«И такой у него был вид Словно он на этой войне не был убит.» «Война», Animal ДжаZ
…Оби-Ван Кеноби вернулся тридцатилетним генералом, — красивым и молодым, с коротким волосом, опалённый пожаром войны. Бои шли на Внешнем Кольце — «шли», если не верить солдатам: в их глазах «бой» полз на брюхе, как выпотрошенный одноногий пёс. Солдаты были не хуже — та джедайская масть, чьё нахождение в Храме ежесекундно повергало его угрозе разлететься на атомы; те, кому путеводной звездой была лишь собственная а’мораль. «Квай-Гон», — подумал магистр, — «Квай-Гон отлично вписался бы к ним». Он стоял, заложив руки за спину, носками сапог заступив на стоп-линию. Плащ, развеваясь, хлестал по ногам: припадая на правый, искорёженный взрывами, бок, военный крейсер заходил на посадку. Корусант мирствовал. Уже почти тысячу лет война на цивилизованных планетах, таких как он и Набу, редко заходила за грань дипломатических конференций. Но чем дальше находилась планета от Центра — тем более жестокая там шла борьба, всё более звериные применялись методы… И только Кеноби там был — добровольцем. Впрочем, не без привилегий: Винду по праву оценил возможность иметь среди сумасшедших, бешеных, неуправляемых солдат — одну разумную и, главное, преданную ему голову. А что глаза этой головы впервые увидели мир всего пару десятков лет назад… Были и старше. Были — и недовольные. Но проучившись под крылом Квай-Гона, Оби-Ван научился не только молчать, но и скалить красивые сильные зубы. А этой походке он, кажется, выучился уже там, — гибкий шаг, на постоянно напряжённой ноге: можно быстро метнуться в любою из сторон при первом шорохе — вспотевшей кожи о сталь спускового крючка, дыханья о распалённое горло, ресниц о прицел, крестом взявший фигуру в бежевой робе… Оби-Ван превратился в генерала. Сильного. Смелого. «Злого». И всё-таки… Первым, что крикнул он, весело ударив каблуками в шутливо-солдатскую стойку, — сияющий, как ситх знает что, — было: — Магистр! Но ведь я просил сказать, когда меня спросит Квай-Гон! Винду бросил скептический взгляд на широкую улыбку, и заметил: — Он не спрашивал. Оби-Ван вздрогнул. Непонимающе моргнул и машинально поправил упавшую на глаза чёлку: — Как?!. Магистр выдержал паузу. — То есть… Он что, совсем не спрашивал обо мне?.. — Нет, — сухо повторил Винду и кивнул в сторону храма — мол, нам пора. Ошеломлённый, Оби-Ван покорно шагнул вслед за ним. Но война учит рвать и метать. Реагировать — раньше, чем до мозга докатится импульс. И Оби-Ван не метнулся, ужаленный болью, лишь потому, что удар пришёлся иначе. На сердце. Он не привык. Он не сразу понял. Но он очень быстро опомнился. И долго ругался — с робкой паузой там, где стоило бы пустить веское слово: он ещё вчера был мальчишкой и не успел научиться злословить. Вернее, это Квай-Гон его не научил — врал, конечно, что совсем нечему его больше учить, — но мальчику и правда не нужны были настолько острые зубы, которыми так любил скалить Квай-Гон. Винду молчал. Впрочем, он понимал его. — Меня не было десять лет, десять! А он даже не подумал спросить обо мне?!. — Нет, он не спрашивал, — отвечал каждый раз магистр, поражаясь собственной отстранённости. Но Оби-Ван ещё долго не слышал его. — Десять лет!.. — наконец отчаянно повторил он и уронил голову. — Кажется, я не понимаю… Винду кивнул, пробормотав что-то одобрительное — невнятно и сдержанно. И Оби-Ван, наконец, выдохся. Виновато потупив гудевшую голову, он спросил неожиданно смягчившимся, искренним голосом: — …Как он? — Твой мастер? — Да. Квай-Гон — как он себя чувствует? — повторил Оби-Ван, искоса заглядывая в глаза молчащему Винду. Мейс свернул за угол. И остановился: сложив руки на груди и пропуская Оби-Вана вперёд. Неуверенно обернувшись, тот молча сделал несколько шагов вперёд. Остановился. В комнате было светло, прохладно, и плоский квадрат на полу из колкой, живой травы тихо шуршал по мрамору. Цельный кусок полметра на два. Два метра… Оби-Ван не поверил. Невозможно. Это просто глупая шутка. Квай-Гон… Он просто решил его разыграть. Да? Роем ласточек в голову ударились мысли. Столько отработанных фраз… «Мастер, вы были не правы», «Я долго думал, и хочу сказать…», «Знаете…» — закружилось, забилось в сто голосов, — взволнованно, дико, словно он не репетировали каждую свободную минуту — каждое слово, которое скажет ему… А теперь всё. Нет Квай-Гона. Некому больше говорить. Не с кем больше разговаривать, некому больше верить. Просто нет его — точка, пробел и разрыв аорты, — пауза длиной во всю оставшуюся жизнь. И ещё немного — до конца жизни всего другого, что уже никогда не узнает о Квай-Гоне. Не услышит его голоса, его взгляда, запаха… Даже не подумает, что кто-то такой когда-нибудь существовал. Просто нет его. И всё. Точка. Надгробный камень. — Разве джедаев не иначе… Хоронят? — Он воспитал Избранного. Мы должны сохранить память о нём. «Избранный»… Оби-Ван сделал несколько шагов вперёд, с болезненно пристальностью вглядываясь в надгробное изваяние. Кто, ситх возьми, придумал замуровывать джедаев в мрамор?! Это дико, безумно… Пепел. Прах, сожжённый — можно развеять. Камень — только разбить. Но осколки всё же сохранят черты. Его черты. В извечной полузадумчивости нахмуренные брови, — даже сейчас, — закрытые смиренно глаза… Оби-Ван помнил их: свет делил радужку пополам, и нижняя часть, голубая и яркая, зорко светится. У Квай-Гона были яркие глаза. Были… А теперь остался только покой, которого вряд ли желал извечно неприкаянный Квай-Гон. Высокий, сильный… С аккуратно сложенными руками. Кем-то чужим. На груди. Бок о бок — десять лет, и без — столько же. Больше. Теперь уже — «без» — навсегда. Оби-Ван почувствовал, как дрожит под ногами земля — это ноги дрожат. И руки. И всё его тело — одновременно с душой. Колени подкосились. И он упал, не чувствуя ни боли, ни момента касания о землю. О камень — и мягко уткнулся лбом в холодную грудь, над мирно сложенными руками. Покорно… Всё это смешно, глупо, нелепо. Квай-Гон не мог умереть. Это не может случиться. Оби-Ван бы почувствовал. Он вспомнил о связи и почти крикнул в Силу: «Учитель!» Сила дрогнула, и пошла волнами, будоража сама себя и в саму себя вглядываясь. Как широкое, тёмное озеро — на глубине всегда что-то есть. И оно было. Но только не тем, что звал Оби-Ван. И на чужое имя оно не откликнулось. Плечи дрогнули, надломилась внутренняя сталь — Оби-Ван ссутулился, по щёкам скользнуло горячее прикосновение собственных слёз — и он сам задрожал и заплакал. Тихо и искренне, — как плачут самые преданные псы. И было страшно открыть глаза, не узнать лицо… на могиле. Или узнать. И Оби-Ван не знал, что страшнее. Издалека, как пульсирующий шум в голове, прозвучали шаги — Винду вышел, оставив их. Их. Потому что после прощания останется только он. ***«…И такой у него был вид Словно был он давно отпет и обмыт.»
Винду отставил бокал и кивнул: «Сейчас вернусь», направившись от группы джедаев-собеседников к забившемуся в тёмный угол Оби-Вану. — В порядке? — А вы как думаете, магистр? — вскинул горящие глаза Оби-Ван, сильнее кутаясь в тёмный плащ. Винду подбородком указал на выход: — Пройдёмся. Уже идя прочь, Винду словно со стороны посмотрел на Оби-Вана: он громко ступал, ссутулив острые молодые плечи. — Не спеши, — окрикнул его начинающий уставать Винду. Кеноби почти бежал. — Ситх тебя возьми, куда ты несёшься? — К выходу в город, через Зал? — Он в другой стороне. Вздрогнув, Оби-Ван остановился и растерянно бросил вполголоса, пока Винду равнялся с ним: — А раньше мы этими коридорами ходили… — С тех пор многое изменилось. Впрочем, мы можем пройти дальше, свернув… Я покажу, идём, — и, почти дружески хлопнув его по плечу, Винду первым направился по правильному пути. Немного помедлив, Оби-Ван последовал за ним, уже не так торопясь. — Всё другое. Слишком, — неожиданно заметил он после некоторого молчания, с особо пристальным вниманием всматриваясь в стены — те самые, старые, мимо которых падаваном ходил ещё сам гранд-магистр Йода. Винду ничего не ответил. Он был согласен, но не кивнул — что-то чужое сквозило теперь в Оби-Ване. Или другое. Слишком… И он вёл его молча, держа дистанцию — предупредительно ускоряя шаг, когда Кеноби, опомнившись от своих мыслей, пытался догнать его. Возможно, что-то сказать. Но Винду бы не ответил. Какое-то чувство мешало. Не насторожённость… Вина? Нет уж, скажите, в чём он виноват? Ни в чём, конечно. Но Оби-Вана он предпочёл всё же вежливо сторониться. Это, конечно, крайне любопытный вид: падаван Квай-Гона. Очень редкий. Можно сказать, «вымирающий». Минуя Зал, Оби-Ван, словно чувствуя своё теперешнее одиночество, долгими взглядами провожал детей, так неотрывно смотрящих на своих наставников, ожидая малейшего жеста, чтобы выразить своё счастье: это их учитель, это они его падаван, это они выполняют его задание, смотрите, смотрите, смотрите! И они радостно и взволнованно оглядывались по сторонам, ища своих зрителей. Но те, кто находили его в лице Оби-Вана, краснели и отворачивались, вновь принимая серьёзный вид. И даже Винду, улыбнувшийся было в солнечном свете, которым залит был весь Зал, после тёмных коридоров — вновь нахмурился, вернувшись к напряжённым мыслям о Квай-Гоне и его падаване, который шёл сейчас рядом с ним — Оби-Ван, генерал тридцати почти лет, растворившемся сейчас в прошлом мальчишке: серьёзном, наивном и преданном. Квай-Гону. Квай-Гоном. — А… Ученик его? Этот… — Энакин. — подсказал ему Винду и кивнул: — Посвятили в Рыцари. И, видя, что Оби-Ван смотрит с интересом, с улыбкой добавил: — Недавно совсем. У него даже видно ещё, наверное, где косичка была. Оби-Ван невольно дёрнул рукой к пояс, небольшой набедренной сумке, — или кожаному мешочку, прикреплённому рядом с ней, — но побледнел и отдёрнул руку. Винду, посерьёзнев, сделал вид, что не заметил этого жеста. Заминая затянувшуюся дольше приличного паузу, он что-то спросил у Оби-Вана — незначительно, как спрашивают о погоде или текущих делах, — не интересуясь ни задаваемым вопросом, ни ответом собеседника. Оби-Ван, впрочем, ответил — тоже явно особо не вдумываясь. Они перекинулись ещё парой дежурных фраз, и разговор завязался — поверхностный, но вслух. Оба были рады хоть как-то изобразить нормальность ситуации. И каждый думал, что если не произносить имя Квай-Гона, их разговор перестанет быть о нём. Впрочем, оба не умели долго врать. И Винду случайно припомнил Энакина — в какую-то незначительную фразу, настолько случайную, какие забываются уже после следующей. Но Оби-Ван вздрогнул и поморщился, как от неожиданной, резкой боли: — Вы так отзываетесь об этом… Избранном. Хотел бы я на него взглянуть.