* * *
Говорят, что счастье любит тишину, но в таком случае глухо-немые были бы самыми счастливыми людьми на свете. Тогда следовало бы уточнить, что счастье в молчании. Но сколько проблем известно от недоговорённостей и вовремя не объяснённых поступков! Когда шутишь – и дошучиваешься, мутишь – и замучиваешься. Не такая уж и добродетельная эта тишь. Молчание – золото, и на вес золота бывают и некоторые слова. В достатке они – драгоценность, а в переизбытке как всё то, к чему прикасались руки фригийского царя – делают жизнь невозможной, но в какой реке смыть этот излишек, заставляя язык в меру говорить и в меру молчать? Может, счастье больше любит слепоту? Когда не видишь в упор обмана, недостатков, неприглядности мира и его несовершенства. В ослеплённом нет знания о слепленном мрачными силами зла, он существует представлениями, воображением, незримыми фантазиями, закрывающими обозрение истины. Но незрячий обездвижен, стоит дорисовать зрачки драконам***, как прозрение приводит к движению и свободе. Поэтому вряд ли и здесь ждёт удача в пути до счастья, иначе легко дойти до полного отречения от чувств и придётся признать, что счастье – это когда совсем ничего не испытываешь. Не видишь, не слышишь, не говоришь – полный комплект сандзару****. Ещё и не думаешь за компанию, не зря же существует мнение, что умным живётся тяжелее и горестнее, нежели необразованным простакам. Да исчезнут от ума вся суть мирская, тленная и душевредная. Не к этому ли призывают методики духовного совершенствования? Отринуть разум, раствориться в безмыслии, перестать думать. Забыть обо всём и потерять своё «я» - причину эгоизма, влекущего несчастья. За вкушённый плод знания изгнали из рая, посчитав, что люди стали слишком хитромудрыми. Однако судя по жизни вне Эдема надкушенное яблоко зря не дали доесть, по большей части народ вышел полу-умный, а наполовину полный стакан, как известно, и полупуст тоже. И если так повелось, что разум усваивается подобно пище, то, грызя гранит науки, пожалуй, есть риск заработать язву, поэтому лучше его гарнировать знаниями житейскими с приправой чувств и заедать ферментами духовности; у гастрономии и гастрита корень один, и опыт первопредков яркая иллюстрация тому, что набивать: рот, желудок, руки, голову всем подряд, не ознакомившись с составом и аннотацией – дурная традиция. Так что думать всё-таки полезнее, чем этого не делать. В общем, если не путать порядок событий, то не отсутствие разума или чувств приводят к счастью, а счастье – это такое состояние, которое не осмысляешь, не замечаешь и не чувствуешь. Когда ты счастлив – то не видишь ничего плохого, не думаешь о плохом и, уж конечно, сказать и услышать неправильное и нехорошее нет возможности. Счастье захватывает, и пока ты в нём, не возникает желания выкладывать каждый свой день в соцсетях и говорить об этом, показывать, писать. Пока ты в счастье – нет времени завидовать и следить за чужой жизнью. Так и жил Мингю со дня отъезда принцессы из Сеула, пока судьбоносные обстоятельства не заставили его остановиться и задуматься. Полтора месяца пролетело незаметно, когда с Западного Китая пришла беда – Дзи-си объявил войну, угрожая настоящим безумством в виде ядерной атаки*****. Золотым нужно было уезжать и, возможно, не вернуться. А даже если и вернуться, то неизвестно когда, через сколько дней или недель. Конечно же, пропасть, не прощаясь, Мингю не приходило в голову и близко. Он должен был как-то объясниться с Кёлькён и лучшее, что он мог сделать – это выложить всё, как есть, сказать, наконец, всю правду, как бы ни хотелось прежде думать, что момент откровения никогда не наступит. Было ли золотом молчание золотого о том, что он золотой? И покажутся ли кладом признания в том, что скрывалось всё это время? Молодой человек откладывал, как мог, разговор, но с каждой минутой, приближающей к этой необходимости, состояние его делалось всё мрачнее, удручённей и горше. Иногда Кёлькён замечала его задумчивое и угнетённое настроение, но на её вопросы Мингю ничего не отвечал, отбалтываясь делами на работе. Но работа его была совсем иной, и вот, когда отъезд в Цинхай с Ёнгуком, откуда планировалось добираться в Синьцзян, был назначен на следующий день, ждать уже больше было нельзя. Не представляя, какая последует реакция на правду, он вечером начал с того, что сообщил о вынужденном отъезде. - Куда? – спросила амазонка. Мингю сказал, что ответит позже, чем только подогрел интерес и нетерпение возлюбленной. Как и многие девушки поддающаяся мнительности, она тотчас невольно принялась выдумывать и дорисовывать, что бы это всё могло значить. Но чтобы расслабить её, удовлетворить себя, запомнить и оставить в себе всё, чем была для него Кёлькён, Мингю исступлённо и неукротимо занимался с ней любовью до самого утра, не в силах остановиться, оторваться, прекратить. Как он оставит её? А если они никогда больше не увидятся, если он погибнет? Если она быстро забудет его и найдёт другого? Да, настоящий золотой должен был бы радоваться тому, что из-за него никто не станет страдать, но Мингю называл себя «золотарём», подчёркивая свою совсем неидеальную сущность, и возможное отсутствие страданий по нему причиняло боль. Как бы ни хотелось навечно растянуть последнюю ночь, она закончилась, и прекрасные мгновения не остановились. Со всем можно было бороться, кроме времени, беспощадно лишавшим самого дорогого. Кёлькён передалась тревога молодого человека, она её чувствовала и, не засыпая, как и он, лежала у него на груди. - Ну, теперь ты скажешь, куда поедешь? – тихо, но настойчиво повторила она свой вопрос. Мингю сглотнул, замерев. Отступать уже некуда. Запаса времени не осталось, отговорок и места для манёвров тоже. - Прежде, чем я скажу… я должен буду кое-что объяснить. Кое в чём признаться тебе, Кён. Слыша в его голосе странные ноты неуверенности, каких в нём никогда не бывало, шаньсийка приподнялась. - Я слушаю. Он сел, чтобы удобнее стало смотреть ей в глаза и следить за каждым оттенком перемен на лице. Она выпрямилась, предчувствуя что-то драматичное, какой-то прорывающийся звук реквиема. - Я люблю тебя, Кён. Что бы я ни сказал сейчас – это ничего не значит. Я люблю тебя, очень люблю. - Ты меня пугаешь… - Я и себя пугаю. Но сильнее меня пугает то, что я скажу… Твоя реакция на это. - Не тяни! – попросила она, начиная волноваться неизвестно из-за чего. - Я… - Мингю глубоко вдохнул, поняв, почему Чонгук никак не мог признаться в том, что он брат Кёлькён. Как же трудно вообще признаваться! – Я золотой. Всё. Это произнесено. Это сделано. Обратно уже не отмотать и отнекиваться он не будет. - Золотой? – повторила шаньсийка. Брови её спустились к переносице, образовав чёрную галочку. – То есть… в каком смысле золотой? - Как твой отец. В прямом и настоящем смысле, - Мингю указал на свои кожаные штаны, лежавшие на стуле, - я не работал охранником. Я золотой и сторожу порядок в Сеуле с нашими парнями. Она остановила взгляд там, куда ей указали. В голове образовалась сумятица с попытками её разобрать. «Он золотой. Из тех самых? Ну да, они вроде единственные. Как отец? Папа хороший человек, маме никогда не приходилось сомневаться в нём, - думала девушка, объясняя себе возможным образом узнанное. – она всегда знала, кто он такой». - Поэтому тебя не было в «Октагоне», - закончила Кёлькён размышления. – Ты… врал мне? Её голос проскрежетал по его душе, порезал её, нанося рану. - Кён, я не хотел этого делать, у нас даже жёны некоторых ребят не знают, чем мужья занимаются, во благо их собственного спокойствия. - Нет-нет-нет, погоди, - занервничав, девушка ощутила потребность в движении и, скинув с себя одеяло, ступила на пол, заходив возле кровати туда-сюда, - если бы мы познакомились где-то тут, в Сеуле, ты мог бы сравнивать и успокоить меня этим, но ты… ты нашёл меня в Шаньси! В Чжанби – сердце клана Ян! Хотя ты сказал, что охраняешь покой Сеула… - Но мы часто выезжаем куда-то, чтобы навести порядок… - Какой порядок вы собирались наводить в Чжанби?! – воскликнула Кёлькён, остановившись и уставившись на него. - Никакой, там мы ничего трогать не собирались… - Тогда что ты там делал? – приблизилась на шаг амазонка. Обычно похожая на маленькую и обманчиво беззащитную синичку, сейчас в её осанке и взгляде было что-то от коршуна. Мингю отвёл глаза, дёргая желваками. Он придумывал для этого всякие оправдания, готовил текст, но, начав говорить правду, не хотел заворачивать её в новую ложь. – Что ты делал там?! – крикнула нетерпеливо Цзецюн. - Иногда… - подбирая наименее травматичную и разрушительную для их отношений формулировку, заговорил золотой, - мы следим за тем, что происходит тут и там. - Ты исполнял роль шпиона в Шаньси? - Нет! Не совсем… разведчика? Или наблюдателя… - Какого ещё наблюдателя? После налёта на дом Черити золотых совсем не ждут в Шаньси! И ты ведь знал это? – она забралась коленками на кровать и, приблизившись к Мингю, толкнула его агрессивно в грудь: - Знал?! - Я знал о «налёте» на дом Черити, хотя это совсем не было налётом, как вы называете приезд за помощью с добрыми намерениями! - С добрыми намерениями?! Вы напали и им пришлось бежать от вас! Бека даже руку сломала, упав с крыши! Моя сестра! И ты будешь рассказывать мне о намерениях? - Напали первыми они! Парни приехали попросить помощи, и Черити впустила их на ночь, сама тем временем вероломно напав на собственных гостей! - Врёшь! – прищурилась, как всегда, когда злилась или подозревала что-то, Кёлькён. – Как я теперь тебе могу верить?! - Кён… - хотел притянуть её к себе Мингю, но она отдёрнула руку, отодвинувшись. – Да, я скрыл, что я золотой, потому что догадывался, как ты ко мне отнесёшься – как к врагу! Я совсем не хотел этого. - Но ты изображал из себя несведущего дурака! Делал вид, что не понимаешь, почему у нас мечи и что происходит в провинции! О-о! – амазонка опять слезла с ложа и забродила из угла в угол, переплетая пальцы, перехватывая их, потирая и заламывая. – Как же… как всё иначе оказывается! – Видно было, что перед её мысленным взором понеслись попытки воссоздать каждое слово, каждый жест, каждый день жизни Мингю, чтобы сравнить открывшееся с тем, что ей показывалось. - Ничего не оказывается иначе! – золотой тоже встал, натянув боксеры, и попытался подойти к девушке, которую своя нагота совсем не смущала. Она выставила ладонь предупреждающим жестом, чем остановила его. - Ты считал меня за идиотку! Вот что оказывается иначе! - Нет, не считал! Да, я знал, кто ты и… - А я не знала, кто ты! - Теперь знаешь. - Теперь! – взмахнула она руками и театрально прохохотала. – Теперь! А чего я не знаю всё ещё? - Больше ничего! Я сказал тебе свой единственный и главный секрет, пойми, дело не в тебе, а в том, что мы вообще старались быть подпольной и неизвестной никому организацией. - Но мне! Мне ты мог сказать? Если ты действительно влюбился в меня и любил… - Любил и люблю! Но, Кён, нам же тоже о вас кое-что известно. Я не знал, могу ли доверять… - Так ты не доверял мне?! – шокировано произнесла шаньсийка. – Ты… ты проверял меня? Ты специально выманил меня оттуда, переживая за свою сохранность! – ахнула она, кое-что вполне понимая, а кое-что понимая, но неверно. - Нет! За себя я не боялся и не боюсь, но… Да! Да, если хочешь знать, я хотел увезти тебя оттуда, чтобы понять, могу ли доверять тебе. - У тебя не было никакой работы… - зашептала она, осознавая иллюзорность всего, что было, на каждом шагу – ложь! – Ты мог бы остаться там, но оторвал меня от родителей, подруг, дома просто так! Чтобы проверить меня! Ты… заставил меня, как дуру, искать тебя в «Октагоне», где ты не работал и не работаешь! - Но меня там действительно знают! – оправдался, напомнив, Мингю. - Ты… ты… как все мужчины! Ты врал! Ты врал мне! - А женщины, что – не врут? – взбесился золотой, ненавидя такое однобокое обвинение. – Твоя Цзы хотела потешиться с Чонгуком! - Цзы была права, предупреждая меня о тебе! – начала было повышать опять голос Кёлькён, но снова понизила его: - Чонгук! Ты… и он! Золотые! Ты и с ним был знаком?! Ты знал, что он мой брат?! – дошло до неё. Каждое слово, за которое она цеплялась, выдавало Мингю как вруна с новых и новых сторон. - Да, я был с ним знаком, но то, что он твой брат – узнал примерно тогда же, когда и ты. Он никому не говорил об этом среди наших, так что не сочиняй. - Но вы с ним были знакомы! И он знал о Шаньси всё, и знал тебя! Он дал тебе какое-то задание, когда ты приехал в Чжанби? - Хватит, у меня не было никакого задания! Меня никто туда не посылал, Кён, я приехал, потому что хотел! - Чего ты хотел там? Скажи – чего?! Мингю опять замолчал. Нет, про спор он ничего не скажет, достаточно этой правды, уже она становится непреодолимой преградой между ними, а рассказать о том, за что Кёлькён осудила даже лучшую подругу – это вбить гвоздь в крышку гроба отношений. - Ты знаешь, что я был бабником, - пошёл по наиболее лёгкому, но тоже честному пути он, - я хотел посмотреть, как живут амазонки. Ничего больше. Это было моё любопытство. - Посмотрел? – презрительно хмыкнула шаньсийка. - Да. И полюбил тебя. - Да как же… чему вообще теперь верить из того, что ты говоришь?! - Что я люблю тебя! Остальное – не имеет значения! - Не имеет?! Когда любят – не обманывают! - А если боятся потерять? – выпалил Мингю. - О, если врать, то, конечно, потеряешь! - Да если бы я сказал, что золотой, разве ты стала бы со мной разговаривать дальше? - А тебе это и нужно было? Чтобы я поддалась? – вспоминая все предупреждения Цзыюй и попытки той образумить её, только теперь открылась для них Кёлькён. – Как я могу понять, влюбился ты в меня там или хотел навредить каким-то образом? - Разве я навредил тебе чем-то? Прошёл год, как мы знакомы, Кён, не сочиняй ерунды. - Может, ты шпионишь через меня? Может, я не замечала, а ты выпытывал информацию… Я столько раз говорила о Шаньси, Цзы, Джо! Благая Гуаньинь! Ты морочил мне голову! - Я не морочил! – защищался Мингю, убеждённый, что если сейчас его чувства сильны и искренни, то предыдущие месяцы его сомнений и отрицания любви не имеют веса и смысла. Он попытался второй раз обнять Кёлькён, но она вывернулась и стала одеваться. – Что ты делаешь? - Ухожу! Я уеду домой! - Кён, не делай этого, прошу тебя. - Как я могу жить с обманщиком?! О чём я думала? Я же знала, что такое мужчины, чёрт! Чёрт! - Нет, это не так! Я клянусь тебе, что боялся тебе говорить не из злых побуждений, я никогда бы не причинил тебе зла и не задумывал ничего плохого! - Ты затуманил мне разум и глаза! Твои речи, твоё поведение, весь ты… пока ты рядом – я ничего не пойму и не разберусь в этом! - А в Шаньси, где тебе в уши начнут жужжать о том, какие парни негодяи – ты поймёшь истину? – усмехнулся Мингю и, поймал Кёлькён, тянущуюся к джинсам, встряхнул её за плечи. – Прекрати! Если я тебе так невыносим, я сам всё равно уезжаю. Ты хотела знать куда… - Да плевать я хотела! – упёрлась в его грудь девушка, гневная и с ущемлённой гордостью. Она не могла понять, что больше её заставляло страдать: его обман, возможно, действительно вызванный долгом, или то, какой тупицей была всё это время. Иногда ведь трудно простить не недостатки человека, а то, какие недостатки из-за него ты открываешь в себе. В ней открылось то, во что она не верила – неопытность, наивность и легковерие. Её предупреждали, а она возражала, что самостоятельная и сама всё знает. И что теперь, чтобы спасти свою репутацию, она должна всем подругам и семье наврать, что была в курсе истиной принадлежности Мингю? Нет, она до лжи не опустится, но какой позор! Над ней дома даже не посмеются – жалеть начнут. Жалеть! И это жуткое «мы же предупреждали». - Нет, не хотела! Ты любишь меня, - твёрдо сказал золотой. Шаньсийка посмотрела ему в глаза. Да, она его любила. И ненавидела. Он выманил её, хотя мог бы остаться с ней там, его ничего не держало! Он видел, как она скучает и тоскует по своим, как трудно привыкает к этому мужскому миру и ищет себя, но не сказал ей ничего о себе! Он не доверял ей! Как она теперь может верить ему, если для него она оставалась врагом под боком? – Кён, - серьёзно сказал Мингю, - я могу не вернуться. - Да ну и!.. – начала выпаливать она, но остановилась. – Как это – не вернуться? - Именно это я должен был тебе сказать. Я уезжаю в Синьцзян. Дзи-си хочет захватить ядерный полигон в Такла-Макан и нанести удар по Сеулу. Не знаю, в курсе ли будут ваши и Джо, но, как видишь, я абсолютно честен. - Что? – непонимающе распахнул рот амазонка. – Ядерный удар? Дзи-си? Что за бред? – она отступила от него, качая головой. – Теперь, когда я знаю, какой ты лжец, это больше похоже на какую-то басню. - Я знаю, что это звучит абсурдно. Я бы и сам не поверил. Это сообщил Хангён, сын Дзи-си. Возможно, это ловушка для золотых – я не могу проверить! Но мы должны защитить людей, даже если ценой собственной жизни. - Но Сеул? Почему Сеул? - Он много лет пытался избавиться от золотых. Он не смог найти нас всех и уничтожить, и решил пожертвовать миллионами, чтобы избавиться от нескольких. - То есть… из-за вас? Мингю нечего было ответить. Они с парнями сами уже десять раз озвучили это, что накликали беду на столицу. Но раз они виноваты, то им и исправлять. - Да, и в этом смысле тебе, конечно, лучше уехать из города пока что, пока я не вернусь. Если вернусь. Но не в Шаньси, прошу тебя! Тебя там настроят против меня! - Знаешь, это очень распространённое мужское убеждение, что против них настраивает кто-то со стороны, а не их собственные поступки! Зачем кому-то говорить мне о тебе плохо, если ты сам хорошо справился с ролью злодея? - Злодея?! Ну, ты уже перегибаешь! Я никакого зла не совершил! - Ложь – это зло! - А во спасение? - Я не верю в ложь во спасение! Это выдумка! Скорее всего – мужская, чтобы чёрное, как обычно, назвать белым, и заставить принять всех миролюбиво отвратительное! И Чонгук заслужил обман Цзы! Жаль, что она его не завершила! Я бы уехала раньше из этого болота вранья! - Смотрю, тебя заело, и ты не хочешь попытаться сдвинуться мыслью дальше и понять! А это не трудно будет сделать, если ты услышишь меня! - Я всё прекрасно слышу! Мингю посмотрел за окно. Брезжил рассвет. Скоро пора выдвигаться. Он стянул штаны со стула и стал надевать. - Извини, но мне действительно пора ехать. Ловушка это или реальность, но мы должны разобраться со всем. Дзи-си давно пора уничтожить. Кёлькён, начиная осознавать истинную угрозу и происходящее, немного смягчилась. Поняв, что Мингю может не вернуться и погибнуть где-то там, она остро ощутила любовь к нему. Как бы то ни было, каким бы он ни оказался, она-то любила его и вряд ли сможет быстро что-либо с этим поделать, избавиться от разбуженных однажды чувств. Но она избавится от них в будущем! Обязательно. Должна это сделать, чтобы больше никогда – никогда! – не верить мужчинам и не поддаваться их чарам. Но какая бы ненависть не шла параллельно нынешней любви, Кёлькён не желала золотому смерти, она боялась, что его гибель только укрепила бы в её сердце привязанность к нему, а не убила. Он бы исчез, оставив её невыговорившейся, недоразобравшейся. Нет, он не должен умереть! Ни в коем случае! Амазонка подошла к Мингю, натянувшему футболку и севшему, чтобы надеть носки, и обняла его вокруг шеи: - Не погибни, пожалуйста, а то мне некого будет ненавидеть. Он перехватил её руки и, развернув, усадил себе на колени. - Кён… я сделаю всё, чтобы вернуться! Они долго целовались. Потом, в малословной тишине, молодой человек дособрал немного вещей в походную чёрную сумку и, повесив её за плечо, двинулся к выходу. Кёлькён проводила его без обвинений и едких нападок. Нельзя было не ощутить важность и отчаянность этого расставания, никто не мог гарантировать, что они ещё увидятся. Обоим из-за того было страшно, но они не показывали вида. Наконец, дверь за Мингю захлопнулась. Амазонка вернулась в спальню и, сев на постель, долго сидела, уставившись на свои руки, которые вертели кольцо, переплетённое из двух ободов: серебряного и золотого. Без каких-либо объяснений и фраз, Мингю сунул ей его на пороге. Зная, что она не выйдет замуж и откажется от предложения, он просто отдал ей знак своего желания, своих намерений. Она должна бы была его выкинуть, но не могла. Ей ни к чему память об этом романе, с самого начала родившегося на лжи, как грибы на сыром, трухлявом пне. Если фундамент не устойчивый – строение рано или поздно рухнет, особенно если пытаться возводить на них новые и новые этажи. Да, она проводила его без злобы и обиды, не желая проститься так, чтобы жалеть о несостоявшемся последнем поцелуе или жёстком слове, сказанном тому, кого больше нет. Но теперь она чувствовала себя свободной и ни к чему не привязанной. Любовь и ненависть переплелись в ней крепче, чем ободки на кольце, слившись в однородную массу. Она не сможет простить – не должна этого делать! Прощение лжи – это попустительство. Это знак того, что с ней можно так поступить и впредь, что она слаба и уцепится за любую возможность быть с ним. Нет, это не так! Кёлькён хотелось мести. Ради этого Мингю обязан выжить! Чтобы хлебнуть горечи, которую протянут ему в чаше её руки. Она никогда больше не ослушается своих подруг и родных, опытные старшие знали всё наперёд, недаром учили не доверять мужчинам. Поверила в чистую и бескорыстную любовь? Нет, тебя хотели увезти подальше от дома, за тобой специально туда приехали. Или не за тобой… Юци! Кёлькён вспомнила и ахнула. Так она не врала, Мингю наверняка пытался сначала подкатить к другой, прощупывал почву, какая амазонка поддастся, и поддалась она – дура! А если спросить остальных? От скольких ещё она услышит, что Мингю пытался что-либо сделать? А если он успел и переспать с другими? Ярость проснулась с прежней силой. Слово «месть» стало очень сладким. И если Мингю её не любит по-настоящему, то она согласна мстить всем золотым! И брату, который был заодно со своим боевым товарищем. Негодяи! Она открыла сердце, доверилась, отдалась… Кёлькён встала. Осмотревшись, будто попала в незнакомое помещение, она припоминала, что где лежит. Присела и достала из-под кровати свою сумку. Стала собирать вещи, оставляя по возможности те, что купила здесь – в Сеуле. Ей не нужны никакие воспоминания и зацепки. Даже звонить на работу не станет, что не выйдет – уедет, и всё! Плевать. Считаться с кем-то и чем-то в этом мужском мире? Хватит. Если им нравится играть, то отныне они вступят в игру только по её правилам. Девушка собрала сумку, положив во внутренний кармашек только что полученное кольцо. Долой с глаз, но не выбрасывать. Почему-то рука не поднималась. Амазонка достала из сумочки мобильный и положила на тумбочку. Оборвать все связи, ей ни к чему телефон в Шаньси, там не принято баловаться этими штучками – вредными и навязчивыми мужскими изобретениями. Взгляд упал на блокнот. Написать ли записку? Сообщить хоть что-то? Что? Ей нечего больше сказать Мингю, она не чувствует себя больше здесь спокойно, как раньше, когда не знала о том, что так легко может быть проведённой и введённой в заблуждение. Всё резко сделалось чужим и враждебным. Только дома был покой и уверенность. Там осталась её невинная юность, подруги и родители. Туда ей хотелось вернуться, как никогда. Да, пристыдят, да, придётся выслушать многое, в том числе от Джо. Но лучше пережить это, чем вновь и вновь попадаться в силки мужчин, когда под ногами оказывается не твёрдая почва, а что-то шаткое, и ты не знаешь, чего ещё теперь ждать. Цзецюн поправила поровнее телефон, чтобы его было видно сразу тому, кто сюда зайдёт. В нём не было ничего личного, никаких секретов, ей нечего было скрывать. К сожалению. Следовало бы тоже быть обманщицей, если связалась с мужчиной. Вздохнув, перебарывая себя и загоняя вглубь сердца сожаления, Цзецюн вышла из квартиры. Если Мингю вернётся – им не за чем будет быть вместе, она не должна его прощать! Если же нет… об этом ей знать не хотелось. Подальше от этого, в Шаньси, лучше она проживёт оставшуюся жизнь, думая, что он жив и продолжает с кем-то свои обманы. Но не погиб. В этом, Цзецюн должна была себе признаться, она никогда не дотянется до Джо. Даже люто ненавидя, она не смогла бы стерпеть смерти того, кого любила, тем более убить его самой. Хотя, кто знает? Это только первый урок от мужчин и, возможно, когда-нибудь она станет куда хладнокровнее и умнее. Змей-искуситель соблазнил её отведать запретного, но, как он того и заслуживает, гнать его отныне надо, закидывая помидорами******. Если мужчины любят развлекаться, пусть заводят себе ручных и домашних обезьян. Бить от радости в кимвалы при любых дурацких затеях – не женское дело: «Хотя сколько терпил готово изображать веселье даже при издевательствах над собой!» - подумала Цзецюн. Но она такой не была. Амазонки терпели боль, лишения, редко жаловались на что-то, физически они были выносливы, но что касалось моральных качеств – к ним они были очень чувствительны. Их так воспитывали – реагировать на несправедливость и любое нечестное или жестокое деяние. Могла ли шаньсийка простить сокрытие правды кому-то, если даже лучшую подругу считала неправой из-за глупого спора? Впрочем, теперь этот спор выглядел в какой-то мере заслуженным золотыми. О, как всё переворачивалось с ног на голову! И здесь, в этом шумном и рябящем мегаполисе, невозможно услышать голоса своей души, голоса разума. Только вдали, только в тишине и покое, в родном посёлке, куда всё так же ходит всего несколько автобусов в день, на горизонте возвышаются горы, в садах поют птицы, а мужчины, как им и положено, предпочитают молчать, потому что иначе в любом случае скажут неправду, только там Цзецюн разберётся в себе. И постарается забыть Мингю.КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ