Some Sunsick Day

But when he loves me, I feel like I'm floating When he calls me pretty, I feel like somebody Even when we fade eventually, I'm nothing You will always be my favourite form of loving. Музыка в «Virgo» пульсировала сквозь Сириуса, яркие огни кружили голову и вспыхивали, пока басы гудели в его венах и сотрясали кости. Он слишком много выпил, надеясь превратить изнывающее сердце в стальную крепость, окруженную рвом, наполненным виски. Марлин держала его за руки, пока они танцевали, и Доркас с Ремусом кружили вокруг них, запрокинув головы от смеха, и сверкающие огни отражались от них, как солнечный свет от кусочка стекла в жаркий день. Проблема была в том, что отражение света от стекла всегда провоцирует пожары. Сириус цеплялся за Марлин: он отчаянно хотел использовать ее худые руки как якорь в ревущем океане «Virgo» и чертового Ремуса Люпина. Все, что было в его голове — это шрамы Ремуса, их угловатые узоры на его груди, его глаза, сверкающие в свете паба. Сириус увидел Мэри с Ремусом, их склонившиеся друг к другу головы, и снова эта иррациональная ревность, что вспыхнула в его животе и скрутила внутренности, заставила его съежиться и разозлиться на самого себя. Он снова увидел Ремуса, стоящего напротив него на кухне Марлин и Доркас, пока серый лунный свет мерцал в его наполненных солнцем глазах. Больше всего на свете ему хотелось сейчас схватить Ремуса, прижать к стене, целовать его, чтобы покончить, наконец, с этим дурацким тоскливым чувством, разрушающим его эти два месяца, что Ремус Люпин присутствовал в его жизни. Бесчисленные ночные вылазки заканчивались тем, что он лежал в кровати, своей или чужой, уставившись в потолок и думая о том, что его мозг может просто взорваться, если Ремус не будет с ним в ближайшее время. Но он не мог себе этого позволить, потому что тогда все полетит к чертям, как и всегда. Сириус не вступал в отношения, никогда. Если он с кем-то спал, то никогда не оставался на ночь, а если все же приходилось остаться, делал все, чтобы больше никогда не встретить этого человека снова. Как он мог встречаться с парнем, как он мог лежать рядом с кем-то, постоянно быть рядом с ним — и каким-то образом скрывать, как громко он кричал по ночам, как просыпался, дрожа и крича, все еще царапая руками мерзкую землю, пытающуюся поглотить его, а в ушах звенело от криков обитателей дома на площади Гриммо? Как он мог проводить с кем-то время, когда наступали темные дни, когда его тянуло обратно, в это вязкое облако, из которого даже Джеймс не мог его достать и… достаточно. Вместо этого Сириус попытался сосредоточиться на музыке, позволяя каждой ноте поражать его с опьяняющей интенсивностью, и откинул голову назад. Он почувствовал Ремуса рядом с собой и потянулся к руке Марлин, но черт — ее не было, как и самой Марлин. А Ремус был близко, так близко, что Сириус мог почувствовать, как музыка проходит сквозь них обоих, вибрируя в их движущихся телах. С каждой секундой его сопротивление ослабевало, внутренние осуждение и ругань таяли, как восковые свечи, с каждой каплей уменьшая его убежденность в том, что это худшая идея, что приходила ему в голову за долгое время. К черту все это, думал Сириус, когда алкоголь, грохочущие басы и тусклые огни вытаскивали назойливые мысли из его мозга и отбрасывали их подальше от его соблазнительных желаний. К черту все это, думал Сириус, откидываясь назад, чувствуя мягкое столкновение с худощавым телом Ремусом позади него. Это всего лишь танец, верно? Танцы еще никому не вредили. Ремус прижимался к нему — грудью к спине Сириуса, и они покачивались в такт музыке. Ремус смеялся, пока Сириус ухмылялся, и его руки обвились вокруг его талии и просто лежали там, на тазовых косточках под блестящей кожей, и жар клуба окружал их и дрожал в воздухе. Они двигались синхронно с застывшими улыбками на лицах, и Сириус знал, что это плохая идея, знал, что пришло время остановиться, вырваться, но ему было все равно. Ремус обнимал его рукой, и Сириус протянул свою руку ему за шею, скрепляя их еще сильнее — и это были они, только они двое, и жизнь мерцала вокруг них, а их тела, смеясь, сплетались в объятиях. Это было прекрасно, потому что Ремус держал его. Все было в порядке. Все было хорошо. Все было под контролем. Ведь так? Нет. С каждой ритмичной нотой, с каждой сменой тональности разум и здравый смысл утекали из головы Сириуса, как ручей, на прощание отражая солнечный свет янтарного цвета. Янтарного. Рука Ремуса взлетела, и прежде чем Сириус заметил, что он двинулся, просчитал свой план, подумал о побеге, или сделал что-нибудь еще, что угодно — рука Сириуса резко схватила тонкое костлявое запястье. А потом он потянул его к себе, хватался отчаянно, не замечая ничего вокруг, пока не прижал Ремуса Люпина к стене — подальше от любопытных глаз посетителей клуба — и поцеловал его. Наконец, наконец-то, спустя восемь недель, он стоял на цыпочках, высоко задирая голову, и целовал его, сплетая губы, будто в жарком споре. Мозг Сириуса шипел, внутри него что-то лопалось — черт возьми, там, кажется, произошло короткое замыкание, потому что да, да, это было оно, наконец-то: его губы на губах Ремуса, рука Ремуса на его пояснице, угловатое лицо, наклоненное вниз, к нему. И Сириусу было все равно, его, блять, вообще не волновало — потому что это было оно. К черту последствия. Он целовал Ремуса Люпина. И Ремус Люпин целовал его в ответ. Другая рука Ремуса нашла себе место в волосах Сириуса, небрежно перебирая растрепанные черные локоны и прижимая его еще ближе к себе. Электричество шипело на столкнувшихся пьяных губах, движимых обжигающим действием алкоголя. Сириус заставил Ремуса разомкнуть губы — и, о господи, они наконец-то целовались, так хорошо, что Сириус почувствовал, как подкашиваются колени, как трясутся его ноги. Ремус звал его по имени, бормотал три коротких слога прямо в поцелуй, и Сириус произносил его в ответ — лондонская высеченная утонченность встречалась с нежными, но страстными валлийскими вздохами. Сириус думал, что этому не будет конца, пока Ремус не прервал поцелуй, с блестящими розовыми губами, задыхаясь, будто Сириус был кислородом, а воздух вокруг — углеродом. После чего он ухмыльнулся, просто ухмыльнулся ему, изогнув бровь и прикусив губу — и Сириус почувствовал, как что-то сжалось в груди, а в ушах — загудело. Сириус потянул его за рубашку обратно, Ремус подчинился, и они двинулись вдоль стены, пока Сириус не нащупал ручку двери позади Ремуса — туалет, в который они ввалились, не прерывая поцелуй и с улыбками на лицах… — Дерьмо! Они оторвались друг от друга, и рука Сириуса тут же взлетела ко рту, когда у Ремуса просто отвисла челюсть. Джеймс и Лили, лохматые и с задернутой одеждой, также разинули рты, а лицо Лили, обычно бледное, покраснело от смущения. На голове Джеймса был, казалось, еще больший беспорядок, чем обычно — волосы торчали в разные стороны, как рога. Он улыбнулся, без тени сомнения, как всегда, абсолютно открытый со своим лучшим другом, а Сириус уставился на него, неуверенный, какое выражение лица примерить. — Только вы двое можете заниматься каким-то гетеросексуальным дерьмом в гей-клубе! — сказал Сириус, и Лили фыркнула, одергивая платье и переводя глаза с него на Ремуса. Неловко запустив руку в волосы, Ремус стоял, все еще красный от их с Сириусом момента. Несколько раз моргнув, он нервно улыбнулся. Сириус заметил, что у него были немного кривые зубы, и это заставило его сердце болеть еще сильнее — никто не должен выглядеть так хорошо со сколотым передним зубом и… — Эм, мне надо покурить, — все, что он сказал перед тем, как его высокая фигура исчезла в дверном проеме, пробираясь в курилку. Предвкушение и трепет покинули тело Сириуса моментально, и он так грубо провел рукой по волосам, что задел ногтями кожу головы. Он посмотрел на двоих лучших друзей, что стояли в плохо освещенном туалете со смущенными лицами. Он указал на них пальцем. — Ебаные обломщики. Все трое рассмеялись, Сириус — неохотно, но с осознанием, что он мог бы превратить шипящую в его крови энергию в масштабное проявление эмоций. Лучше смех, чем разреветься в туалете гей-клуба. — Бля, Лили, я же тебе говорил, — смеясь, сказал Джеймс, и его жена кивнула. — Но я все же была права насчет продолжительности. Ты думал, он сдастся через неделю. — Вы делали ставки на меня? — Сириус побледнел, и парочка только громче засмеялась. — Да ладно тебе, Сопелка. На сколько, ты думал, тебя реально хватит? Ты же безнадежен. — Заткнитесь! — Сириус ткнул на них пальцем, в еще более обвинительной манере, чем до этого. — Ни слова. Никому. — Боже, Бродяга, — Джеймс изобразил шок. — Они не знают, что ты… — он понизил голос до шепота и положил руку на сердце, — гей? Сириус напрыгнул на него, хватая лучшего друга за голову захватом и стуча костяшками по его макушке. Ему бы следовало быть раздраженным, разочарованным в самом себе из-за того, как легко он сдался, чувствовать что угодно, кроме радости, но как он мог? Воспоминание о холодных губах Ремуса, горячо прижатых к его, все еще вертелось в его сознании, губы и язык все еще горели от его настойчивых поцелуев. Он отпустил Джеймса, по-дружески легко пнув Лили. — Нет, я серьезно, — продолжил он, слегка улыбнувшись. — Не рассказывайте никому. Пожалуйста? Лили вздохнула, опираясь на Джеймса. — Когда мы рассказывали хоть кому-нибудь твои секреты, Бродяга? Серьезно. Тебе даже не нужно об этом просить. Джеймс согласно кивнул. Сириус улыбнулся, оставляя поцелуй на щеке своей невестки. — Люблю тебя, Лилс. Он повернулся в сторону выхода, но осознал, что остальные двое за ним не идут — они с любопытством осматривали обстановку туалета, темную потрескавшуюся краску, усеянную неоновыми граффити и кислотными картинами на стенах. Джеймс посмотрел в пол, потом — обратно на него, взглядом, в котором смешались мольба о понимании и смущение. Сириус застонал, с отвращением качая головой. — Чертовы извращенцы, — сказал он, прежде чем хлопнуть дверью и содрогнуться. — Натуралы, — пробурчал он себе под нос. В конце концов то чувство пришло, хотя это и заняло больше времени, чем Сириус ожидал. Он был знаком с ним, поскольку это обычно было неизбежным следствием вкуса алкоголя в его венах и обжигающего темного табака в легких. Сожаление. Но сегодняшнее сожаление было другим, и Сириус ненавидел себя за это еще больше. Сириус сожалел о том, что их прервали, а не о том, что он сделал. В его мозгу шла война: одна его часть кричала, умоляла, била во все тревожные колокола, стуча по костяным оковам его разума и отлетая от них рикошетом; другая же, черт возьми, просто хотела Ремуса снова, почувствовать себя пластилином в его дурацких нежных руках, в его худых пальцах и озорной улыбке, что отдавала чаем, табаком и солью. Он нашел Ремуса в пустой курилке. Спиной к стене, он стоял в своей обычной позиции для курения, с запрокинутой назад головой, закрытыми глазами, даже не вынимая сигарету изо рта. Он затягивался ей, втягивая и надувая щеки, пока клубы дыма обволакивали его аристократический силуэт, и Сириус ощутил желание поцеловать его снова, почувствовать его губы на своих и — угомонись, Сириус. — Хей, — сказал он, зажигая сигарету, и, сделав затяжку, присел на скамейку рядом с Ремусом. Опустив голову, Ремус открыл глаза, посмотрел на Сириуса сверху вниз — он снова делает это? — и ухмыльнулся, как обычно изгибая бровь, какая-то игривая радость отразилась в чертах его лица, и острый клык показался в уголке его верхней губы. — Порядок? — протяжно ответил он с легкой насмешкой в валлийском голосе, от которого у Сириуса защекотало в затылке. Внезапно он осознал, как выглядит: потный, с влажными волосами, собранными в небрежный пучок, выцветшая футболка с «ABBA» и дерьмовые узкие джинсы отлично дополняли картину. Он не ожидал поездки в «Virgo», хотя именно он ее и предложил, глаза были подведены в спешке — неуклюжесть захватила его обычно спокойные руки художника, пока он пытался выкинуть из головы образ шрамированной груди Ремуса. Сейчас это уже не имело значения — горячий воздух клуба и лабиринт танцующих тел, настойчивые поцелуи Ремуса и истерический смех в туалете подпортили его макияж, и подводка была размазана вокруг его голубых глаз угольными пятнами. Под глазами, к слову, как обычно, были круги, пирсинг на ушах не сочетался, кольцо в носу шаталось, улыбка была пьяной, а мартинсы — потертыми. Боже, я в раздрае. — Нет, это не так, — нахмурившись, сказал Ремус, и Сириус осознал, что, по всей видимости, последнее предложение сказал вслух. Но как он мог не думать об этом, не говорить об этом, когда человек рядом с ним был такой неземной красоты. Сириус уставился на его глаза, в свете уличных фонарей казавшиеся кошачьими и в то же время волчьими, на его безразличную ухмылку, украшенную слегка неидеальными зубами и шрамами на лице, и был вынужден признать, как же он был красив. На самом деле Сириус никогда не думал о людях в этом плане, его это никогда не волновало, но в тот момент мог поклясться — он готов хоть сейчас подхватить Ремуса Люпина в свадебном платье и пронести через весь Лондон в свою квартиру, даже не вспотев. — К тому же, — сказал Ремус, присаживаясь рядом с Сириусом и забирая его сигарету, когда покончил со своей. — Я люблю беспорядок. Он мягко наклонился, держа сигарету в левой руке, правой — обхватив угловатую челюсть Сириуса, и поцеловал его. О да. Сириус открыл рот, отчасти от удивления, и почувствовал, как сигаретный дым, слетев с губ Ремуса, коснулся его собственных. Этот поцелуй был медленным, медленнее, чем предыдущие, более размеренным и осторожным, и Сириус подумал, что теперь он понимает, о чем писали поэты. — Люпин? Блэк? — Резкий голос Кингсли разрушил чары, и двое отпрыгнули друг от друга. Сириус зашипел от досады, когда момент прервался и ускользнул от них второй раз за ночь. Кингсли вышел в зону для курения, улыбка осветила его дружелюбное лицо. — Мы уезжаем, парни! Вы где были? — спросил он, когда Сириус поднялся, отряхивая джинсы. Он видел, как Ремус густо покраснел и взялся тушить сигарету, пытаясь скрыть свое замешательство, и пожал плечами, спасая положение. — Мы же те еще дымоходы, — ухмыльнулся он, скрашивая ситуацию беспроигрышной улыбкой. — Как обычно. — Идем, у нас еще афтепати. — Кингсли провел Сириуса обратно через клуб, на ходу снимая его кожаную куртку с крючка и накидывая ее ему на плечи. — Если ты еще в состоянии. Стараясь избавиться от дрожи в сердце и руках, Сириус обхватил Кингсли за бритую голову, заработав тем самым удар в плечо. — Всегда. Моя печень сделана из стали, детка. Кто устраивает? — ответил он, выходя на холодный воздух, и порыв ледяного ветра ударил ему в лицо. Кажется, на дворе все еще был январь. — Ты, засранец, — огрызнулся Кингсли, позволяя застенчивому Ремусу шагать рядом с ним, глубоко засунув руки в карманы. Сириус застонал, поворачиваясь к своим соседям по квартире, которые только пожали плечами. — Это справедливо, Бродяга, — сказал Джеймс, и Сириус показал ему фак, повернувшись, чтобы увидеть Ремуса с этой ублюдочной ухмылкой на лице. Группа столпилась у обочины, заказывая такси, и Ремус прислонился к стене — без усилий безупречный, как всегда. — Никогда не видел твою квартиру, — сказал он, и желудок Сириуса сжался. Возможно, он был немного навеселе, все еще взбудоражен из-за ночи в клубе и все еще гудел на частотах танцпола «Virgo», но он знал, что ночь может закончиться только одним из двух способов, и ни один из вариантов не казался предпочтительным для его трезвеющего мозга. Опираясь друг на друга, группа из девяти человек ввалилась в тесную прихожую квартиры Поттеров и Блэка. Сириус шел впереди, пьяно размахивая коробками с пиццей, за ним — такой же подвыпивший Джеймс, который нес столько же, если не больше, пакетов с попкорном и ящиков пива. Афтепати было традицией Мародеров, как они вдевятером — теперь их было девять, вместе с новым валлийским добавлением — называли сами себя. Гид, Фаб, Фрэнк и Алиса были тоже почетными Мародерами, но так их назвали именно Лили, Джеймс и Сириус. Сириус, выпив пару шотов для храбрости на пути из «Virgo», театрально поклонился, пропуская хихикающего Ремуса в гостиную. Он был единственным, кто еще не был в их квартире, что было редкостью, учитывая, что здесь часто устраивали афтепати: это была самая хорошая квартира, поскольку она принадлежала родителям Джеймса, и, безусловно, самая большая, так что там было предостаточно места для обычных раундов пивного понга или Карты Мародеров. Перемахнув через спинку дивана, Сириус положил коробки на кофейный столик, тут же вступая в борьбу с Джеймсом за гавайскую пиццу. — Поверить не могу, что вы реально любите гавайскую пиццу, — прокомментировал Кингсли, откинувшись на спинку кресла с ломтиком пепперони на полпути ко рту. — Фрики. Сириус показал ему язык и, спихнув Джеймса с дивана, радостно загоготал, когда мужественный регбист с громким стуком упал на ковер. В конце концов они согласились разделить пиццу поровну, и Сириус огляделся, с полным корочки ртом, улыбаясь своим друзьям, которые сидели вокруг стеклянного кофейного столика, аккуратно открывая пиво и изящно опрокидывая поникшие кусочки жирной пиццы в их голодные рты. Сириус заметил, что Ремус не ест, и пододвинул к нему кусочек гавайской. — О, нет, спасибо, — слабо улыбнулся Ремус, откидываясь на спинку стула с пивом в руке. — Все нормально. — Никто, кроме тебя и Сохатого, не любит гавайскую пиццу, Бродяга, — заметила Лили, пододвигая Ремусу пепперони. — Нет, правда, все в порядке, — нервно протянув вперед руку, Ремус покраснел. — Мне ничего не нужно. — Не глупи, — сказал Сириус с полным сыром ртом и пододвинул ему третий вариант, жирную мясную, на которой настоял Кингсли. — Пожалуйста, — Ремус отодвинул ее, и Сириус нахмурился. Ему уже было все равно, хотел он ее или нет, ему хотелось заставить его чисто из принципа. — Возьми, — коротко сказал он и подвинул бумажные тарелки к худощавому мужчине. — Давай же. — Я не хочу, — сухо ответил Ремус, выглядя смущенным и внезапно забеспокоившись о металлической крышке своего пива. — Почему нет? Ремус вздохнул. — Я не ем мясо, окей? Там везде есть мясо, а я вегетарианец. Все притихли, и Сириус, смутившись, потянул пиццу обратно к себе. Ремус потер глаза. — Почему ты нам не сказал? Мы бы взяли без мяса. — Неважно, — ответил Ремус, качая легкими кудрями, дрожащими в освещении квартиры. — Я в порядке. — Не будь идиотом, — встав, простонал Сириус и вытер руки о свои дерьмовые джинсы. — Пошли на кухню. Я приготовлю тебе что-нибудь. — Но я не голоден, — взмолился Ремус, закатывая глаза. — Не хочу создавать неудобств. — Чепуха. — Сириус яростно замотал головой, почти силой таща Ремуса на кухню, в то время как хриплый разговор в гостиной продолжился. Он завел его за угол, и голоса стихли. Сириус указал на кухонный стол. — Садись, — сказал он. Ремус фыркнул и сел, нервно ковыряя ногти. — Я ничего не хочу, — сказал он, но Сириус отмахнулся от него. — Ты сейчас поешь. И вообще, — произнес он, разбивая яйца в сковородку. — Почему ты не сказал нам, что не ешь мясо? Мы бы заказали тебе то, что ты ешь. — Не хотел доставлять проблем. Сириус покачал головой, усмехнувшись. — Нет никакой проблемы в том, чтобы заказать другу пиццу без мяса, Лунатик, — ухмыльнулся он, стоя все еще спиной к Ремусу и работая с яйцами в сковородке. Но даже спиной он почувствовал, как тот пожал плечами, и повернул голову через плечо. — Ремус, с чего ты взял, что это так сложно? — Лицо Ремуса было нечитаемым, поэтому Сириус вернулся к плите, заканчивая с яичницей. Молчание затянулось, и он закинул хлеб в тостер, повернул скрипучие выключатели и добавил к яйцам паприку. — Ну, о моей яичнице-болтунье ходят легенды. Так что вот. Ремус промолчал, но слабо улыбнулся, когда Сириус поставил перед ним тарелку с преувеличенным размахом. — Серьезно, Лунатик, — настоял Сириус, и Ремус поднял глаза, не успев положить и кусок в рот. — Ты не должен вести себя так рядом с нами, идиотизм. Ремус тяжело вздохнул и положил еду обратно на тарелку, откинувшись на шатком стуле, пока Сириус наблюдал за ним из своего угла кухни, скрестив татуированные руки на груди. — Я просто… Все понимаю, окей? — Нет, — ответил Сириус, растерянно скривив губы. — Понимаешь что? — Я, вроде как, незваный гость, не так ли? Пришел и нарушаю тут привычный порядок вещей. — Он встал, отодвинув стул, и сделал глоток воды. Сириус покачал головой, глядя на свои носки на деревянном полу кухни. — Не думаю, что привычный порядок вещей нарушится от того, что ты хочешь сырную пиццу вместо пепперони. Ты — Мародер, приятель. И Сириус, даже самому себе на удивление, действительно так считал. Когда-то ему не нравился Ремус, и он считал его не просто незваным гостем, а настоящим неудобством, пусть и очень красивым. Но потом он пришел и провернул с ним тот трюк в пабе в самый первый вечер, затем, спустя две недели, «Virgo», в туалете, на танцполе, в курилке сегодня вечером. Он был чертовски притягателен, а Сириус знал все о притяжении. Люди, все люди, независимо от пола или ориентации, летели к нему, как мотыльки на свет. Мало кого из них он хотел бы сохранить в своей жизни. Джеймс и Лили, только им уступали Доркас и Марлин. Он любил Кингсли, и Мэри, и на самом деле всех членов их группы, но он мог обойтись без большинства людей, пока у него были Поттеры. Но он понял, с тупой болью и сожалением, что жизнь без Ремуса с каждой секундой становилась все менее привлекательной, и он ненавидел себя за это. Не то чтобы он был влюблен в этого парня — всего лишь небольшая симпатия и пара глупых поцелуев. Но в Ремусе было что-то такое теплое, что Сириус глубоко ценил. Не многие люди заставляли его чувствовать себя так внутри — на самом деле, ему не нравилось большинство людей. Но ему нравился Ремус Люпин. Он хотел, чтобы тот стал его другом. Именно поэтому ему нужно было заканчивать с этим дурацким увлечением. Такие люди, как Ремус, были редкостью для Сириуса, и он должен был сохранить его в своей жизни. Но Сириус уже привык к тому, что его попытки контролировать эмоции всегда заканчиваются провалом. — Твои предпочтения в пицце — наш закон, — сказал он, перед тем как Ремус поцеловал его снова, и, святые угодники, от того, как он его поцеловал, у Сириуса закружилась голова. Одно прикосновение губ — все, что ему нужно было сделать, чтобы Сириус превратился в желе в его руках, оказался полностью в его власти, целуя в ответ и протягивая руки наверх, чтобы обхватить его лицо и почувствовать мягкую щетину. Его большой палец коснулся покрытой шрамами скулы Ремуса, пробежав по изуродованной плоти, и Ремус слегка зашипел, едва приоткрыв рот. Сириус остановился, ожидая указаний, но Ремус снова наклонился, прижимая его к столешнице. — Бродяга, — бормотал он, обхватив его длинными руками за талию, и Сириус мог только улыбнуться, наслаждаясь звуком своего имени с этим прекрасным валлийским акцентом. Поцелуй Ремуса на этот раз не был похож ни на их жаркие и бурные объятия в клубе, ни на наполненную сигаретным дымом медлительность в курилке. Это было похоже на парение, безмятежное и нежное, полное благодарности и доброты, которых Сириус никогда не испытывал в подобных ситуациях. Это было в новинку, и ему это нравилось. Сириус почувствовал предупреждающее движение у себя в животе и вздохнул. Не сейчас, черт побери. Его яичница остынет. — Слава богу, ты не успел съесть эти яйца, — он улыбнулся в губы Ремусу, который тихо усмехнулся в ответ. Он прижался сильнее, крепче обнимая Сириуса, и Сириус был очарован, полностью и бесповоротно заключенный в объятия Ремуса. — Пойдем в твою комнату? — спросил Ремус с нежным взглядом, и желудок Сириуса превратился в лед. Одно упоминание его комнаты напомнило ему о ночах, что он провел в ней, о том, как он, извиваясь, просыпался, путался в простынях, потный и в горячке, пока слезы высыхали на его лице, а из горла рвались крики и мольба о помощи. Нет. Если он хотел сохранить Ремуса, хотя бы самую малую его часть, он не мог позволить ему туда войти. — Нет. — Сириус отстранился, отталкивая Ремуса, и его сердце заколотилось быстрее. Ремус же сначала выглядел удивленным, потом удивление сменило беспокойство, и он виновато отступил. — Оу, боже, мне жаль, я… — начал он, но Сириус остановил его, пытаясь справиться с учащенным дыханием. — Нет! Нет! Все в порядке! Я… Мне… Мне понравилось… целоваться. Мне это нравится. Ремус закрыл лицо ладонью и медленно опустил ее ко рту. — Черт, Бродяга, прости, если ты хотел остановиться раньше… Я… ох… — Нет! — Сириус шагнул вперед, протягивая руки. — Черт. Нет-нет. Мне нравились поцелуи. Правда. Я… Я просто… Нет. Не могу. В спальню. Нет. Не сегодня. Прости, мне очень жаль… — Господи, не извиняйся, — сказал Ремус, осторожно протягивая руку и беря ладонь Сириуса в свою с вопросительным выражением лица, будто спрашивая согласия. — Даже не думай извиняться. Мы… Я… Я бы никогда не сделал ничего, что доставило бы тебе дискомфорт. Дерьмо. Это я должен извиняться. За то, что поцеловал тебя. Я просто… Боже, ты просто настолько притягательный… Сириус шикнул на него. — Нет, я обещаю. Я чувствовал себя более чем комфортно с поцелуями. Правда. Клянусь. Ремус расслабился, но Сириус не мог подавить тревогу. Одна мысль о том, что кто-то находится в его комнате, рядом с ним, пока он спит, заставила его сердце забиться сильнее, и оно стучало о грудную клетку и грохотом отдавало даже в зубы. Он высвободился из рук Ремуса и сделал глубокий вдох. Будь сильным, Сириус. — Мы не должны этого делать, — сказал он, глядя Ремусу в глаза. — Ты мне нравишься, господи, ты мне действительно нравишься, но… Я хочу быть твоим другом, понимаешь? То есть… Я не хочу, чтобы ты перестал тусить с нами, если я все испорчу, как-то так. Я не вступаю в серьезные отношения. Моргнув, Ремус улыбнулся и попытался прикрыть боль, спрятать которую от Сириуса ему не хватало сноровки. — Оу. Я имею в виду… Я тоже не вступаю в отношения на самом деле, — сказал он, и это походило на правду. — Наверное, ты прав. Мы просто… Мы были пьяны, да? Типа слишком сильно? Думаю, я все еще немного пьян. Прости. Желудок Сириуса сжался. Он сказал это, он поставил черту, но, Боже милостивый, как сильно он уже хотел ее пересечь. Он почти пожалел, что Ремус не поцеловал его снова, потому что, видит Бог, он был к этому очень близок. Но сердце Сириуса все еще колотилось, и он знал, что его хватит только на пару минут, что ему нужно немедленно выбираться из этой тесной кухни, прежде чем стены начнут имитировать его сны и смыкаться вокруг него. — Да, — прошептал он и, не успев опомниться, оказался в дверях. — Приятного аппетита, — крикнул он и пошел обратно через гостиную, игнорируя призывы Джеймса посмотреть на тот кусок, что имеет форму задницы. Он заперся в ванной, скользнул на пол, на обжигающе холодную плитку, головой — к деревянной двери, желая только, чтобы его сердце немного замедлилось. Ты жалок. Тот самый голос, что всегда поднимал свою уродливую голову и капал ядовитым протяжным голосом ему в ухо каждый раз, когда что-то шло не так. Парень предлагает пойти к тебе, и у тебя начинается ебаный приступ тревоги из-за каких-то дурацких кошмаров. Господи, Сириус, что за чертовщина. Сириус дышал через нос, положив голову на холодный пол, и вздохнул от приятного удивления, когда ледяная поверхность заставила его подбородок онеметь и тем самым замедлила бесконечный поток душивших мыслей. Ты в безопасности, сказал он себе. Ты в безопасности, ведь ты бодрствуешь. Ты не спишь. Ты не там. Ты здесь, хорошо? В своей ванной. Никто, кроме тебя, не войдет в твою комнату. Никто сегодня не отправится на площадь Гриммо. Сириус вздохнул, смаргивая слезы, и начал считать свои вдохи. Сириус разглядывал потолок в своей комнате, внимательно изучая изображения Луны на нем. Он помнил разговор с Юфимией на этот счет — и свои щенячьи глаза, убеждающие ее, что это помогает ему успокоиться. Первоначально он собирался нарисовать созвездия, создать нарисованную вселенную, но звезды были слишком болезненны для него, каждое сверкающее пятно далекого солнечного света напоминало о темноте дома на площади Гриммо. Там был Регул — в нижнем углу созвездия Льва, и Орион — пылающее созвездие, сверкающее, как бы образующее кольцо вокруг звезд Альнитак, Минтака и Альнилам. И Беллатрикс, ухмыляющаяся, как охотник, со звездами Меисса и Бетельгейзе. И вот они сияли, окутанные Вальпургиевой ночью, и кости Сириуса леденели каждый раз, когда он смотрел вверх ясным лондонским вечером. Не имело значения, были ли они нарисованы на его потолке. Эти звезды были воплощением страха Сириуса, и даже когда он закрывал глаза, он видел их — выжженные на его веках, огни, находящиеся в световых годах от него, но такие близкие, осязаемые, как будто он мог почувствовать, как они сжимают его горло и разрезают адамово яблоко, пока он кричит о помощи. Единственным утешением была звезда Сириус, в созвездии Большого Пса — пса Ориона. Но ему было все равно, он отказывался позволить темным, цепким рукам его названного папаши трогать огни, что принадлежали ему. Они правили ночным небом, но у Сириуса еще была Адара, и у них было целое созвездие — оно было у него, у самой яркой звезды в небе. Он никогда не позволит им забрать это у него. С неохотным вздохом, зная, что ждет его по ту сторону, но слишком уставший, чтобы сопротивляться еще хоть мгновение, Сириус закрыл глаза и начал погружаться в сон. Сириус избегал Ремуса, как чумы. Он решил, что если сможет сопротивляться этому еще немного, то, возможно, чары развеются. Хотя в глубине души он знал, что это бесполезно. Прошли еще две холодные январские недели. Сириус пытался сократить свои ежедневные походы за кофе до двух или трех раз вместо пяти, но Ремус даже не усложнял ситуацию. На самом деле казалось, что ему вообще параллельно, настолько болезненно незаинтересованно он выглядел. Наступил очередной субботний вечер, и Сириус решил отказаться от выпивки и остался допоздна в студии. Он работал над новыми эскизами татуировок, которые он хотел набить на ногах, и большую часть вечера провел, отсиживаясь в своей тускло освещенной задней комнате, с ручкой и углем, царапая по матовой бумаге. Когда он вернулся домой, никого не было, и он решил, что они еще не вернулись, поэтому разделся, принял душ и забрался в постель — его слишком тошнило, чтобы хоть что-то съесть. Он знал, что кошмары придут, смирился с тем, что ему приходилось просыпаться с криком, умирающим на губах, но кто никогда не должен был это застать, глядя на него своими проницательными и осторожными янтарными глазами — так это Ремус, мать его, Люпин, устроившийся на их диване в гостиной, со стаканом воды, зажатым в его костлявой ладони.