«Локоть к локтю, кирпич в стене;
Мы стояли слишком гордо — мы платим втройне: За тех, кто шёл с нами, за тех, кто нас ждал, За тех, кто никогда не простит нам то, что Рок-н-ролл мёртв — а мы ещё нет.»
«Рок-н-ролл мёртв», Аквариум
Ветер бил в лицо бодрящими порывами, сбивая полуденный зной. Высокая, выцветшая до грязного золота трава качалась, почти лёжа всем стеблем на земле. И только тонкая, молодая ветвь какого-то дерева стояла, гибкая и прямая. Оби-Ван переступил росток, вышел к поляне — там, наклоняясь почти к самой земле — как трава, но выпрямляясь тут же, играл воображаемый бой Энакин. Противника не было. Только ветер, сбивавший его удары. —…Да что этот Бэн себе позволяет! Оби-Ван прислушался. «Бэн». — Ситх возьми, да какое он право имеет, так говорить! Как же!.. — Энакин размахнулся и рубанул лезвием наотмашь, споткнулся, чуть не упал, но вскочил на ноги, вздёрнув по-птичьи подбородок. Оби-Ван невольно дёрнул бровью. До чего же нелепо. Но Энакин, неостановимый падениями, как всякий ребёнок, принялся вновь рубить воздух. —…Как же!!! Я его! Ненави…! — Я тебе не мешаю? Энакин испуганно обернулся, не сразу поняв, куда смотреть, и презрительно прищурился, узнав Оби-Вана. — А. Это вы, Бен, — холодно процедил он. — Что вы хотели? — Уточнить одну мелочь, вдогонку нашему разговору… Это ваш мастер так научил вас сражаться? Энакин побледнел. Фраза, брошенная наугад, снова попала в точку. Он утром так же бросил это новое имя — «Бэн», когда шерстил Энакина на глазах бездействующего магистра. Ситх его знает, зачем… Этот «Бэн» тогда словно с цепи сорвался.***
…Когда они прибыли, на планете был полдень. И Оби-Ван сразу направил стопы ловкой походкой к военному лагерю, где прохлаждался отряд Скайуокера и, верно, он сам. …А Энакин ходил над окопами, пиная вниз осколки лопат и обшивки, сорванной с разбитых и разбившихся истребителей. Его нельзя было спутать с солдатом. А Оби-Ван вовсе, в силу своей биографии, всегда помнил того мальчишку: — Вы в порядке? — Кажется… Наберёмся терпения. — Недолгая пауза и тяжёлое дыхание в попытке прийти в себя. Кивок: — Энакин Скайуокер. Это — Оби-Ван Кеноби. — Привет! Ты джедай тоже? Очень приятно! Оби-Ван окинул восторженного мальчика скептическим взглядом. Квай-Гон… Он воспитал его быстро, как воспитывают собак — всего несколько лет, и не хватило каких-то жалких месяцев, чтобы началось превращения любимого пёсика в собаку Павлова. Собаку, которая будет ненавидеть своего экспериментатора, как только постоянное мигание лапочки ей надоест… — Где Скайуокер? — А вы зачем интересуетесь? — доброжелательно вскинулся Энакин на возвышающую со стального осколка фигуру. Любопытство мелькнуло на совсем ещё молодом лице… Сколько ему? — подумал Оби-Ван. Лет пятнадцать, семнадцать… Наверно. Плевать. Возраст чужого падавана его не касается. И Оби-Ван мотнул головой, хмурясь сильнее обычного: — Невежливо отвечать вопросом на вопрос, когда вас спрашивают старшие по званию, юноша. — Прошу прощения, генерал… — Генерал Бэн. Кеноби спрыгнул с осколка и приземлился легко, но веско — как крупный кот, — разве что не на четыре лапы. Передние сейчас лучше держать свободными: если не драться, то хотя бы блестеть когтями. Или откидывать вбок падающую на глаза чёлку. Проследив этот жест, Энакин неопределённо дёрнул бровью. «Что он, по земле подойти не мог? Выпендрёжник». …Оби-Ван помнил, как мимоходом Квай-Гон часто журил его — «…Падаван, ты слишком громко думаешь. И нет, мы не вернёмся домой». Но Энакин… Он совсем не умел скрывать себя в Силе. Не может быть, чтобы Квай-Гон ни разу не подал ему повода. Наверное, просто не стал учить… …Или — не успел? Оби-Ван вздрогнул, и лицо Энакина проступило перед ним — вновь, — как из тумана. Мальчишка щурился, а на языке явно вертелся вопрос: «Чего это с вами такое делается, генерал?» — Я… Могу увидеть Скайуокера? Энакин прищурился сильнее, плохо скрывая улыбку — кажется, он придумал тонкий, хитрый, гениальный план! Поэтому… — Он сейчас занят. Говорите, я передам. Говорите… Что? Говорить. Оби-Ван отвернулся, медленно прошёлся прочь, по мягкой, рыхлой земле, чуть утопая каблуками сапог. Это весна, — подумал Оби-Ван. Странно. Прошло столько лет, а он не помнит ни одну весну… После Квай-Гона. Лес тихо, миротворно шептал. Странно. Падая, эти деревья подавят солдат — больше, чем от вражеских выстрелов. А пока, — нескошенные лазерными очередями, — деревья были в полный рост, и Оби-Ван приложил к одному из них ладонь. Сухая, горячая кора царапнула кожу, но нежно. Прикрыв глаза, он удивлённо заметил, словно бы и не обращаясь к «солдату»: — Странно… Какой командир покидает свой полк в военное время? — Но сейчас ничего нет, — легко возразил Энакин, пропуская мимо ушей первую половину вопроса. Щёлкнуло в районе висков. Оби-Ван распахнул глаза и втянул раскалённый, полуденный воздух — раздувая ноздри как зверь, почуявший запах наживы. Что-то весёлое и злое пробудилось в нём. — И никого? А если бы я оказался ситхом, пришедшим убить всех вас? — Оби-Ван обернулся и за два шага почти вплотную замер перед Энакином. Ответно прищурился: — Тебе не обязательно прикрывать своего командира, солдат, — змеящимся голосом признался Оби-Ван, принимая наивно-искренний вид, — Просто признай, что Скайуокер сбежал… — Как вы смеете! — вспыхнул Энакин, и краска прилила на щёки и кончики ушей. — Я… Он не поступил бы так! Никогда! Забавный, — отметил про себя Оби-Ван. И нелепый, как всякий ребёнок. Как вы говорите… «Избранный»? Он торжествующе улыбнулся, ответив стремительно, с жаром и ужасом — краем сознания замечая, что не владеет своим языком: — «Никогда»? Правда, не стал бы такого ждать от падавана Квай-Гона… — Что вы сказали? — перебил его Энакин. Румянец сошёл стремительно, — быстрее, чем опомнился Оби-Ван. Но что-то уже изменить… Он не мог — только выпрямиться, замолчать и отстранённо возвыситься над мальчиком. А тот вскинулся к нему — мучительно и дико всматриваясь в глаза, что-то ища… Потеряно. Доверие — и искомое. Всё не веря, Энакин прошептал: — Как вы… посмели это сказать?! Оби-Ван смолчал. Чтобы ответить кому-то, надо сначала ответить себе. Но зачем? Зачем он сказал это? И как смог придумать такие слова? Не придумал — они сами сорвались с языка. Так быстро, что даже не успел… Потому что не надо: всё было — придумано и проговорено тысячи раз. Там. Когда ты… Помнишь? — мелькнула догадка. Но было поздно. Энакин попятился, ткнулся в стену спиной, и замер, вжавшись лопатками до известкового хруста. Взлохмаченный и злой, как воробей или дворовый щенок, он загнанно смотрел на него — на кошку. Огромную кошку. «Ненавижу» — горело в глазах. «Ненавидишь? И только?» — подумал Оби-Ван, и решительно потянулся к его «громким» мыслям… Энакин впервые поднял Силовые щиты.***
«Те, что нас любят, смотрят нам вслед. Рок-н-ролл мёртв — а мы ещё нет»
— Прекратите. Немедленно прекратите так говорить. И… И извинитесь. — А иначе?.. Молча откинув взлохмаченные ветром волосы с глаз, Энакин выставил перед собой меч. Секунду помедлил, в ожидании просьб о прощении, но Оби-Ван безразлично молчал. Бездействие — шанс — шаг, замах — но Кеноби легко парировал удар, за секунду «до…» выхватив меч. Он знал эти жесты — самые первые, что показал ему Квай-Гон. Удар. Ещё удар — ошибка, но ошибка — его: не думать, а бить. Со всей силы… Оби-Ван снова оттолкнул Энакина, сделав несколько шагов для форы назад. А мальчик, верно, считает, что молниеносно бьёт! Он тоже так думал — не понимая, как на тренировках Квай-Гон успевал отразить самый внезапный удар. Дело не в скорости. Дело в тактике. И самую малость — в умении держать меч. В таком положении — мальчишка физически не мог правильно, опасно ударить и тем более ранить Оби-Вана. И даже обжечь не успевал до блока — ошибка, ошибка, ошибка… — Замечательный хват! Это Квай-Гон тебя научил? Злюсь на зеркало, — тут же подумал Оби-Ван и перехватил меч. Так, как учил Квай-Гон. Энакин пропустил упрёк мимо ушей. Зря. Красивый и быстрый взмах — прерван кратким блоком, и меч выскочил из рук, завертевшись волчком, и замер у дальнего края поляны. Оби-Ван победно, но сдержанно выпрямился. Молча выждав несколько секунд, и поняв, что безоружных убивать не будут, Энакин отвернулся за мечом. — И это — ученик Квай-Гона? Вздрогнув, но не повернувшись, Энакин уязвлённо бросил, притягивая в ладонь рукоять деактивированного клинка: — Да что вы вообще о нём знаете? — Побольше твоего, уж верно, — не без насмешливой гордости ответил Оби-Ван, с удовольствием заметив, с каким выражением обернулся Энакин, — До того, как взять в ученики Избранного, он успел воспитать ещё трёх падаванов. Разве ты не помнишь? — Он не рассказывал… — вдруг виновато заметил Энакин. — Совсем? — Нет, я помню Оби-Вана. Но мастер не любил говорить о нём… — Он просто его не любил. — Нет, вы ошибаетесь! — тут же встрепенулся Энакин, как ребёнок, уличивший взрослого в глупой оговорке, которой до этого попрекали его самого. — Вы ошибаетесь. Мой мастер — он очень волновался, особенно… Особенно когда заболел. Постоянно спрашивал у магистра Винду, — доверительное добавил он. Что-то больно кольнуло сердце, и Оби-Ван с горечью отмахнулся: — Не спрашивал он, — и про себя добавил: «Магистр Винду сообщил бы. Должен был, не мог не сообщить». Значит, врёт. — Вы ошибаетесь. То есть… Он спрашивал, но не сам. Квай-Гон всегда посылал меня. Понимаете, они были с магистром не в ладах, да и потом, когда… — Он посылал тебя? — вздрогнув, перебил его Оби-Ван. — Да, — легко кивнул Энакин. Старый чёрт! Даже смерть не стала преградой его желанию насолить Квай-Гону! Разве не ясно, что имелось в виду, что Оби-Ван хотел… Агрх! И теперь не придраться — Мейс сделал все в точности с просьбой, слово в слово исполнив её до конца… И поздно уже. Некому волноваться. Оби-Ван сглотнул, мотнув головой. — Простите… Вы так волнуетесь за Оби-Вана? — Да. Мы вместе служили, — наугад, опрометью бросил Оби-Ван, всё ещё пытаясь собраться. Эта просьба…. Он виноват, а магистр Винду лишь исполнил её. Дословно. «Никому не сообщать». А Квай-Гон… Квай-Гон и не подходил. Лично. И этого оказалось достаточно. Оби-Ван дал себе мысленную оплеуху. Дурак! Молодой, наивный дурак… И вспомнил об Энакине. Тот смотрел на него с плохо скрываемым восхищением. — Знаете… Я очень хочу познакомиться с Оби-Ваном. — Зачем? — удивился Оби-Ван. Его выбило из колеи накатанной ненависти, и грань я –они стёрлась: он искренне не понимал, как можно желать знакомства с тем, кто предал своего Учителя. А Энакин смутился. — Это долго объяснять. — А мы разве куда-то торопимся? — бросив в сторону взгляд, растерянно заметил Оби-Ван. Энакин прикусил губу, переступил с ноги на ногу, глубоко вдохнул — и продекларировал явно не раз проговорённый мысленно текст: — Понимаете, Бэн, Оби-Ван — последний настоящий ученик Квай-Гон, — на этом слове голос дрогнул, но Энакин вдохнул глубже и храбро продолжил: — Вот вы сказали… («Это я зря сказал», — тотчас мысленно покаялся Оби-Ван.) Вы сказали, что я не умею драться. А Оби-Ван — он смог бы… Ну, это громко звучит, я знаю, — но он мог бы обучить меня. Оби-Ван задумчиво посмотрел на мальчишку. И чего он на него утром кинулся? Столько наговорил, разве что не разгавкался… Такого он не сказал бы даже Квай-Гону, — в тот день, когда сам так поспешно бежал из его окружения. Не наговорил… Поссорились бы, ну. С кем не бывает. Да и Квай-Гону не привыкать. Поссорились бы… Помирились. Потом. Или нет. Какая разница? Стоило ли тогда сбегать?.. — Оби-Ван мёртв. Снова, как утром, не управляя своим телом, зачем-то сказал Оби-Ван. Нет. Это сказал уже Бэн. Бэн. Кажется, ему начинает нравиться это слово. Энакин вздрогнул, и Оби-Ван почувствовал, как с хрустальным звоном разбилась на осколки мальчишечья надежда. — Очень жаль, — слабым голосом произнёс Энакин, и вид у него стал такой, что Оби-Ван еле сдержал порыв дружески коснуться его плеча. — Я обещал Квай-Гону передать… Нет, неважно. Это вас не касается. — Почему же? Я служил с Оби-Ваном, может, я смогу чем-то помочь? — Передавать-то некому, а в это и была его просьба… А я даже не понимаю, если честно, что это, — признался Энакин, видя заинтересованность в глазах собеседника. Оби-Ван кивнул ему: мол, показывай. И пока Энакин шёл к рюкзаку, кинутому на краю выжженной взмахами лазерного меча тренировочной площадки, Оби-Ван успел подумать: «Зачем же я взъелся на него утром? Зря… Надо будет как-нибудь извиниться», — и совсем ничего — об Учительском послании. Энакин вернулся держа это в закрытых ладонях — видимо, просто не знал, как держать. Подошёл, остановился и, чуть поколебавшись, переложил в подставленные снизу ладони Оби-Вана. Холодное тело отзывалось знакомым теплом. — Речной камень. — Что? — вскинулся Энакин, но Оби-Ван не ответил. — Погодите, а это… Ого!.. — шёпотом воскликнул Энакин и замер, заворожённо глядя, как в ответ на своё имя серый булыжник разгорается изнутри. И с нескрываемым восторгом повторил: — «Речной камень»… А что это такое? — Не знаю, — немного помедлив, ответил Оби-Ван. Бэн. Пора, ситх возьми, привыкать. Энакин молча протянул руки обратно, и Оби-Ван, почти без колебаний, послушно вернул ему камень. Свет погас, ещё секунду теплясь у Энакина в ладонях. «Пусть», — со странной, светлой грустью подумал Оби-Ван. — «Пусть оставит себе как память о Квай-Гоне. А я — сам себе ходячее напоминание». — Знаешь, — вдруг обратился он к растерянно разглядывающему речной камень Энакину, — Кеноби тоже просил передать. Своему мастеру. Ну, когда умирал. Он ведь не знал, что так получится, что Квай-Гон, ну… — совсем стушевавшись, заключил Оби-Ван, надеясь, что его не выдаст жгучий румянец. Он врал. Но врал как художник, рисующий солнце там, где должна стоять лампа. Энакин поднял удивленные глаза. — А… Разве он не должен был почувствовать смерть? В Силе… У них же была связь… — Так иногда случается. — «…Когда Учитель и ученик затыкаются друг от друга, рвут эту связь — из-за какой-нибудь глупости», — холодно и спокойно добавил Оби-Ван про себя. Потому что виноват. Больше всех виноват. Но уже ничего не исправить. — Вы сказали, он что-то хотел передать?.. — напомнил о себе Энакин внезапно замолчавшему «Бэну». — Да, вот оно. Здесь. И Оби-Ван, отстегнув от ремня кожаный мешочек, передал его Энакину в широко раскрытую ладонь, где только что теплится речной камень — первое, что Квай-Гон подарил Оби-Вану, и последнее, что он оставил Энакину. А мальчик накрыл ладонь пальцами и прислушался. — Что это? — вполголоса спросил Энакин спустя пару минут. Бен ему не ответил. Да и ответ не был нужен. …Что-то тугое и тонкое лежало там, свернувшись змейкой. Мёртвой и молодой.