Эвелин проснулась в холодном поту. Без громкого вскрика, без онемения в конечностях, она сразу же потянулась за листом пергамента. Дотянуться и до чернильницы не получилось — по рукам пробежали неприязненные мурашки, пробивающие холодом до самых кончиков пальцев — и прижав тонкое, поеденное молью покрывало к плечам, пробежала босиком до табурета. Сев у комода, быстро начала набрасывать только услышанное, отзвучавшее адским грохотом в голове.
Командор хочет пить, дайте ему стакан крови! Он мне сказал, шепнул ветром колосьев, прошипел змием под моим сапогом, прогремел громом над головой, прозвенел девичьим звонким голосом за далёкой юдолью, проголосил голосами тысяч усопших, что все их жертвы напрасны! Они умерли просто так, просто так не дошли до своих могил, а он всё твердит мне, что это не так, что они ещё живы и шёпот их бродит по округе. Он мне повторяет молитвой что-то про бессмертные сердца и про таинство смерти, а я всё убеждаюсь в обратном — они полегли, чтобы он сейчас вёл их товарищей к ним же на рандеву! Он ведёт молодых и беспечных, их души огненны и бестелесны, нажравшись сих пылких речей, свой огонь из грудины тушат в мареве чести, он ведёт их как скот на убой — подлый лжец! Титаны спят… А в желудках их тает агнец.
Это ли не карма Рейссов?
Эвелин запрокинула голову. В гостевой тикали часы, мерно отмеряя время. И без него она знала, что люди, ложась уже третьи сутки спать в одежде и не расстилая постели, не спят долго и крепко. От того обычный сон — а он до пресности обычен, её разбудила бы мать, явись он кошмаром — так легко привёл её в состояние бодрости, напряжённой и крайне нежеланной. Призрачная надежда на беспокойный, но сон, вновь взвилась в сверкающую денницу, оставив после себя бездонный пролом. Края его разъезжались, стоило очередной белёсой звезде на рассветном сиреневато-сизом небе померкнуть. А меркла звезда, меркла и ночь, таяла под жгучими лучами восходящего солнца, что скоро осветит очередной будничный день. Вестей от Разведкорпуса нет.
Эвелин зло тряхнула головой (и нашла ведь силы!), хватая исписанный пергаментный лист и, изрядно помяв, впихнула в увесистый кожаный томик, подписанный личным дневником невероятно талантливого учёного Линна Манна.
«Подобные ему вели дневники только в угоду будущим читателям, и не сомневаясь в том, что они будут…»
Эвелин смогла донести отяжелевшее тело до умывальни, только отошла от внезапного сна. Она, наливая холодной воды, всё думала — то про Линна Манна, то про его труды, то про героев своих снов. Один из них, услыхав признаки бодрствованья хозяйки покой, постучал в приоткрытую дверь.
— Эв! Ты скоро?
Эвелин отстранилась от медного ковша. Над ним висело пыльное зеркало, которое так и не терпелось убрать куда подальше, но на то Эвелин никак не решалась — то было последнее зеркало в её квартире, лишаться которого значило бы лишать себя претенциозного вида аристократки, всегда причёсанной, всегда с иголочки одетой. Сейчас на неё из зеркала смотрела невыспавшаяся, с мертвецки серой кожей незнакомка, у которой из-за ужасного освещения будто бы проступили на щеках трупные пятна. Хотя Эвелин уже и не уверена в том, что ей это взаправду кажется — оставалось одно, выйти в свет и мелькнуть таким видом перед ранним посетителем.
— Да.
Распустила хвост одной рукой, выливая другой остатки воды.
«Будто лет десять прошло с суда над Йегером…» — и с такой невесёлой мыслью, вышла за дверь.
Как и ожидалось, дядя сидел на тахте в гостевой, вальяжно откинувшись, и почитывал газету. Эвелин подошла со спины, заглядывая в новостные заголовки, но в последнее время (растянувшееся на последние года) зрение подводило всё чаще и кроме мыльных чёрных строк она не разглядела ровным счётом ничего. Дариус, как услышал, зачитал, характерно цокнув языком:
— Разведкорпус снова вернулся с многочисленными потерями. Более шестидесяти процентов солдат погибли… Командор Смит сегодня отбудет в столицу.
Эвелин прошла к низенькой печи, ставя на неё полупустой чайник с водой. Подожгла клочок бумаги, поднося к углям.
— А есть более подробные сведенья, отличные от желтушных заголовков? — разогнулась, стряхивая с себя чёрную сажу.
Дядя поднял на неё взгляд. Сидел он, по необычности редко, в гражданской одежде и не свойски себе удивлённо хмыкнул.
— Что-то мутишь ты воду, Эв. Когда это тебе Разведкорпус стал интересен? Я вот, просто сводку читаю… — он показательно пошуршал газетой.
Эвелин села на кресло рядом. Нечасто она находилась в гостевой, тем более в той части, что далека от кухни. И нечасто ей приходилось ловить дядю на плутовстве.
— Не лукавь. Ты бы не начал с мрачных вестей с самого утра.
— А не мрачных уже как лет пять не бывало. Ты даже не спросила, обернулась ли их экспедиция успехом.
— Очевидно, что нет.
— Ну да, — неохотно согласился дядя. И с обидой добавил: — Но могла бы и состроить вид сочувствия.
— Зачем? — искренне не понимала Эвелин, складывая руки крестом.
Дядя ненадолго замолк. Махнул на неё рукой, перелистывая газету.
— Да ничего уж… Права ты, не добрались они никуда, только почём зря солдат загубили. Выпуск вот свежайший, небось в ночь печатали. Я пока даже Эрвина не видал…
Засвистел чайник. Эвелин поднялась, чувствуя, что трудовая беседа вновь выливается чисто в светскую. Уточнив, какой чай желает дядя, рассыпала по чашкам заварку.
— Спасибо, — сказал он, подбирая пальцами ручку чашки, что протянула Эвелин. Когда та села рядом, очень, видимо, на неё покосился.
Эвелин отпила кипятка. На голодный желудок он повлиял куда более мерзопакостно, чем ожидалось. Съестного на пустой кухне и искать не пришлось, только всплыли краткие воспоминания последних недель — кабинет, выезды из Митры, встречи с соглядатаями, ведь в письмах уже и конфиденциальности никакой, и снова кабинет. В нерабочее время удалось только лично повстречать и проводить Разведкорпус, собственно, в их крайнюю экспедицию, и ответив на вопрошающий взгляд дяди, Эвелин вслух проговорила как можно более неживым тоном:
— Командор пребудет в столицу один?
Он опустил подбородок и невесело покачал головой. Пальцы забарабанили по краю чашки.
— Вроде бы да.
Эвелин поднялась и быстрым шагом прошла на кухню. Дядя проследил за ней взглядом, но ничего не сказал, как и на то, что она резко одёрнула занавески с окна и выглянула на мощёный тракт. Безлюдно и пустынно.
Всё то походило на механические действия, призванные для того, чтобы отвлечься от нехороших мыслей. А мысли были на то и нехорошие, даже вытесняли возможную смерть девки Рейсс, чья макушка точно определилась в тот день в строю их отряда.
«Кто бы за ней и Кенни не стоял — мне пиздец, — думала Эвелин, высматривая кого-то на улице. Руки опускались сами собой, сжимая измятые края рубашки. — И как же я так оплошала, что сняла со всех счетов остальные семьи?..»
— Эв? — позвал её дядя, вырывая из удушающих мыслей. Пришлось разжать кулаки. — Ты что-то нервная.
В опровержении этого несправедливого обвинения, Эвелин нарочито неторопливо развернулась. Криво приподняв уголок губ, прошла к нему, чеканя шаг, забрала пустую чашку, от которой ещё исходил пар, и снова отнесла на кухню.
— Нервы ни к чёрту, — сказала она. — Извини.
— Так что ли из-за Эрвина беспокоишься? — дядя едва слышно усмехнулся. — Не волнуйся, беса спугнуть — с ним же в омут нырнуть, ещё походит без кандалов на ногах. Только вот слышал я что-то от Доука, мол, со склада полиции пропали какие-то документы и разработки, удивительно совпав с временем, когда Разведкорпус вернулся в штаб…
Эвелин сполоснула чашки.
— Совпадение, — согласилась она. — Преступность за стеной Сина растёт с каждым годом.
— Что за преступники правда такие, что на казённое имущество покушаются?..
— Наверное, очень смелые. И очень находчивые, раз их не поймали.
Дядя помолчал.
— Да уж. Находчивые, но глуповатые, если за дело возьмётся Центральный отдел, то им недолго бродить остаётся. Но кто их поймёт, этих воришек?
— Точно не я.
Переглянувшись с посерьёзневшим дядей, Эвелин пожала плечами, уходя за двери спальни. Только начала переодеваться в свежую и чистую одежду, как до неё долетел дядин голос, сопровождённый усталым вздохом где-то у входной двери:
— Я бы предостерёг тебя, будь ты на пять лет младше и послушнее, но сам понимаю, что уж поздно. Просто… Эв, будь осторожнее. И не вмешивайся в дела военных почём зря.
Эвелин застегнула верхние пуговицы, и невольно прислушалась к тому, что происходило далеко за дверью. Дядя ещё находился в квартире.
— Нельзя вечно быть сильной и… — продолжал он, но Эвелин несдержанно его перебила.
— Нельзя и сексом до свадьбы заниматься. Не забивай голову глупостями.
Через мгновение послышался тихий смешок.
— Вот коза вымахала, а я тебя помню ещё пешком под стол ходящую. Делай вообще, что хочешь, но помни, что гроб колотить тебе буду я.
Эвелин замерла с корсетом в руках. Не смысля и в другом ключе над выброшенной дядей фразой, расслышала и последующую:
— Просто… Знай, что я хоть тебе и не папаша, но буду рад, если ты захочешь когда-нибудь на меня положиться.
И раздался звук затвора входной двери. Эвелин бы ещё несколько минут простояла в полуголом виде, пытаясь вдуматься в предложенную услугу, но думать долго не пришлось; на подмогу явился здравый глас, что оставил её прилично давно, и томно озвучил всю выгоду, которая могла извлечься от такой сомнительной помощи.
«Но ты не вечен, дядя. Благо надёжный покровитель у меня уже есть».
***
Леви покидал штаб поздней ночью. Кэб командора отбыл в столицу вместе с полицейскими ещё вчерашним днём, не дав тому толком привести себя в порядок и распрощаться с остальными. Под остальными он имел ввиду Ханджи и Мика, что остались в штабе и сейчас что-то бурно обсуждали на кухне, а вот с Леви переговорить, к сожалению последнего, успелось.
«Встреться с Эвелин. Это важно».
Только как это может быть важно, Леви понимал смутно. Во время обсуждения минувшей экспедиции, он почти не слушал здравые не по годам рассуждения Арлерта, редкие вставки Ханджи, тяжёлые вздохи Моблита. Не слушал и взгляд его всё устремлялся к окну, будто чаще он гипнотизируй пейзаж за ним, то в нём нарисуется весёлое, никогда не унывающее личико Петры, или сосредоточенное, о чём-то всё время мыслящее Гюнтера, и за ними бы слышались возгласы других ребят, наперебой обсуждающих кто и сколько титанов «завалил» за последнюю экспедицию.
Последнюю; в ящике с другими нашивками сиротились новые, вырванные с корнем «крылья свободы».
Хохот титанов вылился громом вдали, освещая ночную темень визгливыми молниями.
— Леви! — обеспокоенно выкрикнула Ханджи, оказавшаяся на пороге. — Ты как добираться удумал? В грозу, в ночь и с покалеченной ногой.
Капрал остановился. Нога всё ныла и лекарь, которому он немногословно высказал благодарность, никак не помог. Ханджи без хвоста за собой медленно спустилась к нему, прикрывая дверь. К её лбу прилипли влажные пряди, стекла очков запотели и дышала она как-то слишком часто для человека, показывающего своё спокойствие.
— На лошади, — проговорил Леви, сам запоздало понимая, что вряд ли доберётся. Доберётся, куда денется, на то и приказ Эрвина, но не без передряг.
Ханджи помолчала. Слишком много слов сказано на сегодняшний день.
— Моблит мог бы организовать повозку.
— Ещё коляску мне предложи, — Ханджи поджала губы, но ничего не ответила. И Леви, ощутив укол вины, поправил съехавший пиджак. — Хорошо. Если ему будет нетрудно.
***
Эвелин облокотилась на парапет, свысока наблюдая за всем происходящим внизу: толпился разномастный люд, кто-то выкрикнул про «убийцу в зелёном плаще», и то подхватила разгорячённая толпа — и право, совсем скоро, расталкивая народ по две стороны, выехал на дорогу тёмно-синий кэб. Почему-то улыбка сама проявилась на лице.
«Нескоро Смит с такими фанатами восстановит свой авторитет», — но до того, вовремя опомнилась Эвелин, ей не должно быть никакого дела.
Внутренняя тревога росла с каждым днём, только приближались или отдалялись дни встреч, но те по итогу не приносили особой важности. В старый штаб разведчиков вернулись не все. За остальными уследить не удалось. Одно точно — названные жители штаба, недавние выпускники, не совпадали с известными Эвелин приметами — низкий рост, белокурые волосы, миловидное личико. И то волновало её всё меньше, как и общие новости от разведчиков после выяснения, что «низкорослый щуплый малый тоже выжил».
«Знал бы этого «малого» Пьер — не заливался бы почём зря, — Эвелин отстранилась от парапета, придерживая при порыве ветра свою шляпу. — Видит дьявол, рано ему ещё…»
Прошло немного времени, как она тут же пожалела о своих словах. Безбожник в чёрном костюме, белой накрахмаленной рубашке и с нелепой манишкой поднялся, изрядно похрамывая, по винтовой лестнице. Эвелин даже встрепенулась, словив его суровый взгляд, но тут же стёрла заискивающую ухмылку: будто кожей почувствовала с какими он целями.
— Есть разговор, — сказал он, подбираясь чуть ближе.
Шёл он медленно, явно стараясь не смотреть себе же под ноги и выглядеть подчёркнуто не жалко. И только дошёл он до парапета, как Эвелин задумчиво предложила:
— Может, спустимся ко мне и выпьем чаю?
На ясном небе чуть не молнии сверкнули, что украшали миновавшую ночь. Капрал, со стоической выдержкой, облокотился на перилла, устало вздыхая.
— Непростительное невежество, капрал, — не унималась Эвелин. — Ладно, как хочешь, моё дело предложить. Ну, выкладывай, с чем ты ко мне пришёл.
— Я не намереваюсь молча сгладывать твою язвительность, Циммерман, — процедил он, пренебрежительно косясь на неё.
Очередной порыв ветра заставил Эвелин завязать глупые ленточки шляпы у себя под подбородком, дабы больше ту не придерживать. И непосредственно отвечая, самым безобидным тоном, Эвелин заплетала узелок:
— Ты на моей территории. И я буду говорить с отказником так, как посчитаю нужным.
— Откуда столько желчи? — он нахмурил брови, поворачиваясь на неё. — И какой такой честью я обязан тебе за эту ненависть?
Эвелин опустила руки. Едва заметно ухмыляясь, сладко пролепетала:
— Тот, кто вызывает у меня только жалость, априори не может вызвать ненависти. Может, окажешь услугу и вернёшься к теме? У меня слишком много забот.
Капрал обернулся на толпящийся народ и бездействующих полицейских. Под взлетевшим ветром ему в глаза залетели тёмно-каштановые волосы, поддавшиеся сильному дуновению. Он отмахнулся рукой, отодвигаясь ещё дальше.
— Например, стоять тут столбом и плеваться на простых смертных?
— Нет, это моё хобби.
— Я думал твоё хобби любоваться собой в зеркале.
— У меня два хобби, — чуть приврала Эвелин, и снова опёрлась спиной о парапет.
Капрал безразлично отвёл взгляд. Как бы невзначай проговорил, совсем другим голосом:
— Напавшая Женская особь разумна, и она смогла выяснить местоположение Эрена в построении.
Об этом Эвелин уже слышала непосредственно от командора. В чём-то определённо приятно работать канцлером при главнокомандующем и знать всё с первых рук.
— Значит, у неё были сообщники и явно не здесь. Так какие ко мне вопросы?
Глаз капрала чуть дёрнулся и он, глубоко вздохнув, сложил руки замком на периллах.
— Жалею, что позволил тебе смыться со шпионскими сведеньями. И что не заметил твоих соглядатаев раньше.
Эвелин чуть напряглась. Всматриваясь только в сады впереди, задумалась — блефует ли капрал сейчас или взаправду они кого-то заметили? Всё слышалось настолько неоднозначным, что поверить в оплошность нерасторопных соглядатаев, выбранных не методом тыка, получилось просто. И всё-таки Эвелин не подала и виду, что ей что-либо известно.
— Надо было к коню привязать да с нами в экспедицию взять, может, своими дипломатичными качествами или взмахом ресничек охомутала бы эту титаншу и хоть что-то полезное сделала, не только для себя.
— Я вам с УПМ помогла, мой благотворительный фонд исчерпан, — резонно подметила Эвелин.
— Если бы ты просто штаны в нашем штабе просиживала, то командор сразу бы в шею погнал столичную бездельницу, что ни йоты не делала, а только приказы раздавала, да уши грела под нашим кабинетом.
Эвелин выдержала небольшую паузу, как бы думая — стоит ли вставлять пять медных про то, что
лично она под кабинетом уши никогда не греет. И что же там с её ребятами?..
— Ну, к коню бы вы меня не привязали, я очень брезглива к чужим касаниям, — сошлась на нейтральном она, подтягивая тонкие вельветовые перчатки.
— Заметно. Но привязывал бы тебя я, а мои руки не настолько грязные.
— Но и не настолько чистые. И, прошу, оставь свои фетиши с привязыванием где-то на стороне.
Они снова переглянулись. Не мигая и не сводя своих глаз, капрал неторопливо проговорил:
— Что будешь говорить Доуку про хищение УПМ? Свалишь всё опять на меня?
Эвелин вдруг перестала ухмыляться и поправлять элементы одежды. Она долго вглядывалась в его лицо, не выражавшее ничего, и долго не могла понять, что же не так в нём или в ней. И выдав совсем мало времени себе на раздумья, тише сказала:
— Нет. Не свалю.
Леви только безразлично хмыкнул, отхрамывая от парапета. Эвелин не сводила взгляда с его медленно удаляющейся спины, всё не понимая, что же было опять сказано не так. А сказано, как оказалось, всё так — просто думалось совсем иначе, как и неделей ранее, как и декадой назад. И ни в какой момент не получалось сказать то, что думалось, что давно вертелось у неё в голове и тем более сейчас опасно висело на волоске от того, чтобы произнести — не сваливала она тогда на него, ничего и никогда, и не свалит больше. Он, конечно, не поверит, но то только в благо — твердилось в голове — его неприязнь, она ведь всегда была ей выгодна. Предают друзья, а не враги, и их друзьями язык не повернётся назвать.
Вот что же так давно хотелось сказать! Не друзья они. Никогда ими не были и никогда не будут. И именно поэтому Эвелин никогда его не предаст.
