Some Sunsick Day

Before you go to sleep Say a little prayer Every day in every way It's getting better and better Beautiful, beautiful, beautiful Beautiful boy Beautiful, beautiful, beautiful Beautiful boy Сириус прожигал взглядом потолок. Его разум никогда не ощущался настолько пустым и полным одновременно. Чувствовать влечение к парню — само по себе плохо, но чтобы он еще и нравился? Плохие новости. Жизнь Сириуса была сплошным бардаком, реальным хаосом. И бойфренд тут не поможет. Так-то он сделает только хуже. Но это все из-за тебя. Тоненький голосок звучал у него в голове, холодным тоном действуя ему на нервы. Все в дерьме из-за тебя, а не из-за них. Сириус решил, что вариантов у него было немного: конечно, он мог переспать с ним и надеяться, что Ремус согласен на отношения без обязательств. Но это превратится в неловкость между ними каждый раз, когда Сириус будет заглядывать в B&B — а это много. И кто сказал, что Сириус не привяжется? Ничего не делать было вторым вариантом — позволить своему сердцу волноваться до тех пор, пока оно внезапно не выдержит и воспламенится настолько, что это все равно приведет к первому варианту. Дерьмо. Замкнутый круг. Поднявшись, Сириус решил прокрасться на кухню. Все были слишком пьяны, чтобы двигаться — даже Кингсли — и потому все, за исключением Доркас и Марлин, устроились в самых разных точках гостиной. Джеймс и Лили — живописная картина — нежно свернулись калачиком в огромном кресле, переплетая руки и ноги, а огненно рыжие волосы перемешались с черными прядями Джеймса, уткнувшегося лицом в голову жены. Сириус тепло улыбнулся. Я бы все отдал за это. Если бы только был другим человеком. Кингсли во сне выглядел ожидаемо устрашающе и как-то успокаивающе одновременно, лежа на спине с полуоткрытым ртом и едва слышно похрапывая. И Ремус, боги, Ремус. Как и всегда, его спящее лицо не выдавало ни намека на беспокойство. Он скромно спал на боку, без одеяла, острое, угловатое лицо, прижатое к грубой ткани дивана, будто смягчилось ото сна. Его ресницы оставляли тени на бледной коже, а шрамы сияли и переливались, как крупицы звездной пыли в лунном свете. Блять, возьми себя в руки, Сириус. Ремус единственный спал без одеяла — он, должно быть, замерз. Сириус подумал, что мог бы отдать свое: он не то чтобы наслаждался сном, ведь именно тогда приходили кошмары. Он осторожно вернулся к своему месту и взял одеяло, сжимая в руках мягкую шерстяную ткань. Приблизившись к Ремусу, что лежал на стоящем напротив диване, он осторожно накрыл его. Одеяло легко скользнуло и обволокло свернувшегося калачиком парня. Сириус почувствовал, как сжалось его сердце, и решил заварить себе кофе, пока он в таких чудных обстоятельствах не привязался к мужчине, с которым никогда даже не был на свидании и, вероятно, никогда не будет. Мрачно наблюдая за закипающим чайником, Сириус уже содрогался от мысли о растворимом кофе. Только Марлин и Доркас могут использовать растворимый кофе вместо зерен. Сириус с нежностью подумал о Саймоне и о богатом аромате, который он будет вдыхать, как только вернется домой. Но надо отдать девушкам должное — они обладали достаточными запасами овсяного молока, и Сириус слабо улыбнулся, пока светлая жидкость смешивалась с водянистым растворимым Nescafe. Сделав глоток, Сириус издал протяжный стон и устроился на небольшом столике. Он уставился на стену, на неопрятную плитку, легко покачивая ногами и открывая рот, чтобы глотнуть обжигающего кофе, через каждые пару взмахов. Все, что угодно, лишь бы в его организм попало как можно больше кофеина. Кухонные часы показывали 4 утра: остальные спали уже около часа, но сон обычно не приходил к Сириусу, чему он был, конечно, рад. В течение дня сон еще преследовал его, как черное облако где-то на краю его поля зрения, как собака, что кусала за пятки и чьи низкое рычание и гортанные вздохи звенели у него в ушах. Он чувствовал это — маска, занавес, готовый упасть: но он падал только тогда, когда сознание Сириуса сдавалось неконтролируемому подсознательному. Тогда начинался кошмар. Чем больше часов он мог держать глаза открытыми, а мозг — судорожно работать под действием бесконечных чашек сахара и различных стимуляторов, тем лучше. Спустя какое-то время усталость становилась знакомым чувством, комфортным, как еще одно тату, что он постоянно носил на себе, и все казалось легче. Легче избегать темноты ночи, наслаждаться солнечными лучами и беспокойным жужжанием дня, и сидеть смирно в вечернее время, пока темные часы расправляли плечи, поднимали свои уродливые головы, чтобы потом исчезнуть снова, угрюмые и ослабевшие, в очередной раз замененные светом и днем. — Не спится, м? — сказал Ремус, стоя в дверном проходе. Восковый свет луны очертил его силуэт, а нежный валлийский акцент звучал эхом в истощенном от недостатка сна мозгу Сириуса. Равнодушно пожав плечами, Сириус отвернулся от мужчины и продолжил разглядывать поколотую кухонную плитку друзей. — Ты пьешь много кофе. Сириус снова пожал плечами. Он не собирался откровенничать, особенно учитывая, что он планировал держать Ремуса на расстоянии. — Как ты спишь? Черт возьми, Ремус, подумал Сириус. А ты болтливый. — Я не сплю. Обычно. Ремус помолчал, а потом, шагнув вперед, оказался прямо напротив. Сириус уставился на свою чашку, крепко сжимая керамическую ручку и чувствуя, как острый материал впивался в кости рук. — Кошмары, да? Сириус резко поднял голову и увидел лицо Ремуса так четко, что чуть не умер на месте. У него был большой шрам, все еще серебристо-розовый, широкий, как открытая рваная рана — начинался над каштановой бровью, под взъерошенными волосами с левой стороны, проходил через переносицу, огибая глаза — о боже, его глаза — и тянулся вниз по носу, пока не заканчивался под скулой на другой стороне лица. Были еще шрамы, поменьше, конечно: один, разрезающий его верхнюю губу, еще один, крошечный, на верхней части его правой скулы, и еще один — поперек подбородка. Но он был красив, так красив, его шрамы были знаками его красоты, подчеркивали его изящные черты, его прелестное лицо. И он был хорош собой, и не только в привычном понимании: в выражении его лица чувствовалась какая-то феминная мелодичность, но дело было даже не в этом. Дело в том, что абсолютно все в нем казалось невероятно чувствительным. Они разговаривали раньше, Сириус уже достаточно много раз видел его лицо — господи, сколько раз он представлял, как целует его — но освещение в B&B было слишком теплым, и лицо Ремуса размывалось, когда он был там; в «Virgo» и на улицах Лондона было темно, а вечер у Доркас и Марлин был абсолютным пьяным хаосом. Но для Сириуса важно было не просто видеть, не просто физически стоять перед ним, впитывая черты Ремуса своими грустными голубыми глазами. Для него важно было узнать. И он знал: то было лицо переломного момента жизни, то было лицо трагедии. Сириусу хотелось спросить о шрамах, но он просто не мог: у него тоже они были, и он бы накричал на любого, кто осмелился бы заговорить о них. Но он хотел знать, знать правду о том, что случилось, чтобы оставить на нем эти следы. Потому что они были так же красивы, как он сам. Достаточно, Сириус. — Не знаю, о чем ты говоришь, — пробурчал Сириус, опуская глаза. — Да? — ответил Ремус, принявшись делать себе кофе, непринужденно опираясь на столешницу. — Они у всех бывают. — Я не знаю, о чем ты говоришь, — на этот раз резко произнес Сириус, снова поднимая глаза. — Окей? — Окей, — бесстрастно кивнул Ремус. Он понял. Боже, конечно, он понял. Он идеален? Ремус посмотрел на него, по-настоящему посмотрел на него, приветствуя и принимая его, с любопытством изучая сгорбленное, истощенное от нехватки сна тело Сириуса. Только то, как он смотрел на него, заставляло Сириуса дрожать — ленивый взгляд, скользящий по чертам его лица с безразличием, в то время как Сириус так привык к вниманию, потому что знал, что выглядит великолепно; то, как весело кривились его губы, будто Сириус был пародией, сатирой, маленьким психоаналитическим экспериментом, который лишь слегка вращал его шестеренки и не требовал серьезных затрат его умственного потенциала. Сириус ненавидел это в той же мере, что и любил. Внезапно ему захотелось, чтобы Лунатик никогда не переставал смотреть на него, не переставал кидать на него эти практически равнодушные взгляды; и в то же время Сириус молился, чтобы он наконец прервал пристальный взгляд своих янтарных глаз, что оттачивал каждое его движение до совершенства. Как Ремус мог выглядеть настолько невозмутимо и быть таким наблюдательным одновременно? Парень был гребаной головоломкой. Он сделал глоток. — Прости, что сорвался, — пробормотал Сириус. Ремус поднял брови и коротко пожал плечами. — Полагаю, я это заслужил. Сириус вздохнул, прижимая подушечки пальцев к векам до звездочек. Теперь уже пустая чашка с черными песчинками на дне была отставлена в сторону. — Нет, я просто… Мне нравится быть активным. Всегда есть чем заняться, понимаешь? Обычно мне ничего не снится, — Сириус слабо улыбнулся, надеясь, что Ремус проглотит его ложь. И Ремус был или до невозможного глуп, или безумно добр, или, может быть, и то и другое, и он просто улыбнулся в ответ — и тяжелая тема ужасов ночи была закрыта. — Я хочу, чтобы ты рассказывал мне о себе, Сириус, — тихо произнес Ремус над ободком своей кружки, и Сириус моргнул, смущенный и озадаченный его прямотой. Это действительно слишком прямо, или он просто дружелюбен? Это не его вина, что ты такой скрытный ублюдок. — Да? — все, что он нашел сказать в ответ. — Ну, я успел пообщаться со всеми. Я знаю, что Лили — медсестра и что у нее есть сестра, что она ходила в частную школу с тобой и остальными. Я знаю, что Джеймс работает в «Potter Hair» и играет в регби за «Гриффиндорских львов». Я работаю с Мэри, и мы знаем достаточно много друг о друге… На это желудок Сириуса жалобно сжался. — Кингсли управляет магазином, так что он, вроде как, мой босс, но довольно милый. Я работаю с Доркас, Марлин — медсестра, и у нее есть брат Дэнни. О Гиде и Фабе, которых я даже не видел, я знаю больше, чем о тебе. Ты загадка. Он прошептал последнее слово, играя покрытой шрамом бровью и барабаня длинными пальцами по столешнице. Сириус заерзал, уставившись на свои ноги. Он хотел оторваться от стола, поцеловать Ремуса, излить ему душу, поделиться с ним своими мыслями, рассказать правду о том, почему он начал ходить за кофе пять раз в день вместо трех, даже несмотря на то, что он клялся, что Ремус разрушит B&B. Но он не сделал ничего из этого. Только пожал плечами. — Может, мне так больше нравится. Ремус подавил смешок. — Мы не обязаны быть друзьями, Сириус. Тебе не нужно притворяться, что я тебе нравлюсь, окей? Но хотя бы перестань быть таким пассивно-агрессивным все время. Сириус прищурился и, выпрямив руки, уперся ладонями в стол по обе стороны от себя, болтая ногами, отчаянно пытаясь казаться невозмутимым. — Я не совсем улавливаю, что ты имеешь в виду, Лунатик, — коротко ответил он. Ремус только улыбнулся. Беззаботно — как и всегда. — Я не против, если не нравлюсь тебе. Просто расскажи мне один факт о себе. И я буду более чем доволен. Сириус закатил глаза. Кинь собаке кость, Сириус. — У меня дома есть кофейник — среди множества других кофейных приборов — и я очень скучаю по нему прямо сейчас. Его зовут Саймон, он металлический, и я купил его в магазине кухонной утвари в торговом центре. Мое любимое молоко — овсяное, хотя ореховое я тоже люблю. Мои любимые хлопья — те самые «Rice Krispies». Люблю слушать «Kings of Leon» и «ABBA». Еще у меня есть красная гитара Squier Affinity Stratocaster, его зовут Берти. Я даю имена неодушевленным предметам. У меня довольно много тату, мой любимый мультфильм от Disney — «Кошмар перед Рождеством», и меня выперли из дома в 16. Вот так. Достаточно? — Вау. Так много. Более чем достаточно. — Ремус улыбнулся, но через мгновение улыбка слегка потускнела. — Мне жаль, что тебя выперли. — Ничего, я был рад этому. — Сириус пожал плечами и соскользнул со стола: теперь он опирался на него спиной вместо того, чтобы сидеть на нем сверху. — Я удовлетворил тебя? Ремус тоже двинулся со своего места, и в масштабах маленькой лондонской кухни это означало, что они находились в каких-то миллиметрах друг от друга. Оу нет, нет, нет, нет. Это плохо кончится. Сириус наклонился ближе, будто Ремус притянул его за челюсть, и ждал ответа, как преступник — приговора. Дыхание Ремуса замедлилось, когда он осознал отсутствие пространства между ними. Его взгляд, казалось, был прикован к Сириусу, а бровь то и дело приподнималась в ухмылке. Сириус почувствовал, как по спине пробежала дрожь — от этой магнетической тяги, что ощущалась в воздухе вокруг них. Дерьмо. — Очень даже, — выдохнул он. Их лица были настолько близко, что Сириус мог чувствовать его теплое дыхание на себе. Это оно? подумал Сириус. Я сейчас поцелую его? Кровь пульсировала в одном ритме, каждое едва заметное движение синхронно передавалось другому. Казалось, даже частички пыли, окутывающие их, замедлялись до плавного парения — изучая, наблюдая, ожидая. Ремус отвернулся и направился к выходу. — Мне нужно поспать, — только и сказал он. Сириус обхватил голову руками и проклял свое хилое сердце. Той ночью Сириус не спал — ни той, ни последующей, но ночь понедельника принесла беспокойный сон, что застал его сидящим в постели и издающим судорожные вздохи. Черные волосы, вьющиеся у висков — такие же мокрые от пота, как и все тело. Его руки сжимали простыни, пока голоса все еще звенели в ушах, а горло сжималось от удушающего давления пола в доме на площади Гриммо, что поглотил его целиком. — Флэт… — Уайт? Овсяное молоко? Сириус кивнул с улыбкой и тут же нахмурился, ругая себя за то, что позволил Ремусу Люпину заставить его улыбаться в 7 утра субботы. Он устал: неделя была тяжелой. «Full Moon», упомянутый в нескольких миллениальских журналах, тонул в бесконечном потоке клиентов, и на занятия Сириуса постоянно записывались. Он почти ощущал вкус субботней свободы, пьяный звон бокалов с фирменным пивом «Трех метел», дрожащий темный табак зоны в курилке возле «Virgo». Ему правда, правда нужно было напиться. И как можно скорее. — Ты работаешь ужасно много, ты знаешь, Ремус? — подметил Сириус, забирая дымящийся стакан с благодарной улыбкой и обхватывая горячий картон тонкими пальцами. Ремус пожал плечами. — Знаю. Ты тоже. А еще ты заказываешь много кофе. Дерьмо, он заметил. — Не знаю, как ты можешь себе столько позволить. Сириус знал: его старый дядя сыграл в ящик и оставил ему крупную сумму денег, и его приемный отец, будучи ангелом, которым он всегда был, отбил большую часть наследства Сириуса у Блэков. Сириус был устроен в жизни, если говорить честно: он мог уволиться и потреблять столько же кофе, сколько и сейчас, даже не ощутив удара по банковскому счету. Он не говорил об этом, не хотел, особенно перед Ремусом или друзьями — но Сириус Блэк был чертовски богат. Ему даже не нужно было работать в «Full Moon». Просто Сириусу нравилась его работа. Он наслаждался уроками, которые давал, любил работать в магазине и — самое главное — это реально раздражало Вальбургу и Ориона, что их когда-то сын работал в настолько отвратительно либеральном месте, как художественный магазин. — Я торгую наркотиками, — выдал Сириус, вызвав этим смех Ремуса. Сириус любил его звук его смеха. — Хей, как я могу помочь? — Сириус наклонился вперед со своего места за кассой, облокотившись на потертый бамбук кассы в «Full Moon». — Только это, пожалуйста. — Красивый мужчина положил на прилавок блокнот для рисования и кисть, и Сириус пробил их на автомате, как робот, ожидающий времени закрытия, которым он буквально и был. Мужчина был хорош собой, Сириус не мог этого отрицать: лицо — слегка округлое, но очаровательное, ореховые глаза — добрые, с крохотными морщинками. У него были веснушки — не такие, как у Ремуса — и его руки, как и его куртка, были покрыты чернильными пятнами. Сириус улыбнулся, когда мужчина расплатился. Незнакомец выждал мгновение, прежде чем взять свои вещи, значительно более напряженный, чем был до этого, с нервной гримасой на лице. Он почесал за ухом. — Ты... э-э… не хочешь выпить? После работы или… как-нибудь на следующей неделе? Сбитый с толку, Сириус удивленно моргнул. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, о чем его спрашивали. — Оу, — произнес он. Клиент густо покраснел, а его глаза расширились в панике. — Я… прости, нет, я… — Нет! — Сириус прервал его, чувствуя, как краснеет сам. — Нет, все в порядке! Нет, я просто… Извини, я не особо… заинтересован на данный момент? Сириус не знал, почему отказался — мужчина был симпатичным, даже очень, и явно художником, что идеально гармонировало с ним самим. Но он чувствовал какой-то блок — безликая фигура, серое облако, висевшее между двумя мужчинами. — Прости, — застенчиво закончил он, опустив глаза. — Все в порядке, — любезно улыбнулся мужчина. — Эм, еще увидимся? Пока! Проследив взглядом за тем, как он ушел, Сириус застонал и закрыл лицо руками, падая на стол и вдыхая запах потрескавшегося дерева. — Расслабься. Сириус поднял глаза, не меняя положения головы, и увидел Ремуса Люпина, держащего банку с меловой краской, с привычно изогнутой бровью. Сириус выпрямился. — Заткнись, Люпин. Ремус улыбнулся, передавая банку Сириусу, который пробил ее, пытаясь сосредоточиться на электрическом звуке, что издавала при этом касса, а не на жалкой дрожи своего слабого чувствительного сердца, когда загадочный мужчина с янтарными глазами наклонился над столом, вежливо барабаня пальцами. — Не знал, что ты рисуешь, — сказал Сириус, хватая деньги Ремуса и открывая кассовый аппарат, и вздрогнул от резкого металлического звука, когда тот распахнулся. — Я и не рисую, — спокойно ответил Ремус, пока Сириус набирал сдачу. — Это для B&B. — А, — пробормотал Сириус, передавая несколько тяжелых монет в протянутую руку напротив. Конечно, Сириус. Меловая краска. Идиот. Какой же ты тупой. Ремус ушел. Почему он продолжал это делать? В тусклом освещении «Трех метел» все сияли от счастья и долгожданной передышки после удушливой недели, хотя Сириус втайне жаждал пьяного вихря «Virgo», задыхающихся вздохов и бодрящих напитков. Он сел за стол, заметив, что Ремус уже был на месте — он и Мэри снова разговаривали, склонив головы друг к другу. То ли из-за сидра, который они с Джеймсом пригубили перед выходом, то ли из-за этого пьянящего, головокружительного тепла, Сириус позволил смелости взять верх и сел рядом с Ремусом, шаркая ногами, пока Джеймс и Лили устраивались рядом с ним. Ремус удивленно перевел на них глаза из-за резких движений поблизости, и легкий шок на его лице сменился дружелюбной улыбкой, когда его взгляд остановился на Сириусе. Ухмыльнувшись, Сириус взял пиво, которое Кингсли поставил перед ним, и опрокинул газированную жидкость, слегка поморщившись от ее вкуса — он не был большим любителем пива. Ремус и Мэри возобновили разговор, и желудок Сириуса ревностно сжался, пока парочка увлеченно бормотала и смеялась. Но отчего-то это ему даже нравилось — потому что он мог не боясь наблюдать за Ремусом, за тем, как его бледная кожа раскраснелась в тесноте низких потолков лондонского паба, как сверкали шрамы в тусклом янтарном свете, что гармонично сочетался с цветом его глубоких глаз. Спустя некоторое время этого безмолвного наблюдения Сириус отвел глаза — ему пора было заканчивать с этой маленькой глупой влюбленностью. У тебя просто давно никого не было, Сириус. Вот и все. Ты можешь это пережить. Это просто. — Как насчет заскочить в «Virgo» после? — Сириус откинул голову назад, со звоном поставив опустошенный стакан на стол. По крайней мере, он заставил Ремуса и Мэри прекратить шептаться. Не то чтобы это его волновало. Кингсли откинулся на спинку стула. — Оба за одну ночь? Ты уверен, что наш Сохатый выдержит это? — Эй! — оскорбленно воскликнул Джеймс, выпрямляясь. — Почему именно я? Сириус рассмеялся, потрепав волосы своего приемного брата. — Сохатый, свет моей жизни, я люблю тебя. Но твоя переносимость алкоголя — дерьмо. — Как у птенца, — добавила Лили, облокачиваясь на широкие плечи мужа. — Я за, если все остальные не против? Группа забормотала в знак согласия, и Сириус услышал низкий голос рядом с собой, когда друзья возобновили разговор — Мэри ускользнула в ванную вместе с Марлин и Доркас. Питер, Кингсли и Поттеры были поглощены жарким спором о «Сумерках»: Джеймс и Лили яростно защищали Эдварда, Питер же был в команде Джейкоба. Кингсли ни разу не смотрел фильмы. — Почему его прозвище — Сохатый? — спросил Ремус у Сириуса. Сириус повернулся к нему с ослепляющей улыбкой, отчаянно надеясь скрыть свои внутренние метания притворной беззаботностью и непринужденностью. — Когда мы были детьми, он всегда был очень упрямым и часто ввязывался в дурацкие драки с людьми, которые делали неуместные комментарии про меня или Пита. И его фирменным движением был удар головой — их всегда это сбивало с толку. Как будто у него была пара рогов. — Сириус указал на крайне оживленного мужчину, в ярости поясняющего Питеру преимущества того, чтобы быть вампиром. — Сохатый. — А, ясно, — кивнул Ремус, делая глоток пива. Сириус зачарованно наблюдал, как дернулся его кадык. — Я бы посмотрел на него в драке. — Мы лишь будем надеяться, что ты в этот момент будешь на правильной стороне, — ответил Сириус, и Ремус ухмыльнулся, запустив руки в волосы, чтобы встряхнуть каштановые кудри. Желудок Сириуса сжался при виде костлявых рук Ремуса в густых прядях его медовых волос, тонких пальцев среди взъерошенных завитков. — Мне надо отлить. — Сириус встал и двинулся в сторону туалетов, прежде чем Ремус успел что-либо ответить, стремительно пробираясь сквозь толпу. Он зашел внутрь, прислонился к стене и уставился на свои руки. Что с ним не так? Комната была небольшой, вмещала около двух человек, один унитаз и потрескавшуюся раковину. «Три метлы» был популярным пабом, но в нем по-прежнему были только один туалет для мужчин и один туалет для женщин, о гендерно-нейтральных не шло и речи. Однажды Сириус заговорил об этом с владельцами — и был с ними крайне дружелюбен — сказав, что система туалетов нуждается в обновлении. Но они ничего не сделали. Стены были выкрашены в тошнотворный кремовый цвет, и тут и там поблескивали липкие следы — гребаное достояние любого английского пивного болота. Раковину из выцветшей керамики украшали уродливые отметины, изрядное количество ржавчины и какой-то субстанции, о которой Сириус предпочитал не думать. Хотя на самом деле ему было все равно. Он любил такие места, как это. Оно отличалось от дома на площади Гриммо настолько, насколько это вообще возможно — от чопорных голосов и сверкающих поверхностей, гребаного стерильного невроза аккуратной мебели и украшенных обоев с генеалогическим древом в жалкой, снобистской попытке воссоздать какой-то призрак Сикстинской капеллы в тусклых и темных коридорах этого адского дома. Он решил, что ему действительно нужно было отлить и уже мыл руки, когда дверь распахнулась — идиот, Сириус, ты забыл ее запереть — и кто-то врезался прямо в него. Напиток, который держал незнакомец — похоже, красное вино — разлился на них, и Сириус отскочил назад, пытаясь избежать брызг. — Ох, — сказал человек со знакомым валлийским акцентом, и Сириус уставился на расползающееся фиолетовое пятно из дешевого местного красного вина на прекрасной бежевой рубашке Ремуса Люпина. — Прости, эм… Дверь захлопнулась. — Было не заперто — я решил, что ты уже в баре. Сириус закатил глаза на его бесконечную вежливость и покачал головой. — Кто, блять, берет вино с собой в толчок? Ремус уставился на свой пустой бокал из-под вина, поставил его на раковину, глядя, как последние капли алкоголя жалко стекают на округлое дно. — Ну, очевидно, что уже не я. Сириус рассмеялся, на что Ремус застенчиво улыбнулся. — Могу я подойти к раковине, пожалуйста? — Ой! Да, — заикаясь, пробормотал Сириус, неловко отодвигаясь в сторону, чтобы пропустить Ремуса к раковине. Кудрявый мужчина приподнял подол рубашки, словно собираясь снять ее, затем на мгновение остановился, бросив едва заметный взгляд в сторону Сириуса. Сириус не удержался и снова закатил глаза. — Я переживу, если ты снимешь рубашку, Лунатик, — сухо прокомментировал он. Потенциальная ложь. — О, я в этом не сомневаюсь, — слабо усмехнулся Ремус, с трудом скрывая смехом дрожащий голос. Сириус протянул к нему руки. — У меня есть запасная кофта, если хочешь? — Запасная кофта? Где, черт возьми… — Сумочка Лили. Правда, она не такая красивая, как твоя — там обычная футболка. Думаю, с «Kings of Leon». — Клянусь, она — Мэри Поппинс. Почему она вообще носит запасную футболку для тебя? Ремус был прав — Лили действительно была героиней. Она привыкла к пьяным и беспорядочным ночам Сириуса, обычно заканчивающимся испорченной одеждой или порезами и царапинами от самого безрассудного и авантюрного дерьма, которое могло зародиться в их с Джеймсом мозгах под действием джина. Сириус одарил его озорной улыбкой. — Она — действительно моя Мэри Поппинс. Могу еще принести подводку, если хочешь? Набор первой помощи? Только скажи. И это всего лишь свернутая футболка. Блейзера нет. Ремус задумчиво поднял бровь, после чего сдался. — Окей, окей. Хорошо. Сириус ушел, предоставив ему уединение, которого он так явно жаждал, и двинулся обратно по тусклому коридору в шумный главный зал паба. Он вернулся к столу и похлопал Лили по плечу. Девушка обернулась, и ее рыжие волосы вспыхнули в свете паба. Она подняла на него свои зеленые глаза, и Сириус встретил ее взгляд широкой улыбкой от уха до уха. Она была красивой, Сириус знал это, и ему нравилось, как ее бледное веснушчатое личико теперь смотрело на него, выделяясь в шумихе субботнего вечера. — Можно мне взять футболку? — спросил Сириус, и Лили нахмурилась, устраивая сумочку на коленях и роясь в поисках футболки. — Что не так с твоей? — ответила она, по-прежнему держа руки глубоко в бездонной темноте сумки. — Ничего, — сказал Сириус, пока она разглаживала мятую футболку. — Ремус пролил на себя вино. Решил, если мы идем в «Virgo», он не может ходить всю ночь с кровавым пятном. Подняв брови, Лили ухмыльнулась. Зеленые глаза заблестели. — Хорошо, — все, что ответила девушка, и, развернувшись обратно, присоединилась к разговору с Джеймсом, Питером и Кингсли, который, казалось, был рад, что они наконец сдвинулись с темы «Сумерек». Но Сириуса это не волновало. Он двинулся к мужскому туалету, протолкнулся среди движущихся тел к темному коридору и без задней мысли открыл дверь. Все еще сгорбленный над раковиной, Ремус развернулся. Бежевая рубашка наполовину свисала с поколотой раковины, а худые руки были погружены в воду. Не в силах сдержаться, Сириус ахнул. Ремус был покрыт шрамами: где-то — маленькими, где-то — невероятно огромными, нижнюю часть спины рассекал самый крупный из них — с широкой, зияющей поверхностью, как рот, взывающий о помощи: набухшая кожа окружала бесцветную, текстурированную плоть. Некоторые были тоньше, более серебристые — поверхностные царапины, было и нечто среднее — все еще довольно крупные шрамы на все еще прилично изувеченной коже. Самый темный был на его худом животе, но Сириус успел взглянуть на него лишь мельком, перед тем, как Ремус отвернулся. Небольшой, глубокого синевато-фиолетового оттенка — и выглядел так, будто был сделан намеренно, острым лезвием. Линия была пугающе точной, и Сириус почувствовал, как по шее пробежала дрожь. — Господи, закрой чертову дверь, — только и сказал Ремус. Сириус пошарил у себя за спиной, закрывая вход в комнату. Он отвел глаза, мучительно осознавая, как беззащитно сейчас выглядел Ремус, и протянул ему футболку. Ремус вытер руки о полотенце и молча взял скомканную ткань из его рук. — Спасибо, — произнес он. Все еще глядя в стену, Сириус беззвучно кивнул. — Пожалуйста, не… ну, понимаешь… — Никому не рассказывать? — закончил его просьбу Сириус, воспользовавшись вернувшейся возможностью взглянуть на прекрасного человека перед ним. — Не волнуйся. Твой секрет останется со мной. Ремус кивнул, отжимая рубашку. — Что случилось? — Вопрос слетел с его губ прежде, чем он успел осознать это, и Сириус тут же проклял себя за свою бесцеремонность, за свой бестолковый, наполненный пивом и не знающий тормозов мозг. Ремус вздрогнул, засуетившись. — Я… просто не надо… — слабо ответил он, его обычно протяжный голос был наполнен умоляющей грустью, и сердце Сириуса забилось в груди от жужжащего в венах сожаления за свой вопрос. — Окей, — сказал Сириус. Призрак слов, произнесенных Ремусом две недели назад, когда Сириус сидел, дрожа от истощения, на кухне друзей, не в силах позволить себе спать, когда он в этом так сильно нуждался. — Что мне с этим делать? — Ремус поднял свою рубашку, и Сириус улыбнулся, почувствовав, как напряжение спало. Он не хотел быть посвященным в личные секреты этого, как бы то ни было, все еще постороннего человека. Он знал, что как только один из них сдастся — это будет катастрофа. Это было бы ужасно неприятно, если бы человек, которого он старался держать на расстоянии вытянутой руки, узнал, что он не спит, что круги под его глазами были не веяньем моды, а постоянным напоминанием о жизненной силе, которую у него отняла его биологическая семья. Он хотел бы сделать Ремуса Люпина абсолютным незнакомцем, как раньше, молясь, чтобы был способ стереть все те моменты, когда янтарные глаза наблюдали за ним и действительно видели, насколько сломанным он был. Он совсем его не знал, но сердце жаждало рассказать ему абсолютно все, а потом — начисто стереть это из его памяти. Господи, Сириус. Ну и бардак. Решительно пробравшись через минное поле собственных мыслей, Сириус игриво выхватил рубашку из его рук. — Лили заберет.