Королева теней

      Эвелин за считанные минуты преодолела отведённое расстояние от восточной стены Митра-Стохесс до южной. Не разбирая дороги, она неслась, отталкивала проходящих солдат в пепелища останков и норовила пробежать это немалое расстояние быстрее, ещё быстрее. Чтобы не впитался горелый запах, не запомнились обвалы некогда домов, среди которых где-то определённо затесался и родимый уголок, и не возникли противоречивые подлые мыслишки. Впрочем, Эвелин могла и не выпрыгивать из своих же туфель — после того, что произошло она с трудом вспомнит какое-то падение целого города и передавленные всмятку трупы людей.       Неделикатная битва с особью вылилась в то, что торчало сейчас из стены и наскоро прикрывалось тканью. Эвелин остановилась в нескольких шагах от стены, переводя сбившееся дыхание. Наверняка у самой сейчас лицо как у того титана, краснющее и налитое кровью.       Последний рывок, здоровенный подъём на стену, и она окажется там. Свисавшая фигура в чёрной рясе над головой сама за себя говорила, как же Эвелин оказалась права в самой своей наихудшей догадке. Ей подавно было известно про титанов в стенах. А кому ещё известно? Рейссам и культу стен. Кто сейчас по случайности или нет, там, наверху, на стене?       Эвелин побежала дальше. Наверху её очень приветливо повстречала майор Разведкорпуса, швырнувшая пастора о камни. Эвелин на негнущихся ногах прошла к ним, и сама поразилась своему дрожащему голосу, каким она едва слышно окликнула Ханджи:       — Что здесь происходит?..       Майор повернулась не сразу. Снова схватив пастора за тяжки, она хотела было что-то добавить, но он завопил пронзительно холодным голосом, пробирая до дрожи и без того опасливую Эвелин:       — Ничего вам больше не скажу!       «Что ещё за «больше»?..»       Тогда Ханджи его отпустила. Сказала как-то особенно отрешённо и обыденно, и её тон насторожил ещё больше; чересчур не похоже на известную Эвелин личину майора — эдакую неумёху-пройдоху, которую без майорской формы и не отличишь от провинциальной дурочки.       — Я пошутила, — и пока та пребывала в состоянии мягкого шока, обернулась на неё же и чуть заметно приподняла уголок губ. — А вам неизвестно, канцлер?       Для Эвелин потрясений на сегодня хватало. Она неосознанно сделала пару шагов к майору, как бы присматриваясь, не подменил ли её кто. Серьёзный взгляд, ссадина на пол-лица, растрёпанный, как и ранее хвост, но что-то неуловимое в ней разительно изменилось. Будто бы, ужаснулась Эвелин, она и впрямь строила какую-то куклу перед ней, тряпичную и безвольную, а сейчас возвратила свой натуральный облик, который подходил ей, несомненно, больше.       — Нет… — ответила Эвелин. Она глянула за спину Ханджи на поднимающегося пастора, как бы ожидая, что он сейчас переглянется с ней, и им обоим станет ясно, что же в самом деле произошло.       Ханджи сделала шаг в сторону, загораживая пастора.       — А что это вы там выглядываете?       — Пастора.       — А зачем? — никак не отставала майор.       — Исповедаться.       — Прямо сейчас?       — Да, — Эвелин сложила руки за спиной, заламывая пальцы и хрустом немного успокаивая себя. Пока ни у кого не должно было возникнуть к ней никаких вопросов, пока даже толком не ясно, что вытрепал пастор… Но Эвелин припоминала свои недолгие знакомства с фанатиками стен и всё же надеялась, что от небольшого испуга пастор не выложил всё как на духу. — Прямо сейчас. Может, отойдёшь?       Ханджи вдруг улыбнулась. Совершенно не к месту. Совершенно незнакомой улыбкой. Натянутой какой-то, издалека наигранной, такой, что могла повстречаться разве что в отражении собственного зеркала… И ещё более праздным голосом майор сказала:       — Нет. Извините, мистрис Закклай, но у Разведкорпуса есть огромные подозрения в вашу сторону, а то, что открылось нам только сейчас… — она посмотрела в сторону пролома и крутящихся подле солдат. — Про это известно пастору. И, вероятно, вам. Благо это подозрение вы уже подтвердили.       Эвелин остолбенела. Какой чёрт её дёрнул полезть с горячей головой на стену?! Да он-то вряд ли знал, какая тут подстава в виде майора организуется, вот, наверное, и дёрнул… И пока не истекло время для спешного и последнего оправдательного ответа, Эвелин несдержанно проговорила:       — Ясно. Что же ещё вы мне предъявите?       Неизвестно, насколько удачно удалось состроить скучающий вид, но, припоминая насколько плохо получалось сейчас делать хоть что-то, отличное от жизнедеятельности безмозглой амёбы, откровенно засомневалась в верности тактики нападения. И открытая книга, чем она считала майора до сегодняшнего дня, очень неудачно захлопнулась и не понятно теперь ни что думает она, ни что думает Эвелин.       — Это мы ещё обсудим. Пока меня волнует даже не этот красавец в стене, а погромленный город… — Ханджи отошла от Эвелин, но пастора уже куда-то уволокли.       Очень вовремя — а такое бывает для Эвелин редкостью! — к ним дошёл и капрал. Он неспешно доковылял до Ханджи, кротко кивнувшей ему и на весь беспредел рядом, и только тогда сказал:       — Канцлер не при чём.       Майор недоумённо на него покосилась и пока они начали шумно переговариваться, не смущаясь присутствия канцлера рядом и других подчинённых, Эвелин медленно отошла подальше.       Пальцы притянулись к занывшим вискам. Тупая боль начинала потихоньку возвращаться, опомнившись, что невезучая носительница головы уже прилично времени бродит по свежему воздуху, да ещё какому: пропитанному запахом свежей крови, гари и чего-то тухлого. Внизу сновали солдаты и добровольцы-гражданские, вытаскивающие полуживых людей из завалов. Ещё вдали распространялся пар от большущего уже скелета, что принадлежал титану.       Что-то просачивалось сквозь гулкую боль, сладострастно нашёптывая, что всё не так плохо. Она на мушке у Разведкорпуса. Но Разведкорпус на мушке у остального человечества — целый город оказался под завалом…       Да ещё и какой город! Стохесс, оставшийся в голове у Эвелин сказочным городком детских мечтаний, детских обид и склок, и подаривший ей ровно столько же, сколько позже и отнял. Как говорил мудрец — за всё надо платить, ничего не получают даром, и чем больше ты получил, тем больше нужно платить. За хладный разум — юношеской мягкосердечностью, за живучесть и успех — может быть, и душой, а за новую жизнь — старой жизнью. Эвелин отдала этому городу всё, что у неё осталось, всё, что она сумела сохранить в своём сердце, и заключилась эта сделка так просто, как на духу, что она никогда и не жалела о ней, только попробовав весь вкус жизни, неизвестный ей ранее. Нет, не так — Эвелин никогда не жалела. Никогда не оборачивалась.       Но сейчас позволила себе, состоявшейся в жизни женщине, верховному канцлеру, обернуться на погромленный город, в котором где-то в заваленных закоулках блуждали два полупрозрачных силуэта — мальчика, которому удалось вырваться из закоулка первым, и девочки, которая порядочно отстала, и стоило мальчику обогнуть обрушенное поместье, как он сразу пропал, оставив девочку плутать в выстраданном лабиринте…       Эвелин вжала ногти в ладонь, и силуэт девочки вскоре развеялся. Бред. Чепуха. Ей просто надо выпить. Без трав уже больше двух месяцев жить получалось хреново.       Надо радоваться, что этот скучный городок наконец обвалился! Плевать на завалы, плевать на тех, кто под завалами — хоть одна заветная мечта в её жизни сбылась, и весь этот блядский город превратился в братскую могилу его жителей. Кого благодарить — святых, что обрушили наконец свой гнев на грешников, или дьявола, что забрал себе то, что принадлежало ему по праву? Потому что известно — титаны — это всего лишь инструмент, город — это всего лишь предлог, а вот люди… Безвольные скоты, тянущие за собой слишком много воспоминаний.       «Думаю уже совсем как Карстен…» — тряхнула головой Эвелин, но эти думы подействовали эффективнее всех трав, голова уже не хотела лопнуть, скорее так, треснуть. И она продолжила всматриваться в бывший Стохесс.       Там, например, был дом чиновника; его хозяин был такой могучий, с щетиной, и еле влезал в проход поместья матери. Он как увидел прятавшуюся по углам Эвелин, так сразу перегородил ей все пути для отхода — удобный проём в лестнице и выход в подсобку — и под тяжёлым взглядом ухмыляющейся мамы Эвелин пришлось протянуть ручку страшному гостю. Он тогда облобызал ей руку как самый слюнявый пёс, и Эвелин долго не могла отойти от такого потрясения, но сразу самой себе пообещала больше никогда не протягивать руки мужчинам. Это омерзительно!       И тот дом находился под завалом. Эвелин узнала его по аляповатым колоннам. Действительно, как жить чиновнику и не пытаться удавиться своим же богатством! Когда некуда девать наворованное, когда в глотку уже не лезут свиные окорока с масляным слоем поверх, начинался обратный процесс принятия пищи, сравнимый как раз с таким издевательством над архитектурой.       А вон на той улице была бакалейная лавка. И совсем рядом был сквер. В лет девятнадцать Эвелин туда приходила, кажется, в последний раз — она оставляла записку для Леви, в том полом дупле, где обычно они всегда оставляли письма друг другу: нередко бывало такое, что мать запирала Эвелин в доме и разрешала ей выходить разве что в этот самый сквер.       Но придя через месяц туда снова, как раз когда Леви, Изабель и Фарлан сбежали из-под стражи, она обнаружила свою записку, единственную никак не связанную с планами ограблений, нетронутой. Сожгла её там же, в тот же день.       Сейчас же догорал весь сквер.       Эвелин посмотрела на капрала. На капрала и никак не на Леви. Он всё также что-то обсуждал с Ханджи, но они уже отошли от Эвелин подальше и сбавили громкость на полтона.       Однако оба обернулись, стоило им завидеть движущийся к стене клин солдат с противоположной стороны. Эвелин тоже его увидела, но больше её напрягли последующие шесть или семь выпущенных сигнальных ракет, столько же, сколько и было солдат в клине. Фиолетовые цвета окрасили небо.       — Что это значит? — как из-под слоя воды донёсся собственный голос, изрядно напугав обладательницу.       Майор широко распахнула глаза, громко возгласила и, едва волоча ноги, подобралась к самому краю стены. Леви внимательно за ней смотрел и не скрывал собственной тревоги. Кому же на стене сейчас не тревожно! Эвелин и без разъяснений поняла, что же значили выпущенные сигнальные ракеты всем клином за раз.       — Стену прорвали, — сказал капрал.       Эвелин отшатнулась от набегающих солдат, а майор, наоборот, побежала к спусковому механизму, не обронив ни слова, но на ту первым выбежал солдат.       — Срочное донесение! — удержав сбившуюся с ног Ханджи за локти, объявил он.       — Да не тяни уже! — возгласила майор, слабо его отталкивая.       — Отряд 101 столкнулся с титанами, что двигались на замок Утгард. Требуется срочное подкрепление… — и пока он не дорапортовал, Ханджи махнула рукой остальным солдатам на стене, и все резво направились к низу. Последнее, что услышала Эвелин — это восклик обежавшего её солдата Разведкорпуса, выкрикнувшего что-то про новобранцев.       Новобранцы. Те, что остались вне деревни. Рядовая Криста Ленц была среди них.       Хистория.       Хистория Рейсс.

***

      Эвелин не глядя никуда, кроме пола, проследовала за капралом к повозке. В ней уже сидел не менее мрачный и подавленный пастор Ник, как мимолётом заметила Эвелин, но они прошли дальше и сели на далёкую скамью где-то в закоулке дома для бедственных.       В голове пролетали обрывки из мыслей. Стена. Новобранцы. Возможно, уже остывшие. И Криста Ленц, она же Хистория, она же последняя кровь Рейссов, она же причина, почему в скором времени Эвелин придадут суду, либо обойдутся с дуру полегче — пристрелят в подворотне.       А суду её обязательно придадут. Как скоро? Неизвестно. Раз Центральный отдел и впрямь следил за ней так пристально последние годы, то видели, как она порой обходилась простейшими методами шифровки и пренебрегала остальной безопасностью. Кому она могла перейти дорогу, чтобы за ней кто-то следил? С Кенни она всё, казалось бы, уладила, но поздно выяснилось, что нет. Блядский Йегер. И свела же их всех косая…       Соглядатаи и сейчас могли видеть такую интересную сцену: бледная, как полотно, Эвелин, сжимающая до побеления костяшек в кулаках мятое платье, и не менее напряжённый капрал Разведкорпуса, ждущий от канцлера, пропустившей мимо ушей вопрос, наконец-таки, ответ.       Мимо них прошёл полицейский, совсем рядом, и Эвелин только завидев чёрные сапоги в крови и грязи, вздрогнула, вжавшись в спинку скамьи, и её вырвавшийся вскрик отпугнул быстро ретировавшегося караульного.       — Да что с тобой? — не выдержал капрал. Эвелин даже не могла постыдиться своего неуравновешенного поведения, ей не хватало сил, чтобы думать о чём-то, формулировать свои мысли-слова, выказывать нужные эмоции и так далее. Казалось, что и дышать получалось с переменным успехом.       И капрал ведь, зараза, не отставал. Ясное дело ему свыше приказ дали, как и любому подонку их системы, что надо делать и как, вот он и прилип как банный лист и не отлипнет, пока Эвелин не отчитается перед ним за всё, что видела, и за всё, что знает. Даже отвертеться уже не получится, ей и вправду бежать больше некуда: дома безопасности нет, вернуться в квартиру сейчас значило бы просыпаться в холодном поту от собственных галлюцинаций, мерещившихся остроносых сапог с характерным перестуком каблуков при ходьбе. К дяде идти не то что гордость не позволила бы — он сам-то мало чем поможет, его авторитет велик, но только среди военных. Кто ж будет слушать какого-то главнокомандующего там, с верхов?..       Главное, и бежать-то отъявленное чувство самовольности не позволит, да и странным это для всех покажется: сегодня верховный канцлер при делах, при должностных обязанностях, а завтра концы в воду сунула, на дно самое и залегла… Да и что бы это значило для всех? Упасло бы от обвинений? То было бы наоборот, обернулось бы куда более худшим итогом, ведь сбежав сейчас из столицы, ужасный канцлер подтвердила бы все обвинения. А Карстен, её подельник, рыба не того размера, чтобы на неё Кенни покусился (по крайней мере пока, стоит Рейссам к власти прийти, там уже можно будет думать), и бережливый, знающий себе и своей помощи цену он человек; снова помогать всё плошающему канцлеру он не будет. Он скорее примет чужую сторону, со скорбью подметив, как было им хорошо вместе, но не более, ведь свой авторитет дороже даже самого хорошего причастника…       И каков таков выбор остаётся? Пригреться у Разведкорпуса, что могут вот-вот и расформировать за такую выходку в Стохессе, или искать другой выход? В окно, только если в окно.       Но пока закрученные мысли Эвелин никто не подтвердил. Она всё ещё сидела на скамейке с капралом, и вокруг всё ещё воняло нищетой, но никак не сырой землёй над крышкой гроба. Она медленно разжала заболевшие пальцы, потянув их к вискам.       — Скажи, капрал… — тихо начала она, замечая слабое шевеление со стороны. — Где сейчас новобранцы?       Он ответил не сразу.       — Это всё, что тебя сейчас волнует? — его голос звучал по-прежнему отстранённо, но уже проявлялись слабые нотки удивления, совместимого с недоверием и каким-то неверием.       — Точнее, это правда, что вы их лишили всякого снаряжения и попрятали по разным углам Розы?       Эвелин понимала, что ради пуша стоит скинуть свои карты. Она подняла голову с рук, упиравшихся в колени, и обратилась к капралу. Какого же было удивление, заметив, что он, не сводя своего взгляда, смотрел за ней.       — И сколько соглядатаев сидит у нас на хвосте? — спросил он и сразу перекрестил руки, а брови недовольно дёрнулись к переносице. — Точнее, насколько давно?       — С того самого момента, когда твой командор заигрался в кровожадного диктатора, и более девяноста процентов всего Разведкорпуса подохло за каких-то четыре года, — безропотно отчитала Эвелин, выпрямляясь, только почувствовав, как заныла спина, а вместе с ней и шея.       Капрал закинул руку на спинку скамьи. Эвелин заметила, как у того вся тыльная сторона ладони в каких-то ссадинах и рубцах.       — Тебе проще усомниться в данных своих информаторов, чем поверить в то, что новобранцы сейчас скорее всего мертвы. Чем же обусловлена такая эмпатия? — он скептично на неё посмотрел, без усмешки насмехаясь над собственным вопросом.       Эвелин помолчала. Ей совсем не нравилось то, что она только отвечает на вопросы, а на свои не получает ответа. Капрал быстро свыкся с тем, что ответа от неё ждать не стоит, и первым отвёл свой взгляд.       А Эвелин продолжала его рассматривать. Толком не на чём было сосредоточиться, чтобы окружающая боль немного отступила. На шее капрала то же жабо, которое она заметила ещё в первую их встречу после фатальной вылазки Разведотряда, на плечах накинут всё тот же потёртый пиджак. Эвелин заметила ещё одну длинную, ещё свежую, красную царапину на шее, а капрал тихо процедил:       — Не думай, Циммерман, что мы тебе позволим и дальше разводить эти интриги.       Эвелин потянулась к царапине, слабо касаясь её кончиками пальцев. Она замерла, не решаясь провести ими по тёплой коже выше, только словив резкий недоумённый взгляд. И неторопливо убрала руку, а капрал только потёр место, где она недавно касалась.       — Майор Ханджи всегда такая? — вдруг не к месту спросила Эвелин.       Капрал продолжил как-то странно на неё коситься и сам решил разом ответить на все заданные ранее вопросы.       — Она не любительница маскарадных игр. Особенно когда дело касается Разведкорпуса… — Эвелин без продолжения поняла, что прямо сейчас далеко от столицы и впрямь вершится её судьба, зависящая от какой-то лотереи — выживет девчонка или нет… — И не распускай больше руки, — напоследок добавил капрал, отводя свой взгляд.       Эвелин продолжала на него смотреть и степенно замечать, что боль чутка, но приглушилась.       — Хотелось заразу занести, — неудовлетворённая реакцией капрала, она сложила на груди руки и продолжила: — Может, это бы тебя побеспокоило больше, чем рушащиеся города и кучи жертв.       — Не сравнивай нас, — резко ответил Леви. — Я знаю цену жизни и знаю цену жертв.       Эвелин только горько усмехнулась.       — И я привык что-то терять, — приглушённо добавил он. Почему-то Эвелин послышалось другое в его словах. — Тем более когда нечем помочь остальным. На данный момент я бесполезен, и это определённо на что-то да влияет. Могу ли я что-то изменить? Нет. И пока моя польза в тылу, если ты клонишь к этому, — он повернул голову туда, где стояла повозка. Пастор и не пытался сбежать, смиренно сидя к ним спиной и, видимо, ожидая своей участи.       Эвелин съехала на край скамьи. Вдруг по ногам промчался всё тот же июньский тёплый ветер, и слабая ухмылка выползла на всё ещё бледное, но более здоровое лицо.       — Убедил, мсье рационал, — сказала она. — Удачной исповедальни с пастором. Поставь за меня свечку.       — Только если за упокой, — мрачно и холодно. — Не спеши отчаливать, Циммерман. Мы ещё не закончили.       Но Эвелин уже поднялась со скамьи, отряхиваясь и медленно отходя от капрала, провожавшего её суровым взглядом, но сделать что-то большее не способного.       — Давление, голова болит… Наверное, погода так влияет, — светски говорила она. — Жаль, придётся отложить твои допросы с пристрастием на вечер.       — Вечером меня в Митре уже не будет.       — Ну и слава святым! — заключила Эвелин, и кивнув капралу на прощание, спешно удалилась.       За ней осталось слабое чувство спокойствия и в какой-то степени удовлетворения после разговора. Не камень с души, конечно, спал, но что-то отдалённо похожее на осознание того, что мучавшие призраки прошлого и прочая белиберда, в которую Эвелин, как образованный и склонный к скептицизму человек, днём не верила, наконец отстали.       Что же она подумает, проснувшись наутро после неожиданно безмятежной ночи, в какой ей не привиделось ни одного кошмара? Наверное, что стоило проснуться ещё раньше, успеть подготовить отчётности, пока Сину не наводнили голодранцы и под окнами не загадили любимые нарциссы. И среди прочего ненароком вспомнит, какая глубокая царапина на шее у капрала.