*** За два часа до этого ***
Настроение с самого утра не задалось: мало того, что Андрея подташнивало от мысли о возвращении в квартиру, да и Мишу это состояние стороной не обходило, так ещё и Яша следил за каждым их движением, благо во время утреннего душа не заглядывал, и на том ему спасибо. Делал он это, конечно, не со зла — работа такая у бедолаги была, и ничего с ней поделать он не мог. Но то, с каким настроением компания подъехала к высокому новенькому десятиэтажному дому, можно было описать самыми тёмными красками, да и не добавляло красоты картине серое, сплошь покрытое грозовыми облаками, небо. В машине ехало пять человек, но вот вышло из неё всего трое, которые будут непосредственно участвовать в поиске улик — Миша, Андрей и Яков — Саше с Машей пришлось остаться, более того, кому-то нужно было следить за тылом, а они подходили для этой роли как нельзя лучше. И пусть им было слегка обидно, что их вот так оставляют не у дел, зато предусмотрительно. На восьмой этаж решили подниматься на лифте — дыхание нужно было сохранить для других, важных, вещей, более того шли парни практически вслепую, опираясь на довольно скудную информацию, состоящую из всего двух фактов: всё внутри осталось нетронутым, и полиция нагрянуть в самый неподходящий момент была не должна. Вроде бы всё до ужасающего просто, всего-то и нужно было, что прийти да осмотреться, в идеале найдя дельные свидетельства о хозяевах и почему Андрей оказался не в то время не в том месте. Горшенёву перед заданием никакого досье, естественно, не выдавали, он был обычным исполнителем, всей важной и ценной информацией владел скоропостижно скончавшийся Ренегат и непосредственно заказчики, до которых даже попытки достучаться будут крайне опасным мероприятием. Яков знал и того меньше, учитывая, что никаких пикантных подробностей не знал и Алексей, которого Леонтьев по каким-то своим причинам решил вообще не посвящать в курс событий, при том, что они являлись своего рода партнёрами по бизнесу. На двери в квартиру под номером 102 висел крупный металлический замок, который сломать своими силами оказалось не так-то и просто, но выхода не было — другого способа проникнуть внутрь найти не смогли, и пусть он был слегка варварским, зато более ли менее эффективным. Внутри всё было, как и предполагалось изначально, по-прежнему. Даже атмосфера, кажется, сохранилась, и от неё поджилки Андрея затряслись, а в нос ударил стойкий запах пороха, и был он жаркий, такой, будто стреляли не пять дней назад, а пять минут. Хотя следствие в квартире, очевидно, поработало: на месте трупов остались лишь следы от крови и обведённые мелом силуэты, а рядом с ними красовались приклеенные прозрачным скотчем на пол бумажки, на которых были напечатаны большие чёрные цифры (их парни старались обходить, дабы не оставить ненароком отпечаток ботинка). Яша с Горшком предусмотрительно надели кожаные перчатки, однако Андрею их выдать никто из парней не догадался, а потому парню пришлось натянуть на ладонь рукав серой ветровки, который сам по себе был уже порядком замаравшийся. В квартире была всего одна спальная комната, а потому поиски были строго ограничены несколькими квадратами помещения, что заметно их упрощало. В ней всего-то и было, что два кресла, диван, вытянутый лакированный пустой стол, который после некоторых манипуляций оказался лежащим вверх дном, и ещё один, менее приметный, больше походивший на письменный, нежели обеденный, в котором виднелись маленькие полочки, и одна из них обладала малюсеньким замочком, вмонтированным в саму дощечку. То ли следствие было слишком ленивым, чтобы взломать замок, то ли им пришёл приказ сверху, но, так или иначе, стол оставался никем не затронутым. Князев попытался открыть ящичек максимально незаметно, чтобы его увлечённые поиском друзья не увидели чего лишнего, не для их нежных глазок это, что было довольно проблематично, когда вас разделяет всего-то метр. Благо замок делали не самые профессиональные мастера, и некоторых манипуляций с лихвой хватило для того, чтобы содержимое предстало перед взором Андрея. В основном это были бесполезные бумаги, какие-то счета, чеки и векселя, а также несколько цветных купюр с лицом Мавроди в самом центре — всё это было бесполезным в данной ситуации мусором, который парень аккуратно отложил, стараясь не привлекать к себе внимания. Поддев тоненькое донышко длинным ногтем большого пальца, Андрей добился много более ценного результата, отбросив ненужную деревяшку к остальным бумагам. В выемке лежала картонная папка с подшитой в ней листками, на обложке которой мелким нервным подчерком было выведено: «Заказы». Внутри страницы были расчерчены в три столбика, составляя таким образом простенькую таблицу, где первый столбец именовался как «Заказчик», в котором были записаны сотни полных имён каких-то людей; второй, «Цена», был исписан не заоблачными, но внушительными, цифрами, номинал которых не обозначался, а в последней особенно мелким неразборчивым почерком были выведены названия наркотических средств, а за ним какие-то улицы и дома, сам столбик названия, почему-то, не имел. Кто-то крайне скрупулёзно подошёл к вопросу записи всех покупателей, и это никак не шло на руку Андрею. Самое последнее записанное круглым нервным почерком имя принадлежало ему. Он хотел было резко вырвать этот лист, дабы скрыть неудобный факт от новоиспечённых товарищей, но сделать этого не успел — в квартиру с жутким грохотом ворвался кто-то, вооружённый до зубов. Яков, не раздумывая, вынул из-за ремня пистолет, и его примеру тут же последовал Миша, бросая нервный взгляд на потерянно моргающего Князева, резко захлопнувшего ящичек, всё же успев до этого вырвать нужную бумажку, а затем, быстро её смяв, сунуть в карман ветровки. Первых выстрелов долго ждать не пришлось — они раздались со стороны вошедших, да с такой неистовой частотой, будто бы там их было не меньше десяти человек. Яша тоже решил долго кота за хвост не тянуть, ответив им тремя точными выстрелами, даже, по звукам, кого-то задев, хотя стрелялись они через закрытую дверь, в которой теперь красовались несколько новых дыр. Миша в это время поднял с пола перевёрнутый стол, развернув столешницу к двери, создавая из него таким образом своеобразный щит, за который Яков забежал как можно быстрее. Князев в разгар перестрелки всего-то и смог, что сильнее вжаться в пространство между стеной и письменным столом, пригибая голову так, чтобы она не выглядывала из-за своеобразной преграды. Он даже и не задумывался о том, чтобы перебежать ближе к товарищам, так как без оружия оказался бы просто-напросто третьим лишним, а потому продолжал отсиживаться, надеясь на их добросовестность и профессионализм. Из-за ощутимого численного превосходства и недостатка амуниции, чем точно не страдали противники, Горшенёв с Яшей начали сдавать позиции, отступая ближе к окну. И вот — дверь оказалась выбита сильной ногой одного из нападавших (кем и от кого они были оставалось тайной для всех), а за ним крутилось ещё два вооружённых человека. Ближайшему к Цвиркунову повезло меньше всего — ни секунды задержки не понадобилось Яше, чтобы его враг упал спиной вниз прямо на дверной порог с пулей во лбу, оба других же просто глупо уставились на лежащее тело, застыв на месте. Но долго они решили не оставаться в стороне, желая отомстить за потерянного друга. Выстрелы продолжились, некоторые из них попадали в стены, пролетая практически над головой Андрея, уши которого закладывало от ужасного грохота, а от осознания того, что любая шальная пуля может оказаться последней в его и без того плохой жизни, живот крутило неимоверно, так и хотелось его опустошить прямо тут, но делать этого было категорически нельзя. Кровь давила на виски, а глаза будто бы покрыла пелена, Князев даже не понял, когда Миша нагнулся над лежащим телом Якова, стирая с лица то ли кровь, то ли слёзы. Но тормозить Горшенёву было пока что рано, ведь битва остановок не терпела. Увидев, как к столу начал стремительно приближаться один из противников, выпавший из поля зрения Горшка, который был полностью занят другим, Андрей ринулся к разбитому пулей окну, хватаясь за на удивление целую раму. Бросив полный ужаса ледяной взгляд на бандитов, Князев в адреналиновом полуневменяемом состоянии перелез через окно, повиснув на подоконнике, таким образом уворачиваясь от свистнувшего над ухом выстрела, срезавшего несколько особо длинных прядей его волос. Благо Горшок вовремя расправился со своим противником переключившись на стоящего у окна, что спасло парня от неминуемого падения с восьмого этажа. Последняя пуля, имевшаяся в распоряжении Миши, пришлась врагу в затылок. — Андрей, ёб твою-то мать! Хватай мою руку!***
Камера предварительного заключения — вот где оказались заперты ещё не отошедший от случившегося Андрей и хмурый задумчивый Миша, в соседстве с каким-то незнакомым человеком, сидящем на лавочке поодаль, который то и дело бросал полные ярости и ненависти взгляды на сокамерников. Выглядел он не особо плохо — приличная майка красного цвета, только вот покрыта она была каплями запёкшейся крови и грязи, штаны карго цвета хаки и высокие коричневые берцы, заляпанные примерно тем же, чем и майка, да и короткий ирокез добавлял совей агрессивности, с учётом длинного рассекающего пол головы шрама. Мужчине крайне не понравился тот факт, что Миша его так бесстыдно разглядывал, распахнув свои кофейные глаза, а потому грозно рыкнул на бандита, как сидящий на цепи пёс, и желание у Горшка разглядывать его дальше совершенно пропало. Пришлось переключиться на Андрея, только вот он был совершенно потерян, уставившись в проржавевшие от сырости и духоты прутья решётки, пока что не готовый к диалогу. Парень просто ни на что не реагировал, а если и реагировал, то вяло и потерянно, поэтому пришлось общение с ним отложить. Горшенёв в ожидании непонятно чего места себе не находил, а потому постоянно двигался, расхаживая в разные стороны, о чём-то активно размышляя, при этом держа свои холодные руки в карманах плаща. Оружие у него отобрали, что довольно естественно, но всё равно неприятно, также изъяли кошелёк с оставшимся в нём жалким рублём и ещё всякого по мелочи, что бесполезно валялось в его бездонных карманах, кажется, вечность. У Князева же практически ничего не забрали, да там и, собственно, нечего было, кроме, разве что, какой-то мятой бумажки, которую бандит не разглядел. Что-то доблестные полицейские слишком долго томили парней взаперти, хотя это даже было им на руку — можно было как минимум перевести дух, что у Князева не особо-то и хорошо получалось. Однако проявлять заботу сейчас Горшку было совершенно не в масть, ведь их сосед следил крайне пристально, смотря на них своими ядовито-ртутными глазами. И Миша хотел было завести с мужчиной приятную дневную беседу, как в дверях показался щуплый молоденький мент, на носу которого смешно повисли огромные очки, и всем своим видом он внушал нечто совершенно противоположное слову «страх». Мужчина с ирокезом не сумел сдержать рвущийся наружу язвительный смешок, когда худой паренёк, подойдя к клетке, окинул испуганным взглядом находящихся в ней. Мужчину он заинтересовал в крайней степени, а потому тот, вальяжно подойдя к внешней стенке и опёршись о горизонтальную перекладину локтями, с загадочным оскалом уставился на полицейского, который такой реакции никак не ожидал. — Ну чё, солдатик, меня наконец-то выпускают? Этот придурок догадался оплатить штраф? — он говорил вальяжно и расслабленно, он буквально излучал энергетику победителя, даже будучи запертым в клетке, и складывалось такое чувство, будто она могла физически раздавить окружающих. — Я пришёл за Горшенёвым, — справедливости ради, голос юнца не дрожал, однако на мужчину с ирокезом он старался не смотреть, уставившись на остальных двоих парней, ведь сокамерник остался таким ответом очень недоволен, сполна продемонстрировав это на своём пышущем злобой и презрением лице. — Ничего им не говори и требуй у этих придурков адвоката, — легко бросил встрепенувшемуся Горшку мужчина, безучастно отходя от решётки и возвращаясь на своё место, ему крайне быстро стало скучно от столь незаинтересованного правоохранителя, — а то на месте сожрут и не заметят. Миша на секунду застыл, обрабатывая полученную информацию, пока мент, звеня маленькой связкой ключей, открывал дверь клетки, однако всё же под конец одобрительно осознанно кивнул, поджимая бледные губы и покидая камеру под цепкий взгляд юноши. Повели его не очень далеко, минуло всего несколько резких поворотов. Коридоры были тесные и узкие, низкие потолки придавали атмосфере тот самый тюремный флёр духоты и тошноты, особенно в сочетании с отвратительным состоянием самого здания, которое перешло отделению ещё с советских времён. Завели парня в комнату допроса, которая была оборудована двумя самыми дешёвыми стульями, старым пошарпанным столом, краска с которого слезла ещё при Сталине, и наручниками, прикреплёнными к перекладине, впаянной в столешницу. Мишу усадили на дальний стул, который мерзко жалобно скрипнул, как только парень постарался устроиться хотя бы минимально удобно, и пристегнули наручниками в качестве меры безопасности, однако цепь от них была настолько хлипкая после сотен попыток вырваться, что оставалось приложить буквально ничего усилий, чтобы её звенья разлетелись по камере. Но Горшок ничего не предпринимал — он намерен воспользоваться данным ему советом, не прибегая к усугублению ситуации. Всего через пару долгих для Горшенёва минут в допросную размеренно, совершенно никуда не спеша, вошёл полноватый коренастый мужчина среднего возраста. Волосы его были седыми, редкими и зачёсанными назад, глазки — малюсенькими и резво бегающими по всему телу сидящего, они его изучали, как профессор прооперированную лягушку, и абсолютно всё в вошедшем говорило, что он не просто мент, а самый настоящий мусор. Он сел за стол свободно и легко, закидывая ногу на ногу и едко ухмыляясь Мише, в котором постепенно закипала небывалая ярость, и полицейский это прекрасно замечал. — Ну что, Михаил Юрьевич, вот мы вас с вашим подельником и отыскали, а то всё голову ломали, кто практически в центре нашей прекрасной столицы устроил такую шумную перестрелку, — из его гнилых уст сочилась едкая желчь, так умело прикрываемая весёлым приподнятым настроением, что даже отъявленному бандиту Мише становилось мерзко, — Чтобы нам с тобой было проще, я скажу тебе своё имя, хотя ты его можешь и не запоминать, — глаза мужчины вызывающе блеснули, однако Горшок старался не реагировать на такие явные и глупые провокации, — Анатолий Сергеевич Жук. Горшенёв ехидно оскалился в усмешке, услышав столь подходящую этому человеку фамилию, на что тот среагировал крайне недовольно, нахмурив свои густые серые брови, но комментировать не стал, лишь в его бездонных чёрных глазах мелькнуло непреодолимое желание с размахом ударить заключённого по его пустой голове. — Ты крупно попал, мальчик, — Анатолий наконец-то сел ровно, сомкнув свои руки в замок и опёршись ими о столешницу, — равно как и твой тупорылый дружок, так что единственное, что сейчас может тебя спасти от пожизненного гниения в тюрьме, так это обычное, простое, человеческое сотрудничество, — мужчина натянул самую милую улыбку, на которую только был способен, однако скрыть презрение до конца всё же не смог. — Только с адвокатом, товарищ полицейский, — Горшок даже не пытался что-то из себя изображать, говорил сухо и грубо, так, чтобы в его голосе не было абсолютно никакого двойного дна, что заметно его отличало от восседавшего напротив. — Ха! С адвокатом! — не сдержал гадкого смешка Жук, — Ты и впрямь думаешь, что тебе хоть кто-то его предоставит? Анекдот! Это тебе этот дебил предложил такую «стратегию»? Да нет, он, в общем-то, своего защитника получит, только вот исключительно потому, что он иностранец, а нам нахер не нужен международный скандал, пусть даже из-за такого отброса, как он, — мужчина был спокойнее штиля, он как мог старался истинных эмоций лишний раз не проявлять в надежде то ли устрашить собеседника, то ли втереться к нему в доверие, но у него упорно не получалось ни то, ни другое. — Тогда удачи вам с расследованием, — коротко изрёк Горшенёв и показательно поджал губы, не разрывая зрительного контакта с Жуком. — А расследования больше не будет, молодой человек. Мы всё уже нашли, даже, вот, преступников. Благодаря вам, — он сделал акцент на последнем слове в укор Горшку, однако Миша отнюдь не был склонен ему верить, а потому никак не прокомментировал, продолжая сидеть неподвижно, что никак не смутило полицейского, — И, кстати, ты и правда подельник этого отброса-Князева? Тебе очень не повезло, в таком случае. Я бы тебе посочувствовал, если бы ты не был не меньшим говнюком, — Горшок на такое заявление лишь раздражённо фыркнул. Через некоторое время, которое сопровождалось полнейшей всепоглощающей тишиной, Жук тяжело выдохнул и, встав со своего места, подошёл к широкой металлической двери, ровно три раза, как своеобразный пароль, постучав в неё. Снаружи что-то зашуршало, закряхтело и зазвенело, а после столь странных звуков дверь с шумом распахнулась, представляя взору Горшенёва всё того же полицейского юнца, ведущего под руку слегка сгорбленного Князева, в глазах которого читалось нечто неописуемое, но точно ужасающее. Он был собран и скован, однако какой-то особенной ненависти, как у Анатолия, в нём совершенно не присутствовало, лишь мимолётный отблеск холодного расчёта и осознания возможных печальных последствий. Однако всё это мигом исчезло, когда парни встретились неловкими взглядами, Андрей словно боялся продемонстрировать свою другую, никому не известную, сторону, в особенности Мише, который успел стать для него кем-то особенным. А близости, той самой, настоящей, душевной, он боялся, как огня. Горшка вывели практически насильно, так как он упорно не хотел оставлять Князева одного, но своим уверенным и сосредоточенным взглядом сапфировых глаз парень попытался убедить товарища приубавить пыл, всё же каким-каким, а глупым Андрея назвать было невозможно. Да и Миша не нашёл повода ему не верить. Хотя, опять же, обстоятельства так отвратительно складывались, что иных вариантов госпожой Судьбой ему не предусматривалось. Дверь за ним закрылась на большой железный ключ, и без особых задержек Горшка поволокли обратно в камеру предварительного заключения, где всё также, безучастно и расслабленно, сидел мужчина с ирокезом. Он даже практически никак не среагировал на возвращение Горшенёва, лишь вяло провёл его взглядом, возвращаясь к столь важному и нужному делу, как разглядывание и ковыряние и без того пострадавшей стены камеры. На ней можно было заметить даже выцарапанные ножом вертикальные и горизонтальные полоски, хотя зачем кому-то понадобилось это делать, если держат в таких местах не особым дольше двух дней, Горшок понятия не имел, однако это добавляло некой атмосферы безысходности и отчаяния, свойственной всем русским тюрьмам. Миша волновался. Даже очень. Он в нетерпении расхаживал из стороны в сторону, что-то постоянно бубня себе под нос, чем неимоверно сильно раздражал сокамерника, но тот пока что стоически молчал. Бандит думал обо всём одновременно — какие вопросы задают Андрею, как он на них отвечает и что, бьют ли его там, сколько продержат и прочее подобное — и такой неконтролируемый поток мыслей путал и волновал ещё сильнее, а голова начинала гудеть как огромный пчелиный улей. Ко всему прочему добавлялась ещё и неимоверной силы ломка, которая как молотом била по костям ног и рук, доставляя самые мерзко-болезненные ощущения, какие только можно было придумать. Когда стоять на своих двоих стало совсем невмоготу, Горшенёв присел на длинную скрипучую лавочку, на которой разместился и мужчина с ирокезом, и тот скептически выгнул бровь, видя, как трясётся от нервов и скопившихся волнений сокамерник. — Ты зря за него волнуешься, — голос мужчины был сухой и прокуренный, однако в то же время какой-то нервный и дрожащий, и это точно не было связано со страхом или волнением, — он крепче, чем кажется на первый взгляд. — Ты его не знаешь, — Горшок отреагировал довольно грубо; он не хотел так делать, но, по каким-то причинам, личность Андрея стала для Миши больной темой, равно как и для самого Князева, который будто поделился частичкой своих истинных эмоций с бандитом, хоть и сделал это неосознанно. — Такое чувство, будто ты его знаешь, — сокамерник довольно умело играл с интонациями, выставляя Горшенёва полнейшим идиотом даже при помощи одного простого короткого предложения, и это, что не удивительно, сработало как часы, задев парня за живое. — Знаю! — необдуманно и резко выпалил Миша, вскакивая со своего места и бросая грозный взгляд на мужчину, однако тот на такой ответ среагировал язвительной улыбочкой, словно он ожидал именно этого; он получал явное совершенно ничем не прикрытое удовольствие от того, что всё шло по его заранее придуманному плану. Бандиту крайне быстро перехотелось общаться со столь надменным сокамерником, а потому оставшееся время они оба провели в полнейшей тишине, которая разбавлялась, разве что, мелкими шагами в соседнем коридоре, и раздражали они довольно сильно, но Горшенёв держал себя в своих трясущихся руках как мог. Такая своеобразная пытка длилась около получаса, что было гораздо дольше, чем Мишин поход к следователю, и это накручивало ещё сильнее. Может быть они таким образом хотят вывести Горшка из равновесия? Или они ждут, что он начнёт действовать опрометчиво и глупо? А может хотят столкнуть с раздражающим сокамерником? Бандиту не очень-то и хотелось думать о подобных вещах, но они сами лезли к нему в голову, как назойливые насекомые, прилипая к мыслям и идеям, бесконечно там плодясь, вызывая те самые ужасные и страшные предположения. И вот, на неимоверное счастье Горшенёва, дверь, ведущая в коридор, открылась, и бандит увидел, как юный полицейский вёл под руку совершенно уставшего и разбитого Андрея, смотрящего ровно себе под ноги, то и дело нервно подымая взгляд вперёд, как-бы проверяя, всё ли хорошо. Мише этот взгляд ой как не понравился. Оказавшись внутри камеры, Князев первое время совершенно не двигался, равно как и его сокамерники, ожидая, когда полицейский покинет помещение. И только когда дверь за юношей закрылась, Андрей смог облегчённо выдохнуть, присаживаясь на всё ту же скрипучую скамейку, единственную на всю клетку, и устало опуская голову на грудь. Горшок ждать не стал, да и не смог бы: подбежал к Андрею, нервно оглядывая того с головы до ног в поисках наличия побоев, при этом присев перед ним на корточки, не обращая внимания на сокамерника, даже практически о нём забыв. Он нежно, с лёгким трепетом, приподнял русую голову товарища за подбородок так, чтобы точно удостовериться в наличии или отсутствии фингалов, синяков и гематом, но не задеть их рукой, доставив ещё больше боли. На деле ничего особо серьёзного у парня не нашлось — лишь левая скула слегка покраснела, били явно ладонью, а не кулаком, что не могло не радовать. — Всё хорошо, — подавленно промямлил Князев, отмахиваясь от навязчивой руки Горшенёва, которая уже в открытую гладила лицо парня на месте удара, — Меня больше нигде не били, да и вопросы глупые какие-то задавали. Я им не смог бы ответить, даже если бы очень сильно хотел. — Расскажи мне всё, что там происходило, — настойчиво потребовал бандит, сурово впившись своим кофейным взглядом в опущенные глаза Андрея. — Ничего особенного там не было, — он как можно более усердно избегал конфронтации с Мишей, вжимая голову в плечи и неуверенно поджимая бледные губы, — Спросили, что я делал в момент первой перестрелки, где был и готов ли признаться в содеянном. — И с этим тебя держали пол часа? — Горшок удивлённо вскинул брови, слегка привставая от возмущения, очевидно, что в это просто невозможно было поверить, тем более учитывая, что к нему явно применяли физическую силу, а, следовательно, молчал он на довольно важные темы, которые не особо-то и спешил раскрывать. — Да, — уверенно заявил Андрей, сильнее нахмуриваясь от такой допытливости собеседника, — и я не в курсе, зачем они так долго меня не выпускали, — он был не на шутку раздражён, однако частично понимал, что выглядело это максимально подозрительно, а потому пришлось поумерить свой пыл, возвращаясь в привычное спокойное состояние: — Не ищи смысла в их действиях. Эти идиоты сами не знают, что делают. — Ладно, — довольно легко отпустил ситуацию Горшенёв, у которого явно не было намерения злить товарища ещё сильнее, — И что ты им отвечал? — Ничего. Молчал, — коротко, ясно и по делу, так, чтобы новых дополнительных вопросов особо не возникало, — Следователю это очень не нравилось, — на лице парня сама собой возникла лёгкая горькая улыбка, которая исчезла также неожиданно, как и появилась, — Но я держался. Только стоило бандиту вновь открыть рот для нового волнующего его вопроса, как двойные широкие двери, ведущие наружу, распахнулись, и в помещение уверенно зашёл Алексей Горшенёв, морщась от отвратного запаха, стоящего в маленькой душной комнате, и от непосредственно лиц присутствующих. За широкими плечами вошедшего спокойно стоял до этого неизвестный никому полицейский, который по команде довольно неохотно направился открывать клетку, выпуская оттуда всех, кроме мужчины с ирокезом (он был абсолютно точно этим не доволен). Миша отреагировал на такую «помощь» довольно неоднозначно, рассудив, что Жуку в шинель досталось не меньше двух тысяч рублей, а доставлять удовольствие такому человеку желания у него не возникало. Да и такая неудобная подачка от младшего брата Горшку была поперёк горла — он не должен был сюда попадать и не должен был знать, что Миша делает или делал. Однако высказывать все накопившиеся претензии прямо сейчас означало раскрыть детали не только их личных проблем, но и преступных перипетий, а делать это перед правоохранителями было бы довольно странно. Алексей буквально за шкирку поволок двоих парней к тонированному чёрному внедорожнику, усаживая обоих на заднее сидение. Сам же бандит сел за руль, бросая холодные взгляды на своих пленников через зеркало заднего вида, при этом он стоически молчал, то ли не желая объяснять свои действия, то ли в скором времени они станут очевидны для всех. Хотя кое-что Горшенёв-младший всё же сказал: — Всё когда-нибудь заканчивается, Андрей, — по телу Князева пробежали мурашки, а глаза наполнились чёрной тягучей желчью; он всё это время точно знал, что так его история и закончится.***
Привёз Алексей их в старый советский отель, причём был он явно не для иностранных граждан, что можно было заметить даже снаружи: он выглядел в десятки раз проще, чем те же интуристы, да и отделку в нём не меняли как будто ещё с оттепели, что не могло не добавить общей картине ещё больше уныния. Номера уже были готовы к их приходу, Горшенёв-младший заранее знал куда нужно было ехать и зачем, а такая обстановка волей-неволей делала парней бессильными. Само здание имело двенадцать этажей, однако комната Мише с Андреем досталась на пятом, что всё ещё исключало возможность побега. Внутри их ждал двуспальный номер, готовый для проживания по меньшей мере на несколько дней, однако такого количества времени у них явно не было. Благо Алексей уверил, что у парней есть в распоряжении как минимум сутки, во время которых они не имели права выходить за пределы комнаты, и в случае нарушения запрета церемониться с ними никто, естественно, особо не станет. Вообще весь этот цирк с отелем в большей степени выглядел как прихоть Алексея, который морально не мог посадить своего старшего брата на цепь. Миша ему был за это очень сильно благодарен, пусть и никак не демонстрировал этого. — И что же будет по истечении этого одного дня? — сухо и безэмоционально спросил Горшок, изучая своего брата цепким кофейным взглядом; сам же Алексей стоял практически в дверях, в надежде как можно быстрее покинуть комнату. — О, ты узнаешь, и я уверен, что это тебя ой как расстроит, — напоследок Горшенёв-младший лишь нервно глянул на сконфуженного Князева, который неуютно переступал с ноги на ногу, при этом смотря исключительно в пол, — Доброго вечера. И вот парни остались одни. Один на один каждый со своими мыслями, волнениями и страхами. Никто из них и предположить не мог, кто или что их ждёт за пределами выделенной им комнаты, снаружи был единый вакуум — последний шаг до пугающей развязки, которая так резко и неожиданно наступила. Бежать им было некуда, с друзьями никак не связаться, и всё, что им оставалось, так это покорно ждать своей участи, и пусть никому из парней это не нравилось. Горшенёв вскипал от ярости и безысходности, а Андрей затухал прямо на глазах, пусть и где-то глубоко внутри его души он выл от стремления сорвать с себя все давящие его руки и ноги цепи. В какой-то период в течении всех этих дней Князев и правда чувствовал себя по-настоящему свободным: дома у Саши и под боком у Миши, окружённый той самой прекрасной добротой, которая была настоящей и искренней. И пусть в некоторые моменты их отношения были далеки от идеала, но Андрей и впрямь чувствовал себя живым, и ему очень хотелось вдохнуть той самой свежести ещё хоть раз. Сам по себе номер не отличался особенной оснащённостью: ни телевизора, чтобы убить мысли и отвлечь время, ни журналов или газет, только один маленький кофейный круглый столик, рядом с которым были выставлены два мягких стула, и две раздельные кровати, которые были благо слегка поновее, чем само здание отеля — им было около пяти лет, и были они уже на деревянных, а не железных, каркасах. Ванная комната оказалась довольно скромной и маленькой — туда еле влезала белая ржавая душевая кабина, а потому говорить о полноценной ванне особо не приходилось. Миша в первую очередь решил смыть с себя все нервы и весь стресс, накопившийся за несколько довольно интенсивных дней, которые он, равно как и Андрей, провёл в заключении. Сбросив с себя грязный и надоевший кожаный плащ, Горшенёв, стоя перед душем, практически молился, чтобы оттуда полилась тёплая вода, а потому не спешил расстёгивать чёрную потную рубашку, которую неплохо было бы постирать, но заморачиваться с этим бандит всё-таки не стал. Наконец стянув с себя всю грязную одежду, Миша оказался неимоверно счастлив вновь почувствовать на себе чистые капли освежающей воды, стекающей по волосам и лицу прямиком на легко вздымающуюся грудь. Щёки его довольно быстро покраснели, а плечи наконец-то расслабились, слегка опускаясь, он снова чувствовал себя спокойно, пусть в его голове и вертелось сотни вопросов, которые сегодня просто обязаны были найти настоящие ответы. Андрей же таким расслабленным настроением не отличался — он был взвинчен и напуган. Он понимал, что последствия его действий и решений дышат в спину, и уже никто, кроме него самого, ему не поможет, он остался совершенно один. Вот только… Странное тепло окружало парня, такое непривычное и живое, какое он чувствовал лишь изредка, в те моменты, когда крепко прижимал к себе Мишу, утыкаясь носом в приятную мягкую шею и касаясь губами начала плеча. Такое хотелось ощущать всю оставшуюся вечность. Когда Горшенёв вышел из ванны, перед этим предусмотрительно повязав на поясе белое льняное полотенце, Князев просто безучастно валялся на кровати, уставившись своими ледяными глазами в потолок, лишь краем уха замечая, как бандит подошёл к нему, присев на край и тяжело выдохнув. — Ладно, Миш. Я готов, — парень хорошо понимал, что его товарищу нужны объяснения, причём срочно, вот только врать Андрей начал с самого начала; он никогда в жизни не будет готов к откровенному разговору, — Ты можешь начинать. — Могу ли я тебе доверять? — Князев удивился, как можно было умудриться одним простым вопросом насыпать пуд соли на пулевое ранение, однако он сам себе поставил своеобразную цель — отвечать только правду, а от себя, как известно, никуда не деться. — Нет, — слова ему давались сейчас особенно тяжело, под давящим взглядом Миши, который смотрел на лежащего в пол-оборота, и после такого ответа глаза его наполнились какими-то нечитаемыми эмоциями. — Понятно, — довольно обыденно ответил Горшенёв, таким образом плохо скрывая свою неоднозначную реакцию на правду, которая, неожиданно, застала его врасплох. Андрей медленно приподнялся на локтях, а затем, лишь слегка погодя, присел на кровати по-турецки, при чём оказался он довольно близко к собеседнику, практически касаясь своей грудью его плеча. Миша же с места не сдвинулся, даже наоборот, неосознанно нагнулся ещё ближе к лицу Князева, словно пытаясь ему что-то прошептать на ухо. — А ты хочешь мне доверять? — парень говорил тихо, практически не шевеля губами, создавая таким образом вязкую, тягучую, почти интимную, атмосферу, от которой у Горшенёва против его воли чаще застучало сердце, но на лице ничего особенного не отразилось. — Ага, — податливо кивнул Миша, однако сделал он это не особенно подумав, так как мысли его улетали куда-то очень далеко с завидной скоростью, когда горячее дыхание собеседника начало легко касаться покрасневшей щеки и уголка искусанных от нервов губ. Князев не мог никак поверить в то, что хоть кто-то во всём мире захочет по-настоящему довериться ему, учитывая то, насколько сильно Андрей презирал свою сущность, насколько он не мог терпеть своего отражения в утреннем зеркале, и как противно ему было ощущать себя собой. Но Миша захотел. Захотел понять его, узнать и помочь, не требуя ничего взамен. Только вот бандит никогда не докопается до истинной сущности Князева, потому что тот ему просто не позволит. Андрей не хочет видеть в глазах человека, которого так неожиданно по-настоящему полюбил, страх, ненависть и презрение. — Извини, — Андрею в этот момент показалось, что он задолжал Горшенёву хотя бы одно жалкое извинение, учитывая всё то, во что он его втянул, пусть Миша этого пока ещё не до конца осознавал, — Ничего не отвечай, просто прости меня, ладно? Миша коротко утвердительно кивнул, уверяя таким образом Князя, что совершенно не важно, через что прошёл в своей жизни или через что пройдёт парень — Горшенёв всегда будет рядом, что бы не случилось и сколько бы крайне неприятной правды не вскрылось в процессе их сегодняшнего вынужденного диалога. — Сегодня только правда, окей? — он заглядывал в неприступные и боязливые глаза Андрея исподлобья, так как ему приходилось наклоняться из-за неудобного положения товарища; теперь в ответ кивнул уже Князев, а потому Миша решил не тратить попусту время, перейдя сразу к ключевому вопросу, волновавшему его все эти проклятые пять дней: — Кто ты? Андрея пробрала мелкая дрожь. Это всего лишь второй вопрос, а в горле парня уже стоял огромный ком, давящий на гортань до мерзкого привкуса желчи во рту, и, без сомнения, простого ответа на него и быть не могло, поэтому пришлось парню начинать издалека, продумывая свои ответы наперёд: — Обычный студент, — горько хмыкнув, он поднял свои яркие бриллиантовые глаза на хмурого собеседника, и Горшенёву они показались мрачнее, чем обычно, однако натянутая улыбка с его лица никуда не пропадала, — по крайней мере, я им когда-то был. Дома, в Питере, всё надоело, поэтому отправился в Москву, чтобы «освежиться», — на последнем слове парень продемонстрировал кавычки пальцами, для большей показательности слегка закатывая глаза. — И всё? — бандит скептически выгнул бровь, явно не поверив в столь лаконичный и простенький рассказ, слишком уж много вокруг Андрея собралось проблем, чтобы он и впрямь оказался обычным «не в то время не в том месте» парнем — нужно было давить дальше, пусть это и могло навредить обоим, — Просто расскажи мне всё как есть. — Я не, — Князеву было неловко, ведь говорить от сердца, как ни крути, довольно тяжело, особенно в случае, когда ты скрывал некоторые факты даже от самого себя, — Я не хотел, чтобы всё так получилось, — неожиданно его голос дрогнул, а на глаза навернулись слёзы; хоть он и пытался держать себя в руках, получалось у парня это так себе, — Всё вышло из-под контроля. Я не смог уследить за происходящими событиями, и поэтому оказался тут, с тобой. Заперт в четырёх стенах. Даже забавно, в каком-то смысле, — ещё один усталый и тяжёлый смешок, который был скорее признаком отчаяния, нежели что-то из сказанного его реально рассмешило. Горшенёв никак отвечать на это не стал, он решил продемонстрировать свои переживания и мысли действиями — мягко и аккуратно обняв опустошённого товарища за плечи, Миша желал передать через себя Андрею ту силу и надежду, которая сама стремилась заполнить пустое пространство внутри парня. В нос Князеву резко ударил запах свежего приторного цветочного шампуня, перемешанного с ванильным мылом, и он показался ему самым приятным и нежным в мире, который позволял дышать полной грудью, как никогда до этого. Неуверенно и неловко обняв бандита в ответ, Андрей прижался к Горшку всем телом, ощущая, как футболка начала намокать, прилипнув в чужой влажной груди. Происходящее между парнями сейчас ощущалось совершенно иначе, не так, как было всегда у Андрея — это не бездумный порыв, который исходил от животного нутра, за Князева сейчас действовало мягкое и доброе сердце, которое было старательно скрыто ото всех. Сильные руки Миши медленно и трепетно гладили спину парня, обводя пальцами выступающие лопатки и даже задевая русый загривок, отчего тот прижимался к Горшенёву ещё сильнее, чувствуя, как кадык друга нервно дёрнулся. По правде говоря, Андрей и сам не понял, в какой момент начал мягко целовать Мишу в плечо, через раз оставляя горячий влажный след от языка, из-за чего бандит каждый раз рвано выдыхал, слегка отводя голову в сторону так, чтобы предоставить Князеву больше пространства для ласк. Уложив Горшенёва на лопатки, таким образом подмяв под себя практически полностью, стараясь всё же сделать это как можно более аккуратно, подталкивая того ладонью в грудь, парень осторожно приложил свои губы к Мишиным, однако углублять поцелуй не стал — это сделал уже сам Миша. Прижав его к себе максимально плотно, так, чтобы можно было почувствовать бешено колотящееся сердце, бандит начал пьяняще вязко целовать друга, поддевая зубами нижнюю губу и сразу проводя по ней языком, вовлекая и раззадоривая Андрея всё сильнее и сильнее. Руки Князева медленно и легко сместились с груди на бёдра, прямо под твёрдое полотенце, практически развязывая его, однако с этим парень решил помедлить, словно намеренно дразня бандита, хоть это было и не так. Он хотел доставить Горшенёву удовольствие. Стянув с себя уже порядком намокшую майку, Андрей присел прямо между ног Миши, проводя ладонью по внутренней стороне его бедра, отчего тот шумно выдохнул, запрокинув голову, и приложил руку ко рту, дабы хоть как-то суметь сдержать себя и свои эмоции в рамках. Горшенёв лишь краем глаза заметил худую фигуру Князева, и его бархатная розовая кожа практически не имела никаких видимых проблем, за исключением россыпи мелких родинок-точек, которые добавляли какого-то своеобразного шарма Андрею, и Мише резко захотелось их все потрогать, дотронуться до каждой хотя бы кончиком пальца. Ещё раз поцеловав лежащего, Князев теперь уже окончательно откинул мешающее полотенце на пол, оставляя Мишу полностью нагого, освещаемого лишь закатным солнцем, и Андрей мог смотреть на это вечно: тяжело вздымающаяся грудь, узкие манящие бёдра, влажные после душа чёрные волосы, прилипшие ко щекам и лбу, и угольные глаза, блестящие от выступивших слёз и раскрывшегося желания. Парень покрывал короткими, но шумными и трепетными, поцелуями всю верхнюю часть шеи, груди и плеч, параллельно всё сильнее ощущая, как в живот ему начал упираться твёрдый член Миши. Князев, не задумываясь, тут же обхватил его одной рукой, на что Горшенёв ответил сдавленным гортанным стоном, заставивший Андрея слегка вздрогнуть. Когда парень наконец-то начал уверенные поступательные движения, Миша перестал сдерживать шумные выдохи в такт резким порывистым движениям, хватаясь свободной рукой за мягкие волосы парня, и тот непроизвольно нагнулся прямо к лицу Горшка, ощущая на щеках обжигающее дыхание друга. Его губы практически соприкасались с кожей Князева, особенно тогда, когда он прогибался в спине в те моменты, когда Андрей сжимал его член практически у кончика, из которого уже сочилась вязкая белая сперма. Князев решил добавить бандиту томительно-острых ощущений, при этом продолжая ему дрочить, и для этого он нагнулся к горячей груди и прихватил зубами торчащий сосок, начав играть с ним языком. Горшенёв от таких действий возбудился ещё сильнее, податливо пододвигаясь к Андрею навстречу его движениям. Вдоволь насытившись такой игрой, Князев, ядовито, по-змеиному, улыбнувшись, припал губами к шее Миши, оставляя на ней большой красно-сиреневый засос, при этом рука его ни на секунду не останавливалась и не уменьшала темп. В какой-то момент Горшок всё-таки не смог сдержать себя и со звучным открытым стоном кончил, попадая Андрею на живот и частично на джинсы, чего парень даже и не заметил, наслаждаясь в полной мере лицом Миши, раскрасневшимся и уставшим. Расслабленно упав рядом с успокаивающим своё дыхание Горшенёвым, Князев не переставал улыбаться, глупо таращась на мягкий профиль товарища. Миша же, в свою очередь, на него старался не смотреть, просто через некоторое время, когда сердце перестало пробивать грудную клетку, он вяло начал копаться в своём кожаном плаще, валявшемся на полу, в поисках пачки сигарет. Негромко усмехнувшись, Андрей вынул из кармана своей ветровки ещё не открытую, зато уже помятую, пачку и доброжелательно протянул её Мише, продолжая завороженно изучать его лицо, словно видел впервые. Показательно фыркнув на ситуацию в целом, Горшок направился к окну, в котором виднелись остатки солнечных лучей, освещавших плоские крыши хрущёвок алым огнём. Открыв его, Горшенёв впустил в номер свежий чистый вечерний воздух, который он тут же вдохнул полной грудью, спокойно вслушиваясь в доносящийся шелест листьев и отдалотдалённый гул десятков машин, несущихся домой. Не сдержавшись (да и не стараясь особо), Князев расслабленно подошёл к стоящему спиной Мише, обняв того за талию и положив свою голову на мягкое плечо, задевая тёплым носом мочку уха, и бандит никак этому противиться не стал. Им было спокойно и хорошо вдвоём, словно они были созданы друг для друга, дополняя, как Инь и Ян. Только вот у судьбы как всегда были на них другие планы.