***
Проснувшись под громкий перестук множества капель по стеклу, Эвелин с неохотой выползла из-под пухового одеяла в холодную комнату, дабы закрыть окно. Задержавшись на минуту, она выглянула за пыльное стекло на оживлённую улицу с нескончаемым потоком людей. Они сновали от навеса к навесу, двигаясь краткими перебежками к своим рабочим постам, а Эвелин вспоминала, что когда-то не могла не нарадоваться указу министерства: с такого-то года ближайшая канцелярия работает по пятидневке. Не то что бы они планировали такое нововведение устраивать, но с приходом Эвелин рабочий график поменялся. В принципе, многое поменялось, но такое незначительное и маловажное не приносило той былой радости, а о чём-то существенном Эвелин больше думать не могла — это ужасно походило на нереалистичные мечтания, какие-то сопливые и детские. Право — о чём она может мечтать? О власти? О дождливых деньках, и чтоб они случались почаще? Или о том, чтобы просто дожить до следующей недели? Сколько будет длиться это наказание? Сколько ещё ночей предстоит провести в бессвязном бреду, в непревзойдённых по своей жестокости кошмарах, где её вновь и вновь настигает она и подруга-смерть? Эвелин дала себе выдохнуть. Это жалко думать сейчас о собственной кончине. А ответ на всё односложен — никогда. Всё, что могло бы быть, всё, что могло бы случиться не случится с ней никогда, будь то самая нелепая мечта — например, про постоянный дождь за окном (это просто глупо и противоестественно) — или та же смерть. Не вернётся она к ней, пусть и не мечтает. «Меньше надо стоять у окна…» — сама себе приказала Эвелин и отошла от серого стекла. Выйдя из комнаты, она кротко взглянула на часы, удивившись, что капрал ещё спит. Она всерьёз думала, что такие люди спят редко и некрепко, но за то время, пока она ставила греть воду, гремела всей посудой что была дома, громко кашляла, и только потом направилась в ванную, он так и не проснулся. И только его сонный голос, нагнавший у самых дверей, доказал ей обратное. — Слон в посудной лавке… Какого чёрта ты тут шумишь? Эвелин остановилась, удивлённо посмотрев на закинувшуюся на спинку дивана руку и в целом на слишком расслабившегося капрала. В её-то квартире. — В своём доме? Я шумлю? Какая неслыханная наглость! — и не дожидаясь ответа, прошмыгнула в ванную комнату. Когда она уже вышла, умытая и даже одетая, капрал с тем же тучным видом, как погода за окном, восседал за столом, попивая чай. Эвелин сразу высказала своё недовольство, только завидев, что капрал вновь спокоен и безмятежен, как и ранее. — Как-то ты прижился больно хорошо. Потом уезжать не захочешь? — В таком свинарнике каждая минута — пытка. Окна тут с момента постройки не мылись? Эвелин молча села рядом. Серьёзно на него взглянула, старательно игнорируя небожеский вид помятого, не выспавшегося человека (на такой-то рухляди, как её диван), но такую неопрятность, не присущую капралу, стерпеть не могла. Молча указала на ванную. — Приведи себя в порядок и не мозоль мне глаза. Можешь потом и окна вымыть, раз неймётся. Капрал поднял свой сначала непонимающий взгляд, потом негодующий, а потом и вовсе привычно раздражённый, но Эвелин настаивала на своём. Может, она была первым человеком, который вообще застал капрала в таком виде, и ещё посмел прямо об этом сказать ему. Может, она будет и последним. Но выдворить капрала с кухни стоило в срочном порядке. — И тебе доброго утра, — проговорил он, явно стиснув зубы. — Считал неприличным ночевать, так ещё и мыться в чужом доме. — Куда более неприлично ходить в мятой одежде, с пожёванной хурмой на башке и мордой лица как после попойки, — сказала Эвелин на такую радушную сентиментальность капрала. Когда тот всё-таки удалился, сразу утащила рабочий саквояж в спальню, заперев в шкафу с остальными вещами. Обернувшись на зеркало, вовремя услышала ещё одну реплику капрала из-за стены: — Самой-то не стыдно разгуливать перед мужчиной в неглиже? Эвелин рефлекторно не подала виду, что на долю секунды задумалась — а он, получается, не спал тогда? — А ты не подглядывал бы. Раздался ещё один всплеск воды. Руки бы пообрывать горе-строителям, что ставят шифон вместо нормальных стен… Вроде и чиновное жильё, а приходится жить как в анекдоте: вся казна ушла на Сину, Розу и Марию, а квартирки извольте называть шалашами. Вернувшись на кухню, Эвелин разлила ещё чаю. Вдруг замерла над парящим кипятком, всё удивляясь, куда её жизнь завернула. Жила себе, вроде, относительно спокойной жизнью, не без склок с монаршими псами, не без бюрократичной надоевшей работы и, конечно, не без подготовлений к дворцовому перевороту, но в основном спокойной. Но житьё под одной крышей с самим-то капралом сейчас казалось чем-то более из ряда вон выходящим, чем уния с ненавистным Разведкорпусом, чем угрозы расправы, хотя последнее всё равно било все рекорды безумия. — Интересно? — спросил подошедший со спины капрал, вытирающий мокрые волосы каким-то полотенцем. Эвелин пригляделась. — Я этой тряпкой полы мою, — соврала она. Капрал только кивнул и, сложив полотенце пополам, положил на край дивана. Присев снова за стол, отстранённо спросил: — Что там с вице-советником? — Так, нет, — сразу оборвала его Эвелин, садясь, напротив. — Вчера я с лихвой наговорилась. Твоя очередь. Он пожал плечами, откидываясь назад. По лицу ещё стекали небольшие капли, попадая под ворот неизменно белой рубашки, на закатанных манжетах которой ещё остались следы крови. — Откуда вам стало известно про Хисторию? — От Хистории. Она призналась в поддельном имени перед своей подружкой Имир, которая обратилась в титана и тем самым спасла жизни остатку новобранцев, — он замолк, давая Эвелин переварить информацию. Та несдержанно кивнула, давая понять, что не дура и больше двух слов в минуту обрабатывать может. — Потом выяснилось, что стену никто не прорывал, а позже объявленные бронированный титан и колоссальный похитили Имир и Эрена. Тебе это вроде известно. — Да. Вы там точно титанов истребляете, а не разводите? — ехидно поинтересовалась Эвелин. — А то смотри, Эрвину и так нехилый срок светит. Кстати, всё хотела спросить… — чуть отступила она. — Как они размножаются? Капрал чуть приподнял бровь, удивляясь такому вопросу. — Никто не знает. У них нет половых органов, но Ханджи предполагала… — Нет, я не про них. Например, что будет если человек захочет заиметь ребёнка с тем же Эреном? — Сядет. Человек сядет. Эрену и шестнадцати нет. — Я про теорию. — Которая всегда разбивается о практику. Что ещё спросишь? Почему небо голубое и проплывают ли на облаках святые? Эвелин посерьёзнела. Не хочет капрал идти с ней на дружбу, значит, и не надо. Она поднялась и прошла к своей спальне. — Гонец пребывает около полудни каждый чётный день в таверне «Коренастый дуб». Она на перекрёстке первой улицы и восьмой, не перепутаешь, — она глянула на прибитый, потрёпанный жизнью календарь на стене, полный кривых заметок, и стала ещё что-то помечать. Когда захлопнулась дверь комнаты, до неё долетел ожидаемый вопрос: — Когда будешь? Выйдя из спальни в полном обмундировании приличной женщины из столицы, одетой по последнему писку моды (чёрная блуза, длинная юбка почти в пол и сверкающие туфли), Эвелин не удержалась от лучезарной улыбки, посланной капралу. — Когда будет готов гуляш с куриными сердечками, — дойдя до зеркала в коридоре, ещё раз покрутилась и взяв со стойки зонт, снова обернулась на капрала. — Не скучай. И вышла за дверь в промозглый, серый, будничный день, к опостылевшим министрам-холуям, с которыми ни пошутить, ни посмеяться — только кланяться и молчать. За третье в лучшем случае зарплату урежут за длинный язык, а в худшем… А худшее Эвелин испытала и более испытывать не хотела.***
Пока длилось необъяснимо скучное собрание всей ближайшей канцелярии, которое случалось раза-два в месяц, Эвелин вспоминала, а бывали ли эти собрания интересными. Сидишь три часа в душном зале, обсуждаешь преимущественно с мужчинами сущие пустяки, немыслимо абсурдные по мелочности проблемы, по сравнению с её-то личными… Ну кому вообще не всё равно на плохие посевы в этом году? Будто на собственных столах что-то убудет, будто они заметят, что теперь вместо тринадцати кусков ржаного хлеба будет двенадцать с половиной. А мясо? Разве дефицит мяса дошёл до Митры? Отобедавшая куском говядины с кровью Эвелин не верила в негодующие вздохи коллег, слушающих плаксивую речь заместителя графа города Снат, который слёзно просил увеличить поставки провизии. Канцлеры вздыхали скорее не из-за жалости к обедневшим фермерам, а из-за пустующего живота в поздний обедний час. «Проклятые лицемеры… — скучающе зевнула Эвелин. — Им самим не надоело чёрти кого из себя строить?» А на неё уже упал страшный ощетинившийся взгляд заместителя графа, только он закончил свою речь очередным попрошайничеством. Эвелин пришлось встать и не менее тоскливым голосом громко проговорить, чтобы все коллеги услышали и состроили в тон ей благодатный вид. — Мы вас услышали, господин заместитель. Я лично прослежу, чтобы канцлер Догтаун подписал прошение об увеличении поставок наверх, — ловко съехала со своих обязанностей Эвелин. А канцлер Догтаун совсем не полнился энтузиазмом от принятия на свои плечи такого груза как предписывание десяти мешкам проса значения пятнадцати мешков. И ясно это дал понять своим настороженным взглядом, и Эвелин на него ответила куда более жёстким, ласково напоминающим, что на последнем собрании она вызвалась на перепись каких-то там по счёту отчётов с суда над командором Разведкорпуса, за что её остальные чиновники с потрохами чуть не съели. И вообще вся судебная машина на ней и держится. Пусть Догтаун даже не вякает сейчас, Эвелин отчётливо это ему передала ментальным путём. — Прошу прощения! — вдруг возник тонкий голосок какого-то юноши, что сидел подле заместителя графа. — А кому вы наверх передадите прошение, если выше ближайшей канцелярии только монарх? Эвелин нахмурилась. Мрачный заместитель, оставшийся неудовлетворённым её ответом, что можно было бы обозвать очередным отворотом-поворотом от канцелярии, как оказалось, неспроста взял с собой какого-то мальчишку. А Эвелин до того гадала, что он вообще тут забыл, пока не поняла, что юноша тут для отвода тяжёлого удара от мягкотелого хозяина-барина. Она хотела было быстро глянуть на редкого, но почтенного гостя — вице-советника — но сдержалась. Иначе бы она точно столкнулась с ним взглядом. Тот мог заметить это неудовлетворение графа, и более того — выписать неудовлетворительное Эвелин, у которой в прямые обязанности, как и у всякого канцлера, входило именно удовлетворять запросы, а не решать их. — Да и до ближайшей канцелярии мы с трудом добрались… Вы должны понимать, что вы наша последняя надежда помочь голодным людям, — не без слабой ухмылки говорил заместитель графа, не сводя своих глаз с Эвелин, дожидаясь, когда же в ней взыграет жалость. Жалость не пробудилась. Только большее отторжение — видно же по одному только отъетому животу, зажатому в тугой сюртук, что этот сердобольный заместитель графа себе половину провизии отберёт. Ненасытность — отличительная черта всех этих господ… — Ваш подопечный сам ответил на свой вопрос, — равнодушно сказала Эвелин. — Помогать или повременить с помощью голодающему народу, — «или сытому графу», — будет решать сам монарх. Вас уведомят о статусе прошения. И только она вернулась на место, как подняла за собой тучный шёпот, бесчисленные переговоры и ещё более скорбный вид Догтауна, прекрасно понимающего, что следующие месяцы этот заместитель графа и сам граф ему покоя не дадут. — Тишина! — оборвал по слогам всех вице-советник, наградивший ближайшую канцелярию своим долгожданным присутствием. На деле его белая шапочка, оскорблённая каким-то кучерявым париком, появлялась только в преддверии особо важных событий, по которым канцелярия и собиралась. Например, его день рождения. Вице-советник был из тех, кто любит праздновать широко, с размахом, и с красивыми гостями, а друзья монарха, как обыденно, со страшненькими не водятся. Когда графы и все подобные ему, не имеющие ни малейшего отношения к оставшимся лицам, покинули залу, вице-советник принялся обговаривать список приглашённых гостей. Тогда же Эвелин и пихнула под руку Иветта Стрелецкая — жена министра Стрелецкого — и активно зашептала: — Ох, я жду завтрашнего дня больше, чем своего дня рождения! Обожаю празднества Дюбуа! Они так утончённо подчёркивают его светскую натуру… — она мечтательно вздохнула. — Если бы не его честолюбие, он бы мог дружить с моим мужем… Эвелин старалась не слушать её раздражающе писклявый голосок. Хоть она и была единственной женщиной, помимо Эвелин, на собрании, но бесила так, что уж лучше бы сидел её муж и снисходительно вещал Эвелин о неспособности женщины занимать пост канцлера, чем она бы продолжала слушать вздохи и ахи по предстоящему празднику. Или уже не по празднику, а по мужчинам? — …Вот только не заявись снова в своих обносках. Глаз моих бы не видели твоих платьев… И почему ты совсем не красишься? Нынешние средства творят чудеса, скрывают все изъяны и подчёркивают… А в принципе тут и нечего подчёркивать. Эвелин, ты меня слушаешь? Иветта обиженно надула губки, нагибаясь под лицо Эвелин. «Как бы не треснуть… Как бы не треснуть», — думала та, а самой удалось состроить даже подобие глупой улыбки на лице, соответствующей собеседнице. — Слушаю. — Ах да, о чём я… — сразу вернулась к своему Иветта. — Ты снова придёшь одна? Ну хотя что это я, как ты одеваешься… Ну как ты одеваешься! С женщиной в брюках не один мужчина не захочет связать жизнь! Ты меня извини заранее, если я слишком пряма, но это ради твоего же блага. Понимаешь, такие слухи ходят про тебя в наших кругах, что ты к военными начала притираться… Особенно к командору Разведкорпуса, как там его… — она задумчиво подставила руку под щёку. — А! Эрвин, вроде бы! Это правда, Эвелин? — Иветта вновь опасно пригнулась, чуть ли не залезая ей под руку. Сейчас ещё сильно зачесавшуюся. — Нет, — с усилием воли ответила Эвелин. — Но пойду я не одна. Иветта тут же встрепенулась, а Эвелин сразу пожалела, что вообще сказала. Скоро одни сплети и поселятся в её окружении, хотя их и так было предостаточно. Другой вопрос в том, как бы их вывернуть в полезную сторону… Как в сказке про лесника: к нему никто никогда не ходил в хижину, потому что якобы он там девиц разделывал. А лесник просто отшельник, и слухи эти распустила проворница-лисичка, которой он хотел подпалить хвост за съеденных кур. Вопрос, кто вообще поверил лисе и как она донесла эту весть до города, не стоит — сказка ведь. Вот и тут: если Эвелин сама начнёт про себя слухи пускать, то в это никто и не поверит, а если Иветта… Может, и до всяких усатых чиновников дойдёт, что просить руки у Эвелин смысла нет; или до других, что убивать её тоже пока не надо — с сильнейшим воином человечества шутки плохи. — Я пойду с женихом, — улыбнувшись, сказала Эвелин. Показалось, что остальные канцлеры тоже это услышали, немного смолчав. Но то было только заминкой перед тем, как вице-советник объявил место и время — неизменно дворцовый зал, неизменно шесть часов после полудня. То, что даже Иветта на это не отвлеклась, чуть ли не с открытым ртом смотря на выдерживающую торжественную паузу Эвелин, говорило о многом. — И кто же этот… твой жених? — вполголоса спросила она. Эвелин обернулась вполоборота. И романтично накрутив прядь волос, закусила губу, ещё тише прошептав: — Капрал Разведкорпуса, — и почти влюблённо: — Сильнейший воин человечества.