и Федор, также, как и я.       — Благодарю, — слащавости в голосе альфы было не занимать.       — Может быть, мне просто нужно умереть. Нет. Я не умру, потому что я сильный, выносливый солдат, — глаза Дазая, изначально озарившиеся весельем, поникли. — Я был полон решимости жить до тех пор, пока не наступит день моей победы над людьми, даже если это означало бы, что мне пришлось бы ползать по полу. Либо победа, либо поражение. Тогда я ещё не знал исхода. В любом случае, мне нужно было много мужества, и следовательно, необходимо было эффективно использовать каждый грамм мужества в моем теле.       — Если ты говоришь о мужестве, то почему выбрал сущность омежью? — спросил Дазай. Запах свежих яблок, шедший от Шибусавы, казался каким-то волшебным, необычным и очень притягательным. Если бы Дазай не умел держать себя, то уже сорвался бы, как на течного омегу. Но с определенного момента омега его привлекал лишь один.       — Альфы уступают в силе омегам, как бы общество не пыталось их возвысить, — он, будто подтверждая, зашёл за спинам сидящих альф и немного усилил феромоны. Дазай перестал дышать, задержав дыхание, а глаза Достоевского помутнились, зрачки расширились. В прочем, Дазай был уверен, что Федор уже спал с искусственным омегой. Альфа подскочил, будто бы подтверждая догадки Дазая и припал к омежьей шее, начиная тереться о нее носом. Осаму отвёл глаза, к горлу подступила тошнота.       — Я бы попросил тебя присоединиться, — Шибусава протянул бледную руку так близко, что Осаму увидел нити переплетённых вен. — Но кажется, что моя охрана поймала какого-то мафиози. Разберись, кто это, ведь мне не знать всех их в лицо, — и снова уткнулся в темные волосы целующего его шею Федора. Дазай поспешил удалиться.

***

      Акутагава раскрыл глаза в ужасе, резко поднимаясь и сжимая зубы, чтобы не закричать. Во всем теле была щемящая слабость, заставляющая улечься обратно на твердую кушетку. Вся комната — камера, была темной и даже рук своих Акутагава не видел. Лишь через решетчатую дверь, пропускающую воздух, были видны ещё кромки настенных ламп. Лишь их тусклый огонь освещал леденеющую обитель.       — Как спалось?       Знакомый, раздражающий голос разбудил в Акутагаве былую ярость. Она словно огонь распространилась в его груди, сжимая и без того готовое вырваться сердце.       — Что ты забыл здесь, Дазай? — прошипел альфа, подходя как можно ближе к решеткам. Ненавидимый фиалковый запах стоял совсем рядом, и Дазай, словно призрак, вырывался силуэтом среди этого запаха. Но самого человека видно не было, послышался шелест, — Осаму сел на корточки.       — Ты зря пришел один, я ведь учил тебя всегда перестраховываться и в начале отдавать других, а не себя.       — Я не такой как ты, Дазай, — он яростно стукнул кулаком о решетку. — Зачем ты пришел?       — Поговорить. Мы давно не разговаривали, да, Рюноскэ?       Игнорируя обуявшую тело дрожь, вызванную детскими воспоминаниями, Акутагава вскрикнул:       — Я не собираюсь с тобой разговаривать!       — Я стоял внизу под мостом, — игнорировал его бывший наставник. — Наверху, надо мной, за высокими каменными перилами, наполовину обвитыми плющом, по временам мелькали полы белых одежд проходивших по мосту прохожих, освещенных ярким заходящим солнцем и чуть-чуть колыхающихся на ветру… И никто не шел, — Акутагава коротко вздохнул и уселся на корточки, примерно спиной к сидящему за стенкой Осаму. — Я с лёгким не кипением подошёл к самое реке и стал смотреть на спокойную водную гладь, по которой не двигалась ни одна лодка. Вдоль реки сплошной стеной рос зеленый тростник, а над тростником кое-где круглились густые купы ив. И хотя река была широкая, поверхность воды, стиснутая тростника и, казалась узкой. Лента чистой воды, золотое отражение единственного перламутрового облачка, тихо вилась среди тростников… И никто не шел. Я отошёл от воды и, шагая взад и вперёд по неширокой отмели, стал прислушиваться к медленно наполнявшейся сумраком тишине. На мосту движение уже затихло. Ни звука шагов, ни стука копыт, ни дребезжания тележек — оттуда не слышалось ничего. Шелест ветра, шорох тростника, плеск воды…потом где-то пронзительно закричала цапля. Я остановился: видимо, начинался прилив, вода, набегающая на илистую отмель, сверкала ближе, чем раньше… А никто так и не шел. Я стал быстрыми шагами ходить по полутемной осели под мостом. Тем временем вода потихоньку, шаг за шагом затопляла отмель. И моей кожи коснулась прохлада тины и свежесть воды. Я поднял глаза — на мосту яркий блеск заходящего солнце уже потух, и на бледно-зеленоватом закатном небе чернел четко вырезанный силуэт каменных перил… А никто все не шел. Я наконец остановился. Вода, уже лизнув мои ноги, сверкая блеском холодней, чем блеск стали, медленно разливалась под мостом. Несомненно, не прошло и часа, как безжалостный прилив залил бы мне и колени, и живот, и грудь. Нет, вода уже была выше и выше, и вот уже мои колени скрылись под волнами реки… А никто все не шел. Я с последней искрой надежды снова и снова устремлял взор к небу, на мост. Над водой, заливающей меня по грудь, давно уже сгустилась вечерняя синева, и сквозь призрачный туман доносился печальный шелест листвы ив и густого тростника. И вдруг, задев меня за нос, свернула белым брюшком выскочившая из воды рыбка и промелькнула над моей головой. Высоко в небе зажглись пока ещё редкие звёзды. И даже силуэт обвитых плющом перил растаял в быстро надвигавшейся темноте. А никто все не шел… В полночь, когда лунный свет заливал тростник и ивы вдоль реки, вода и ветерок, тихонько перекатываясь, бережно несла мое тело из-под моста в море. Я был жив, но дух мой устремился к сердцу неба, к печальному лунному свету, может быть, потому что я был влюблен. Тайно покинув тело, он плавно поднялся в бледно светлеющее небо, совсем так же, как и бесшумно поднимается от реки запах тины, свежесть воды… Тогда меня выловил Ацуши-кун, тогда мы и познакомились, — стальные глаза, прежде безраличные, тут же во внимании заблестели. — Он спас меня, а значит, моему духу, претерпевшему бесчисленные превращения, вновь была доверена человеческая жизнь. Это и есть дух, который живёт во мне, вот в таком, какой я есть. Поэтому, пусть я и родился в наше время, все же не способен ни к чему путному: и днём и ночью я живу в мечтах и только жду, что придет что-то удивительное. Тогда под мостом, в сумерках, я ждал возлюбленного, который никогда больше не придет.       — Ты ждал Накахару-сана, верно? — задал наконец все вертящийся на языке вопрос Рюноскэ. Ноги немного затекли от неизменяемого положения, — Разве не сам ты покинул тогда мафию и его?       — Все верно, — горькая усмешка украсила лицо Дазая. Чаще на его лице было именно это выражение и искренне лишь дополнялось кроткими ямочками на впалых щеках, такую могли видеть раньше лишь Чуя или Одасаку. — Я верил в случайности. Ты сам говорил, Рюноскэ, судьба неизбежнее, чем случайность. И она принесла в руки мне твоего омегу.       — Ацуши уж точно не мой, — поник Акутагава. Он давно смирился в холодности его омеги и не смел просить большего.       — Я бы смог на него повлиять, Акутагава-кун. Можешь считать, что я в тебя поверил, — улыбнулся Дазай. На этот раз мягкие, усталые ямочки проскользили на его лице, которые из-за стен камеры Акутагава увидеть не мог, а глаза Осаму улыбались, окрашиваясь золотыми бликами.       — Это, — удивился Рюноскэ. — Это что, признание моих сил?       Дазай фыркнул, покачав головой. Как же его глупый ученик был неисправим.       — Нет, Рюноскэ, ещё точно не это.       — Ты оказался совсем другим человеком, чем я думал.       — Я за это не в ответе, — прошептал Дазай.       — Однако ты сам ввел меня в заблуждение.       — Я никогда этого не делал.       — Однако ты любил прекрасное — или делал вид, что любишь.       — Я действительно люблю прекрасное, Рюноскэ.       — Что же ты любишь? Прекрасное? Или одного омегу?       — И то и другое.       — Похоже, что ты считаешь это противоречием, — холодно усмехнулся Рюноскэ.       — А кто же считает? Тот, кто любит омегу, может не любить старинного фарфора. Но это просто потому, что он не понимает прелести старинного фарфора.       — Эстет должен выбрать что-нибудь одно.       — К сожалению, я не столько эстет, сколько человек, от природы жадный. Но в будущем я, может быть, выберу старинный фарфор, а не омегу.       — Значит, ты не последователен.       — Если это непоследовательность, то я в таком случае больной инфлюэнцией, который делает холодные обтирания, вероятно, самый последовательный человек.       — Перестань притворяться, будто ты силен. Внутренне ты слаб. Но, естественно, ты говоришь такие вещи только для того, чтобы отвести от себя нападки, которым ты подвергаешься со стороны общества, — Рюноскэ наконец резко поднялся с пола, сразу чувствуя головокружение. Уже синеющие синяки также заболели.       — Разумеется, я это и имею в виду. Подумай прежде всего вот о чем: если я не отведу нападки, то в конце концов буду раздавлен       — Какой же ты бесстыдный, Дазай!       — Я ничуть не бесстыден. Мое сердце даже от ничтожной мелочи холодеет, словно прикоснулась ко льду.       — Ты считаешь себя человеком, полным сил?       — Разумеется, я один из тех, кто полон сил. Но не самый сильный. Будь я самым сильным, вероятно, спокойно превратился бы в истукана.       — Тогда бы твоя любовь была чиста.       — Это — ложь. Ложь историков литературы. Такие в возрасте тридцати пяти лет бегут куда глаза глядят. Да. Обычно это не что иное, как бегство, — послышался стук чего-то твердого, — Дазай упёрся в стену затылком.       — То, что ты говоришь, — самозащита. Нет ничего легче самозащиты, Дазай.       — Самозащита — не легкая вещь. Если б она была лёгкой, то не появилась бы профессия адвоката.       — Лукавый болтун! Больше никто не захочет иметь с тобой дело.       — У меня есть деревья и вода, волнующие мое сердце. И есть более трехсот книг, японских и китайских, восточных и западных.       — У тебя нет идей. А если изредка и бывают, то всегда противоречивы.       — Это доказательство того, что я иду вперед. Только идиот до конца уверен, что солнце меньше кадушки.       — Твое высокомерие убьет тебя.       — Я всегда думаю так: я не из тех, кто умирает в своей постели.       — Я давно тебя знаю, Дазай. Похоже, что ты совсем не боишься смерти? А?       — Я? Боюсь смерти. Но умирать не трудно. Я уже не раз набрасывал петлю на шею. И после двадцати секунд страданий начинал испытывать даже какое-то приятное чувство. Я всегда готов без колебаний умереть, когда встречаюсь не столько со смертью, сколько с чем-то неприятным.       — Почему же ты не умираешь? Разве в глазах любого ты не преступник с точки зрения закона?       — С этим я согласен.       — Но ты ничего не делаешь во искупление.       — Нет большего искупления, чем страдание.       — Ты неисправимый негодяй.       — Я скорее добродетельный человек. Будь я негодяем, я бы так не страдал. Больше того, пользуясь любовью омег, я вымогал бы у них деньги.       — Тогда ты, пожалуй, идиот.       — Пожалуй, я идиот, — усмехнулся Дазай.       — Раз ты хочешь умереть, то совсем не знаешь прелести жизни.       — Если бы знание жизни было самым главным, деловые люди стояли бы выше всех.       — Ты презирал любовь. Однако теперь я вижу, что ты с начала и до конца ставил любовь выше всего.       — Нет, я и теперь отнюдь не ставлю любовь выше всего. Я бросил всех лишь ради самого себя.       — Значит, ты эгоист.       — К сожалению, я не эгоист. Но хотел бы стать эгоистом       — К несчастью, ты заражён современным культом «эго».       — В этом-то я и есть современный человек.       — Современного человека не сравнить с древним       — Древние люди в свое время тоже были современными.       — Ты готов оправдывать все, что ты делал.       — Если бы я все оправдывал, я не стал бы с тобой разговаривать.       — Значит, ты не будешь себя оправдывать?       — Я просто примиряюсь с судьбой.       — А как же с твоей ответственностью?       — Одна четверть — наследственность, другая четверть — окружение, третья четверть — случайности, на моей ответственности только одна четверть.       — Какой же ты ублюдок, Дазай.       — Все такие же ублюдки, как я.       — Значит, ты сатанист.       — К сожалению, я не сатанист. Особенно к сатанистам зоны безопасности я всегда чувствовал презрение.       На время Акутагава смолк, и Дазай позволил себе наклонить голову на холодную стену. Волосы неприятно забились в щели между камнями, и дёрнув головой, он вырвал несколько волосков, шипя.       — Во всяком случае, ты страдаешь. Признай это.       — Не переоценивай! Может быть, я горжусь тем, что страдаю. Мало того, «бояться утерять полученное» — такое с сильными не случается.       — Может быть, ты честен. Но, может быть, ты просто шут.       — Я тоже думаю — кто я?       — Ты всегда был уверен, что ты реалист.       — Настолько я был идеалистом.       — Идеалист — это твой друг — бета. А ты, пожалуй, погибнешь.             — Но то, что меня создало, — создаст второго меня.       Акутагава глубоко вздохнул, устав разговаривать. Усталость никуда не прошла, но грудь сдавило смутное беспокойство. Дазай всегда связывал его с проблемами, или Акутагава привык так думать.       — Где моя сестра, Дазай? — задал мучающий его вопрос Рюноскэ. За стеной послышался рваный, удивленный вздох.       — Малышка Гин? Что она должна здесь делать?       — Не притворяйся тупым, Дазай, — прошипел Рюноскэ. — Она пропала, как и твой друг бета. Куда она могла деться?       — Боишься, что она ушла из-под твоего контроля, Рюноскэ? — усмехнулся Осаму. Но он тут же кашлянул, исправившись: — Сюда приходят беты только по своему согласию, не думаю, что ее бы притащили сюда насильно. Да и Куникиду тоже.       — Дазай… Если ты действительно здесь имеешь какую-то цену, то найди мою сестру.       — Я, — послышался усталый вздох. — Хорошо. Но зачем ты пришел сюда? Только за сестрой? Почему один?       — Скоро придет подмога.       Дазай коротко рассмеялся. Его смехом залилась вся округа, отдаваясь волнами от пустых стен.       — Здесь слишком сильная охрана, да и Шибусава не глуп. Сразу поймают, — Акутагава все молчал, и на Дазая нашло озарение. — Уже должны пробраться? Кто, Акутагава?!       — Ацуши и Накахара-сан, — облегчённого вздоха не последовало, казалось, что нить напряжения между ними натянулась.       — Они могут причинить им вред.       — Тогда сделай так, чтобы не причинили, если ты причисляешь себя к гениям, Дазай.       Осаму уже не слушал, уходя. Звуки его шагов громко отстукивались о стены, эхом доходя до поникшего Акутагавы. Чувство неминуемой опасности накаляло все его чувства, заставляя трястись. Дверь камеры захлопнулась.

***

      Чуя не думал, что Мори-сан или Анэ-сан одобрили бы такое положение беременного омеги, но сейчас приходилось делать именно это. Не найдя хороших выходов и зная потайные ходы мафии, Чуя открыл вентиляционный люк прямо с улицы, подталкивая Ацуши под широкие бедра. Они оба были достаточно миниатюрные, чтобы поместиться в проходе и, подтянувшись, Чуя забрался следом. Живот не был ещё настолько крупным, чтобы его было видно через рубашку, но достаточно большим, чтобы Чуя чувствовал дискомфорт, проходя по вентиляции с тяжестью. Спину знакомо закололо и он сжал зубы, чтобы не застонать протяжно.       — Накахара-сан, вы в порядке? — шепотом спросил Ацуши, попытавшись повернуть голову, но тут же стукнулся ей и ойкнул.       — Да, мелкий, — не то, чтобы видеть чужую широкую задницу — мечта Чуи, но это лучше, чем сидеть дома и смотреть сопливые омежьи сериалы, скрыто сравнивая героев с собственной жизнью.       — Я, конечно, извиняюсь, Накахара-сан, но вы меньше меня, — Чуя сильнее сжал зубы, грозясь укусить ими мягкую поставленную плоть, но сдержался, рыкнув. Послышались голоса снизу.       — Босс говорил, что следует ждать кого-нибудь ещё, — кажется, это был один из охранников. Чуя шикнул на застывшего Ацуши, заставляя молчать.       — Камеры никого не засекли, если я не ошибаюсь, — ответил другой.       — Кого могла отправить портовая мафия? Я их немного боюсь.       — В тебе метр девяносто и ты альфа, а мафия состоит из омег, серьезно? — усмехнулся второй. Тонкая поверхность, служащая полом в вентиляционном люке, под Чуей подозрительно задрожала.       — В портовой мафии есть омеги, которые ниже тебя в два раза, но сильнее в три, — знакомый голос заставил Чую затрястись сильнее, ведь этот лёгкий южный акцент и мягкий перелив гласных был присущ лишь одному человеку. Ацуши впереди удивленно выдохнул.       — Извините, Дазай-сан, — теперь голос охранника равно дрожал, и судя по разговору, они были сантиметров на десять выше Осаму, значит, ситуация должна выглядеть комичной с согнувшимся в будущем сколиозе взрослым мужчиной и молодым Дазаем, насмешливо глядящим на них.       — Брысь отсюда, — Чуя услышал, как шаги двух людей стремительно удалились и наконец расслабился.       Снизу послышался рваный вздох и шаги Дазая тоже удалились. Ацуши выдохнул, и двинулся, но шаткая вентиляция опасно задрожала. Послышался смачный хруст, будто бы сломали чью-то руку, и под собой Чуя почувствовал пустоту. Это момент — когда падаешь, но не успеваешь коснуться земли — бесценен, как думал Чуя, но из-за высоты потолков момент был слишком короток и земля оказалась ближе обычного. Он зажмурился, не почувствовав удара. Тело содрогалось от дрожи, но в нос ударил знакомый сладкий запах.       — Эй, слизняк, — шикнул весело Дазай, крепче прижимая к себе омегу, которого успел так удачно поймать. — Я, конечно, понимаю, что в мафии хорошо кормят, но вентиляцию ломать… — он подкинул его легко на руках, из-за чего сердце в груди Чуи перевернулось, и театрально покряхтел. — Лишние пять килограммчиков? Ставлю свое слово, что это все твои французские улитки.       Чуя наконец-то открыл глаза, отходя от шока и сразу встретил весёлый карий взгляд. Он был необычайно теплым, как и руки Дазая, прижимающие его к себе. Чуя попытался отойти от неприятных эмоций и не врезать по довольному лицу Осаму и тут же спохватился. Руки альфы лежали в опасной близости от его округлившегося живота, и Дазай не был настолько глуп, чтобы списать округлости на лишний вес омеги.       — Да~азай, — Чуя выдохнул, стараясь не говорить громко. Тут же чуть не срываясь на крик, — Ты ох…       — Накахара-сан, я всё ещё здесь, — послышался скромный голос, и омега поднял голову вверх. Там выглядывал Ацуши, пряча глаза, его белые волосы свисали сосульками с головы.       Дазай тут же поставил омегу на ноги, отходя к Накаджиме и выставляя вперёд руки. В глаза бросился его необычный светлый костюм, да и волосы, прежде небрежно взлохмаченные, сейчас были зализаны за ухо, из-за чего Чуя мысленно сравнил его с псом. В пятнадцать лет на его голове и вовсе был лёгкий подростковый хаос, ведь сам Дазай считал, что таким способом покорит больше омежьих сердец. Накаджима спрыгнул, менее аккуратно приземлившись в худые руки альфы и чуть не встретившись с полом. Чуя боялся подумать, чтобы случилось, если бы он упал на бетонный пол.       — Дазай-сан! — Чуя встревоженно оглянулся на уже знакомый голос, к ним бежал охранник, действительно выше Дазая на несколько сантиметров. — Мы услышали треск и прибежали, как могли.       — Вы идиоты! — грозно повысил голос Осаму. Он поставил Ацуши на ноги, тут же хватая за шиворот. Глаза омеги в удивлении распахнулись. — Зачем вас нанимать, если всю работу я делаю за вас?! Две омеги и вы, — он рыкнул, немо указывая глазами на огромных альф.       Чуя, чуть помедлив, выставил вперёд кулаки, прекрасно осознавая, что сейчас не может сражаться в полную силу, но Дазай толкнул ошеломленного Ацуши в руки охраны, а сам схватил Чую за руки, заводя их ему за спину и сгибая его. Чуя в шоке разинул рот, даже не пытаясь вырваться, ведь страшнее было, если Дазай заметил в его поведении что-то странное или подозрительное. Ацуши уже завязали руки и глаза, и потянули широкую повязку к лицу Чуи.       — Я потом эту тряпку тебе в задницу запихну, — прошипел омега, дернувшись. Охранник усмехнулся, явно представляя эту картинку с маленьким Чуей в главной роли.

***

      Чую наконец отпустили, прежде толкнув в какое-то помещение и скрипнув дверью. Он стянул с лица повязку, скидывая ее на пол и обернулся. В нос ударил знакомый запах.       — Достоевский, ожидаемо.       Альфа стоял прямо напротив его лица, если не считать разницы в добрые двадцать сантиметров и холодно насмехался. Чуя почувствовал, как его запах изменился, став …страшнее, чем обычно и оглядел мужчину с ног до головы. В розовых глазах проскальзывала какая-то прежде не замечаемая эмоция. Чуя поднял подбородок вверх, усмехнувшись угрожающе.       — Ты ещё прекраснее, Чуя-кун, — он наклонился на уровень его уха. — Такое положение пошло тебе на пользу, — глаза Чуи немного расширились, но лицо осталось таким же насмешливым.       — А тебе засосы вообще не идут, — Достоевский сразу положил ладонь на шею, где ощущалось место любовного укуса. — Кто же этот бедный человек? Заставил?       — Никого он не заставлял.       Взглядом голубых глаз Чуя одарил прежде незнакомого привлекательного омегу. Его аромат проник через всю комнату, и Накахара всеми красками смог оценить степень его обаятельности. Запах яблок немного возбудил даже его, делая вид незнакомца ещё более привлекательным, — довольно высокий рост, длинные белые волосы и изящный взмах тонких рук сделали мужчину прекраснее. Он подошёл ближе к Достоевскому и Чуя равно выдохнул, увидев их вместе. Достоевский точно не подходил всему этому изяществу и красоте. Но омега перевел глаза в сторону, улыбнувшись. Что-то дьявольское вспыхнуло в его глазах.       — Я помню это ангельское личико! — Чуе потребовалась секунду, чтобы понять, что говорит он об Ацуши и смотрит в его сторону. Накаджима сидел в таком же подобие клетки, похожий на птицу — светлую и свободную и натурально начинал рычать, как только мужчина подошёл ближе. — Дверь, отделявшая мою квартиру от внешнего мира, была открыта. Мужчина и я, ничто не разделяло нас более. Тогда ко мне в дверь постучал мужчина, служивший в местном приюте. Потом я увидел его. Справа, за мужчиной с блаженной улыбкой, стоял ещё один. Совсем мальчик. Решили подослать двоих, чтобы завербовать меня? Пытались склонить баланс сил в свою сторону? Двое на одного? Как низко! И тут я увидел. Я увидел, насколько молод была второй вербовщик По какой–то непонятной мне причине, даже в это спокойное апрельское утро, когда солнце светило так мягко, он закрывался тонной одежды. Хотя я не мог видеть его скрытого маской лица, я могу сказать, что он был ребенком, особенно в сравнении со старшим мужчиной. В самом деле, было очевидно, что он даже моложе меня. Он источал чистую, священную ауру. Он стоял, будто бы охраняя другого мужчину, молчаливый, спокойный, непорочный. Я даже не успел этого осознать, как непрошеные слёзы потекли из моих глаз. Этот молодой мальчишка, не старше двенадцати или тринадцати на мой взгляд, находился под влиянием какого–то идиотского культа. Даже просто подумав об этом, я не мог не чувствовать жалости. Нет, ну правда, да что же это такое?! Я был уверен, что в этом возрасте он с большим удовольствием предалась бы развлечениям. Но приют был религиозным, а ведь во всех религиях есть строгие заповеди вроде «Не прелюбодействуй», «не завидуй» и прочее. Он, должно быть, страдал. Это должно было быть очень, очень мучительно, — мужчина остановился, не замечая пораженных глаз своих слушателей. — И вот я вижу его сейчас! Такого же чистого и непорочного!       — Вы обо мне? — Ацуши удивлялся все больше с каждой секундой.       — Отвали от него, — хриплый голос, сопровождающийся кашлем, обратил на себя внимание всех присутствующих. Только теперь Чуя и Ацуши заметно выдохнули, увидев здорового и целого Акутагаву, сидевшего в похожей клетке. Прежде они его не заметили.       — Ах, а ты именно тот, кто решил опорочить это светлое существо, — тонким изящным пальчиком омега тыкнул в сторону альфы. — Я чувствую твой запах, что сочится в его крови.       — Кто вы такой? — воскликнул Ацуши.       — Скорее спроси, кто ты, — Омега перевел на него глаза, растянув губы в широкой усмешке. — Я — Шибусава Тацухико, — он приблизился прямо к лицу Накаджимы, — человек, в котором ты убил настоящую сущность и человек из-за которого я и стал таким! Кажется, Фрейд сказал что–то вроде «Люди — существа со сломанными инстинктами».       — Ты заставляешь людей страдать, меняя их сущности, — Ацуши провел носом по решетке, почти что высунувшись им наружу.       — Они сами соглашаются на такие условия. Я делаю людей счастливыми, малыш. В общем, когда страдания превосходят определённые границы, люди начинают получать от них удовольствие. Сильное переутомление, например, может сделать человека крайне непритязательным. Это, в свою очередь, может принести радость и наслаждение.       Послышался скрежет, и все перевели взгляд на Акутагаву, вцепившегося ладонями в решетки. Его пальцы уже побелели от силы, и никто бы не удивился, если бы там остались следы. Он наклонил голову, из-за чего челка его разноцветных волос свисала, прикрывая глаза. Тут же он медленно поднял взгляд краснеющих, яростных глаз.       — Мне наплевать на тебя, грёбаный извращенец, — его голос был похож на скрежет мертвеца из фильмов ужасов, проводящего ногтями по мрамору своей могилы. Он отчеканил, делая ударение на каждое слово: — Где моя сестра?       Шибусава задумался, поднося тонкий палец к подбородку и отводя взгляд красных глаз к потолку. Достоевский указал рукой на лицо Акутагавы, якобы говоря об их схожести.       — Ах! — воскликнул Шибусава. — Та симпатичная девочка! Я все думал, почему такая великолепная внешность досталась бете, а не омеге. Она пришла ко мне около месяца назад, протягивая деньги и со слезами умоляя изменить ее сущность! Ей так хотелось почувствовать любовь, завести полноценную семью. Люди ошибаются, когда говорят, что беты к этому не расположены, — скрип зубов Акутагавы, кажется, услышала вся округа.       — Что ты сделал с ней?       — То, чего она просила, — Шибусава улыбнулся. — Превратил ее в альфу. Однажды я задумался, почему наши жизни не похожи на книги? В книгах есть вступление, развитие, кульминация и развязка, в них кипит буря эмоций, в них есть какие–то выводы… С другой стороны, наши жизни наполнены туманной неопределенностью и смутными страхами, в них нет простых и понятных ситуаций и конфликтов, нет ничего подобного… Разве это не глупо?       — И ты решил разнообразить наши жизни каким-то изменением сущностей, — подал голос затихший Чуя.       — Вы, — изящный палец Шибусавы указал на пленников. — Вы, истинно-рожденные, не понимаете подарка судьбы, что сделала вам жизнь. С детства у вас есть шанс на любовь, есть любовь окружающих. Ведь именно альфы — самые сильные существа по праву, а омеги — их спутники жизни. Что же остаётся бетам? — он устало вздохнул. — Им остаётся занимать самые последние места, на них даже внимание обращают редко. А я, увидев тебя, Ацуши, задумался, почему такие прекрасные существа никогда не могут быть бетами? Ты убил во мне все начинания, все стремления прошлой жизни. Я думал, что смогу победить любого другого хикикомори, из какой бы страны он ни был: русского хикикомори, который уходит от реальности с помощью водки, английского хикикомори, находящего спасение в наркотиках, или американского хикикомори, палящего дома из пистолета во всё подряд. И, кажется, я нашел их, — он с нежностью оглянулся на стоящего рядом Достоевского. Тот одарил его улыбкой.       — Так, когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредотачивается, — он взял изящную руку Шибусавы в свою и подвёл омегу ближе.       — Что же до японских гениев, его я нашел лишь с помощью Федора, да, Осаму?       — Разумеется, — голос Дазая раздался со стороны двери, заставив Чую и Акутагаву обернуться на него с ненавистью, а Ацуши — с непониманием.       Шибусава лишь поманил его ладонью, и Осаму ступил, первый шаг его был тяжёлым, но после он легче уже натянул улыбку и подошёл к омеге. Тацухико провел по острой линии его челюсти ногтем, заставив скулы Дазая напрячься. Он наконец схватил острый подбородок мужчины и притянул его ниже, заставив наклониться прямо к своему лицу. Прошла секунда, прежде чем в рот Дазая ворвался посторонний язык, заставив мышцы на его спине напрячься сильнее. Достоевский усмехнулся на эту картину, в его красных глазах показалась усмешка. Акутагава выпрямился, глядя с презрением. Ацуши отвернулся, не желая смотреть на смущающую его картину, а Чуя почувствовал острый приступ тошноты, приложив ладонь ко рту и схватившись за решетку. Рюноскэ кинул на него обеспокоенный взгляд. Наконец омега оторвался от губ Осаму, растягивая между ним ниточку вязкой слюны, разрывающуюся в воздухе.       — Меня всегда привлекали сильные альфы, вроде тебя. Таким я сделал Достоевского, — он шептал прямо в горячие губы Дазая. — Потребовалось довольно много времени, прежде чем он стал похож на тебя, а он так об этом просил, — на заднем плане Федор нахмурился, закатив глаза, но на лицо его никто внимания уже не обращал. — Ну же, Дазай, убей его, — продолжил Шибусава. — Покажи мне свою верность. Убей рыжего омегу, своего бывшего напарника. Своего истинного.       Что-то дьявольское промелькнуло в больших кровавых глазах, заставив всех присутствующих внутренне содрогнуться.       Дазай улыбнулся, наклонив голову к своему плечу. Он даже не смотрел в сторону Чуи, хотя тот усиленно пытал его своим гневным взглядом. Акутагава дернулся, будто бы мог вырваться из железных прутьев клетки. Можно было бы попытаться их разорвать, но Рюноскэ не был настолько сильным, чтобы рисковать собственными пальцами.       — Не смей, Дазай. Я убью тебя сам, если хоть волосок упадет с его головы.       Глаза Ацуши безумно блестели, когда его закрыла спина Достоевского, перекрывая обзор на душераздирающую сцену, его ноги.       — Не волнуйся, Ацуши. После нашей миссии я заберу тебя с собой, давно хотел попробовать, что бы случилось, если обратить омегу или альфу в бесполое существо? Либо что случится с кровью истинных, если ее смешать? Там можно поэкспериментировать. Их найти не так легко, а здесь целая пара!       Федор наконец хищно заглянул в камеру Чуи, ухватывая его за локоть и выдирая из клетки. Руки омеги были связаны за спиной, но коленом он ударил Федора в пах, из-за чего альфа согнулся. И тут же застыл, чувствуя горячее дуло пистолета, упирающегося в его живот. Достоевский поднял голову, улыбаясь. Омегу подвели вдаль от всех, будто бы поставив на расстрел у стены, хотя по сути так оно и было. Его слишком неосторожно оставили лишь со связанными руками, потому стоял он на своих двоих без усердий.       Медленным и размеренным шагом Дазай подошёл к омеге, замечая, как тот немного трясется. Для Чуи страх был редким чувством, потому ситуация начинала раздражать его ещё больше. Омега попытался отойти на шаг назад, но Дазай тут же ускорился, с силой хватая его за локоть.       — Ну же, Чи~иби, — Дазай ласково погладил омегу по хрупкой спине и немного наклонился, чтобы можно было уложить его маленький подбородок на плечо. Он зашептал прямо в его ухо, зная, что остальные услышат: — Будет грустно, если ты умрешь без сражения, — веревки на руках ослабились и через секунду так и спали. Но Чуя не дернулся, потому что по рыжим кудрям его гладил Осаму, будто успокаивая. Чуя хотел уже спокойно выдохнуть, думая, что ничего ему не угрожает.       — Но, — послышался слишком устрашающий звук, такой знакомый шелчок, — я не даю такой возможности, — Осаму прижал дуло пистолета к его виску.       Чуя мог умереть, и смерти, как таковой, не боялся. Если бы сейчас позволяли обстоятельства, то он бы, как в драматических фильмах, которых Чуя так пытался избежать, отправляясь на опасное задание, смело взглянул в любимое прежде лицо и также, смотря в глаза своего истинного, умер. Но сейчас Чуя знал, что его жизнь ему не принадлежит и умрет он точно не один. Внутри теплилась надежда, что у Дазая есть очередной план, но все же хватка на спине пугала. На запястье расцветали красные пятна, грозящие перейти в синяки. Если, Чуя, разумеется, доживёт.       — Ты долго будешь медлить? Не терпится поиздеваться над смертником? — Послышался насмешливый голос Шибусавы.       Чуя вцепился смертельной хваткой пальцами в дазаевскую непривычно темную рубашку. Его ладонь сзади сильнее прижала Чую к себе, придерживая за спину. Чуя надеялся, что ещё есть возможность поговорить с ним, но окружающие враги не позволяли сказать лишнего слова. Он, стараясь быть как можно незаметнее, благо широкая спина альфы закрывала его на половину, — мягко схватил худое запястье Дазая и придвинул ее к своему чуть округлившемуся животу. Под рубашкой это было незаметно, но ткань в том месте мягко струилась, пряча за собой нежную кожу. Дазай не сопротивлялся, лишь мягко выдохнул, будто удивившись нелепому движению. Вслепую Чуя положил раскрытую ладонь на место, где рос сейчас беспокойно их общий ребенок и тяжело вздохнул, уже смирившись с ситуацией и наклонив голову ближе к холодному оружию. Чуя буквально почувствовал, хотя и не мог видеть, как глаза Дазая расширились, а вдох он сделал более глубокий, сжав ткань на его животе и мягко огладив.       — Мне надоело! — воскликнул Достоевский. — Убей его! Я бы на твоём месте, Чуя, был только рад этому. На что мне была бы жизнь после револьвера, поднятого на меня обожаемым мною существом? — и вскинул руку, сразу направляя оружие в спину Дазая. — Отойди.       — Кажется, что дело это не твое, — мужчина резко развернулся, откидывая Чую к себе за спину и выстрелил. Достоевский так и упал, кажется, что на груди его теперь была глубокая рана.       — Я думал, что раньше меня предаст Достоевский, — грустно воскликнул Шибусава. — Печально, печально, ты мне нравился больше, Дазай, — ладонями Чуя вжался в белый пиджак, так раздражавший его сейчас. — Мне нужен лишь беловолосый омега, а остальных, — он красиво спрятал красные глаза за пушистыми ресницами. — Ждёт смерть.       Дверь распахнулась, встречая высоких альф, видимо, служивших охраной. Дазай развернулся, вручая Чуе пистолет и подбежал к клетке Акутагавы. Чем-то пошуршал, доставая отмычку. Понадобилась секунда, чтобы вскрыть сложный замок. Следом открылась импровизированная тюрьма Ацуши. Послышался выстрел, — первое тело упало, и Чуя не повременил отправить за ним вслед остальных.       — Я разберусь с этим сумасшедшим, — утвердил Акутагава, но Ацуши неловко схватил его за руку.       — Кажется, что это я виноват в его сумасшествии, — Ацуши доверчиво посмотрел в серые глаза Рюноскэ, и тот кивнул, кинувшись помогать Дазаю.       — В чем моя вина, Шибусава? Скажи, — Ацуши поднял с пола пистолет Достоевского, направляя его в сторону улыбающегося омеги.       — Когда я впервые увидел тебя, Ацуши, то сразу решил — ты идеал этого мира. Невинное существо, заслуживающее лишь восхваления. Божество.       В руках омеги не было никакого оружия и на выстрелы за своей спиной он никак не реагировал.       — Ты великий врач, Шибусава. Я вспомнил, как ты приезжал в приют, помогая детям. Что свело тебя с ума? Что сводило с ума всех обращённых? — взгляд Шибусавы казался смущённым, если бы взрослому гениальному мужчине такое чувство было присуще.       — Первые обращения сопровождались жуткими болями. Я был первым обращённым, но я добился совершенства, как видишь. Мой запах настолько привлекательный, что омеги начинают течь от моего присутствия. С болями приходилось справляться с помощью наркотиков. Как видишь, их действия скоротечны. Но разве я не сделал других людей счастливыми?       — Сделал кого-то, — Ацуши горько усмехнулся, наконец поднимая оружие и направляя его в грудь, закрытую белой тканью. — Но не себя.       — Я приму такую смерть, от ангела, породившего меня. Может быть ангела и падшего, — омега понимающе улыбнулся, поднимая руки, раскрываясь.       Ацуши натянул на лицо одобрительное выражение. Ему было безумно жаль этого гениального человека, когда-то спасавшего людские жизни, но такого момента было уже не избежать. Послышался выстрел и на груди Шибусавы растеклось кровавое пятно. Он упал, и Ацуши наклонился, закрывая его глаза и пытаясь не разрыдаться.       — Можно ли считать это твоим первым официальным убийством? — Рюноскэ положил на хрупкое плечо руку, и Ацуши развернулся, смыкая ладони на его шее и прижимаясь всем телом к альфе. Акутагава удивлённо выдохнул, но обнял в ответ.       Накахара тем временем с облегчением улыбнулся, смотря на реки крови, заполняющие комнату. От этого запаха начинало тошнить. За ладонь его схватил Дазай, потянув на себя.       — Чуя, почему ты ничего не сказал мне? — омега успел удивиться, насколько искренне и тоскливо выглядели карие глаза.       — Кажется, что мы расстались, Дазай. Скажи, что бы это поменяло? — Осаму вздохнул, все не отпуская мягкой руки.       — Я… Я бы обязательно хоть что-нибудь изменил. Если бы ты этого захотел, Чуя, — губы Дазая забегали быстрее, он будто неосознанно торопил омегу. — Ты хочешь?       — Дай мне время подумать, — чуть оторопел Накахара.       — Время? — Дазай притянул юношу к себе ближе, прижимая к своей крепкой груди. — У тебя его предостаточно.       Чуя, будто обезумев, раскрыл глаза, когда Дазай дёрнул его в свою сторону ближе и воздух прорезал длинный, нескончаемый звук. Осаму не шелохнулся, будто не замечая, а Чуя все пытался понять, что это было. Лишь когда Дазая начало клонить в сторону, он понял, что резкий звук — это пуля, выпущенная прежде лежащим Достоевским. Дрожащими руками Чуя прошелся по широким плечам, спускаясь к спине и в ужасе осознавая, что теплая жидкость на его ладонях — это кровь.       — Зачем? — Чуя уверен, что никогда не видел лицо Дазая таким умиротворенным. — Зачем ты закрыл меня?       — Я собирался совершить двойной суицид, Чуя. А вовсе не тройной, — он слабой рукой прошёлся снова по мягкому животу. — Мне следует попросить прощение за ту боль, что я тебе причинил. Но я не умею просить прощения, не помню, чтобы делал это искренне когда-либо, — Дазай не имел в виду что-то определенное, вроде применения насилия в их последнем сексе. А обобщал, собирая всю боль, причиненную сердцу Чуи и его телу.       Дазай Осаму никогда никого не закрывал собой, он никогда не заступался за кого-то, потому его поступок казался безумным. Чуя нашел в себе силы удержать худосочное тело, а откуда-то сзади уже бежали обеспокоенные Рюноскэ и Ацуши.       — Ты придурок, Дазай. Вот так ты решил закончить наши отношения, верно? Снова сбежав? — Чуя старался не кричать, но подсознательно его голос уже срывался на рваный писк, а руки все сильнее сжимали Дазая, зажимая открытую рану в его спине.       — Знаешь, Чуя, я бы хотел назвать его Одасаку, — потребовалось время, чтобы Чуя понял, что Дазай говорит о ребенке.       — Ты… А если будет девочка? — Чуя понимал, что альфа пытается перевести разговор в мирное русло, но струящаяся по тонким пальцам кровь, как минимум не позволяла расслабиться.       — Постой, — глаза Дазая расширились. — Одасаку — это не женское имя? — Чуя коротко рассмеялся, тут же всхлипнув. По его щеке уже покатилась первая слеза.       — Знаешь, — Дазай провел пальцем по бледной щеке, вытирая влагу, замечая, как Чуя прижался к его ладони сильнее, как когда-то при их знакомстве. — У меня есть последнее желание.       — Какое? — всхлипнул Чуя.       — Ну, допустим, я бы хотел услышать от тебя какие-нибудь ещё произведение, а ещё этот омега был такой мерзкий, промой мне рот, когда появится возможность. Если захочешь, то своим языком, — Дазай подмигнул.       — Нашел о чем просить в такой момент. Тем более это два желания!       — Я вроде как умираю, Чиби! Исполни мою просьбу… Я не видел тебя два месяца, — он снова потянул руки к животу омеги, обхватывая его талию и притягивая ближе.       Чуя наклонился, прижимаясь опухшими губами к желанному рту альфы. Он не чувствовал омерзения от его предыдущего поцелуя, когда вгрызался в его губы. Тут же отстранился, стараясь не всхлипывать и нашептывая, словно мантру:

— Здесь не лучшее место вроде

А вам оно не кажется милым?

Натянув серой бричкой поводья,

Я проезжаю мимо.

Страсти, смыкающие кольцо,

Женских песен рефрены, обвившие горло.

Узник, показывающий лицо

Стенам этого города —

Все этой ночью можно разбить —

Тело свое расколоть, к примеру —

Если бы разум мой чистым мог быть

И светлою моя вера…

В скромном уюте молчанье храня,

Уподобленный торжественной фразе,

Лень не гоню я, сижу без огня

В книжно-вальяжном экстазе.

Весело, ровно и честно дыша…

Вот о чем плачет пустая душа.

      Чуя выдохнул последние строки и снова прижался к мягким губам. Поцелуй казался вполне невинным, ведь глаза Осаму прикрыл, а руки его, держащие Чую за талию, ослабли, упав. Чуя отстранился, падая лбом на плечо альфы и прислушиваясь к звукам с сирены, доносящимся из открытого окна. На спине Дазая расцвело красное пятно — ни дать, ни взять флаг Японии, расползающийся по такому подходящему белому.

***

      — Мне очень жаль, Накахара-сан, — Акутагава стоял, наклонив голову перед заметно погрустневшим Чуей. Тот схватился за живот, смотря на альфу с упрёком.       — Ты меня расстраиваешь, Рюноскэ. Сколько у нас работников? Ты можешь попросить кого угодно!       — Но ваши любимые бургундские улитки действительно были последними. И вообще, разве вас не ожидает Дазай в палате? — он перешёл на шепот. — Говорят, что он уже проснулся.       Чуя сощурился, но все равно ускорил шаг, запахивая на себе просторный больничный халат. Прошло пару дней, прежде чем Осаму соизволил наконец открыть глаза, показав, что очередное его самоубийство не свершилось, и доказав Рюноскэ свою божественную сущность. Тот, смотря на кардиограмму мужчины, буквально упал перед ней, раскрывая в шоке рот.       Чуя наконец дошел до двери, посмотрев вниз на свои ботинки и сильнее запахивая на себе халат, толкнул дубовую дверь.       — Чу~уя, а всё-таки ты поправился, — Дазай смотрел на него, безумно бледный, с расцветающими глубокими синяками под глазами, но все равно улыбался. — Акутагава уже успел пожаловаться на твою страсть к французской кухне.       — Дазай, — Чуя приложил руку ко лбу. Прошла секунда с возвращения альфы в мир Чуи, как тот сразу начал его раздражать. — Признайся, ты бессмертный?       Осаму пожал плечами, улыбнувшись так широко, что на его щеках показались глубокие ямочки, а в глазах показались слезы и раскрыл руки в приглашающем жесте. Чуя сделал один неуверенный шаг, второй и подбежал к Осаму, чуть ли не прыгая на него, но вовремя вспомнив, что вообще-то мужчина ранен и лежит сейчас в реанимации.       — Я скучал по тебе, Чиби. А ты вымыл мой рот? — выдохнул Дазай в рыжие кудри, дотягиваясь до лба Чуи и целуя.       — Как и заказывал, языком. Правда, врача, — Дазай скривился.       — Разве лечит меня не Мори? — Чуя хохотнул, из-за чего Дазай замычал от боли, пронзившую его спину. — Как Ацуши-кун после своего первого убийства? Он ещё не заходил.       — Все потому что болтает там с Рюноскэ, кажется, что они подружились. Он наконец успокоился, когда увидел Гин целой и невредимой. Она действительно обрела запах альфы, и если не ошибаюсь, — он оглянулся на дверь, — то клеит там одну секретаршу из нашего отдела. Тем более после того, как Достоевский пропал, никто особо не беспокоится, что это влияет на здоровье, — Осаму хмурится на эту новость, но никак не комментирует. Знал и ожидал, тем более от Достоевского.       — Неужели Ацуши наконец подпустил к себе своего истинного? — Чуя кивнул. — А как же Куникида? Он ведь тоже пропал, — Чуя задумался, пытаясь вспомнив знакомое имя.       — Кажется, что он действительно был замешан в этом деле. Но на него операция подействовала немного другим способом, — Дазай насторожился, сильнее сжимая Чую в объятиях. — Он стал омегой. Ну, не так уж он и расстроился, сказал только, что теперь придется менять график на запланированного мужа, а не жену.       — Чиби, если бы не дыра в моей спине, то я бы пошел на это посмотреть, — Чуя толкнул Дазая в плечо, из-за чего тот вздрогнул. — Хотя, Шибусава как-то ходил мертвый. Никто разве не заметил трупных пятен на его коже? А я вот сразу, — он ткнул себе в грудь пальцем, горделиво задрав подбородок. — Наркотики убили его бы в ближайшее время, так что Ацуши-куну нечего расстраиваться.       — Ты сумасшедший, Дазай.       — Ты хотел сказать «неполноценный», верно? — Осаму тут же сменил весёлый тон на серьезный. — Скажи, Чиби. Не думаю, что момент подходящий, но я, наверное, давно должен был спросить об этом. Ты не хочешь снова попробовать стать парой?       — А мы ей когда-то были? — усмехнулся Чуя.       — Я имею ввиду официальной, с меткой и остальным, — Дазай умолчал о лежащих в его квартире обручальных кольцах, что купил он до их ссоры с Чуей и побоялся выбросить. Чуя будто задумался, вырвавшись из крепких объятий. — Чуя, я пойму, если ты откажешься.       — Думаю, — он отвел глаза к потолку и Дазай приподнялся на руке, внимательно в него всматриваясь. — Каждый может заслужить второй шанс. Но это для тебя, Дазай, уже четвертый? — Осаму стыдливо отвёл глаза в сторону, забывая, что стыд ему не свойственен. — Но я всё равно согласен попробовать, — Чуя подошёл ближе.       — Даже со всеми моими недостатками? — Дазай снова раскрыл руки, и Чуя сел на край кушетки, наклоняясь к альфе. Он почувствовал, как зубы на его шее сомкнулись и по телу прошёлся импульс. Запах истинного распространился по всему его телу. Чуя зажмурился от боли и удовлетворения от исполнения давней мечты, но Дазай снова стал зацеловывать собственный укус.       — Единственный недостаток — твоя кличка. Не кажется, что «Неполноценный» — это слово слишком комическое в мире, где у тебя уже есть вторая половинка?       — Знаешь, — Дазай коротко чмокнул Чую в шею и уткнулся в нее носом. — Скумбрия меня вполне устраивает.