***
Длинные коридоры с множеством дверей неизменно сводились к широким лестницам, что вели на первый этаж, и Хистория побоялась спускаться туда в поисках аптечки. Она имела мало представлений о том, где же могут ещё находиться подсобные помещения или даже отдельные лекарские палаты (убранство дома намекало, что у Белгорских могло найтись и такое), кроме как на цокольных этажах. Медленно прохаживаясь по пустому коридору, Хистория вспоминала, откуда обычно выходят слуги. По приезде она только раз покидала комнату, и тогда её и мистрис Эвелин встречали две девушки — одна увела мистрис по тому же коридору направо, а другая проводила Хисторию налево, в её спальню. Более покидать комнату не запрещалось, но повода из неё выходить также не допускалось; еду приносили к ней, в банный дом провожали чуть ли не с конвоем слуг. Хистория направилась по западному крылу, но по пути так и не нашла ни кладовой, ни уборной (все двери были заперты). Через небольшой лестничный пролёт виднелись более массивные дубовые двери, и, предположив, что там и хозяйские спальни, Хистория спешно удалилась. Пока поиски не венчались успехом, но возвращаться не хотелось — это очень нехорошо поступать так с вежливой девушкой, тем более когда Хистория пообещала ей помочь. И, пройдя теперь уже по всему восточному крылу, ей стало ясно, что все коридоры сводятся либо к парадным лестницам, либо к узеньким ступенькам, видимо, для слуг. Прислушавшись, Хистория не расслышала никаких шагов и никаких голосов — дом Белгорских вообще поражал своей тишиной, что стояла и днём, и вечером. С опаской оглядевшись, Хистория поднялась этажом выше. «На последнем этаже точно должны быть свои подсобные помещения…» — думала она и старалась ступать по начищенному паркету как можно тише. Пройдя немного вперёд, Хистория замерла, услышав неожиданный грохот. От страха вжалась в стену, так и не поняв, что это было: не то мебель упала, не то человек. — А-а! Прекрати! Хватит! — девичий визг тут же стих, стоило грохоту повториться. Хистория отчётливо слышала знакомый хлест, приглушённый толстыми стенами, но такой, какой бы она узнала и из-под толщи воды. Кого-то нещадно пороли, и шум от упавшего стола или кресла перебился последующим криком. — Отец, пожалуйста! Не надо, я не хочу! И стоило хлёстким ударам, что периодически отбивали и стены, прекратиться, как всё снова стихло. Будто ничего и не было. Хистория с замиреньем сердца слышала, что девочка в голос заревела. Несколько ударов и отгремела мебель. Хистория, позабыв про все правила приличия, от испуга едва ли не пискнула. Сознательно она и пошевелиться не могла, хоть и хотела (желательно подальше от этой двери), однако тело вопреки здравым мыслям шевелилось именно к ней навстречу. Дрожащая рука медленно приоткрыла одну створку массивной двери. Сквозь щель взгляд пробежал по разбитому вдребезги стулу, задержался на какой-то разорванной тряпке и остановился в уголке комнаты, что перекрыла тучная спина, очевидно, взрослого человека. Вдоль его коленей обездвижено свисали детские ножки, иногда подёргивающиеся в такт его напористым движениям. Тяжёлое дыхание, редкий кашель и тихие всхлипы. Седые волосы, спущенные брюки, шершавый голос. — Так надо… — почти пренебрежительно, до ужаса обыденно. — На то воля святых… Род должен жить… Как ты этого не понимаешь?! Хлёсткий удар. Хистория поздно заметила в руке мужчины плеть. Хистория поздно поняла: она увидела что-то, что видеть была не должна.***
Все белобрысые, все с полупрозрачной кожей и венками пол глазами, синяками и ужасно кривыми ногами. Такими Эвелин запомнила тринадцать… Или четырнадцать? детей Карстена Белгорского, который спешно зашёл в малую гостевую, поправляя на руках манжеты. Выглядел он необычно напряжённо и постоянно вытирал проступающий на лбу пот платком; но такого напряжения не скрывал перед Эвелин, которая назначила ему визит в поздний час и без предупреждения сильно заранее. Эвелин отпила крепкого коньяка и внимательно смотрела на севшего в кресло Карстена. Тот налил и себе, с шумом отставив бутылку. На вопрос-уточнение, а сколько у него всё-таки детей, ответил нервно и сбивчиво. Тогда Эвелин спросила напрямую: — С вами всё в порядке? Карстен поднял отстранённый взгляд, и что-то разительно в нём переменилось. Эвелин более не видела перед собой настороженного мужчину, только отчуждённого графа, имеющего привычку менять настроение как перчатки. Ни тем, ни другим он явно не мелочился. Слабо ухмыльнулся. — Да. Спасибо за беспокойство, в последнее время меня всё чаще подводит сердце, — он прижал руку к груди, другой снова приглаживая платком волосы у лба. Эвелин чуть усмехнулась, позволяя Карстену удивиться её излишней расслабленности. — Та ответственность, которую вы на себя взяли… — издали начала она. — Не может остаться бесследной. Карстен отпил янтарной жидкости, вопреки запрету в своей вере. Эвелин на миг показалось, что перед ней сидит совершенно другой человек (человек ли?) — самый настоящий серый кардинал, эдакий эталон, имеющий сто обличий, но привыкший к одной, к какой и не придерёшься: верующий в святых и уважающий власть полиции Карстен Белгорский, граф Орвуда. А сейчас же он словно сбросил все лики, и можно было даже съязвить: вот он, истинный король без короны, притворец, что ждал этого разговора с Эвелин долгие месяцы и тщательно оттягивал этот сладостный миг. Миг, который они распивают на двоих, оба непревзойдённо далёкие от пустоголовых святых, оба близкие к тьме за престолом, что привычно зовут революцией. Линн собрал все грязные «слухи» про Рейссов, повёл за собой полицию по ложной тропе. Верховный канцлер вовремя притворился овечкой, настоящей дурой, способной разве что плести интриги и восхвалять кормящую её бюрократию. Безличные информаторы, их письма от несуществующих имён, водили за носы псов Кенни, что успешно сталкивались ими со своими же сапогами. Эвелин никогда не была одна. Её роли успешно сменялись, подражая непревзойдённому Карстену, и, расправившись с ними, она поняла, что даже сейчас она не одна. За ней всегда ходили тени, укрывали, спасали, подворачивая на кривую дорожку нужные встречи с нужными людьми — с Леви, с Дюбуа, с Кенни… И однажды подбросили Карстена. — Я ценю твою помощь, — сказал он радушно. — И эта ответственность пусть и будет висеть на мне до конца дней… Я не смею её отвергать. Нас свели с ней святые, потому и… Резко отворилась дверь. Эвелин заинтересованно выглянула из-за спинки кресла, чтобы взглянуть на причину такой неподобающей фамильярности, и увидела служку, что крепко держала за запястье Хисторию. — Господин, ваша гостья была перехвачена на третьем этаже! Хистория, шипя, хотела вырвать руку, но, встретившись со взглядом Карстена, и вовсе осмелела. — Вы… Я шла ей, — она бросила взгляд на слугу, — за бинтами, а… А там! Там девочка, она…! — Хистория не договорила, как слуга не стесняясь отвесила ей затрещину. Девчонка смолкла, прижимая свободную ладонь к щеке. Эвелин могла бы и напрячь зрение, чтобы разглядеть в глазах заставшие слёзы, но интерес быстро спал. Карстен привстал и только махнул рукой, разочарованно качая головой. — Отведи её вниз. Слуга резво вытолкала Хисторию из дверей и прикрыла за собой дверь. Было слышно, что девчонка ещё вырывалась, но отчётливый топот подкрепления быстро ту усмирил. Эвелин внимательно смотрела за Карстеном, опустившим голову на одну руку, упирающуюся в подлокотник. — Уже неважно, — договорил он. — Время идёт быстро. Солнце преклоняет колени перед неминуемой ночью. Проблема только в том, готов ли человек зажечь огонь, чтобы осветить себе путь?.. Он, по всему видимому, ожидал ответа от Эвелин. Ей же не хотелось разводить пустую демагогию. Но беседа не продолжалась после её молчания и, отпив крепкого напитка, она проговорила: — Помните, в одну из наших первых встреч я сказала, что народу в общем-то плевать на того, кто сидит на троне, пока он сыт и ни в чём себе не отказывает? И верующие, и неверующие будут бунтовать, когда кончится хлеб. И богатые и бедные восстанут против деспота, это лишь вопрос времени. Сейчас недоверие к Фрицам велико, революция пройдёт более чем успешно, только вопрос к тем, кто будет править после, — помешивая остатки спиртного, Эвелин поморщившись сказала: — Бунтовщикам на это плевать. Им лишь бы снова позволили тратить людские налоги направо и налево, запрягать людей в бестолковые экспедиции, они ничем не отличаются от наших знакомых баранов из столицы. Только ещё и строят из себя героев… Как самим не смешно? — усмехнувшись, она отставила стакан. — Посадить на трон девку, у которой и образования толкового нет… Очевидно, что только ради того, чтобы подарить все лавры власти военным. Карстен, ухмыляясь, придвинулся к ней. — Я с тобой согласен, Эвелин. Я признаю за собой некоторые ошибки и то, что не брал тебя во внимание раньше… — Эвелин прислушалась, пытаясь уловить ожидаемые нотки. — И хоть я считаю, что на троне должен сидеть истинный король… И хоть я таковым не являюсь, святые определённо не считают, что я не достоин отведённой мне роли. Люди должны видеть в короле опору и защиту. Но… — он подлил в два стакана ещё коньяка. — Меня мучает один вопрос. С твоими взглядами и суждениями ты едва ли способна на такую любовь к простому народу. Он выжидающе посмотрел на Эвелин. Эвелин не потянулась за стаканом и со всей серьёзностью сказала: — Кое-кто успел поменять мои взгляды. И это случилось давно. Я просто этого не показывала. Карстен улыбнулся. Морщинки на лице вновь растянулись. — Почему же? Это бы возвысило тебя в глазах многих, если это искренне… — Это пустой фарс. Человек, способный на любовь, не будет это кому-то доказывать. Я, может, и не спешу лезть в объятья простолюдин, но это не значит, что я с ними не готова считаться. Было заметно, что Карстен очень сомневался в её словах. Эвелин не хотелось чего-то добавлять, в любом случае их разговоры — пустота, ни к чему не приводящая. Каждый остаётся при своём. Просто так получилось, что цели оказались схожи. Более схожи, чем у Эвелин и Кенни. Потому она и не думала, что расслышит открытую издёвку из его уст. — Или у тебя просто не осталось выбора, кроме как согласиться на мои правила, — Эвелин хотела было сразу возразить, но Карстен тут же поднял свой насмешливый взгляд и успокаивающе проговорил: — Но это не означает, что я тебя не уважаю. Кое-чего ты в своей жизни достигла. Ты не хочешь быть слугой. Осталась самая малость: перестать хотеть быть госпожой. В призрачно серых глазах плясали лукавые, и под выпроваживающий из гостевой взгляд этих странных глаз, в Эвелин пробудилось настойчивое желание обернуться. Но она знала, что ничего кроме отражения не увидит; чего уж, даже гадать не придётся. Пустые разговоры ни к чему не приводят. Это то же самое, что говорить с самой собой. И замеревший внутри страх — глупая помеха для того, чтобы вернуться в спальню и лечь спать… Она почти готова уйти, а наутро вернуться в охваченную огнём революции столицу, только вот запах гари уже стоял под самым носом. Эвелин слетела с лестницы, когда заметила, что первые этажи уже трещали под горячим воздухом. Дым хлестнул в лицо, и притянутый на нос ворот спасал мало. Эвелин пригнулась к полу, чтобы хотя бы предположить, где она сейчас и куда идти: конечно к выходу, но… Если бы пожар начался не с цокольных этажей, то пламя бы быстрее дорвалось до второго. А оно только трескалось где-то позади. Где-то в камине поместья Грина. В спальне, где нашли мёртвую мать.И что бы с ней ни случалось, чего бы она не плела на пьяную голову — всё сбывалось, как в дурном вечном сне.