Вечен только мир мечты.
Утром, а точнее уже около полудня, я проснулся выспавшимся и полным сил. Урок у меня сегодня был один и начинался в три, так что торопиться мне было некуда. На улицу я вышел в районе часа и отправился гулять. Вена сияла полуденным солнцем, постепенно наращивавшим излучаемый жар. Оно разлеталось радугой в брызгах фонтанов, путало лучи в волосах, пряталось среди листьев, отражалось в окнах и витринах. Мое внимание привлекла одна из них. Большое стекло первого этажа маленького уютного здания, спрятавшегося между соседними большими лавками. Поддавшись любопытству, я вошел. Над головой звякнул колокольчик, это оказался небольшой магазинчик париков. Я посмотрел на прилавок, хозяина не было, и тихо ступая по натертым половицам, дошел до полки с лентами. Сколько их тут! Разных цветов и ширины, от совсем узеньких, с пальчик молоденькой девушки, до широких, какие хорошо складывались в пышные банты. Ленты поблескивали перламутром и манили бархатной поверхностью. Я загляделся на яркие цвета, изумрудный зеленый, кроваво-красный, солнечный желтый… Нежная сиреневая лента напомнила о том соцветии, которое вчера сорвал Сальери. Я улыбнулся, вспомнив длинные смуглые пальцы, сжимающие тонкую веточку. Неожиданно рядом возник хозяин, пухлый и благожелательный мужчина расплылся в вежливой улыбке. - Чем могу помочь Вам, герр? У меня очень хорошие ленты, высшего качества! – он оглядел мой наряд. – Могу предложить вот эту, будет весьма кстати, - он протянул мне красную с оранжеватым отливом, под мой камзол, и вдруг замялся, заметив, что волосы у меня короткие и лента мне, по сути, не нужна, но не перестал улыбаться. - А нет у Вас белой? – поинтересовался я. – Перламутровой. - Есть-есть, а как же! – оживился хозяин и, оглядев многочисленные крючки с катушками, полез в ящик. Через пару минут он выудил из его глубин небольшую катушку. - Вот! – он вытянул руку и поглядел на нее с гордостью. – Нашел. Подойдет? Лента была средней ширины, слегка переливалась, основным цветом оставляя белоснежный. Точно, как у Сальери. Я кивнул, и через пару минут вышел из магазинчика с легким свертком в кармане. Гулял и наслаждался солнцем я довольно долго. Вена полнилась звуками, которые сливались в свою неповторимую музыку, восхищавшую меня своими переливами и оттенками. К трем часам я стоял у дверей графского дома. На занятии я никак не мог сосредоточиться – то ли мягкий уличный ветер, то ли предвкушение от встречи с Антонио, никак не давали мне успокоиться. Очаровательная девочка, маленькая Изабель с мелкими кудряшками, обрамляющими ее личико, тронула меня за рукав. Рядом раздался ее тоненький голосок: - Герр Моцарт, кажется, вы совсем позабыли о нашем занятии. - Ох, нет, что Вы, я просто заслушался Вашей игрой, - я нежно улыбнулся ей и девочка захлопала длинными ресницами. - Продолжим? – и я снова склонился к клавесину, отчаянно желая оказаться рядом с Антонио. Через час кончились занятия, и я с огромным удовольствием покинул дом, на прощание поцеловав маленькие пальчики юной графини. До парка идти было недолго, и я шел размеренно, разглядывая строгие ряды зданий. Может быть, где-то здесь или неподалеку, живет Сальери. Интересно, какой у него дом? Наверное, под стать ему, строгий и невычурный, а внутри окажется горящий теплым светом и полным загадок. Я улыбнулся своим мыслям, и вскоре оказался у входа в наш парк. Видимо, я пришел раньше, так как моего пунктуального, я точно был в этом уверен, друга нигде не было видно.Лучи полуденного солнца настойчиво пробивались сквозь плотно задернутые фестонные шторы. Сальери, полночи проведший за письменным столом, теперь крепко спал, и не собираясь просыпаться. Вдохновение на новый заказ Императора настигло его, как только композитор переступил порог своего жилища. Не снимая одежды он согнулся над разбросанными по полу бумагами и стал писать, сочинять до холодного пота и расфокусированного взгляда.
Теперь же он сладко спал за тем самым столом, подложив в качестве подушки под голову локоть. Но звуки ожившего города и свет, равномерно заполнивший комнату, все же его разбудили. Сонным взглядом Сальери обвел комнату и как только понял, что он все еще сидит на стуле, на полу все так же хаотично разбросаны бумаги, а утро давно миновало, он резко встал, чуть не потеряв равновесие, понесся в соседнюю комнату приводить себя в божеский вид. Трудности начались, когда Сальери не нашел ни одной ленты для волос. Его это жутко разозлило и заставило в порыве нервно схватить первую попавшуюся ленту, когда-то служившую бантом на коробке марципана. Наспех перевязав ей волосы, он хлопнул входной дверью.
Вена бурлила людьми и запряженными экипажами. Сальери шел по проспекту, стараясь держаться самого его края, дабы не стать затоптанным тысячью каблуков, и злился на самого себя и свою непунктуальность. Еще вчера днем он прекрасно помнил о запланированном приеме у Императора, но уже к вчерашнему вечеру эта мысль вылетела у него из головы, видимо, с тем самым летним порывом ветра… Перед Антонио начали появляться обрывки диалога, картинки прогулки по парку, золотистый смычок Купидона, хрустальный смех его собеседника. Сальери мгновенно успокоился и согрелся мыслью о назначенной на сегодняшний вечер встрече. Он снова увидит Моцарта, его искрящуюся улыбку, малиновый камзол…
Композитор не заметил, как дошел до дворца. Четким спешным шагом Сальери прошел через парадную залу и под укоризненным взглядом лакея отворил дверь в приемные покои.
- Доброе утро, Ваше Императорское Величество, - Антонио поклонился.
- Уже день, герр Сальери, - Император лукаво посмотрел на своего придворного композитора, - я жду Вас вот уже как два часа.
- Прошу прощения. Я всю ночь писал и, видимо, не уследил за временем…, - но не увидев во взгляде Императора никакого раздражения или, того хуже, гнева, он продолжил более тихим голосом:
- Я принес Вам, Ваше Величество, готовую оперу, состоящую из четырех действий, - он протянул толстую стопку бумаг, перетянутую резинкой.
Император взглянул на титульный лист.
- «Венецианская ярмарка»… любопытно, - он пролистал первое действие, скользя пронзительным взглядом по нотам. Наконец он сказал:
- Отличная работа, герр Сальери. Никогда еще Вы не сочиняли так быстро… Неужели Вы нашли свою Музу?
Во взгляде Его Величества играла улыбка.
- Вполне вероятно, что нашел…, - Антонио потупил взгляд.
- Вы можете начинать работу над оперой, герр Сальери. А теперь идите.
- Благодарю, Ваше Императорское Величество.
И, не поворачиваясь спиной, композитор проскользнул в полуоткрытую дверь.
Теперь ему нужно было продолжить спешить, но в этот раз - в оперный театр. Столько дел переделать, собрать оркестр и отобрать актеров, а еще поделиться с либреттистом своими задумками. На лицо Антонио вновь легла тяжелая дума.
Как вдруг его окликнули:
- Герр Сальери, куда это вы так несетесь?
У композитора не было никаких сомнений: скрипучий голос принадлежит графу Розенбергу. Человек, которому до всего и до всех есть дело. Не ровен час, как он станет вмешиваться в дела Императора и однажды займет его трон.
- Ах, граф Розенберг, - Сальери натянуто улыбнулся. - Я получил одобрение на оперу и теперь спешу сообщить об этом труппе театра.
- Рад за Вас, мой друг… а что с Вашей лентой?
Ну конечно, Розенберг не будет Розенбергом, если не вставит в, казалось бы, безобидный разговор какую-нибудь колкость или едкое замечание.
- Я был окрылен вдохновением и не заметил, чем перевязал волосы…
«Почему я должен отчитываться перед этим франтом?»
Граф расплылся в ядовитой улыбке:
- Вам не идут красные ленты, совершенно точно не идут. Ваш цвет - белый, ну или, как я уже говорил Вам ранее, темно-синий.
Благодарю за совет, но мне действительно стоит поспешить, - Сальери сделал несколько больших шагов по направлению к дверям.
- Конечно, конечно, не смею Вас более задерживать, - и, стукнув о паркет тростью, граф Розенберг удалился на поиски новой жертвы.
Этот инцидент окончательно испортил настроение Антонио. Проведя последующую часть дня в душном зале, перекрикивая оркестр и попутно споря с Лоренцо да Понте, он вышел злым и расстроенным.
Кажется, Сальери снова опаздывал. Уже было десять минут седьмого, когда композитор наконец добрался до входа в парк.
Моцарт стоял на условленном месте в своем лиловом камзоле, оглядываясь по сторонам.
Сердце Антонио, весь день отбивавшее тяжелый ритм, начинало приходить в норму. Он незаметно подкрался с другой стороны от ворот и, положив руку на плечо Вольфганга, поздоровался:
- Прошу меня простить, герр Моцарт. Я совсем выбился из своего расписания. Я не заставил Вас долго ждать?
- Вам, определенно, нравится меня пугать, да? - я почувствовал большую ладонь на моем плече и, улыбнувшись, развернулся к Сальери. – И не волнуйтесь, я пришел совсем недавно, и ожидание не успело затянуться. - Как прошел Ваш день? – Сальери едва заметно сжал кулаки. – А хотя не отвечайте, - на удивление на лице Сальери я пожал плечами. – Не удивляйтесь, Ваши эмоции просто плещутся вокруг Вас, - я рассмеялся. – Но не будем о грустном, - я хотел уже предложить отправляться, как заметил, что Сальери какой-то встрепанный. Видимо, он сильно спешил, и сопровождавший его ветерок решил поиграться с волосами, вытащив из прически мелкие волоски и сплетя их между собой, так что мой друг был похож на встрепанного ворона. - Подождите, мой друг, кажется Вам нужно поправить волосы, а то, Бог знает, что о Вас подумают, увидев таким, - я обошел его и встал за спиной, и чуть было не прыснул от смеха, увидев хвост, перевязанный тонкой красной ленточкой и явно потерявший свою обычную аккуратность. - А я Вам подарок купил, ленту. Взамен той, что вчера так нагло исчезла, - я развернул легкий сверток, и лента нежным шелком скользнула в мою ладонь. Я развязал маленький красный бантик, выпустив черные пряди на свободу. Они легли на плечи, и я провел по ним пальцами на манер гребня. Волосы у Сальери были густые, мягкие, гладкие, приятные на ощупь, так и скользили под пальцами, распуская маленькие узелки. И пахли чем-то…, кажется, бумагой и свечным воском. Видимо, мой друг вчера усердно и вдохновенно сочинял. Я собрал волосы в толстую прядь и перехватил лентой, завязав почти симметричный бант.Моцарт заметно напрягся, дернув плечами от неожиданности, но как только он понял, что это я, а не некто решивший покуситься на его жизнь, то облегченно выдохнул.
- Да, я однозначно люблю к Вам подкрадываться, Вольфганг, - композитор развернулся в мою сторону, - а потом видеть улыбку на Вашем лице.
Взглянув на эту искреннюю радость от встречи, засверкавшую в его глазах миллионами самых ярких красок, я ощутил небывалое спокойствие, будто и не было суматошного дня, неприятных разговоров и беготни по Вене.
Вдруг в руках Моцарта показался небольшой сверток.
«А я Вам подарок купил, ленту.»
Мое сердце пропустило удар: лента была точь-в-точь, как та, что я по невнимательности обронил в парке. В голове на долю секунды возникла совершенно безумная мысль, что после нашего вчерашнего променада Моцарт вместо того, чтобы пойти домой, отправился на поиски моей злосчастной ленты. Но переливающийся на солнце кусочек шелка был совершенно новым, только что купленным.
Композитор обошел меня и встал за спиной. Я почувствовал горячее дыхание и прикосновения тонких пальцев к своим волосам. Он ловкими и верными движениями высвободил пряди из моего давно растрепавшегося хвоста, развязав ту красную ленту. За весь день я уже успел про нее забыть. И теперь на моей голове, наверняка, царил настоящий хаос, никак не вяжущийся с образом придворного композитора.
Завязав идеальный бант, настолько ровный и пышный, будто Моцарт был счастливым обладателем длинной шевелюры и проделывал подобный ритуал каждый день, он чуть отошел в сторону, как бы оценивая свою работу издалека.
- Вольфганг, Вы..., - мне хотелось и поблагодарить его, и сказать, что не стоило ради такого пустяка идти в магазин, но я лишь прошептал:
- Вы так заботливы... Спасибо.
Я заглянул композитору в глаза и увидел там столько тепла, что не смог удержаться и легонько сжал его руку:
- Обо мне еще никто так не беспокоился, как Вы.
- Вы позаботились обо мне вчера, и я не мог не сделать в ответ хоть чего-нибудь, что доставит Вам радость, - Сальери сжал мою руку, совсем невесомо, но я почувствовал всю его благодарность, которую трудно было передать словами. - Кажется, Вы хотели меня куда-то сводить, - я улыбнулся, напоминая.- Да, да, разумеется, - я, опомнившись, выпустил руку Моцарта из своих переплетенных вокруг его кисти пальцев. - Здесь совсем недалеко, - я взмахом головы указал на неровный ряд домов, крыши которых выглядывали из-за острых шпилей и флюгеров улицы Рингштрассе. - Нам лишь надо пересечь проспект и пройти насквозь площадь святого Стефана.
Я первым ступил на крупный булыжник и, стараясь держаться рядом с Моцартом, начал лавировать между толпами людей, так и норовивших разлучить нас и, закружив, выплюнуть на дорогу.
Вскоре помпезная архитектура центра сменилась на невысокие дома с выложенной на крышах коричневой черепицей. Мало кто знает, но одно из этих, на первый взгляд, неприметных строений - уютнейшая кофейня, где всегда найдется свободный столик и непременно в самом дальнем, укромном углу.
Я резко остановился у одной из дверей и, оперевшись плечом, толкнул ее внутрь, сам отходя в сторону и приглашая Моцарта войти.
Мягкий свет подрагивающих на столах свечей мгновенно окутал и согрел. Вышедший из-за прилавка хозяин заведения, - статный мужчина с проседью в волосах и почтительным выражением лица, будто являющегося единственной доступной ему эмоцией, движением руки пригласил нас за один из столиков, выстроившихся вдоль дальней стены.
- Что будете заказывать, герр Сальери?
Я, сев за лакированный и уставленный вазочками с розами стол, кивнул, сообщая без слов: «Мне, как обычно, но в расчете на двоих.»
Хозяин давно меня знал и всегда безошибочно угадывал, чего бы мне хотелось в тот или иной раз.
Я наблюдал за эмоциями своего друга, в этот момент бывшего, словно открытая книга.
- Как Вам место, Вольфганг? - я говорил тихо, будто боясь своим голосом затушить свечу.
Я следовал за Сальери, быстро пробиравшимся сквозь толпу. Шли мы и правда недолго, и вскоре оказались у небольшого здания с неприметной вывеской. Внутри оно оказалось очень уютным, мягкий подрагивающий свет свечей, небольшие столики, некоторые из них спрятались в уголках, окутанных полумраком. Хоть солнце и заглядывало в окно, казалось, что здесь не существует времени. Очевидно, Сальери здесь знали и хорошо - ему оказалось достаточно кивка, чтобы заказать. - Мне нравится! - огонек свечи, стоявшей на нашем столе дернулся и чуть не потух. Я понизил голос и наклонился к Сальери. - Очень необычно. Мне кажется, что время здесь остановилось. Знаете, зашло выпить кофе и так и не вышло, растворилось где-то в полумраке, - я улыбнулся и обвел глазами небольшое помещение. - Вы, видно, решили устроить мне сюрприз, даже заказали что-то без слов. Не знай я Вас, подумал бы, что мысли читаете. - Но я люблю сюрпризы, - я подмигнул Сальери. - И волшебников.- Спешу Вас огорчить, мой друг, но я musician, pas magician, и мысли читать пока не научился, - я улыбнулся, вспомнив, как когда-то еще ребенком услышал эту фразу, точнее ее обрывок, и отчего-то запомнил, хоть и плохо понимал французский язык.
Я смотрел на Моцарта.
Его кожа, в полумраке казавшаяся золотисто-оливковой, будто сияла, а в глазах, расположенных так близко к моим, отражался огонек свечи. Воск капал на деревянный столик, дымясь и расплываясь неровными кругами.
Помимо нас в заведении было еще несколько человек, задумчиво сидящих за чашками чая, так что обязанности официанта исполнял сам хозяин. Вскоре он появился с большим подносом, на ручках которого распускались голубые колокольчики.
Две чашки кофе, покачивающиеся на фарфоровых тарелочках и вытянутое блюдце, на котором красуются пирожные всех цветов и вкусов.
- Я не знал, что Вы любите и решил заказать все и сразу, - я тут же поспешил добавить:
- Не подумайте, что я в одиночестве поглощаю такое количество сахара, но, порой, спасти может только хороший бельгийский шоколад.
Я обхватил руками чашку, осторожно дотрагиваясь губами до раскаленного края. Черный, в меру горький напиток разлился согревающей волной по всему телу.
- Угощайтесь, Вольфганг, - я придвинул к нему тарелку с пирожными. - И не забудьте о своем обещании. Вы хотели рассказать мне о своей жизни.
Я, ослабив удушливое жабо, откинулся на стуле, не выпуская из рук чашку кофе и готовый слушать звонкий голос своего друга.
- Ух ты! - передо мной на блюдце были пирожные, совершенно разные и манящие своей глазурью и шоколадом. Чашка кофе дымилась, и горьковатый запах щекотал нос. Я попробовал отпить, но кофе оказался обжигающе горячим, и я решил пока последовать обещанию рассказать, пока кофе не остынет. - Да. Начну с того, что я родился и рос по большей части в Зальцбурге. С пяти лет я интересуюсь музыкой, и примерно с этого же возраста, мой отец, тоже музыкант и педагог, начал учить меня ей. Он сделал очень многое для меня. С детства он возил меня и мою сестру по миру, распространяя нашу славу и умения. Вот, кстати, у меня есть сестра, Мария Анна, но мы зовем ее Наннерль. Она, конечно, была той еще врединой, но я любил ее и продолжаю любить сейчас, - я улыбнулся, вспоминая нашу переписку, пусть и не активную, но очень веселую. - И она любит меня. - Благодаря отцу, я посетил очень много мест, в том числе, Париж, Милан, Лондон, Венецию, Мюнхен, Лилль и много-много других городов. Я очень люблю путешествовать! Рассматривать здания, архитектуру, ведь все города устроены по-разному, хотя и немного похожи меж собой. Дворцы и парки, я видел их достаточно, но не перестаю восхищаться их великолепием!... И море, которое одной своей волной может перевернуть целый корабль. Оно загадочное, и в то же время как открытая книга. А звуки.. о, эти звуки волн, бьющихся о камни и разлетающихся сотней маленьких брызг. А как оно тихонько лижет песок, как будто шепчет что-то... Да, в путешествиях я часто уделял время музыке, и которую сочинял, и которая присутствует в каждом уголке этого мира. А сейчас я наслаждаюсь не только ей, но и визуальной составляющей окружающего. Наш мир прекрасен, изящен и красив, несмотря на все недостатки, я стараюсь их не замечать, так живется и пишется гораздо легче,- я улыбнулся. - Что же еще Вам рассказать?... Я в детстве играл для многих царственных особ. Например, для Марии Терезии и ее детей. Там я и познакомился с ними, так что императора Иосифа я знаю с его четырнадцати лет, - я усмехнулся, вспомнив высокого и ещё немного нескладного подростка. - Еще я выступал для английского короля, но он очень скучный. И по внешности, и по всему вообще, - мне вспомнились серые чулки с шерстяным камзолом и безразличный угрюмый взгляд. - Хотя у него страна такая, Англия сама очень скучная и серая. Я бы не смог там жить, в один день там был такой туман, что мне показалось, что можно задохнуться, если попытаться глубоко вдохнуть. - В противоположность ей Франция, и Версаль. Там все слишком, слишком вычурно, слишком приторно, слишком.., - у меня кончились прилагательные, и я вздохнул. - Она и Англия, как две сестры, которые отчаянно стремятся быть абсолютно друг на друга непохожими! - А королева Франции была совсем грустная и я, кажется, ей не понравился. Она даже не поцеловала меня, а Мария Терезия брала меня на колени! - я взмахнул руками и чуть не опрокинул чашку. - Ой! Пока это все, что я вспомнил, - я немного виновато улыбнулся Сальери. - Теперь, если можно, я хотел бы услышать немного Вашей истории, - пирожное с ярко-розовым кремом так и манило меня, и я, не колеблясь, откусил большой кусок, мазнув кремом по носу.
Я, широко распахнув глаза и совершенно забыв о чашке с густо дымящимся кофе, слушал Моцарта: историю его счастливого детства, наполненного любовью родителей, и его молодости, дышащей ветром перемен, поисков себя и своего предназначения.
- Теперь я знаю о Вас всё и даже больше… но Вы при этом всё так же остаетесь для меня загадкой, Вольфганг. Главным образом потому, что Вам не свойственно унывать. Я вижу в Вас стержень и силу духа, но они кроются так глубоко, будто Вы сами их туда надежно упрятали от посторонних глаз…
Моцарт выглядел разгоряченным и, отнюдь, не от горячего напитка. В нем здесь и сейчас, в эту самую секунду бурлила кровь, разбуженная вереницей воспоминаний.
- Вся Ваша жизнь была хоть и сложна, но при этом полна радостей, невинного счастья, моментов, которые Вы пронесли через годы и теперь делитесь ими со мной. Это так чудесно…
«Теперь, если можно, я хотел бы услышать немного Вашей истории.»
- Ох, Вольфганг, - я чуть поддался вперед, - поверьте, моя молодость не так богата и интересна, как Ваша. Но раз Вы просите, то я не смею отказать, - Моцарт уплетал за обе щеки эклер с клубнично-вишневым кремом, - тем более, когда Вы так... мило выглядите.
Я, сделав глоток остывшего, но всё еще вкусного кофе, начал рассказывать:
- Мое детство прошло под ласковыми лучами итальянского солнца. Первые годы жизни, когда я был еще совсем мальчишкой и ничего не смыслил в музыке, я провел в небольшом захолустном городке Леньяго. Как только я подрос, то понял, что во что бы то ни стало мне нужно уехать из этого места, потому что в городе, где все всё друг про друга знают, я бы никогда не стал тем, кем стал в столице.
Я смотрел куда-то мимо Моцарта, в самый плохо освещенный уголок и явственно видел перед собой стройные кипарисы, пышные деревья, увешанные румяными яблоками и бескрайнюю гладь моря, наполняющего воздух свежестью и прохладой бриза.
- Вы знаете, Вольфганг, я никогда не был вундеркиндом. Мои учителя сольфеджо не упускали случая мне это напомнить и тем самым, как им казалось, не дать мне загордиться. Хоть я и не собирался ставить себя выше всех. Всё, чего я смог достичь и благодаря чему я оказался здесь, в Вене, я обязан привитыми мне с детства трудолюбием и терпением. Если бы не эти качества, то я бы померк на фоне остальных, куда более талантливых и амбициозных композиторов, так и не успев показать то, чего стою.
- Куда бы я ни приезжал, то чувствовал себя иностранцем, слишком давно путешествующем и не знающем, как отыскать дорогу назад. Вена на меня произвела впечатление слишком шумного, вычурного, пестрящего всеми светами, города. Я до сих пор не могу привыкнуть и, как Вам уже известно, в свободные минуты стараюсь, заплутав в парке, найти укромное место под тенью деревьев и слиться с природой. Только тогда ко мне приходит вдохновение и дарит исписанные нотами листы...
Я закончил свой рассказ, будто очнувшись от сна, и тут же по привычке затянул потуже, начавшую скользить по моим волосам, ленту.
Сальери рассказал коротко, но, когда он заговорил про детство, за пару предложений у него в глазах промелькнуло столько эмоций и воспоминаний, что и меня будто окатило его чувствами. - Вы очень интересный человек. И мне кажется, что Вы бы в любом случае не затерялись среди других, Ваша музыка, то, что я слышал, невероятная и очень красивая. Конечно, трудолюбие и упорство тоже сыграли большую роль. Я бы очень хотел научиться у Вас этому, потому что я часто ленюсь, и не могу постоянно сочинять на заказ. Иногда хочется просто следовать за порывом вдохновения, но часто людям хочется совсем не того, что хочется мне, - я замолчал, вспоминая недавние дни, когда у меня совсем не оставалось времени на вдохновение. Сейчас они казались очень далекими, как будто прошло много времени, это все Сальери и наша беседа вытеснили уныние из моей души. - Антонио, но если Вы не очень породнились с Веной, то в каком городе Вы чувствуете себя, как дома? Я не говорю о Леньяго, Вам, наверняка, стал близок какой-то другой город, - я говорил тихо, потому что говорить о чувствах и привязанностях лучше всего в тишине, тогда голос не заглушает душу. А Сальери, верно, был одним из таких людей, которые говорят, прислушиваясь к тональности своей души.- Хороший вопрос, мой друг. Вот только я и сам не знаю ответа на него… Честно, у меня давно сложилось впечатление, что мне всюду сложно прижиться, стать, как говорит общество, «своим», надолго осесть. Остаться меня вынуждают исключительно обстоятельства и ничего более, никакой привязанности к месту. Думаю, в этом есть свои плюсы... Если что, я без сожаления смогу покинуть этот город, - я резко остановился и осекся. Зачем лгать самому себе? С недавних пор всё поменялось, и я это прекрасно знал. - Но не теперь. Теперь у меня есть Вы, Вольфганг, а значит и смысл оставаться и пускать корни.
Для меня это было настоящим откровением, так что я еще на полтона понизил голос, говоря дальше чуть ли не шепотом:
- Видите ли, я почти никому не доверяю, особенно в городе, плотно опутанном паутиной слухов и сплетен. Возможно, Вы скажите, что я не умею доверять людям. И Вы окажетесь правы.
В этом смысле Моцарт был моей полной противоположностью. Он влюблен в жизнь и во всё, что его окружает, даже если действительность оказывается суровее и требовательнее, чем кажется с первого взгляда. Мой друг - оптимист, если он и грустит, то глубоко в душе, не показывая своих эмоций никому, кроме мрака ночи.
В моей голове родился неожиданный вопрос, очевидно, навеянный последними размышлениями. Я минуту колебался, не зная, стоит ли такое спрашивать, а затем мельком взглянул на Моцарта: его тонкие губы были чуть приоткрыты, а глаза выражали готовность поддержать разговор, куда бы я его сейчас ни направил. Я вобрал побольше воздуха в легкие и резко выдохнул:
- Вольфганг, скажите, Вы счастливый человек?
"Теперь у меня есть Вы, Вольфганг, а значит и смысл оставаться и пускать корни." Эта фраза, такая искренняя, и такая странная. Неужели за пару встреч он так привязался ко мне? Хотя и я привязался к нему, сильно. Наша дружба, необычная, начавшаяся так быстро и так же стремительно окрепшая и связавшая нас... Это было похоже на магию, на Судьбу, на - из сердца рвалось что-то, но я не смог определить это, заключить в рамки одного слова. Возможно, этому и вовсе не было объяснения. - Скорее да, чем нет. У меня есть музыка, и пока она со мной, я счастлив. У меня есть друзья, в разных уголках Европы, и это прекрасные люди, с которыми я чувствую глубокую связь. Возможно, мне не хватает чего-то еще, но пока у меня этого нет, я не знаю, что это, и пока мне хорошо, - я улыбнулся. Сальери внимательно меня слушал, но в то же время его взгляд был очень задумчивым. Да, мой друг - весьма необычный человек с внутренним огнем и холодной внешностью, с теплым взглядом и ледяными руками, с улыбкой юноши и серьезным мыслями. - Вы любите философствовать, а я же обычно не задумываюсь о таких вещах. Возможно, я не прав, но, мне кажется, что философия - это очень серьезно, пусть и об абстрактных неосязаемых вещах. Я предпочитаю жить моментом, не задумываясь о том, чего же мне не хватает и счастлив ли я. Есть эмоции, есть воображение, есть мечты, а мечты всегда о хорошем, и даже если они и поднимают философские темы, то в позитивном ключе и так легко, будто они ничего не весят..., - я оглянулся. - Я обещал научить Вас мечтать, оглянитесь вокруг, посмотрите на эту кофейню, не рассматривайте слишком пристально, просто смотрите и слушайте. Что происходит в Вашей голове? Что Вы слышите? Какие картинки появляются в Вашем воображении?
- Знакомые чувства...
Моцарт, сам того не ведая, задел одну из самых таинственный струн моей души.
- Я бы тоже сказал, что счастлив, практически счастлив, но ведь человеку вечно чего-то не хватает... Мне хотелось встретить друга, с которым я бы мог делиться мыслями, нотами и всем тем, что не расскажешь дворцовому педанту. И я нашел, - я благодарно посмотрел на Моцарта.
Это то, чего мне не хватало с самого детства. Родственной души.
Неожиданно мой мечтательный друг вспомнил о данном им в парке обещании.
- Я не думаю, что здесь подходящее..., - но уверенный взгляд медовых глаз, смотрящих в самые потаенные уголки моей души, заставил все сомнения испариться.
- Что ж, я попробую, - я глубоко вздохнул и, сосредоточившись на происходящем вокруг, прикрыл глаза.
До слуха доносились звон посуды, приглушенный шепот чьих-то веселых голосов, хлопок открывающейся двери, гуляющий по улицам ветер... и нежные звуки скрипки? Нет, должно быть, показалось.
- Вы, знаете, Вольфганг, - мой голос звучал очень тихо, почти неслышно, - я слышу музыку. Она повсюду: и в перезвоне колокольчиков на дверях, и в обрывках посторонних разговор, и даже в ложке, перемешивающей сахар в чае и стукающейся о бортики чашки...
А еще я каждой клеточкой тела ощущал присутствие композитора, который, затаив дыхание и не смея мне мешать, сидел напротив.
- Друг, мой, Вы, должно быть, назовете меня сумасшедшим, но я ко всему прочему улавливаю чью-то игру на скрипке... Вы слышите? Скажите, что да, прошу.
- Вот видите. Вы слышите, слышите эту музыку. Эта музыка всего мира, она есть в каждом уголке. В каждом вздохе и слове. Музыка родилась вместе с миром, и если бы не она, мир потерял бы половину своего очарования. Она существует независимо от инструментов, музыкантов и нот, она играет повсюду. Даже Ваше сердце отбивает свой музыкальный ритм, - я говорил шепотом, наклонившись к Сальери. А он сидел ровно, размеренно дышал, прикрыв глаза, и я видел, как подрагивают угольные ресницы, отбрасывая чуть размытые тени. - Она помогает мечтать. А теперь не анализируйте звуки, не думайте о том, что слышите разговоры или постукивания ложки, или даже скрипку. Возможно, там на улице кто-то играет, но это неважно, - я не слышал скрипки и другие звуки практически исчезли для меня, будто я отдал их все Сальери. - Просто отпустите себя. Вы когда-нибудь прыгали с чего-нибудь? Не отвечайте! Помните это ощущение? Или попытайтесь представить, как отрываются Ваши ноги от земли, и Вы на пару мгновений теряете опору, висите в воздухе. Поначалу это страшно, но потом Вы чувствуете, будто летите. Оторвитесь сейчас от земли, и потеряйтесь в мелодии этой кофейни, - я замолчал, давая Антонио время. Я любовался им. Гордый профиль, чуть изогнутый нос, приоткрывшиеся губы, дрожащие длинные ресницы.
Я, внимая словам Моцарта и заслушиваясь его мелодичным, но с тем взволнованным голосом, плотно сомкнул глаза. Сперва ничего не происходило. Я по-прежнему ощущал, что нахожусь в кофейне с низкими потолками, сижу на стуле, закинув нога на ногу, а вокруг меня размеренно течет вечерняя жизнь столицы.
Но затем я отважился отыскать, среди всего того шума, что ненужным мусором врывался мне в уши, нежные мелодии одинокой скрипки. И, о удивление, я нашел! Всё вмиг перестало существовать, а я, словно погрузился в сон, но с одним лишь только сновидением, очень ярким и четким.
Танцующие огоньки свечей подсвечивали мои веки, придавая ощущение, что я лежу под палящим солнцем. Почти увядшие алые розы, источая предсмертный сладкий аромат, в моей мечте были кустами цветущей акации. Отдалившееся всего за какие-то секунды позвякивания и побрякивания фарфорового сервиза, превратились в пение птиц, великолепное и пронзительное. Так поют пташки, случайно наткнувшиеся на терновый шип или запутавшиеся в чьем-то капкане. Они знают, что скоро им придется погибнуть, и оттого их заливистые трели приобретают невиданный доселе смысл, показывая всю любовь к мирозданию, бьющуюся в их маленьких сердечках.
Моя мечта была прекрасна и парила, словно птица, далеко в синеве неба.
Куда прекраснее музыки симфонического оркестра, грохота аплодисментов и смеха самых красивых девушек.
Все те обыденные звуки, что носились вокруг меня и были мелодией моей жизни, вдруг прошли сквозь мою душу, преобразившись до неузнаваемости.
Я через силу разомкнул веки. Мои глаза почему-то были влажными, а ресницы слипшимися. Я удивленно оглядел помещение, не понимая, где нахожусь. Но как только мой взгляд остановился на всклокоченных светлых волосах, тонких золотых бровях и улыбке, застывшей на губах, я понял, что тот чудесный мир был всего лишь фантазией. Передо мной сидел Моцарт, не шевелясь и, кажется, не моргая.
- Вольфганг? - я, не узнавая своего, ставшего хриплым, голоса, сдавленно кашлянул. - Что сейчас было? Я... я уснул?
- Вы замечтались, Антонио! – глаза у Сальери были влажные, будто навернулись слезы. Он сначала, кажется, даже не понял, где находится. Я ощутил захватившие придворного композитора чувства и понял, что у Антонио и у меня получилось. Мне захотелось смеяться, и я не стал отказывать желанию. – У Вас получилось! – я взял Сальери за руку. Она чуть влажная, и в едва видных венах я чувствовал толчки крови, чуть суматошные удары сердца. У меня самого внутри все ускорилось, забилось чаще от радости, от счастливого осознания единения. Так это прекрасно! - Пойдемте! Пойдемте на улицу! – Сальери не совсем осознанно кивнул и поспешно расплатился. Я снова взял его за руку и повел на улицу. Я старался идти не слишком быстро, но сумасшедшая радость, переполняющая меня, кружила голову и подгоняла. Мы вышли на площадь, и я резко затормозил. Закатное солнце пылало огнем и золотом, расцвечивая все вокруг в яркие цвета. Улица бурлила от голосов, звона, смеха, ржания и цокота копыт по камням. Мы встали ближе к центру площади, чтобы не быть растолканными и затоптанными. - А теперь снова закройте глаза. Снова потеряйтесь. Не волнуйтесь, все будет хорошо, нас никто не собьет, - я усмехнулся. – Я рядом и поддержу Вас и не отпущу, пока не придете в себя! - Вы слышите? Чувствуете, как греет солнце, и как слегка обдувает ветер? Все эти звуки вечернего города могут показаться какофонией, но они тоже музыка, - я положил руки на плечи Сальери и снова говорил шепотом, ему на ухо. – Чувствуете запах солнца и свежесть наступающего вечера? – я сам глубоко вдохнул и дыхание сбилось. От эмоций я прикрыл глаза, а потом вновь распахнул, не желая пропустить всей этой красоты. Сколько времени мы простояли я не знал, но когда Сальери открыл глаза, я сказал: - Посмотрите на окружающий нас мир, посмотрите на закатную Вену. Вряд ли она сравниться с Италией, но и она красива, - я улыбался так широко, что заболели щеки. Пожалуй, лучшего дня я не мог себе представить. - Как Вы? Все хорошо?
Моцарт, радостный как никогда, вскочил, скрипнув стулом, импульсивно схватил меня за руку и буквально поволок на улицу. Я машинально расплатился с хозяином заведения и, не успев его толком поблагодарить, оказался стоящим на гладкой брусчатке узенькой улицы. Ветер трепал мне волосы и приятно обдавал лицо свежестью, когда Моцарт, не выпуская мою руку из своей, несся навстречу алому диску, медленно заходящему за горизонт из облаков.
За спиной будто выросли крылья, и мне захотелось так же искренне, как и мой друг, радоваться жизни здесь и сейчас.
Мы дошли до площади, остановившись ровно посередине. Я подставил лицо солнцу, которое, прощаясь, освещало все вокруг
Волшебное время. И не менее волшебный Моцарт, упершийся каблуками туфель в выступающий булыжник, и прикрывший глаза от удовольствия. Его, почти прозрачные ресницы, колыхались на ветру, а волосы, хаотично растрепавшиеся в разные стороны, сверкали не хуже закатного неба.
- Знаете, Вольфганг, Вы открыли мне глаза. Раньше я смотрел, но не видел. Этот город действительно красив, особенно в лучах апельсинового заката...
В наших глазах отражались цветные облака, ласковый ветер свистел в ушах, нашептывая свою музыку.
- Да, Вольфганг, мне не просто хорошо, мне замечательно.
Я порывисто положил руку ему на плечо, чуть сжимая пальцами в знак безмерной благодарности.
- Спасибо, друг мой... моя душа преобразилась, ход прежних тяжелых мыслей бесследно исчез... теперь я чувствую, что готов сочинять. Во мне столько вдохновения!
Проходившие мимо люди, удивленно смотрели на нас, счастливых безумцев, смеясь и перешептываясь. Но мне впервые за все это время было, откровенно говоря, все равно. Они сами и их слова не существовали для меня.
Как люди могут бежать, когда на небе разворачивается такое великолепие...
- Ох, Вольфганг. Если это не волшебство, которое Вы так усердно мне преподавали, то тогда я не знаю, что может быть еще прекраснее...
- Я так счастлив, что Вам и правда понравилось, и Вы почувствовали эту красоту, - я смотрел Сальери в глаза и сейчас, когда солнце лучами вливалось в его карие глаза, казалось, что они могут посоперничать с этим самым солнцем. - Вы начали мечтать в Вене, - я улыбнулся. - Надеюсь, что я смогу когда-нибудь так же помечтать и в Италии. Я был там последний раз лет в одиннадцать, и теперь хочу вернуться снова, может, с кем-нибудь, кто влюблен в эту страну, как я влюблен в Австрию. Может быть, и с Вами… - Но это все потом. Сначала надо написать оперу, и поставить! - я счастливо выдохнул и замолчал, немного обескураженный нахлынувшей волной чувств.- Даю слово, что однажды покажу Вам Италию, Вольфганг. Вы влюбитесь в эту страну, я в этом уверен...
Солнце, скользнув последним лучом по нашим лицам, скрылось за горизонтом.
- Теперь я чувствую, меня ждет огромная работа и не на одну ночь... давно во мне не было столько сил.
Я вдохнул полной грудью, смакуя вечерние ароматы, гуляющие по улицам.
Наступили сумерки, выделяя и подсвечивая каждую веточку, готовя землю к приходу ночи. А мы все стояли на площади и тихо улыбались, каждый своим мыслям.
- Вольфганг, как Вы смотрите на то, чтобы сесть в экипаж и с комфортом доехать до Вашего дома? Мои ноги, словно ватные, не желают ступить и шага.
- Согласен, и мои тоже. Я будто не могу сдвинуться с места, - усталость накатывала волнами, и когда мы сели в экипаж, я почувствовал, что начинаю засыпать. Я отчаянно старался держать глаза открытыми, но после того, как я назвал адрес, веки стали очень тяжёлыми, и минут через пять я перестал им противиться. Я склонил голову и задремал.
Как только мы сели в экипаж, запряженный парой вороных коней, то энергия, до того бившая из моего друга фонтаном, теперь куда-то делась. Колеса стучали по мостовой, мерно покачивая повозку. Моцарт, явно боровшийся с дремотой, наконец перестал противиться и медленно закрыл веки, уснув вместе со скрывшимся в облаках солнцем.
Вдруг я почувствовал горячее дыхание на своей шее.
- Ах, Вольфганг, какой же Вы еще ребенок, - я сказал это тихо, практически про себя, боясь разбудить своего друга.
Моцарт оперся о меня, удобно положив голову мне на плечо и сладко посапывая. Я аккуратно поднял упавший в его ноги шерстяной плед и накрыл им таким образом, чтобы попутный ветер не пробрался под лиловый камзол.
Огни вечернего города, быстро проносясь мимо, превратились в одну яркую люминесцентную полосу. Моцарт теперь уже крепко спал, и не думая просыпаться от ржания коней и звука хлыста, которым кучер подгонял строптивую двойку. Его веки чуть подрагивали, а грудь то вздымалась вверх, приподнимая плед, то опускалась вниз. Я чувствовал биение его сердца. Оно билось покойно и ровно, как, если бы он спал в своей кровати.
Как только мы миновали центральные кварталы и по обе стороны стали появляться низкие серые домики, экипаж начал замедляться.
- Мы приехали, герр-р-р, - последнее слово кучер неприятно растянул. - А Ваш друг знатно набрался.
Я обдал пожилого мужчину холодным взглядом, прямо показывая, что это совершенно не его дело и протягивая несколько звонких монет. Кучер хмыкнул и, взяв плату за проезд, поспешил отвернуться.
Я, сменив раздражение на умиление, посмотрел на своего спящего друга.
- Вольфганг, проснитесь, - я легонько тронул его за плечо, - мы приехали.
Кто-то будил меня, звал по имени, но мне совсем не хотелось просыпаться. Наконец, я открыл глаза и потер пальцами, пытаясь прояснить картинку. Экипаж стоял на узкой улочке, обрамленной с двух сторон небольшими домиками. Моя скромная квартира находилась в доме по правую руку. Я поднял голову и перевел взгляд с дома на Сальери. Он сидел совсем рядом, и спал я, видимо, на его плече. - Уже? - я прокашлялся, после сна и от смущения голос чуть охрип. - Тогда хорошо. Спасибо, Антонио, за сегодня, - улыбка выползла на мое лицо и растеклась неприлично широко. - И я очень рад за Вас, - я сжал его руку и сухо шмыгнул носом. Вскоре я отпустил ее, и спрыгнул на мостовую. Обошел экипаж спереди, погладив гордых коней по теплым мордам. Один из них фыркнул мне в лицо, обдав горячим воздухом. - Хорошие у Вас кони, - извозчик только криво ухмыльнулся. Перед тем, как зайти, я оглянулся - Сальери сидел в экипаже, и ветер опять игрался с его волосами. Я помахал рукой, и экипаж тронулся. Кони зафыркали и, разгоняясь, зацокали по камням, увозя Сальери дальше по улице. Проводив взглядом экипаж до поворота, я вошел в дом и тихонько прикрыл за собой дверь. Быстро пробежал по узкой лестнице, перепрыгнув через пятую, громко скрипевшую ступеньку и спрятался в комнате, надеясь, что хозяйка не услышала меня и не придет читать нотации, о том, что я снова хлопаю дверьми. За дверью все было тихо, и я успокоился. Никто не собирался портить мне настроение. Я распахнул окно, глубоко вдыхая вечернюю прохладу, правда, мимолетный порыв ветра сильно охладил воздух, и я резко закашлялся. Только вновь открыв глаза, я вспомнил, что не заплатил за экипаж. "Наверное, заплатил Сальери. Неудобно, еще подумает черт знает что. Но я отдам! При следующей встрече. Вот только когда она снова случится?" Ветер наращивал мощь и скорость, и я закрыл окно. Уснуть вновь не составило труда, оказалось достаточно вспомнить Антонио и нашу встречу.
Моцарт нехотя разлепил ресницы и, пытаясь сфокусировать на мне взгляд, выпрямился на кожаном сиденье. На его лице появилась заспанная улыбка, такая широкая и лучезарная, что я не смог удержаться:
- Доброе утро, Вольфганг.
Он, все еще сознанием находясь в своем далеком и, наверняка, чудесном сне, не сразу понял, что все время поездки проспал на моем плече. А как понял, замялся, смутившись, и немного виновато улыбнулся.
«Спасибо, Антонио, за сегодня.»
- Вам спасибо, друг мой. Это было… волшебно, - раньше я никогда не использовал это слово, считая его слишком вычурным, но теперь… теперь у него было совсем иное значение.
Моцарт ловко спрыгнул на брусчатку, минуя подножку, и, благодарно проведя ладонью по гладким мордам лошадей, скрылся за поворотом.
- Куда прикажете дальше, герр?
Я очнулся от своих мыслей, переводя взгляд с композитора, который, вынырнув на другой стороне улицы и став теперь далекой лиловой фигуркой, активно махал мне рукой, на кучера.
Я продиктовал адрес, и кони, звякнув подковами, понеслись прочь от низких серых домов.
Шерстяной плед, в который был завернут Моцарт, продолжало хранить его тепло. Я, почувствовав, что начинаю замерзать, накрыл им ноги и подвинулся на соседнее место.
Когда я оказался на пороге своей квартиры, за окном вовсю хлестал дождь. Он бил крупными каплями по парапету и заливал некогда сухие улицы, пуская по ним бурлящие ручьи. В комнате была открыта форточка. Проникший ветер вздувал шторы парусом. Я невольно поежился и поспешил ее захлопнуть.
Листы пергамента, с утра лежавшие ровными стопками, слетели со стола, красуясь теперь на полу. Я сел на кровать, развязывая и затем стягивая тугие туфли. Ступни ныли, напоминая мне о сегодняшнем дне. Я, бросив их на ковер, и ступив босыми ногами на мягкий ворс, невольно улыбнулся, прокручивая в голове события этого вечера. Как Вольфганг учил меня мечтать и прислушиваться к невидимой музыке своей души.
Я закрыл глаза.
В моей текущей мечте мы, разделяемые несколькими сантиметрами, все еще стояли на площади, любуясь оранжевым закатом. Откуда-то лились нежные звуки скрипки.
А, может, это был всего лишь ветер...
Не заметив, как красочное воспоминание превратилось в сон, я уснул прямо в одежде, даже не накрывшись сверху одеялом.