Королева теней

      Солнце в мае — это как лето в детстве. Просыпаешься утром, солнечные зайчики бегут по стенам, за окном городской шум, голоса у бакалейной лавки неподалёку. Лежишь и улыбаешься какому-то неосознанному счастью. У мамы ещё чёрные, как смоль, волосы, и папа собирается на работу, а не лежит в земле уже двадцать с лишним лет.       То утро явилось именно таким. В меру тёплым, а под распаляющимся солнцем по-летнему жарким, у бакалейной лавки, как и всегда, толпился разномастный люд: беловолосая бабушка придерживала плетёную корзинку с платочком в ней, держа за свободную руку маленькую девочку, которая неугомонно вертелась, с интересом на всех озираясь, пока не остановила свои необычайно большие голубые глаза на появившейся в проулке женщине. Та подобно ветру влетела размашистым шагом, разнося по округе дурманящий запах духов. На затылке собран пучок, но некоторые пряди выбились, ниспадая по шее на приоткрытые блузой тонкие ключицы. Девочка невольно засмотрелась на сошедшую словно с уст стражей столичных ворот, что как-то недавно размышляли над обликом идеальной женщины. Та определённо, как подслушала их тогда девочка, должна быть высока ростом, фигуриста, одета в длинное пристойное платье, но без ханжества (что это такое девочка тщетно пыталась расспросить у бабули), и с вьющимися тёмными волосами. Девочка так заслушалась их тогда, что ненароком предположила — такой женщины нет и это всё не более чем фантазия, но стоило ей сойти в реальный мир, как все стоящие в очереди разом обернулись, будто не веря собственным глазам. Девочка с изумлением признала — она существует! — и даже забыла прикрыть рот.       Женщину вёл под руку худощавый мужчина, может, не многим старше её самой, а позади плелась маленькая невзрачная девчонка. Мужчина держал ту за руку, шёл быстро, от чего девчонка едва поспевала переставлять ноги. Однако оба взрослых словно не замечали её, идя в своей беседе мимо бакалеи, но осунувшаяся девочка успела бросить взгляд на длинную очередь. Что-то в нём сразу оттолкнуло: болотно-зелёные глаза блекло блеснули на лучике солнца, и смотрела их обладательница неясно сердито. Бабуля дёрнула за руку зевающую внучку, но та не позволила нарушить зрительного контакта со странной девочкой — а она уже и минула вслед за сказочной парой.       Одна только мертвецки-бледная кожа и ощетинившийся взгляд остался в памяти девочки. И почему такая неказистая девчонка шла рядом с такой красавицей?       Женщина свернула в тенистый сквер, мужчина сразу за ней. Девочка попыталась выдернуть свою маленькую ручку из его потной ладони, но отпустил он её только когда переступили порог беседки.       — Мам… — неловко обратилась Эвелин к ней, вальяжно севшей и тут же закинувшей ногу на ногу.       Мама только бросила до боли знакомый и не сулящий ничего хорошего взгляд. Мужчина с жидкими усиками сел напротив неё, похлопав на месте рядом с собой, и приглашая присесть. Девочка боязливо одёрнулась от него, ещё больше побаиваясь нахмурившейся мамы.       — Эвелин, — скупым на эмоции голосом обратилась она. — Сядь.       И Эвелин пришлось отойти от невидимого столпа среди беседки, присаживаясь рядом с ней. Мужчина скользнул по девочке невнятным взглядом и, закинув руку на бортик скамьи, вновь обратил его на маму. А та больше и не смотрела на Эвелин.       — Эти дети… — снисходительно проговорил он особенно неприятным голосом. Эвелин несдержанно поёжилась, сминая в кулаке краешек своего платья. — Инга, твоя девочка из рук вон плохо воспитана.       Мама наигранно рассмеялась. Эвелин не знала, заметила сценичную наигранность только она или неприятный дядька тоже?       — В её возрасте только одно на уме, сами знаете… — Эвелин чуть не подскочила на месте, но мама, будто предвидев этот исход, сдавила её плечо рукой. — Я же слишком занята, чтобы уделять ей должное внимание. И слишком небогата для лишних трат на гувернанток.       Мужчина расплылся в богомерзкой улыбке, словно услышал самое желанное в этот момент, и чуть склонил голову вбок.       — Почему бы тебе не обратиться ко мне? — он заискивающе дёрнул вверх бровями, и к ужасу Эвелин, усы тоже приподнялись вслед за ними.       Инга припустила плечо Эвелин, и та шумно выдохнула.       — Это в какой-то степени неприлично.       — Почему же? Ты моя давняя… кхм, знакомая, — у уголков губ проступили более глубокие морщины. — Как я посмею отказать твоей девочке в обучении? Из моей школы выпускаются будущие жёны аристократов, военных и наши выпускницы, что уж умалчивать, на порядок образованнее стохесских простолюдинов…       Эвелин посмотрела на маму. Та также фальшиво улыбалась, и даже промелькнула надежда, что она сейчас встанет и отвесит оплеуху нахальному дядьке, что открыто над ней издевался, но мама только рассмеялась.       — Правда, что… — говорила она. — Мне много что слышно про ваших выпускниц…       Эвелин не верила своим ушам. Ну невозможно было слышать подобный мужчине тон из уст мамы! Как и её редкий смех, Эвелин никогда не слышала его дома, не будь там гостей, и даже улыбку видела не чаще чем снег в июне…       Эвелин подскочила с лавки. Что-то остановило её на месте и не дало вцепиться в мерзкого дядьку и его жидкие усы сразу, только коснулись ноги пола.       — Никуда я не пойду! — воскликнула она. Мужчина сразу обратил свой взгляд на неё и тот заметно охладел. Эвелин даже испугалась, как это так быстро он сменил его? Словно всё время сидел с приклеенной маской к лицу, и та вдруг отпала. И всё же стойко продолжила: — Вы мерзкий таракан, почему я должна вести себя с вами вежливо?!       Мужчина вспылил. В его карих глазах тотчас промелькнуло пламя и он, вскочив с лавки, был остановлен только возникшей между ним и Эвелин мамой. Та загородила её собой и Эвелин больше не видела пугающего дядьку, от страха вцепившись в подол маминой юбки.       — Что она себе позволяет, Инга?!       — Прошу простить и не гневаться на ребёнка.       — Это непозволительное поведение! У нас бы её высекли сразу, а ты её выгораживаешь!       — Я приму все меры.       — Нет, это не допустимо! Я отказываюсь принимать твоего ребёнка, он неисправим!       Мама замолчала. Эвелин боязненно вцепилась в её руку, потянув на себя. Только отойти бы от этого таракана и этой проклятой беседки, и она скажет маме всё, что думает и об этой затее с какой-то школой, и об их директоре, и что даже переживать из-за них не стоит… Она и без злых учителей и розг освоит, что надо, и вообще, Эвелин и исправляться незачем, она и так хороша.       Но все ожидания разбились, только дошли они вдвоём до крыльца дома. Эвелин неустанно что-то говорила по дороге, пытаясь выгородить себя в сем рассказе, и утверждая, что злобного дядьку тараканом она назвала не просто так — ну ты же видела, мам, его усы, как ты вообще его так долго терпела? Мама ничего не отвечала, но в том Эвелин не особо нуждалась, ведя и без того пылкий диалог. Самым неожиданным стало, когда мама всё же ответила, и совсем не словом — она отперла дверь и схватив Эвелин за ухо потащила внутрь.       — Ай! Отпусти! — завопила она, но будто обожжённая сталью рука не слушалась, не отпускала, протащив Эвелин до самого конца коридора.       Мама отпустила покрасневшее ухо, бесхозно отшвырнув дочь к стене. Эвелин издала сдавленный полувсхлип, совершенно не осознавая причину жестокости; мама нечасто поднимала руку, для неё высшим проявлением наказания в отношении Эвелин было разве что молчание. Оно сопровождалось не только отсутствием разговоров (которые и так были редкостью) и иногда ужинов, но и эмоций. Отсутствию последних Эвелин не придавала значения, маму никак нельзя было назвать эксцентричной, а ощущала только, когда вставала в ступор, не зная, как заговорить. Вот запомнилось: Эвелин хотела спросить у мамы, можно ли надеть недавно купленное дорогое платье, но не вовремя — мама была тогда в большой обиде. Эвелин плохо понимала из-за чего, ведь они, вроде, и не ссорились, и всё-таки спросить у неё тогда не получилось. Спустя несколько дней мама перестала обижаться, только ранним утром влетела в комнату Эвелин, выгребая всё из шкафа. Эвелин вскочила, ещё спросонья толком не понимая, что происходит, а мама ответила сухим голосом, без крика, и все движения её были какими-то механическими: «Ты не носишь вещи, что я тебе покупаю. Какой прок им пылиться в твоём шкафу?» — методично вытряхивала красные, коричневые платья, отшвыривая в другую сторону только брюки и холщовые рубашки.       Эвелин ближайший год не покупали красивые и горячо любимые платья с рюшами, бантами и аляповатыми ленточками. И ближайшую жизнь она их никогда не наденет.       В то утро вместо пряного запаха из бакалейной лавки, свежей росы или скошенной травы, в нос ударил запах спиртного.       Прижав холодной рукой горящий участок уха, начавший ещё больно пульсировать, Эвелин надеялась, что мама ушла. Волосы спали ей на глаза, и она с трудом утирала стекающие слёзы, стараясь не всхлипывать. Мама не любит, когда Эвелин плачет.       Естеством Эвелин ощущала, что мама не ушла и ждёт, когда та на неё посмотрит. А Эвелин не могла себя пересилить и поднять заплаканные глаза. Ей это не понравится, очень не понравится.       — Эвелин.       Она содрогнулась. Необъяснимо скоро убрала руки от лица, утирая влажные щёки, и переставая всхлипывать. Осторожно, боясь получить по больному снова, опасливо подняла на маму глаза. Она стояла также, как и когда швырнула Эвелин о стену, с ровной осанкой. И только её грудь, затянутая в корсет, с завидной периодичностью вздымалась, потому как Эвелин могла в данный момент только вздыхать, негромко и обдумывая каждый миг. Яркие выразительные глаза, которым так часто отвешивали комплименты, смотрели прямо на Эвелин, ничего не выражая.       Эвелин неаккуратно распрямилась. Увидела её взгляд, терять было нечего — мама снова накажет молчанием, а то и чем похуже.       — Прости, — едва слышно проговорила Эвелин, сама, толком не поняв, что сказала. — Прости меня, — повторила чуть громче.       Эвелин надеялась, что перескочив бесконечно долгие стадии в отрицании вины, затяжную обиду и сомнительный компромисс, она ускорит прощение мамы сразу, как только искренне извинится. Ведь такого никогда не было, чтобы мама таскала её за ухо, да ещё и в стену швыряла!       Мама должна была приподнять хоть краешек губ, довольная таким быстрым усвоением неправоты. Должна была хоть кивнуть, и извиниться тоже, но мама молчала.       — Ты ничего не поняла, — отгремела она, заставляя если не вновь содрогнуться, то попятиться назад, но — незадача — сзади уже стояла предательница-стена.       Эвелин вжалась в неё, как можно сильнее. Волосы совсем выбились из некогда аккуратной косы, платье смялось, и один гольф сполз с коленки.       — Я… — неловко начала Эвелин, не подобрав до конца слов. — Я была неправа… Тот дядь… мужчина не похож на таракана.       Мама спустя бесконечную секунду покачала головой, прикрывая глаза. Эвелин сказала не то.       — Может, если я перед ним извинюсь, он перестанет сердиться? — осенила её новая идея. Эвелин с опаской шагнула к маме, чуть касаясь её руки и уже только мечтая, чтобы она открыла глаза. — Мам, можно же ещё с ним поговорить? Я могу даже в школу его пойти. Вы ещё помиритесь, я вас помирю! Мам, ты должна меня к нему отвести!       Мама перехватила руку Эвелин, сжимая её ладонь в своей. Эвелин поймала себя на мысли, что худший день её жизни постепенно превращается в один из лучших — мама сама взяла её за руку! Такая мягкая ладонь, чуть теплее её собственной, а изящные пальцы украшали несколько перстней. Эвелин не раз очень хотелось их потрогать и даже примерить, но ни один из поисков маминой шкатулки не увенчался успехом. Загадка, куда же мама их клала на ночь…       — Мам? — непонимающе заглянула в её уже открытые глаза, смотрящие поверх головы Эвелин. — Почему ты молчишь?       Мама молчала недолго.       — Уходи.       Эвелин приподняла бровь, а мама наконец обратила на неё свой взгляд. Всё такой же непроницаемый, такой же никакой, будто она и вовсе разучилась им что-то говорить…       — Уходи! — чуть повысила голос, выдёргивая свою руку. — Уходи, сказала же, никчёмное создание! — над расширившимися глазами дёрнулись длинные ресницы, глаза блекли и неразимый блеск таял под распаляющимся в них раскаянием. — Господи… святые…       Она первая резко отшатнулась и быстро ушла назад по коридору. Эвелин замерла, забыв, как шевелиться, как отойти от стены, с которой почти срослась телом. Ноги непривычно гудели, а руки сильнее сжали край платья. Вдалеке слышались шаги мамы, то от одного угла гостевой, то от другого; потом скрипучий сервант раздвинул ставни, и послышался характерный звон стекла. Постоянно мама что-то приговаривала, чуть севшим голосом, и едва слышимым Эвелин.       — Позорище… Каково позорище! Господи, святые… Святые, за что вы меня так наказали? Ублюдщиной и от кого… Позор, несмываемый позор… Она не поймёт, она ничего не понимает, идиотка… Вся в тебя, Нил, надеюсь ты там меня слышишь! — раздался звонкий лязг о пол. Мама заговорила громче. — Слышишь, паскудник, жид поганый! Из-за тебя, всё из-за вас двоих, некошных! Теперь ты рад, да? Счастлив там, за гробом?! Ради себя, эгоиста, меня этим наказал!       Звон повторился. Эвелин, еле оторвавшись от стены, тихо потрусила к своей спальне. Когда мама вспоминает отца, к ней лучше не приближаться, лучше вообще затаить дыхание и не скрипеть старыми половицами, молясь всем святым, что она не услышит и не разгневается ещё больше.       Эвелин осторожно прикрыла дверь, помня про скрипучие петли. Медленно съехала вниз, прилегая затылком к дереву. Ухо всё горело и пульсировало, но внимательно слушало оставшийся вечер, как в гостевой бьются стёкла, как мама проклинает отца и близкую дату с датой его смерти — пятнадцатое апреля, день рождения Эвелин.       Мама была права во многом и во всём. Эвелин больше не плакала, даже когда ночью прокралась в её спальню и учуяла презренный запах алкоголя. Эвелин не плакала, когда спустя неделю необъяснимого траура в их доме, услышала, как мама тихо плачет. Услышанное внималось Эвелин как нечто неестественное и в какой-то мере осуждалось ею в тот день; почему она злилась, когда я плакала, а я не могу? Но любопытство пересилило, Эвелин впервые видела маму в таком состоянии и не могла её не то что понять, а хоть как-то рационально объяснить. Мама не плакала, увидев известие о смерти бывшего мужа, а ссора с каким-то мужчиной из-за Эвелин её так покачнула.       Она замерла у двери спальни, как и всегда замирала, чувствуя не выветренный запах спирта. С возникшей словно из ниоткуда смелостью, раскрыла дверь, морща нос.       Мама сидела на полу, откинувшись спиной на кровать, и ни вытирая стекающие слёзы, тратила лишнюю энергию, чтобы подлить в стакан снова. Она никак не отреагировала на стоящую в дверях Эвелин, хотя прекрасно слышала её появление. У Эвелин голодно урчало, она больше двух суток ничего не ела — оставшийся хлеб кончился, а дотянуться до верхних ящиков с крупой не могла. Эвелин едва держалась на ногах, не способная услышать внутри себя гнев, думая, что таков имеется; ведь мама снова куда-то ушла, оставив её на этот раз даже без еды, мама ушла и ещё смеет грустить. Но Эвелин не слышала или отказывалась слышать внутренний голос, зная, что тот всегда говорит неправду (в последний раз именно он назвал дядю мерзким тараканом, и Эвелин наложила вето на прислушивания к нему). Она медленно прошагала к маме, чувствуя за собой только бесконечный поток вины за то, что ей сейчас так плохо, и осторожно присела рядом. Мама смотрела в стену напротив и по началу дарила внимание Эвелин ровно столько, сколько и летающей по комнате мухе. То было так, мимолётным раздражением. Эвелин поджала ноги, обхватывая те руками, и притянула к себе, заглушая предательское урчание живота. И более не надеялась услышать от мамы хоть что-то.       Но как оно бывает — в затяжном тумане часто теряются лучи. Оторвавшись от солнца, пускаются в бега, блуждают во мгле, отчаянно теряя выход. Один такой словно мелькнул в глазах мамы, всё таких же стеклянных, но чуть скосившихся на дочь. Правая рука вдруг обхватила её за плечи, притягивая на себя.       Эвелин забыла, как дышать, забыла даже как вспомнить метод сего действа. Столь неожиданная ласка мамы выдворила всё нехорошее из неё, Эвелин даже не слышала запаха перегара и ещё чего-то совсем не женского, слышала только тихий мамин голос:       — Эвелин… Моя дочь. Моя единственная родная дочь.       От нежности, притянутой или нет, внутри всё перевернулось. Она наконец услышала, почувствовала, как Эвелин плохо! Не было больше ни маминой маски холодности, ни оценивающего бесстрастного размышления о том, как была бы лучше её жизнь без дочери, ни припорошенных пылью воспоминаний об удавке на шее, о ночах в раннем детстве в сыром подвале. Вся жизнь сжалась до этого долгожданного момента, когда мама прижала её к груди, и где-то на задворках сознания остались мелкие ссадины на шее, терпкий запах спирта, голодные зимы и долгое отсутствие мамы. Мама здесь, рядом с ней, и прямо сейчас поглаживает её спутанные волосы. А всё остальное так далеко, за гранью нынешнего мира, такого сладкого и пряного, в нём даже клокочущий туман согревал.       Эвелин очень боялась его порушить своими слезами и те послушно не текли, всё больше подточаясь под идеальный мир, под самую реалистичную сказку. Об одном только мечталось — наконец спросить у мамы, почему она такая только сейчас, почему не обнимала её раньше, но это была бы подлинная глупость, вопрос необдуманный и страшно пугающий своим неответом.       — Моя девочка, как ты думаешь, почему я терплю всех этих «гостей» нашего дома? — также тихо, не убирая рук с её головы, поинтересовалась мама.       Эвелин так не ожидала такого вопроса, что, не задумываясь про каких конкретно гостей она спрашивает — то было очевидным, — ослеплённая возродившейся благодарностью и к ней, и к святым, и ко всему миру в целом, в полголоса выдала:       — Ради меня?       Такой вариант имел место быть, Эвелин чувствовала это сердцем, не может же быть сокрыта в маме корысть к семье! Хоть мама и жестока, но она справедлива, рассуждает так здраво и не без задора, что так заслушиваешься её речами на званых ужинах, и даже в голове не укладывается как гостеприимная хозяйка может после одного щелчка превратиться в то, что отбило у Эвелин любое желание чувствовать. Мама слабо посмеялась над такой догадкой, запуская холодные пальцы ей в волосы.       — Терпи я этих мужланов из столицы, их почтенных жён, только ради тебя — это назвалось бы бескорыстием. А бескорыстны только святые. Люди же по своей природе не могут стоять вровень с Создателями, бескорыстие для них понятие непостижимое. И мы, глупцы их дети, должны благодарить Их за то, что Они позволили нам узнать о таком понятии, должны рассыпаться в покаяниях за все грехи нас и наших предков за то, что Они позволили нам дышать в безопасной близости рядом с неразумными гигантами, — она накрутила одну прядку волос, распутывая ту и больно дёргая. — Это если говорить о всём остатке человечества в целом, а вот что касается нас с тобой, то дело куда запущеннее. Святых боятся те, кто близко к ним стоит, а те, кто ниже — о-о, им их и подавно боязно вспоминать и то зависит не от тележки грехов за спиной, а от самого невезения родиться так далеко от неба. Всё наше общество выглядит пирамидой, — другой рукой мама очертила перед собой треугольник. — Одни сидят на вершине, ожидая расплаты от святых, другие, пониже, боятся тех, что сверху… Бескорыстного монарха и приближённых, почти окупивших своей бескорыстностью себе пьедестал рядом со святыми Сёстрами. Это они не боятся грубить, хамить, бесчестно льстить нам, более низменным обывателям, а мы не смеем бояться оставшуюся прослойку… Что же произойдёт с нашими «бескорыстным святыми», окажись они в самом низу проездом? Ты должна это узнать, Эвелин, ты так невинна и чиста сейчас, что мне жалко осознавать кем ты станешь в будущем, если позволишь благодарить высших за всю мирскую благодать.       Мама откашлялись в сторону, не спуская пригорюнившуюся Эвелин с колен. Заметив, как та притихла, внимательно вникая в услышанное, подробнее стала развивать свою мысль:       — А теперь, будь добра, подумай — стоит ли благодарить кого-либо за что-либо? Благодарность — это слово, которым обозначают чувство, возникающее в ответ на какое-нибудь благодеяние. Взять тех же вездесущих святых: они каждый день приносят в наш бренный мир новую судьбу. За их мотивами уследить нам, простым смертным, не суждено, но именно мы приписываем им людские мотивы, единственные понятные нам. Ничто в этом мире не происходит просто так, соответственно, вставляя новый винтик в нашу систему, святые чем-то да руководствуются. Своей прихотью или твоей? Если своей, то ты согласишься, что ничем им не обязана своим появлением. А если, всё-таки, твоей, то ты здраво возразишь: но я же этого не просила! И будешь права, потому что даже самая неожиданная помощь, самое бескорыстное отношение, якобы не требующее ничего взамен, ни что иное как услуга. А услуга не происходит просто от душевной доброты, она всегда подразумевает за собой оплату. И чем больше тебе помогают, тем больше будет расти процент отдачи с твоей стороны. Ты хотя бы понимаешь в какой опасности человек, заключивший сделку со святыми? — мама прервалась, чувствуя под рукой слабое шевеление и только утяжелила вес в руке, заставляя Эвелин ловчее извернуться и лечь удобнее. — Самые страшные ростовщики, сделку с которыми заключаешь ещё даже не родившись… — добавила она чуть тише. — Наверняка в тебе уже вскипел гнев к таким лжецам, и стало жадно даже одного медяка им вернуть, но я сразу остужу твоё рвущее сердце: эта нечестная сделка с ненужной услугой уже свершилась, и на протяжении всей твоей жизни долг будет капать соизмеримо с количеством совершённого тобой зла. А тебе захочется его совершить, выплеснуть всю обиду и избавиться от удушающего чувства собственной глупости. Потом, задумавшись, ты придёшь к тому, что можно поступить хитрее: не совершать ничего грешного и вести праведный образ, но вспомни одну условность той сделки: чем дороже услуга, тем больше ты должна платить. А что может переплюнуть по ценности подаренную жизнь? Ни одно столетие праведной жизни не надбавит тебе ценности в глазах святых, и ни одно даже самое чудовищное злодеяние не довесит и трети от первоначального долга. Так какие чувства у тебя останутся после того, как ты осознаешь всю свою бесценность в рамках мира? Я очень надеюсь, Эвелин, что ты хорошо поразмыслишь над моим анализом, и с такой же циничностью, с какой святые выбросили тебя в этот мир, будешь смотреть на чужие судьбы. Потому что тебе ещё встретятся люди, оказывающие бескорыстное благодеяние, но это не пробудит в тебе никаких чувств, кроме неутихающей ненависти. Ты ведь понимаешь, кто всегда так бескорыстен и имеет над тобой безоговорочную власть? Вот только Их ублюдки, блуждающие по бренному миру, смертны. Сама суть сделки уже тяготит, а довеском ещё и Их тени блуждают совсем рядом с тобой, вмешиваются и постоянно напоминают о себе… Я уверена, что ты дойдёшь и до убийства того, кто делает твою жизнь невыносимой, и ты сможешь погасить свечу чужой жизни с такой же лёгкостью, с какой отбросишь камень с дороги… И знаешь, ты уже с таким человеком встречалась, — она притянула Эвелин чуть на себя и та ощутила её сбившееся, как при неслышном смехе, дыхание у самого уха. — Но только я наделила твою жизнь смыслом, придала ей хоть какую-то ценность. А сделала я это, по счастью, с очень корыстной целью: чтобы, когда ты добилась успеха, знала, кому этим обязана. Знала и ничего ко мне не чувствовала. Это будет твоей высшей наградой и единственной честной сделкой.