***
Криста Ленц щедро и безостановочно поливала слезами пустой коридор, иногда прерываясь на протяжные всхлипы, иногда на попытки организма самоудушиться, но в конечном итоге её немного привела в чувства горячая пощёчина Имир. — Заебала. Бертольд неодобрительно покосился, а Райнер, как и обычно, вспыльчиво огрызнулся на сомнительную методику утешения, вопреки тому, что та была действенна — Криста уже растирала красные щёки, только изредка хлюпая носом. — Не распускай руки, — прошипел Райнер, метая искры глазами. Имир язвительно подмигнула ему, кладя руку на плечо всхлипывающей. — Моя ладонь, как оказалось, обладает успокоительным эффектом. Криста подавила ещё один всхлип. Троица утешающих единовременно перевела свои настороженные, опасливые и угрожающие взгляды на неё, быстро те смягчая. — Мы услышим сегодня, что случилось, или ещё послушаем твои рыдания? — ласково поинтересовалась Имир, поглаживая плечо разведчицы. — Ты только не торопись, вдруг ещё сопля не в то горло попадёт. — Имир! — грозно прогремел Райнер, которого пока останавливало только бедственное положение подруги, которая вот-вот разразится новой истерикой. Но со времён спасительной пощёчины, Криста держалась показательно хорошо, уже выпрямившись и посмотрев куда-то вглубь коридора. — Мы… — наконец начала она говорить и все препирательства разом затихли. — Мы заехали в таверну, и она там же переписала отчёт для командора. Т-только я собралась выезж-жать… — её нижняя губа снова затряслась. Имир протяжно вздохнула. — Началось… — И, — неустанно продолжала Криста. — Она мне сказала «ни дна, ни покрышки» — и всё же не сдержалась, зарывая заплаканное лицо в ладони. Бертольд недоумённо переглянулся сначала с Райнером, а потом и с Имир. Последняя пожала плечами, мол, не видит ничего плохого, и Бертольд прямо спросил: — А что это значит? Его вопрос повис в воздухе и мысленно на него ответил капрал, обходящий утешительный коридор заведомо дальней дорогой. Эрвин, что шёл вместе с ним, что-то тихо проговорил про истончение стенного покрытия в штабе и что «плохо слышащим соглядатаям теперь есть где поработать», а пока односторонний разговор шёл на близкую тему, уточнил у капрала: — Канцлер всё рвёт и мечет… Не отвяжется от Разведкорпуса? — Чёрт её знает. — На черта-то ты не похож, — Леви замедлил шаг, как и Эрвин, пристойно поглядывающий на него. — Вы давно знакомы. Леви нахмурился и отвёл взгляд в сторону. Однако Эрвин прекрасно понимал ситуацию и как та не льстила капралу, потому и не спешил отвязываться. — Ты уверен, что хочешь это обсуждать в тонких стенах? — Новобранцы на тренировке, твой отряд на кухне. От отлынивающей Кристы Ленц и её компании мы ушли далеко. А так, если это было предложение, я не против испить чаю или чего покрепче. Леви только хмыкнул на сочащееся приторно хорошее настроение командора и, хоть оно и не было предложением, всё же свернул в новоизбранный кабинет. Эрвин зашёл следом. — Покрепче не будет. Командор прошествовал вдоль стены и присел на одинокое кресло у стола. Стерильная чистота покоев капрала скорее напрягала, чем дарила благоговение, как в случае с владельцем комнаты. — Ничего, как навестим потерянные земли, так и отметим «чем покрепче», — Эрвин проследил за поменявшимся взглядом капрала при упоминании «потерянных земель», как он называл Шиганшину. Леви насыпал по чашкам заварку, заливая вскипевшей на горелке водой. Эрвин благодарно кивнул. — Как оптимистично, — проговорил капрал, садясь за свой стол. — Всё также через Каранес? — Всё также, всё также. Путь долгий и выйдет не без потерь, но давай вернёмся к теме, — Эрвин отпил полевого напитка. — Ханджи ещё не наигралась с титанами… — покачал головой капрал, отставляя чашку. — Син и Бин. А ещё Эрен, да. — Леви, — прервал его Эрвин. — Не представляю, насколько тебе неохотно вспоминать своего недруга, что ты почти правильно запомнил имена пойманных титанов. — Почти? — Сонни и Бин, — поправил командор. — Ханджи и мне с ними порядком надоела, а ещё даже двух суток моего пребывания здесь не прошло, — он покрутил в руках дымящуюся чашку. — И их, и долгосрочную поездку мы ещё обсудим. Эрвин выжидающе смотрел на капрала. Тот безразлично вглядывался в чашку чая, порой передвигая её по столу. Время от времени двигая кончиками пальцев какие-то бумаги, поправляя, чтобы те лежали ровнее. И когда поднял глаза на серьёзного командора, устало вздохнул. — Что ты к ней прицепился? — Не нравится мне её поведение, — чистосердечно выдал Эрвин. — То вступается за Разведкорпус на суде, то желает похорон без гроба. — Чего ещё ожидать от чиновницы, далёкой от мира за Синой, — пробурчал Леви. Эрвин вдруг замолк и пришлось продолжить. — Не чиста она на руку, вот и всё. — Поясни? — Что тут пояснять? — он отпил остывшего чая. — Пока кому-то выгодно держать Эрена у нас, она не препятствует. Но мне очень не нравятся её притирания к нам. То провернёт кражу у полиции, то Ханджи мозги запудрит, что даже та стала лестнее о ней отзываться. — Дурной знак, — придвинулся Эрвин, поверчивая чашку и перемешивая в той заварку. — Даже очень, — понизив тон, согласился Леви, снова устремляясь взглядом куда-то вдаль. Повисло молчание. — Кто ещё был задействован в краже? — воровато поинтересовался командор. По нему прояснилось нынешнее отношение к минувшей авантюре, а не то подставное, что выдал он в недалёком присутствии канцлера. — Оруо Бозард и Эрд Джин. Они словом не обмолвятся. — Это понятно. Претензии к тому, как ты вообще на это пошёл? — Леви расслышал явный упрёк в его тоне. — Молча, — грубо отрезал он. — Это был не юношеский максимализм, если ты об этом. Эрвин только покачал головой. — Если ты хотел проверить Эвелин, то стоило выбрать менее рискованный способ. — Не бузи, — отмахнулся Леви. — Она сама предложила. Эрвин подавился отпитым напитком. Леви только хмыкнул. — Что? — и нескоро, спустя долгие секунды тишины, дополнил красноречивый вопрос. — Я плохо улавливаю суть… Леви, охотно соглашаясь, кивнул, допивая свой чай. Непонимание на лице командора расцветало всё новыми красками, а он и не собирался их более сгущать. — Давние тёрки с полицией, — коротко пояснил он. — По сути, мы сократили бюрократию, когда забирали чертежи и складские УПМ. Эрвин всё равно неоднозначно смотрел на капрала. — Поживём — увидим, чего стоила нам та авантюра, — проговорил Леви. Эрвин допил остывший чай и как-то несмело усмехнулся, посматривая на брусчатый пол. Леви поднялся со стула, подходя к окну. — За столько лет при службе я толком ничего и не знал ни про верховную канцелярию, ни про дела нашей «вышки общества» … — И вероятно крепче спал. Эрвин кивнул самому себе. — Может, хоть ты просветишь меня немного? Эвелин Закклай… Кто она? — А ты до сих пор не составил по паре её фраз и походке психологический портрет? Теряешь сноровку, — покачал головой Леви, старательно что-то высматривая на улице. Подумав, что тренирующихся новобранцев, Эрвин продолжил: — Тебе известно наверняка больше. Чего же нам ждать от верховного канцлера и её помощи? — Ничего хорошего. — Многословно, — отозвался Эрвин. — Чем же она тебе так насолила? Не успел Леви отойти от окна и впереться взглядом в уже докучающего расспросом командора, как по коридору послышался громкий топот. Оба сразу скосили глаза на дверь, которая через мгновение с шумом отворилась. Влетевшая Ханджи, с блестящими от влаги глазами и сбивчивым дыханием, пыталась что-то бессловно сказать. — Что случилось? — первым поднялся командор. Ханджи облокотилась о косяк, подняв один палец. Ещё пара секунд такой мизансцены и на капрала бы стала дурно влиять, выводя из напускного равнодушия, но майор всё-таки нашла в себе силы заговорить. Вернее завопить: — Сонни и Бина убили!***
— Добрейшего вечерочка, мисс Закклай. Эвелин знала или свято верила в то, что в данный миг её прочесть невозможно; руки не дрожат, глаза отчаянно не бегают по комнате, ища за что бы зацепиться, когда цепляться, казалось бы, и не за что (не за смерть же свою!), даже легким движением удалось подцепить пальцем обложку незаурядной книги, что теперь лежала поверх недописанного письма. Оставалось держать лицо и не думать о возможной дрожи в голосе. — Ну, что опять? — в душе засело ликование от получившегося недовольства в голосе. — Конфискованная эротическая литература теперь тоже нужна полиции? Кенни выкручивал незамысловатые восьмёрки начищенным оружием, хитро ухмыляясь. Эвелин отметила, что несмотря на напускной праздный вид, он серьёзен как никогда. Одно только существование, казалось, бесполезного в разговоре с ней оружия, о чём-то да говорило. «Успокойся, — одёрнула себя Эвелин, не давая взгляду опуститься на блестящий в отсвете свеч металл пистоля. — Никаких дел я с ним более не имею, остальное вне его компетенции…» Кенни властно прошёл в её кабинет, прикрывая за собой дверь. С интересом огляделся, будто здесь он пребывал впервые. — Я вообще пришёл по другой проблеме… Но не могу не поинтересоваться — это ты себе припасла? — он кивнул на томик раскрытого романа, что лежал на столе, раскрытый на энной странице. — Нет, Эрвину Смиту. Я теперь работаю исключительно на Разведкорпус. По этой же ты проблеме зашёл? Теперь оставалось гадать, в верном ли направлении думает Эвелин. Не успела вернуться в столицу, не успела забыть толком кошмары с того дня, как вот он и нарисовался на пороге её пристанища — живой и невредимый глава тайного Центрального отделения полиции. Она могла на трёхкнижии поклясться, что не боится его ничуть (кто он? — оборванец, с которым по случайности удалось связать жизнь, у неё-то подобное не впервые, можно попривыкнуть…), вот только правильные вещи порой говорят пастыри и их слепые последователи — ни соврать, ни приукрасить пред святыми ликами… Хоть Эвелин и не стояла в данный момент перед ними, но могла живо представить их, и тогда не то что соврать у неё не получалось — даже грешные мысли галопом удирали в неизвестном направлении. Тут Эвелин закостерила бы эту устаревшую моду прививать детям веру во всевышние силы, не убирая из тех верующих наставников привычки пьянствовать, гулять и с какой-то патологичной манией лгать всем и вся, прежде всего себе. Но её сбило с толку полное молчание Кенни, оставшегося стоять посреди комнаты. — Ты почти угадала, маленькая Эв. Эвелин бы выругалась, наплевав на все нормы приличия, может, даже осадила нахала пощёчиной, если бы этим нахалом был не Кенни Аккерман. Такое почти ласковое обращение позволял себе только Дариус, и то, максимум в годы до её совершеннолетия, и Эвелин позволяла ему по привычке сокращать её имя, даже иногда настораживалась, когда он обращался по её полному-документальному. И совсем иначе это сокращение звучало из чужих уст, из этих уст. — Но скажу честно — я пришёл не по головке гладить очередную столичную шлюху, что переобувается быстрее, чем скачет по херам, — он стал на несколько шагов ближе, чем хотелось бы Эвелин. Два… три. Три с половиной. Три с четвертью локтя между ними, без учёта спинки стула и острых носков его сапог. Даже попытки вытянуть шею, чтобы взглянуть на дверь оказались не предпринятыми ввиду своей бессмысленности — вытяни он руку, то без труда схватит, либо же, на худой, собьёт с ног. — Повежливее, — осадила его Эвелин, подняв голову. — Тебя с дамами не учили общаться. На будущее: те уже достаточно вправе сами за себя отвечать и не терпеть к себе скотского отношения, будь даже бордельной шлюхой. — Завались, — прервал он её размышления вслух. — И послушай внимательно снова, раз с последней встречи у тебя память отшибло: будь ты хоть королевой Посмеяной, хоть падчерицей Закклая, мне откровенно на тебя всё равно, правда, — его тон вдруг смягчился. — Всё равно до того момента, пока ты не лезешь в чужие дела. Эвелин дотронулась до не забывшего про боль виска, запуская холодные пальцы в волосы. Постаралась выглядеть как можно непринуждённее, несмотря на скрутившийся узел где-то у живота, на искусанные внутри губы, и ноющие виски. А в голове быстро перебирались варианты. «…Не мог ведь Карстен меня подставить? Ещё рано, нет… Доук не будет столь груб, не его стиль подсылать наёмников монарха. Монарха… Бред сивой кобылы, я на пядь ни к кому из его приближённый в последний год не подбиралась. Вся Тайная ложа не знает пока о моей унии с Карстеном, и тот, очевидно, не мог проболтаться. Кто-то из военных?..» — скрюченные на пальце пряди падали вниз, пока неспешно проходили эти невыносимые минуты молчания. И их прервал не выдержавший Кенни. — Смой эту глупую физиономию с лица неглупой женщины, — выплюнул он, облокачиваясь одной рукой о спинку её стула. Эвелин уставилась в его ничего не выражающие холодные глаза, и стул будто бы под ней готов был пошатнуться. А может, он и впрямь пошатнулся, пока Кенни давил на него своим весом. — Хистория Рейсс. Та, что служит в разведке. Слова Кенни, что были произнесены не без излишней патетики, изначально и не предназначались для произведения столь неожиданного эффекта. Эвелин уже не думала ни о возможно проявившемся на её лице страхе, ни о задрожавших руках. Однако те сразу же машинально спрятались в рукавах длинной мантии, оставшись без внимания. А у неё снова пролетали только урывки из непонимания, теряющихся в полной прострации, что была ненавистней всего в её сжатом до мыслей о великом, мире. Одни только мелькающие в строчках воспоминания, что истинная кровь королей, что текла в Рейссах, погибла, что Эвелин снова, снова, снова опоздала, сделала не так, оплошала, хоть и понимала, что с ними невозможно было бы договориться, и есть прок в том, что все они погибли. Без опровержений, аксиома — Рейссы умерли и всё тут. Белгорские остались, как досадное напоминание об упущенном, и некая аллюзия на идеальность. Она даже преодолев спёртое дыхание выдала смешок, едва промелькнула в голове мысль, не преодолев пункты рациональность-логика-здравый смысл, сразу вылетев столь странной реакцией. Кенни пошутил. Глупая шутка. «Будет ли шутить убийца? Будет ли шутить Кенни-потрошитель? Будет ли шутить он?» Но он ничего не говорил, всматриваясь в её лицо, наверняка ликуя, увидев, как опростоволосился сам канцлер, что за столько лет даже не удосужился проверить живы ли Рейссы. Удосужился, но не до конца. Не дошла по кривой дорожке до развязки, остановившись где-то в полумраке, с устраивающей правдой — загадочное убийство провернул Белгорский, алчный и жадный до власти. Антропоморфное зло именно он, это не разовым случаем подтверждено и не подлежит сомненьям. Карстен, Кенни, мать — они априори не могут балансировать в средине рядом с Эвелин, если брать заношенный макет виденья тоннеля — с одной стороны свет, с другой тьма. Она, может, и ошибается, потому всегда будет недостаточно хороша, но то из-за не восполненной потребности в правде, как сейчас — умерли Рейссы, а оказалось не до конца. Не до конца умерли, а то и воскресли — вот и новый праздник у верующих! И Эвелин уцепилась за весёлую нотку в минорной гамме, заставила себя вытянуться вверх по стану вслед за ней, удалось даже что-то проговорить. И получила неоднозначную реакцию: Кенни отодвинулся от её стула, взмахнув руками и прошагав вдоль по комнате. — Монарх-монарх… Сама знаешь, кто монарх, да строишь из себя дуру… Может, я и ошибся насчёт тебя, назвав не глупой женщиной: ты правда рассчитывала, что выходка с мальчишкой-титаном сойдёт с рук? Правда думала, что выкрутасы среди верховенства тебе все простят? Или ты рассчитывала, что про них никто ничего не знает? — он обернулся снова на неё. Эвелин молчала. Ей попросту не находилось слов для ответа, а такое бывало нечасто. — За каждым твоим вздохом, Эвелин, следили. Стоило тебе только засунуть свой нос в дом Йегера и всё — косая ходит за тобой, а ты ни сном, ни духом. И, хрен с ними со спизженными тобой чертежами, копии в полиции имеются, — продолжал он. — Но ты думаешь, что я не знаю какие вы шашни крутите с Карстеном? До чего же ты, блять, самонадеянна! Эвелин откашлялась. Впервые она была рада закрытым окнам и стулу под собой. Кенни прервал пылкую речь, обратив на неё всё внимание. — Что тогда будет с Рейссами? Кенни чуть не в ладоши хлопнул, услыхав наконец хоть слово от ошпаренной напором Эвелин. — Хороший вопрос! Отличный, я бы спросил это у тебя! Что ты хотела сделать с Рейсс, только выехав с ней из штаба разведчиков? Эвелин поперхнулась. В голове не то, что шквал пронёсся, растащив все осколки от привычного мира по углам, а скорее пастбище титанов, растопча их в мельчайшую крошку. Ох уж эти аллегории разведчиков… Неверие заполнило её словно дребезжащий сосуд, и то полнилось противоречиями, стоило хоть на толику свыкнуться с мыслями, что Рейссы живы. Эта сопливая девочка — возможная королева? Эвелин не нашла в себе силы сдержать тошнотный позыв, чуть не согнувшись пополам, но вовремя придержавшись за спинку стула. — Я жду ответа, маленькая Эв! — напомнил про себя Кенни, полностью игнорируя странное поведение канцлера. А той и сказать нечего было. Это ей сейчас хочется всерьёз её придушить, а тогда так, лишь немного. В эту истерзанную картину мира внёс лепту и сам Кенни; теперь-то его слова, что служит он монарху, взыграли по-другому. Теперь даже сам по себе назрел вопрос — не может же быть, что он служит девочке-разведчице, что, может, и не подозревает о своих корнях (поддельное имя, невыразительная внешность…). Может, ещё кто-то… «Выжил? Если всё происки дома Белгорских, то они ещё большие идиоты, чем я, большие, чем кто-либо другой… Тупик в идиотии» — Ничего, — задержав ответ, Эвелин всё-таки выговорила. — Правда, что ли? «Я спросил у них — мошенники ли они? Они сказали, что нет!» — он несдержанно хохотнул, от чего Эвелин зябко поёжилась. Кенни приблизился к ней вновь. — Ладно. Мне наскучило. Эвелин потупила взгляд в пол. Но и то его не остановило; рука с силой дёрнула её подбородок вверх. Эвелин услышала терпкий запашок алкоголя, стоило Кенни наклониться к её лицу, и едва не отпрянула. Но вовремя сосредоточилась. То было нельзя. То опасно. И прежняя гордость трусливо забилась в угол. — Говорю чётко и ясно, как и тогда: продолжишь лизать шары Смиту или Белгорскому, или ещё кому-то, то пеняй на себя. — Мне нечего терять. На лице Кенни вновь проступила знакомая усмешка, пополам с удивлением. — Разве? А любимый дядя? — Ничто, — почти шептала Эвелин, когда рука сильнее сдавливала низ челюсти. — Смерть главнокомандующего повлечёт за собой большие проблемы, которые тебе не нужны. — А пригретое местечко в Тайной ложи? Что-то в глубине неприятно защемило. Эвелин постепенно освобождалась от сковавшего страха, несмотря на близкую опасность. Проговаривая всё вслух, она будто сама убеждалась в своей желанной правде, и всё же что-то оставалось неизменным. Этот человек видел её насквозь, знал, куда давить и приходилось совершать немыслимое усилие, дабы врать молчанием. Вдруг в живот уставилось что-то холодное. Прозвучал звук затвора. — Но ты ведь боишься смерти, Эвелин, — расплываясь в ухмылке, говорил Кенни. — Ты не думаешь о проблемах, но определённо их боишься. Что же будет, если я спущу курок? Твои останки просто разлетятся в кашу по этой милой комнатке? Или твоя гнилая душонка попадёт в ад? — он хитро сощурился. — Ты ведь знаешь, такие люди, как мы с тобой, обязательно встречаются там. Эвелин неосознанно вытянулась, чувствуя, как невидимое насквозь пронзает её тело. Всё были происки подсознания, но мерещившийся гладкий металл не покидал её тела, наливая свинцом всё более уязвимые места. — Есть вещи пострашнее смерти. — Для тебя нет. Для тебя наибольший страх — это смерть. Будь выбор убить тысячу неповинных людей одним своим решением или самой умереть, ты бы разве выбрала первое? — Никто из разумных людей не выбрал бы первое, — огрызнулась Эвелин. Кенни медленно спустил руку с её подбородка. Не убирая ту с тела, скосил взгляд с её глаз ниже, на покрытые платьем плечи, и куда сальный взгляд упал, положил тяжёлую ладонь. — Разумных? А ты, значит, делишь людей на разумных и нет? — он уже и не смотрел ей в глаза, и не старался того скрыть, рассматривая только то, что гораздо ниже них. Эвелин уже не видела смысла отвечать вслух. Однако её собственный разум тщательно пытался вырвать оцепеневшую владелицу из лап физического контакта, за неё же саму говоря всё более странные вещи вслух. — Разум есть такая благодать святых, отгородившая деятельность человека от деятельности животных, — Кенни остановился, приподнимаясь к её глазам. Эвелин бесстрашно в них заглянула, с увёрткой подмечая промелькнувшее в них подобие интереса. — Этакая попытка ограничить своё творение, дитя, от блохастого пса, который якобы всё понимает, только сказать не может. Однако, святые оказались куда более неразборчивыми, чем хотелось бы… Не всякий человек, что смыслит, и не всякий пёс, что исполняет приказы, — последнее необдуманно вырвалось у неё и подтвердилось с ещё сильнее уперевшимся в бок стволом. Кенни хищно ухмыльнулся. От прежней суровости не осталось и следа, одна только слабая заинтересованность, переклинивающая похотью. — Ты что-то слишком разбрасываешься громкими словами для существа, причисляющего себя к разумным. Хозяйка, — язвительно проговорил он. — Я не хочу хозяйствовать над псами, — резко опровергла Эвелин. — Псы преданны своим хозяевам, а хозяева, к тому привыкнув, обязательно навяжут им людскую психологию: не предадут, не сбегут… Сами так же ошибочно посчитают себя хозяином не только его псиной жизни, но и своей. На деле — у обоих нет разума, оба загрызут друг друга при правильных обстоятельствах. Помани пса мясом — прибежит; надави на вопиющий порок хозяина — и он сложится пополам, приползёт к чужому сапогу… Пёс и хозяин равны в моих глазах. Эвелин дотронулась до упирающегося ствола, как бы отодвигая тот. Кенни наклонился ближе, усмехаясь у самого уха: — Какое интересное мировоззрение… Отодвинулся, снова касаясь её лица, и поворачивая то на себя. — Знала бы, как мне нравятся покладистые женщины, — Эвелин благодарила природу за свой невысокий рост, что не позволял рвению Кенни продолжить поглаживать её за разные места и одновременно стоять, заставляя смотреть ему в глаза. — Только тронь Хисторию Рейсс. Я пристрелю тебя, последнюю псину, первым.