Из Ян

Вернувшийся из воспитательно-карательной «ссылки на калитку» Чонгук быстро примостился обратно к бурлящей городской жизни; поездки в далёкие уголки провинциальной глухомани и обратно за годы вошли в привычку и перестройка туда-обратно не доставляла трудностей. Только Сеул в это возвращение стал местами напоминать ему Нью-Йорк, и скорее не потому, что все крупные мегаполисы похожи между собой, а потому, что Чонгук продолжал вспоминать прошедшую зиму и её чудесные дни и ночи. А сквозь трафарет памяти одни картинки накладывались на другие, сливаясь в единообразие и однотипность. Он продолжал не называть это любовью, но не возвращаться мыслями к Наташе было нелегко. Несмотря на то, что она была замужем, и несмотря на то, что не хранила мужу верность, Чонгук и не строил никаких перспектив, отрезав для себя произошедшее в пройденный этап, и надеялся, что удастся как-нибудь повторить хоть что-то, что между ними было. Разве это причинит кому-то из них беспокойство? Никаких обязательств и претензий. Это даже не отношения, просто встречи для удовольствия. Но что же всё-таки между ними было? Даже не роман. Роман подразумевает принятие влюблённости, какие-то признания, хотя бы временную принадлежность. А что же они? Проводили вместе досуг: разговаривали, смеялись, занимались сексом – очень классным сексом – ходили в кафе, делились мыслями, молчали. Когда ты начинаешь молчать с человеком не потому, что нечего сказать, а потому, что слова не нужны, считай, что дело – труба. Чонгук тщетно вытаскивал из себя все эти ощущения, старался всю весну отпустить, отбросить, вырвать и запустить самолётиком туда, откуда взялось – за Тихий океан, на другой континент. Но весна на то и весна, чтобы расцветать, оживать, прорастать, и сколько не выдёргивай – всё вновь пробивается из-под земли. И из глубин души, оказывается, тоже всё умеет пробиваться заново. Но Чонгук не пытался организовать никаких «случайных» столкновений, потревожить Наташу, напомнить о себе. Он предоставил возможность повторения судьбе, занимаясь золотыми делами и не отвлекая свою энергию на личное. У воина не должно быть личного. Вся его жизнь – тренировки, путь осознания, защита слабых, самосовершенствование, борьба и риск. Он вернулся в самый разгар интриг и противостояния с Белым лотосом, поэтому было, чем заняться, на что отвлечься. Таинственная секта постепенно приоткрывала завесы, информация о ней выплывала наружу. Мир был нарушен, и пока он не восстановится, золотой не должен занимать себя чем-либо ещё, кроме миссии. Конечно же, в перерывах для отдыха не обходилось без прогулок и посиделок с друзьями. И не прошло и пары недель, как Чонгук вдруг узнал из бесед и обсуждаемых за пивом новостей, что Наташа развелась. Кто-то стал говорить о приезжавшем в Сеул Ёнгуке, другие зацепились за это, обсуждая его папашу-коррупционера, который вполне мог быть замешан в преступлениях Белого лотоса. И вот, кто-то ляпнул про Наташу, что, мол, хорошо она на их стороне, всё-таки, подруга Дракона. Да и как было не поддеть Чонгука в очередной раз его промахом в ноябре? Мужская дружба была такой – закаляющей и воспитывающей своей беспощадностью и прямотой. Все ошибки в коллективном бессознательном микро-сообщества с летописной точностью подмечались, отмечались и регулярно перетряхивались, в профилактических целях оздоровления рассудка и изгнания способного раздуваться «эго». Где-то между этим всем и прозвучало внезапное и отрезвляющее «развелась». Развелась. «То есть, стала свободной» - подумал Чонгук, энциклопедически образовав уточнение, истинный смысл и определение. Это было неожиданно и пугающе. Почему она развелась? Сколько лет она была в браке? Долго, давно, постоянно. Наташа была замужем всегда, другого её состояния Чонгук не знал. Что же случилось и почему произошли перемены? Тем вечером, вернее, ночью, оставшись ночевать в «Пятнице», но в одиночестве – просто взяв номер – золотой не сумел переключить мысли на что-либо другое. «Почему она это сделала? Почему теперь? После чего?» - задавал он себе вопросы, словно кто-то со стороны мог сказать ему: «Из-за тебя!». Нет! Он не хотел быть виноватым. Он не хочет быть причиной. Он не хотел, чтобы Наташа сделалась свободной из-за него, ради него. Это обяжет. Сделает его ответственным. Все их отношения – которых не было или которые он никак не мог определить и назвать – потеряют свой вкус, свою привлекательность, ведь она была… в отсутствии зацикленности друг на друге в том числе. «Но если я сейчас не зациклен на ней, то как это ещё назвать?» - не в состоянии сомкнуть глаз, продолжал гадать Чонгук. И постепенно, никак не засыпая, переставал врать себе. Ему было приятно думать, что это могло произойти из-за него. Ему это не просто льстило, как комплимент от прохожего, ему это доставляло стихийную радость, охватывающую, обволакивающую и несущую куда-то ввысь. Неизменная, стабильная, вольнолюбивая Наташа Бан развелась, потому что для неё он стал чем-то таким же особенным, какой она стала для него. И роли уже не играло, что она была подругой Джиёна и тем восхищала, что она была когда-то первой девушкой Джиёна. Это всё ерунда – антураж, лишние доказательства её уникальности, но она будет хороша и без них, сама по себе. Да, было в ней что-то, она вся состояла из чего-то, что делало её неповторимой. «Нет, она не состоит, она цельная, - думал Чонгук, - она вся монолитная, наполненная, в ней есть всё и от неё невозможно ничего убавить. Каждый её жест, шаг, её запах особенные, и даже когда меняются, по ним всё равно легко узнаешь её. У её жизни особый почерк, у её голоса и взгляда – особое содержание». Он никогда не был романтиком. Слишком прагматичный с самого отрочества. Неизвестно, что на это повлияло: детство среди многочисленных сестёр, далёких от женственности, мягкохарактерность отца, поступок родителей, который он долго принимал за нелюбовь и предательство. Всё это сделало его таким, какой он есть – лишённым излишне чувствительного отношения к девушкам, каким, например, обладал Чимин, и немного твердолобым, желающим отстоять самого себя, утвердиться, но не в собственных правилах и убеждениях, а в тех законах и нравоучениях, которые установлены мастерами, десятками поколений до них. Даже только-только выпустившись из Лога и попав в «большой мир», Чонгук не растаял, ему не вскружило голову обретение «зрелости». Сколько раз он, из любопытства и всё того же самого желания доказать что-то себе (он всегда доказывал только себе, а не кому-то) искушал замужних или разведённых женщин, женщин постарше, прикидывался невинным и очаровывал. Ему это было интересно, а потом интерес прошёл. Ему надоело, что даже в таких связях, называемых интимными – а под интимным всегда подразумевается что-то самое сокровенное, приоткрывающееся лишь для ближайших, тех, кому доверяешь безусловно – кто-то кого-то соблазняет, играет во что-то, прикидывается, изображает, применяет тонкую науку соблазнения, порой у неумёх выходящую толстой и непроходимо вульгарной. Пусть эти обманы безобидны, но всё же – это обманы. Может быть, он хранил в себе отголоски каких-то фраз и услышанного в Шаньси, когда был совсем ребёнком, что женщины должны соблазнять и обезоруживать, что красота и любовные утехи – оружие. Может быть, где-то внутри него хранился страх этой неискренности, поэтому он, поначалу, став взрослым, предусмотрительно насоблазнялся сам, отыгрывая это, изучая изнутри, чтобы знать, уметь распознать коли появится такая опасность наяву. Но потом эхо амазонских хитростей ушло, он окончательно стал золотым, тем, который противостоит соблазнам, а не излучает их. Да, это не всегда получалось, примером чему была хотя бы Сана, но он старался. Старался не делать ничего, что спровоцировало бы к нему тяготение. С Наташей покорило отсутствие соблазнения. Она была самой собой и ничего не делала, чтобы он пошёл за ней. Он был собой самим, и не пытался обольстить её. Они просто понравились друг другу и потянулись друг к другу. Без ужимок, набивания цены, предварительных словесных ласк. Они не думали о коварстве, подразумевании, ничего не надо было «улавливать» и расшифровывать. Понятное, честное, откровенное влечение. Да, Чонгук никогда не встречал этого прежде и боялся, что нигде не встретит и вновь. Что же в таком случае делать? Отпустить и потерять? Но что, если развод Наташи – это знак? Он золотой, он не может и не должен заводить семью, а она уже была замужем – вряд ли станет настаивать на новой свадьбе, ей уже было… неважно, сколько лет, она была достаточно старше него, но на возраст восхитительной женщины указывать неблагородно. В общем, она не собиралась, насколько он успел понять, становиться матерью. И всё это идеально ему подходило. С утра в Чонгуке ещё блуждали остатки сомнений, что надо прекратить выстраивать в фантазиях неизвестно что, надо унять себя, но к обеду он окончательно решил, что должен увидеться с Наташей и поговорить. Что бы ни послужило причиной её расставания с мужем – он должен узнать, услышать. И вопреки тому, что для самого себя он держал в уме два исхода, все его чувства и эмоции уже натянулись стрелой на тетиве, готовые сорваться в поцелуи и объятья прямо на пороге. Конечно же, она не могла сама позвонить и сказать ему, что бросила мужа. Во-первых, Чонгук был без телефона на Каясан, во-вторых, она лучше других знала, что такое «золотой» и, наверное, не хотела подвергать его моральному испытанию. Выбору. Не зная домашнего адреса Наташи, парень знал, где её можно было найти: в её тату-салоне «Ямазаки». Она держала его вместе с супругом – уже бывшим, так что вряд ли тот скажет что-то против некоего молодого человека. Поэтому Чонгук отправился именно туда. Но в салоне он не нашёл ту, что искал. Девушка на ресепшене работала лишь месяц и ничего не знала, она позвала одного из тату-мастеров, который сказал, что Наташа здесь больше не работает. Всё заведение полностью перешло к Чару – тому, чьей женой она много лет была. Её домашний адрес здесь, разумеется, спрашивать было бесполезно. Ни в одном справочнике он его тоже не найдёт, потому что Наташа, как она сама поведала в Нью-Йорке, всегда жила на съёмных квартирах, любя переезды и смену обстановки. Чонгук сел на бордюр возле станции метро, к которой вернулся. Мимо мелькали люди, спускающиеся, поднимающиеся; их школьные формы, деловые костюмы, летние платьица пестрели на фоне стены домов вдоль улицы, между домами и тротуаром, по дороге, шумно проезжали машины. Дольше минуты золотой был слишком задумчив, на чём поймал себя и отругал. Он на эту минуту перестал быть бдительным и сосредоточенным, забыл о внимательности, обязанной присутствовать каждый миг в золотом воине, когда он находится на виду, в открытой или малоизученной местности, среди толпы, в дебрях лесов или городов. Концентрация на звуках, шорохах, проблесках, доведённая до автоматизма рекогносцировка всего, что слева, справа, сзади и впереди. В столице сложно улавливать различия, ароматы, быстро выхватывать глазами незнакомое и подозрительное. Поэтому нужно всегда быть на страже. Две студентки, поймав его вернувшийся к реальности взгляд, заулыбались ему и, игриво отведя глаза и продолжая свой путь, стали переговариваться. Сколько вокруг было юных, красивых, привлекательных девушек, а ему не хотелось даже ответить на одну улыбку. Всё это предсказуемо, цели кокетства очевидны, а результат отклика предопределён. Чонгук опустил взгляд себе под ноги и увидел свою тень. Солнце спускалось со своего полуденного зенита, рисуя на асфальте тёмно-серых двойников людей. Чонгук выпрямился, и контур на земле повторил его движение. В Древнем Египте тень называли Шуит, люди верили, что она может отделиться и существовать отдельно. И он сейчас чувствовал раздвоенность, словно одна часть его – фундаментальная, основная, сидит тут и хочет оставаться непоколебимым золотым, а другая, отклоняясь от него, но ещё не оторвавшись окончательно, стремится к Наташе, хочет увидеть её и поговорить с ней. У Ёнгука спрашивать адрес сестры не хотелось, неудобно было как-то проявлять перед ним озабоченность. Золотой воспользовался не самым простым, но самым приемлемым для себя вариантом: написал Химчану, хакеру, который через спутник отыщет кого угодно. Чонгук попросил его в личных сообщениях, чтобы это осталось между ними. Тот пообещал. Да, Химчан не расскажет даже Ёнгуку, если его попросили, он вообще малословный по жизни, а если уж надо молчать – так это гарантия в двести процентов. Координаты пришли в его телефон минут через пять. Чонгук посмотрел на них, прикидывая, как быстрее добраться и, не оттягивая больше то, перед чем всё равно не мог устоять, перед чем не мог остановиться, нырнул в подземку. Электричка спешно понесла его в нужном направлении. Домофон передал изображение гостя ещё когда он звонил от подъездной двери. Наташа открыла быстро. Она стояла в бежевых свободных льняных брюках, белой майке, открывавшей полностью покрытые татуировками руки. Чонгука встретили улыбкой, но не той, какую он представлял или помнил. Что-то в ней было не то. Это был не тот изгиб губ, что безрассудно и смело заявлял о своей готовности ко всему, не тот прищур понимающих глаз, что будто бы говорил «не волнуйся, это всё не имеет значения». Теперь какое-то значение появилось. И это выражение её всё ещё открытого и честного лица приобрело какое-то математическое значение выражения, где не было понятного прежде Чонгуку дважды два. Тут уже было двести тридцать пять помноженное на сто сорок восемь и делённое на четырнадцать. - Привет! – добродушно сказала Наташа, но с той нотой удивления, которая выдала: его тут не ждали. – Неожиданно, - подтвердила она это вслух, но указала рукой на квартиру. – Проходи. Чаю? - Да нет, я… ненадолго. Я так… - Неважно, чай можно попить и быстро, - ещё дружелюбнее и солнечнее просияла она, положив ему руку на плечо. Вот в жестах Наташа ничуть не изменилась, и Чонгука это порадовало. Сана касалась только тогда, когда хотела заманить. Большинство девушек касались только тогда, когда испытывали что-то, подавали знак. Наташа же касалась просто так, показывая простоту человеческих отношений, неприхотливость и равенство. – Давай-давай, заходи. Рассказывай, что нового? Она пошла на кухню, и Чонгуку пришлось разуться и пойти за ней. - Да ничего особенного, я недавно вернулся из Южной Кёнсан. - А, ясно, - она поставила чайник и плюхнулась на стул. - А у тебя что? Наташа прозорливо окинула его взглядом. - Мне кажется, что ты уже знаешь. Чонгук не смутился, но некоторую неловкость испытал, кивая и произнося: - Да. Ты рассталась с мужем. - Да, я рассталась с мужем, - развела она руками, говоря этим «что поделать, такова судьба». Чонгук присел напротив, то решаясь поднимать взгляд и смотреть ей в глаза, то вновь отводя его. Женщина недолго помолчала. Возможно думала, что золотой заговорит сам. Но он тоже молчал, и она заметила: - Ты бы не пришёл, если бы не узнал об этом, правда? Чонгук не хотел озвучивать очевидных вещей, которые утверждали то, что он не хотел признавать. Зачем он здесь, если причина прихода – свобода Наташи? Зачем он здесь, если не влюблён и ни на что не надеется? - Правда, - не стал кривить душой он. Опять воззрился в лицо напротив. Он уговаривал, просил немой мольбой объяснить, что у них с мужем произошло? Почему она так поступила? Какие перемены произошли в её жизни? Кто или что было причиной этих перемен? Несмотря на желание быть откровенным, Чонгук никогда не заставил бы себя задать вопрос: «Это из-за меня?». Он хотел знать ответ, хотел знать его так сильно, что получение ответа вызывало страх. И самому срываться в эту пучину, добровольно обрекать себя на терзания он не желал. Наташа, в силу опыта, возраста и мудрости понимала всё без слов. Она видела, что происходит. И она не собиралась никого мучить и вынуждать переступать через себя. Превосходно делая вид, что ничего не подозревает о чувствах, горящих совсем рядом, она по-дружески поделилась: - Я встретила мужчину… вернее, мы давно были знакомы. Так, встречались в общих компаниях, иногда общались. Но тут вдруг он признался мне в любви, сказал, что хотел бы завести со мной семью. Это было так неожиданно и внезапно! – заставляя Чонгука не мрачнеть, она улыбалась ему, беззаботно излагая события. Чтобы не ущемить его жалостью, не выказать сожаления. Вопрос не был задан, но ответ был получен. Парень заметил на её пальце обручальное кольцо. Такие женщины как Наташа никогда не уходят в никуда. И да, он ошибался – она всегда была свободна, и в браке, и без брака. Наташа – это олицетворение свободы. Но – теперь она была занята. Да, она всегда была свободна, но всегда была занята. – Я подумала над его предложением, но недолго, - сказала она теплея. Видно, переживания того момента были ещё свежи и ласкали её сердце. – Прислушавшись к себе, я осознала, что хочу этого. Хочу остепениться. Мне тридцать семь лет, и, хотя я никогда не перестану чувствовать себя молодой, - усмехнулась она, подмигивая, - всё-таки, время для чего-то нового в моей жизни пришло. А Чару… Чару всё устраивало. Нам было хорошо, и я благодарна за многие удивительные и прекрасные дни, недели, месяцы с ним. Но я хочу идти дальше, а он удовлетворён тем, что есть. Наташа замолчала. Чонгук понял, что он тоже один из тех, кому она просто благодарна за прекрасные дни. И ничем большим уже не станет. Он начал подниматься. - Я… лучше пойду. - Не надо, - указала она ему, чтобы вернулся на стул. Он сел. Она неодобрительно покачала головой: - Не надо вести себя так, будто мы не друзья. – Дотянувшись над столом, она взяла его руки в свои. – Я рада, что ты пришёл. Мне всегда приятно поболтать с друзьями. Или ты не считаешь меня своей подругой? - Конечно… - Чонгук выжал из себя улыбку, смиряясь со всем услышанным: - Мне стыдно. - Этого тоже не надо. К чему стыд? За что стыдиться? Нет, вообще, в целом, стыдливость – хорошее чувство, признак здоровой совести. С людьми без стыда крайне тяжело, они невыносимы. - Джиён, например? – не удержался Чонгук. - Ему бывает стыдно, - Наташа заговорила шёпотом, изображая заговорщицу, - перед самим собой. А это самый ужасный вид стыда. Когда стыдно перед человеком, ты можешь избегать его и постепенно забыть о промахе. От самого себя же никуда не деться. – Женщина посмотрела на закипевший чайник, и, отпустив руки Чонгука, поднялась, чтобы налить чай. – А теперь давай лучше о чём-нибудь позитивном. Я вот решила попробовать бросить курить, но никак не получается. Скажи, как бывалый воин, что нужно сделать, чтобы укрепить свою волю? Чонгук вышел от неё где-то через полчаса. Не опустошённый и раздавленный, но какой-то вывернутый наизнанку. Ему хотелось посмеяться над самим собой. Какая самонадеянность! Неужели ноябрьский урок ничему его не научил? Но если не верить в себя и не быть убеждённым в своих силах, как идти к победе? Теперь, дошедший до окончательного результата, пришедший к финишу, Чонгук мог храбро, маша кулаками после драки, признаться себе, что был влюблён. И несмотря на то, что Наташа решилась привнести изменения в свою жизнь, те изменения, которых он от неё совсем не ждал и тем подкреплял их кажущуюся совместимость, он ничуть не разочаровался в ней. Это было как-то… гармонично. Многие женщины выходили замуж и заводили детей, потому что «уже за тридцать!», «так положено», «а как же иначе?», «в этом предназначение каждой женщины», но Наташа пришла к этому потому, что захотела, без сторонних причин, без влияния общества – вряд ли на неё могло что-то повлиять. Она захотела дополнить свою жизнь чем-то, она прислушивалась к себе и действовала так, как велела её природа. Она никогда не прогадывала, потому что знала себя. Так хорошо знает себя мало людей. И Чонгук должен был признать, что тоже сам себя не знал. Это ему сказал ещё Джиён в Сингапуре. Ему захотелось поговорить с кем-нибудь, выговориться. Озвученное и услышанное как бы со стороны отрезвляет. Особенно если получаешь точку зрения с иного ракурса. Не советы, но мнения. Но кто бы его сейчас понял? Осчастливленный отцовством Хоуп? Обожающий свою жену Рэпмон? Любящий Джинни Шуга? Чимин, который заранее известно, что скажет? «Друг мой, надо наслаждаться обществом любой девушки и женщины, ты что, хотел остановиться на одной? Какая глупость!» - что-то в этом духе он и продекламирует. Ни одного безответно влюблённого друга! Это, конечно, хорошо, но куда ему себя на время деть? Уже идя по направлению к остановке, откуда ходили автобусы в Мапо, Чонгук остановился и резко развернулся. О да, один несчастный «друг» у него всё-таки был! Элитный жилой комплекс, напичканный охранными видеокамерами. Консьерж, окинув почти презрительным взглядом золотого, всё-таки позвонил наверх и уточнил, может ли подняться пришедший? Разрешение было получено. Чонгук поднялся на лифте и, выйдя, сразу же увидел в дверях открытой квартиры изумлённо-сомневающегося Чжунэ. Он стоял в одних спортивных штанах, явно не ждавший гостей. - Нищеброд? – начиная верить своим глазам и признавая это внезапное явление, хмыкнул он. - Привет, наркоман. - Уже не актуально, - отходя и впуская в холл просторной люксовой квартиры, возразил Чжунэ, - чего припёрся? В долг попросить? - Да, на новые штаны, как ты мечтал. Они несколько секунд смотрели друг на друга в прихожей. Сын миллиардера хмурил брови, золотой беззлобно и безмятежно глядел в лицо оппонента. Потом они одновременно начали улыбаться, и Чжунэ, засмеявшись, протянул ладонь для пожатия. Чонгук с радостью принял руку в свою. - Проходи, засранец, - пригласил чеболь, - давненько не виделись! - Да уж, полгода. Как поживаешь? - Сейчас покажу. Иди сюда, - поманил его дальше Чжунэ. Выпрыгивая из кроссовок, Чонгук пошёл за ним. Из зала выглянула Дана. Увидев, что к её мужу пришёл друг, она кивнула и скрылась обратно. Золотой уже видел её раньше, на свадьбе и когда-то в Сингапуре. Она была красоткой – ухоженной, выточенной и приближенной к идеалу с помощью косметологов, а то и пластических хирургов. И почему Чжунэ её так яро отвергал? Уж до супружеского долга-то можно было с периодичностью и снисходить. Они вошли в небольшую комнату, окрашенную в голубые цвета. На стенах были нарисованы кораблики, лёгкие белоснежные шторы напоминали надутые паруса, а лампа над головами изображала жёлтое солнце с лучиками. На светло-голубом потолке плыли облака и летели чайки. Возле стены стояла детская кроватка. Чжунэ ещё раз повторил жест, предлагающий приблизиться. Чонгук подошёл и заглянул внутрь. Там спал младенец. - Вот как я поживаю, - просиял Чжунэ, присев возле кроватки на стул, говоря шёпотом, чтобы не побеспокоить сон ребёнка. - Сын? – перенял его тихую манеру золотой. - Ага. Неделя только… - Эмоции вроде бы не плескались через край, но прежнего Чжунэ было не узнать, его как будто дёргало и таращило от бушующей в душе радости, гордости, неисчерпаемого умиления. Всё это сочилось через одну только улыбку, через ясный и светящийся взгляд. – Чоннэ. Как тебе имя? Я назвал. - О, это отсылка ко мне? – пошутил Чонгук. - Да иди ты в жопу! Сам прекрасно понимаешь… - Расслабься. Я понимаю. Чжунэ немного поблёк и, вздохнув, оторвал неохотно взор от сына, переведя его на товарища. - Как Чонён? - Честно – не знаю. До осени вряд ли её увижу. - Ясно. - Дана… у тебя красивая жена, - попытался смягчить как-то чувства мажора Чонгук, перенаправить их в другое русло. К чему было страдать о былой любви, когда оброс семьёй и нужно заботиться о ней? - Я же говорил – всё пресный рис! – поморщился Чжунэ. – Конечно, можно завернуть в нори и макнуть в соус… - Он махнул рукой в сторону зала, где была сейчас девушка. – Короче, терпимо. Я благодарен ей за сына. Не думал, что испытаю что-то такое, когда его увижу, но… У меня теперь сын, чёрт возьми! И я отец… странно, забавно, немного страшно. Но мне нравится. - Займёшься его воспитанием? - По возможности. Я в понедельник в армию ухожу, буду дома по выходным. - Ого! – припомнил Чонгук их прежние разговоры. – Ты, всё-таки, решился пойти на это? - Чего тут решаться? Взял и пошёл. Не знаю, мне вдруг захотелось во всём поступить так, как надо. Отдать родине то, что она требует. Отдать сыну то, что должен отдавать отец – внимание и любовь. - А жене? - Перебьётся. – Подумав, Чжунэ пожал плечами. – Я не люблю её, я не знаю, как можно себя заставить? Но я пытаюсь делать всё возможное, чтобы откровенно не пренебрегать, не обижать её. До меня постепенно дошло, что она в этом всём не виновата. Ну, то есть, некоторая вина есть, но в той же степени, что и у меня. Только я пошёл на это от безразличия, а она – от любви. За что мне ненавидеть её теперь? Хотя… я это и прежде всё понимал, но не хватало терпения и смелости. И ума. - Джиён знатно ударил нас по мозгам, - хмыкнул Чонгук. - И не говори. Знаешь, мне всё меньше хочется в клубы, развлекаться как раньше. Когда приехал из Сингапура, друзья меня первое время тащили то туда, то сюда. Я соглашался. А потом сказал «баста». Устал. Скучно там стало. Или мне лень. Лень отдыхать и развлекаться! – тихо засмеялся Чжунэ. – Кто бы мог подумать, да? Но мне банально даже не хочется этих виснущих девиц, которые раньше доставляли удовольствие. - В монахи подался? - Зачем же? Есть жена, - без воодушевления, но и без неприятия сказал Чжунэ, - разве Дана не женщина? Когда я хочу секса, она вполне подходит. Забавно наблюдать, как она после этого добреет и начинает во всём со мной соглашаться. Неужели некоторым бабам для счастья ничего, кроме члена, не надо? - Некоторым людям не нужно ничего, кроме денег, другим – признания, третьим – детей. Очень много не только женщин, но и мужчин, которым нужно в жизни что-то одно. – Чонгук посмотрел на Чоннэ, уважая этого пацана за то, как он повлиял на Чжунэ. Хотя началось всё, конечно, с Чонён. – Но они хотя бы знают, чего хотят. - А ты – нет? – угадал наследник миллиардного состояния. – А как же мир во всём мире? Убийства плохих дядей? Установление справедливости и благоденствия? - Да это всё понятно. Но я уже давно задумывался над тем, что должно быть со мной, с такими, как я, когда это всё наступит? Что мы должны сделать – исчезнуть? Нет, мы должны как-то организовать и свою жизнь, применить её к мирным дням. Но если раньше я считал, что это проблема тех отдалённых времён, того далёкого будущего, которое ждать и ждать, то теперь увидел, что мирные дни бывают уже сейчас. Вчера, сегодня, завтра. Вне сражений, вне борьбы. И в них я предоставлен сам себе. И в них я должен проживать свою жизнь. Какую? Я не знаю. - Женись, - хмыкнул Чжунэ, - у тебя рядом появится кто-то, кто будет выносить мозг так, что некогда станет философствовать и задумываться о чём-либо. - Но если я не хочу? - Да и я не горел желанием, - Чжунэ по-приятельски положил ладонь Чонгуку на плечо, - иногда, чтобы понять, чего действительно хочется, надо сделать то, чего не хочется совершенно. Иногда это помогает. - Возможно, в твоём совете есть логика. - Уж с чем с чем, а с логикой-то я дружу. Главное не применять каждое правило без разбора. Если захочешь убедиться, что хочешь женщину – не надо трахать мужчину. - Вот уж до этого бы я точно не додумался! - Да кто тебя знает? Ты же монахом прикидываешься, буддист. У тебя, судя по всему, девушки нет? Чонгук, едва забыв, вспомнил о Наташе. Ему немного полегчало в компании Чжунэ, но мысли вновь вернулись на стартовую точку. Он поднялся, отходя от кроватки. - Ладно, я пойду. Был рад тебя повидать. - Взаимно. Заходи… по выходным. Ну или по будням, развлечёшь Дану. - Не будешь ревновать? - К тебе? Никогда. Ты же ходячее благородство, как ты можешь польститься на чужую жену? Золотой почувствовал, будто его ударили под дых, в солнечное сплетение, и заодно по почкам. Да, действительно, как он мог польститься на чужую жену? Никогда! Выйдя из подъезда, Чонгук всё-таки надумал ехать в «Пятницу», но не успел сделать и шага, как столкнулся нос к носу с девушкой, которая была ему знакома. Она отшатнулась, чуть не наступив ему на ногу – они шагнули на одну и ту же ступеньку, он вниз, а она – вверх. Он замер, не зная, что сказать, считая, что сказать что-то должен. Её глаза, как обычно, моментально вспыхнули гневом: - Опять ты! – прошипела Цзыюй, принцесса амазонок.