Some Sunsick Day

A necklace He believes in a beauty He's Venus as a boy He believes in a beauty and gentle He believes in a beauty He's Venus as a boy. — Какого черта? — пробормотал Сириус, едва сдерживая раздражение с осознанием, сколько времени было на часах. — Мы можем поговорить? — прошептал в ответ Ремус, пристально глядя на него. — Абсолютно точно нет, — Сириус двинулся, чтобы пройти мимо него, но Ремус встал у него на пути, схватив его за запястья. — Не я один был не прав, — прошипел он, слегка толкнув Сириуса. Этот разговор шепотом был просто смешон — чтобы не разбудить Доркас, Марлин и Мэри, дремавших на диване, и Джеймса и Лили, спящих в соседней комнате. Это было похоже на пантомиму. — Мне похуй, — выплюнул в ответ Сириус низким голосом. — Ну разумеется. — Что насчет Калипсо? Иди домой к своей кошке, бабуля, — фыркнул Сириус, все еще пытаясь высвободить запястья из удивительно сильной хватки Ремуса. — Сириус, — взмолился Ремус. Его широко раскрытые янтарные глаза умоляли, и Сириус мог буквально почувствовать, как растаяло его сердце, как волна эмоций прошла сквозь него, пока эти бездонные оранжевые бассейны смотрели прямо на него. Сириус вздохнул, стряхнув с себя руки Ремуса. Черт бы побрал тебя и твое дурацкое лицо, подумал он. — Хорошо, — пробормотал он, отходя в сторону, чтобы пропустить Ремуса, который принялся с благоговением оглядываться. — Господи, Брод… Сириус. Это невероятно. Сириус пожал плечами. Он жил в этой комнате уже несколько лет — переехал в 17 вместе с Джеймсом и Лили. Он привык к ней, но понимал, что она умеет производить впечатление на тех, кто входит сюда впервые. Стены были обклеены им — его рисунками, разумеется, зарисовками самых разных видов. Тела, выведенные углем, человеческие фигуры, нарисованные масляной пастелью; красивые миниатюры пейзажей, или людей, или случайных предметов, раскрашенные мазками масляной краски и акрила. Изображения Луны — так много, сколько там могло поместиться — заполняли потолок, а промежутки между ними, где должны были быть звезды, печально пустовали. Еще там были плакаты, много плакатов: Queen, ABBA, Mott the Hoople, Fleetwood Mac — все, что он мог достать. И фотографии: в основном черно-белые, с его пленки (Сириус был против печати фото, сделанных на телефон, и Джеймс называл его снобом за это). Там был Джеймс, высунувшийся из окна, сжимая в объятиях визжащую Лили; они трое — когда только переехали в эту квартиру, среди гор коробок и пузырчатой обертки, в которую Джеймс и Сириус завернули друг друга, к ужасу Лили; Сириус, опирающийся на смеющихся Доркас и Марлин, с зажатой во рту сигаретой; Юфимия и Флимонт, с сияющими лицами, за обеденным столом — воскресное жаркое покрывало каждый его дюйм. Также там было фото Регулуса, его младшего брата, который сейчас путешествовал, так же отчаянно, как и Сириус, пытаясь избегать их дома. Они разговаривали потом, когда Сириусу уже исполнилось 20. После инцидента. И вот он — с заостренным лицом, одновременно похожий и совсем не похожий на брата — улыбается, смотря телевизор, с чашкой горячего чая в одной руке и ерошит волосы Сириуса другой. Конечно, вещи были повсюду, а не только на стенах. Берти «Stratocaster» стоял у стены рядом с усилителем звука, пара мартинсов. Одежда, как и ожидалось, была разбросана по полу: рубашки, джинсы и кожаные куртки. Поверхности мебели — комода и прикроватного столика — были настолько завалены, что их даже не было видно. Старый проигрыватель и ящик с пластинками; коробки с сигаретами и зажигалками; масляная пастель и карандаши для рисования; бумага, блокноты для рисования; блокноты с набросками ручкой, нацарапанными внутри, словно карты его разума. — Это очень… в твоем стиле, — только и сказал Ремус, и Сириус закатил глаза, плюхаясь на кровать. — Что ты хочешь, Ремус? — тихо сказал он, потирая глаза. — Я хотел извиниться. — Ремус осторожно присел на край кровати, и Сириус обнял свои колени, положив на них подбородок. — Да что ты? Сириусу тоже хотелось извиниться, но он был слишком упрям. Ремус рассмеялся. — Черт возьми, прекрати. Я не единственный, кто должен извиниться. — Вау, Ремус, — вяло протянул Сириус. — Сначала ты вторгаешься в мою комнату, а теперь требуешь извинений. Ремус покачал головой, ухмыляясь. — Я был придурком. Но и ты тоже. Сириус фыркнул. — Ты наговорил дерьма, Бродяга, — сказал Ремус. Вздрогнув от прозвища, что тронуло все струны его сердца, когда прозвучало этим голосом, Сириус потерял свое очарование, желание язвить и откинулся назад, жуя губу. Ремус был прав, конечно. Он повел себя как кретин в отношении шрамов Ремуса — а это был удар ниже пояса. Но Господи. Ремус, то, как он говорил, эта желчь в его голосе, когда речь зашла о Фабиане. Это было уже слишком. Ремуса было слишком — он был как гребаный вихрь. 8 недель, 10 недель, сколько бы они друг друга ни знали — ощущалось это как 10 столетий и 10 секунд одновременно. — Я бы хотел разобраться с этим, понимаешь? И быть друзьями. Слова ударили Сириуса в живот с глухим стуком. Друзья. Но ведь именно этого он и хотел, верно? У него не могло быть отношений с Ремусом, так что, конечно, было бы лучше, если бы они были друзьями? Но друзья честны друг с другом, Сириус. Друзья знают проблемы друг друга. Возразить было нечем. Потирая глаза, Сириус вздохнул. — Прости. То, что я сказал про то, что ты скрываешь о себе, — это было дерьмово. Признаю. Ремус кивнул. — Да, дерьмово. Сириус прикусил щеку изнутри, его руки дрожали. Он бы так напуган, что Ремус собирается спросить его о чем-то — о его кошмарах, о Фабиане, о семье. Что, если он уже знает? Что, если Марлин и Доркас проговорились? Пот выступил у него на лбу. Ремус откашлялся. — Я тоже сожалею о том, что сказал. О Фабиане. Это не мое дело. — Ты прав, не твое, — огрызнулся Сириус, не в силах сдержаться, когда услышал ненавистное имя. Боль исказила лицо Ремуса. Блять. — Прости. Черт, прости. — Все нормально, — тихо ответил Ремус, глядя на руки. Сириус заметил, как по его щекам пополз румянец, и почесал затылок. И что теперь говорить? Это, блять, неизведанная территория. — Нет, это не нормально, — Сириус снова потер глаза, до звездочек. Говорить об этом было немного больно. Тупая боль в затылке. — Я… Послушай. Фабиан — гетеро. Прямо вообще. Я и Фабиан — между нами ничего нет. Никогда и не было. Сириус судорожно вздохнул. Он ненавидел это, Боже, он чертовски ненавидел это. В нем боролись две стороны, снова: одна отчаянно хотела оттолкнуть Ремуса, держать весь этот беспорядок подальше от него, но другая — другая хотела открыться ему, совсем чуть-чуть, просто сказать хоть что-то немного существенное — просто чтобы удержать его. Он не знал, каким путем пойти. Он лишь знал желаемый результат. — Когда мы были детьми, Фабиан сделал мне кое-что нехорошее. И… это принесло мне много неприятностей. Типа, чертову тонну неприятностей. Глаза Ремуса были широко раскрыты и полны сочувствия. Сириус был расстроен — он не хотел жалости, черт возьми, он не хотел, чтобы Ремус думал о нем как о каком-то бедном маленьком обиженном ребенке. Но он оттолкнул это чувство подальше, пока оно не успело оставить кислотный ожог у него в груди. Он знал, что как только потеряет свое хладнокровие, они вернутся к тому, с чего начали. — Господи, Бродяга… — Ремус провел рукой по волосам, взъерошивая медовые кудри. — Черт, я не должен был ничего говорить. Боже, я чувствую себя куском дерьма… Сириус откинулся назад, опершись на широко расставленные руки, с бешено бьющимся сердцем. Этого достаточно. Этого более чем достаточно на сегодня. — Я не могу вдаваться в подробности. Я не хочу. Но мне жаль. Иногда я могу срываться, понимаешь? Что-то внутри щелкает, я это чувствую. Будто резинка лопается. Ремус кивнул. — Да. Боже, да. У меня также. Оба молчали какое-то время. — Раз уж мы откровенничаем, — прервал тишину Ремус, поджимая под себя свои поразительно длинные ноги. — Я не люблю говорить о шрамах. На самом деле я их никому не показываю. Ты видел, но это вышло случайно… Сириус поежился, вспомнив, как он ворвался, каким испуганным и застенчивым выглядел Ремус под тусклой и грязной лампочкой. По крайней мере, его шрамы были внутренними. По крайней мере, Ремус не мог просто войти к нему и увидеть их. Так ведь? — Но, — он продолжил, наклоняясь вперед. — Ты другой. Я знаю это, потому что вижу в тебе что-то похожее. Я не знаю, о чем я, блять, говорю. Это не одно и то же, вероятно. — Он пожал плечами. — Но я так чувствую. Черт, это такой бардак. Я не хочу об этом говорить, никогда. Сириус молчал. — Я получил эти шрамы в довольно дерьмовой ситуации, — сказал он напряженным голосом, будто слова выходили с трудом. Его лицо было слабо освещено в свете спальни, и он нервно теребил кутикулы на ногтях. Ему тоже тяжело, осознал Сириус. Тогда он увидел Ремуса — в теплом свете лампы, окруженного тяжелым воздухом полуночи — как человека, которому тоже приходилось вытаскивать из себя чувства, чтобы показать их, который держал все, каждую мелочь, каждое чувство и каждую эмоцию под замком. Который был вынужден раздирать себя на куски, снимать слои и решать, что можно открыть. — Я не буду спрашивать тебя, если ты не будешь спрашивать меня. Нервно вздохнув, Сириус кивнул. Он кивнул, а Ремус улыбнулся. Боже, как же он улыбался. Волна, поднявшаяся в нем и сковавшая грудь как замок, обрушилась, и на него накатило облегчение. Это может сработать, верно? Если они просто будут держать самые темные и страшные моменты подальше, это может сработать. Как занавески. Задергивать частично, потом полностью. Открывать, только когда выходит солнце. Так делают нормальные люди, Сириус. Разве не так? — Да, — он кивнул. — Хорошо. Общие секреты, так? Ремус слабо улыбнулся и встал. На одеяле остался отпечаток его тела, а его высокая фигура теперь вырисовывалась в свете лампы. Сириусу хотелось слепо протянуть руку и просто обнять его. Но он не мог. Это была глупая мысль. — Друзья? — Друзья, — улыбнулся Сириус, глядя, как дверь за Ремусом закрывается с мягким щелчком. Друзья. Это слово звучало как иностранное. Конечно, они у него были — Сохатый и его легкая улыбка, Лили с огненно-рыжими волосами, Доркас, Марлин и Кингсли с их танцами и пьяным хихиканьем. Друзья. Ремус был его другом. Сириус лег, глядя на картинки Луны. Друзья. Общие секреты. Это сработает. Как же он ошибался. В течение следующих двух недель Сириус приходил на работу каждый день, кроме воскресенья, с улыбкой на лице, дымящейся чашкой в руке и твердой решимостью быть чертовски нормальным. Откинувшись на спинку стула, он оглядел магазин, людей, слоняющихся по нему, болтая о красках, маркерах и обо всем остальном, что имелось в продаже. Подростки с яркими разноцветными волосами ворковали над новыми акварельными палитрами, и Сириус улыбнулся про себя — он был бы именно таким ребенком, если бы у него была возможность. Краем глаза он заметил фигуру, приблизившуюся к прилавку, и поднял глаза, готовый поприветствовать очередного хипстера, но увидел Ремуса, наклонившегося к нему с улыбкой на бледном лице, со все такими же красивыми шрамами в освещении магазина. — О, Ремус, — удивленно моргнул Сириус, не в силах сдержать улыбку, которая расползлась по его лицу. — Чем я могу тебе помочь? — Флэт уайт, пожалуйста, — протянул Ремус, впечатляюще точно имитируя резкий лондонский акцент Сириуса. Сириус шлепнул его по руке, и Ремус, смеясь, откинулся назад, хватаясь руками за свой вельветовый пиджак. Друзья. Легко. — Ну так что, Лунатик? Что ты хочешь? Двухсотграммовая бумага интересует? Мы только получили ее. Или эти новые акварели на масляной основе «Windsor & Newton» — должны помочь всему тому вашему фермерскому шику, что у вас есть. Настоятельно рекомендую. — Сириус ехидно усмехнулся, поднося чашку с кофе к губам. Ремус показал ему язык. — Я пришел, чтобы записаться на занятия по искусству. Сириус поперхнулся напитком. — Ты? На занятия по искусству? — пролепетал он, вытирая рот тыльной стороной ладони, и показал фак Ремусу, который тоже не смог сдержать смех. — Хорош издеваться, Рем, у меня есть клиенты, которым нужно помочь. Ремус задумчиво задержался на новом прозвище, и Сириусу захотелось пнуть себя. Он не хотел, оно само вырвалось. Боже, теперь он тоже краснел, щеки покрылись алым. Моргнув, Ремус улыбнулся, и скованность исчезла. Как он это делал? — Нет, я серьезно, — настоял он. — Могу я записаться на какое-нибудь занятие? Сколько они стоят? Сколько занятий в курсе? Сириус просто пялился на него. — Ну же, Бродяга, так ты общаешься со своими клиентами? Пожевав губу, Сириус пожал плечами. Какого черта? — Занятия проходят в группах, — объяснил он, потянувшись под стол, чтобы достать свой дневник для бронирования уроков. — Пять занятий в любой области, которую ты выбираешь — один раз в неделю в течение… — Пяти недель, — закончил Ремус, и Сириус уставился на него, все еще не в силах сдержать легкую улыбку. — Именно. Так вот, магазин закрывается в 5, занятия начинаются в 5:30 и заканчиваются около семи. Слушая, Ремус что-то напевал себе под нос. — Каждый день по занятию, с понедельника по пятницу. Ремус медленно кивнул. — Хорошо, какие есть варианты? — В понедельник — человеческая фигура… Ремус фыркнул, и Сириус поднял брови, задумавшись о зрелости своего друга — или отсутствии таковой. — Во вторник мы занимаемся гончарным делом, в среду — абстракция, как разработать более индивидуальный подход… — М-м-м… — Четверг — экспериментальные штуки в медиа, это обычно для начинающих, так что тебе может понравиться. А в пятницу — портретная работа. — Окей. Хорошо. Какой сегодня день? — Сегодня… пятница сегодня, придурок. — Сириус покачал головой, и несколько мягких черных локонов выбилось из-за уха. Ремус усмехнулся — как всегда, удручающе мило. — Хорошо, — сказал он, наклонившись ближе и ткнув пальцем в бумагу. — Тогда я выбираю пятницу. Сириус пожевал губу, желая, чтобы он мог сказать «нет», что все места заняты или занятие вообще отменено. Видеть Ремуса чаще, чем необходимо, несомненно помешает его планам оставаться друзьями и держать хрупкое эмоциональное состояние друг друга на расстоянии вытянутой руки. Это была очень, очень плохая идея. Но кто такой Сириус Блэк, если не поклонник плохих идей? — Я запишу тебя. Увидимся вечером. Сириус готовился к уроку сосредоточенно, стараясь не обращать внимание на дрожь в руках. Ты ведешь себя глупо, ругал себя он. Ну и что, если Ремус хочет пойти на твое занятие по рисованию? Это то, что делают друзья. Поддерживают своих друзей. Он убедился, что на столах было все необходимое — сегодня должно было прийти 10 человек. Ему вдруг стало интересно, где сядет Ремус. Заткнись. Повесив большую фотографию модели на доску в передней части студии, он сел и откинулся на спинку стула, ожидая, когда прибудут люди. Его сердце билось, как барабанная дробь, а от каждого шороха перехватывало дыхание. Он не хотел этого… он чувствовал себя идиотом. Но Ремус. Почему он вообще решил прийти? Сириус покачал головой. Захотел поиздеваться надо мной, да? Сириус улыбнулся самому себе, отчасти от собственной мании величия и отчасти от того, что, как это ни заставляло его челюсть дрожать, Ремус придет сегодня. Ремус был так красив, не прикладывая никаких усилий, так грациозен во всем, что он делал, хотя и двигался, как неуклюжий подросток с этими его длиннющими руками и ногами и ростом в 6’3 фута. Сириус был даже немного рад, что он придет — Сириус мог наконец показать ему, что в его жизни есть область, где он не был пьяным истощенным человеком с фиолетовыми кругами под глазами, толкающим и целующим его в случайные моменты. Сосредоточься. — Чему улыбаешься? — раздался знакомый валлийский акцент у двери, и Сириус поднял глаза, чтобы увидеть Ремуса, прислонившегося к дверному проему. На нем, как обычно, были какие-то потертые штаны, и вся элегантность и модные стильные тона меркли перед фирменным набором дырок и торчащих нитей от Люпина. Дырявый вязаный джемпер, оливково-зеленый — ничего нового — и все тот же вельветовый пиджак. Сириус бы пустил свой левый сосок в измельчитель древесины, только чтобы надеть этот пиджак хоть раз. — Самому себе, — коротко ответил Сириус, задрав нос, чем заслужил смешок Ремуса, который теперь шагнул в пустую студию к рабочему столу Сириуса. — Тебе придется быть полегче со мной, — сказал Ремус, наклоняясь вперед и опираясь на деревянную поверхность широко раскинутыми руками, и приблизил лицо к лицу Сириуса. — Не могу сказать, что я лучший ученик для подобного ремесла. Сириус прикусил губу, чтобы не расплыться в улыбке — от одной только этой близости между ними у него сжалось сердце и защекотало внутренности. Я достаточно близко, чтобы поцеловать его, осознал он и тут же отмахнулся от этой мысли, внутренне поморщившись. Друзья не целуют друг друга, Сириус. Вместо этого он просто мило улыбнулся и ткнул пальцем по носу Ремуса, как пуговицу. — Посмотрим, — сказал он Ремусу, который попытался увернуться от руки Сириуса. Как по щелчку, будто вселенная выжидала удачного момента, чтобы добавить в их жизни немного здравого смысла, другие люди начали заходить в студию и занимать свободные места за рабочими столами или зависать в проходе, если были новичками. Некоторые были завсегдатаями этих занятий, некоторые никогда не были здесь раньше, но озорной улыбки Сириуса и простого взмаха рукой хватило, чтобы все устроились на местах. И, конечно же, будто насмехаясь над ним, Ремус занял ближайший к нему стол, опираясь тонкими руками на его поверхность и устроив подбородок на ладонях. Сириус нервно пожевал внутреннюю часть щеки, пытаясь не обращать на это внимание. — Хорошо, ребят, — начал он, двигаясь к месту, где все могли его видеть. — Большое спасибо, что пришли сегодня. Это значит, что я смогу заказать еду на вынос у того милого итальянца. Люди рассмеялись, и Сириус, потянувшись, тоже улыбнулся. Он был неотразим и знал это. Здесь он был в своей стихии, с людьми, с искусством. К черту Ремуса Люпина. Сегодня зажигал Сириус Блэк. — Итак, как вы знаете, — продолжал он. — Сегодняшний воркшоп посвящен портретной живописи, одна из моих любимых. У нас есть фотография вот этой прекрасной модели, всем видно? Да? Хорошо, тогда давайте начинать. Сириус начал рассказывать о том, какие материалы можно использовать на протяжении пятинедельного курса, и о некоторых упражнениях, с которых они собирались начать, чтобы набить руку в анатомии. Он любил это — обожал наблюдать за восторженными лицами людей, пока он говорил, полностью сосредоточившись на себе, наслаждаясь звуком слов на своих губах. Это было его пристанище, его искусство. Урок продолжался, и Сириус не мог не заметить, что Ремус пристально наблюдает за ним, играя языком в уголке рта и слегка приподняв бровь. Он наблюдал за ним, как за животным в зоопарке, за чем-то любопытным. Шею Сириуса закололо. Он попытался прорваться сквозь туман в мозгу и сосредоточиться. Ремус не мог разрушить и его трудовую жизнь тоже. Конечно, Ремус был хорош в классе. А почему нет? мрачно подумал Сириус. Он же чертов Адонис. Он не может быть настоящим. Он — эксперимент, я знаю это. Он не был и близко так хорош, как Сириус — это не обсуждалось. Сириус не всегда замечал это, но он был невероятным художником, и количество его проданных работ это подтверждало. Но было бы ложью сказать, что Ремус не был хорош — Сириус зачарованно наблюдал, как его длинные руки рисовали иллюстрации на бумаге, тонкие, костлявые пальцы размазывали уголь, а маленькие шрамы на тыльной стороне ладони вспыхивали вдоль вен. Сириусу хотелось нарисовать его руки, чтобы запечатлеть их навсегда. Черт побери. Все ушли, кроме Ремуса Люпина, поглощенного разговором с Сириусом. Оглядываясь назад, он даже не мог вспомнить, о чем они говорили. Возможно, было бы лучше остановиться прямо здесь и сейчас, выставить его на улицу, собрать вещи и пойти домой. Но он этого не сделал. — Нет, серьезно, — смеялся Ремус, запрокинув голову, пока Сириус размахивал руками, рассказывая сложную организацию одного школьного пранка, который они устроили с Джеймсом во времена их учебы. — Как вообще вам удалось это провернуть? — Много терпения и выдержки, Ремус. Каждый таймер для яиц в этом гребаном здании, их было, наверное, больше двухсот штук. Им потребовался целый день, чтобы разобраться в этом. — Почему в этом месте вообще было двести таймеров для яиц? — выдал Ремус в перерыве между смешками, задыхаясь, и Сириус, довольный, что вызвал такую реакцию, продолжил. — Спроси Дамблдора, — пожал он плечами с улыбкой на губах. — Хотя, возможно, где-то половину купили мы сами. — Какая пустая трата денег! — воскликнул Ремус, схватившись за живот. — Зачем вообще тратиться на это? — Ремус! — Сириус ахнул в притворном ужасе, прижав руку к сердцу. — Ты полагаешь, что жизнь пранкера не стоит всех мирских сокровищ? — О нет, — выпрямился Ремус, изображая искренность. — Господи, я совсем не это имел в виду. Сириус указал на все еще ухмыляющегося Ремуса. — Я надеру тебе задницу за это, Люпин. Ремус высунул язык, повернувшись, чтобы прибрать за собой. — Ты на самом деле довольно хорош, — прокомментировал Сириус, спрыгивая со стола и направляясь к Ремусу. — Я был приятно удивлен. — Обижаешь, Бродяга, — ответил Ремус, опустив голову. — Мерзавец, — улыбнулся Сириус, стоя позади Ремуса, чтобы посмотреть на работу на мольберте. — Нет, серьезно, это довольно хорошо. — Довольно хорошо? — Ремус застенчиво повернул голову с полуулыбкой на лице. — Но не превосходно? Сириус наклонился вперед, чтобы осмотреть работу. — Превосходно не бывает, но это неплохо. Мне нравится. — М-м, рад это слышать, — парировал Ремус, беря в руку кусок угля. — Что я могу улучшить, о мудрейший? Инстинктивно Сириус потянулся, чтобы схватить руку с углем, и поднес ее к бумаге. — Нет, смотри, — пробормотал он, двигая руку Ремуса, чтобы проследить за нарисованными фигурами. — У всех разные черты лица, верно? Так вот обрати внимание, как ее глаза опущены сильнее, и это должно выражаться несколько другими штрихами, нежели у первой модели, понимаешь? Сириусу нравилось это — нравилось, что он мог, наконец, показать Ремусу свое мастерство так, как понимал не каждый. Это было больше, чем просто искусство — каждая растянутая черная линия была струной его души. Он опустился чуть ниже, чтобы оказаться на одном уровне с сидящим Ремусом, щекой касаясь его волос и все еще держа его за тонкое запястье. Не осознавая, что он делает, он поднял пальцы так, чтобы полностью накрыть руку Ремуса своей, сжимая покрытую шрамами, костлявую ладонь, чтобы удобнее схватить уголь. Он осторожно двигал им — и этот шорох материала, царапающего тусклую матовую бумагу художника, был единственным шумом, слышным на фоне их тихого дыхания. Сириус нарисовал еще немного. — Вот так, да? Ремус слегка наклонил голову, касаясь медовыми локонами щеки Сириуса — прикосновение мягкое, как нежная рука. Сириус вздрогнул от щекотки, от робкого приближения лица Ремуса к его, к его поцарапанной щеке со следами щетины и темно-бордовым кругам под глазами. — Да, — прошептал он, и Сириус почувствовал его дыхание на своих губах. Уголь упал на пол. И тогда он поцеловал его. Каждая рациональная частичка его мозга говорила остановиться, отстраниться, он разрушал то, к чему они так долго стремились — но его кости, нервные окончания и синапсы горели и взрывались и да, губы Ремуса на его губах, и на этот раз Ремус сделал это, он начал, он инициировал. Сириус отдался полностью, и каждая клеточка внутри него гудела от возбуждения и удовольствия. Как он мог быть настолько глуп, чтобы думать, что он может вести себя как обычно, пытаться жить в этой гребаной обыденности, когда губы Ремуса ощущались так? Сириус открыл рот, пуская языки в ход, и Ремус встал, притягивая его к себе, пока он, чувствуя себя абсолютно беспомощным, мог только таять от его прикосновений. Как будто каждая нервная точка идеально отзывалась на приглушенный шепот его имени — Ремус, Ремус, Ремус. Стерео тихо играло на заднем фоне, пока руки блуждали, рты шипели, губы кусали и зубы скрежетали. Поцелуй переполняли желание, страсть и полный отказ держать губы на расстоянии слишком долго. Сириус был жив, и его разум был дымом, теплым электрическим туманом из основания фейерверка, что грохотал у него в затылке. Они были буквально вплетены друг в друга: тела прижаты друг к другу, руки и ноги сплелись в отчаянной, цепкой страсти, что прожигала их сердца. Волна дикого желания и удовлетворения, чудесным образом перемешанные, обрушилась на Сириуса, и он притянул Ремуса ближе, еще ближе, потому что нуждался в нем, нуждался в каждом изгибе тела, даже в каждом сгибе его локтей, чтобы идеально вписаться в его собственные. Он слышал звуки ременных пряжек, шорох отбрасываемых рубашек, но ему было все равно. Студия могла хоть сейчас взорваться — пока прохладная кожа Ремуса прижималась к нему, а вкус сигарет и соли ощущался на его губах, Сириус был впервые за долгое время доволен. Когда все закончилось, мир замер, все замедлилось, пока момент угасал и рассеивался. А потом все исчезло. Ремус уже натянул джемпер и накинул пиджак на плечи. Он одарил Сириуса улыбкой и повернулся, чтобы уйти. Сердце Сириуса бухнуло, опустилось на дно, когда воспоминания о теле Ремуса, прижавшемся к нему, румянце и жаре, ритмичном биении двух сердец и двух ртов исчезли. Они подходили друг другу, как элементы мозаики, но края были неровные, тем самым заставляя Сириуса задыхаться от интенсивности их контакта. Но все было кончено. — К-… куда ты идешь? — Сириус неловко стоял, пока кожа все еще горела от прикосновений Ремуса. На его лице был уголь, Сириус заметил, наверняка от его рук — темное пятно вдоль скулы, все еще красной от возбуждения. — Домой? — Ремус пожал плечами, играя языком в уголке рта. — А что? — Я… — начал Сириус, но слов не находил. Что? Что он мог сказать? Они уже говорили об этом. Никакого вмешательства. Никаких обязательств. Ничего из этого. Они должны быть друзьями. — Увидимся завтра? — сказал он. — В «Virgo»? — Эм, да, — рассеянно ответил Сириус, погрузившись в себя. Глупый, глупый, глупый. — Да. Пока. Ремус ушел, и весь воздух вышел из Сириуса разом. Он застонал, закрыв лицо руками, которые казались такими чуждыми тем, что ласкали его не так давно. О чем ты думал, Сириус? Как ты мог быть таким глупым, таким безрассудным? Теперь это никуда не денется. Это задержится. Это было именно то, что он пытался предотвратить, избежать с того самого дня три месяца назад, когда глупый, долговязый бариста принял его заказ. Ему хотелось вернуться в прошлое, изменить его. Но хуже всего было то, что его тело все еще трепетало от возбуждения, от воспоминаний о прижавшемся к нему Ремусе, о каждом его фрагменте, покрытом шрамами и веснушками. То, как сияла его кожа в свете студии, розовые и серебристые отметины, покрывающие его тело, переплетались, словно карта — мерцающие нити, струящиеся по каждому дюйму его фигуры. Сириус снова хотел его, хотел, чтобы он был здесь — провести губами по каждой линии, шептать секреты, прижимаясь к залитой лунным светом коже. — Ты тупой похотливый ублюдок, — пробормотал он себе под нос, пиная ящик с газетами, и поморщился от удара. — Идиот. Сириус поднимался по лестнице, перепрыгивая через каждые две ступеньки, как он обычно делал, когда нервная энергия бурлила у него в животе. Он проверил время — 8:30 — и выругался на себя. Сегодня была его очередь готовить, а он только соскочил с байка, ужасно задерживался и пах… ну, Ремусом. Он толкнул дверь в их квартиру, бросил шлем под стол в прихожей и попытался тихо прокрасться в свою комнату, надеясь избежать гнева рыжеволосой соседки по квартире. Не тут-то было. — Сириус Блэк! — крикнула Лили, стоя в дверях кухни с пылающим лицом. — Ты опоздал. И мы голодны. Сириус выпрямился, избавившись от жалкой позы грабителя. Он провел рукой по волосам, ломая голову в поиске оправданий. Прости, Лили, я был с нашим общим другом, с которым, как я сам поклялся, у меня никогда ничего не будет. Не вариант. — Прости, Лилс, — он пожал плечами. — Не так уж поздно. Лили фыркнула, обвиняюще тыкая в него пальцем. — Опоздал на час, — сказала она. — В день, когда должен готовить. У тебя есть рты, которые нужно кормить. — Она права! — Из кухни донесся крик Джеймса, и Сириус покачал головой, потирая глаза. — Мама Сириус, как ты могла оставить нас с такой жаждой? — Жажда — это когда хочешь пить, придурок, — парировал Сириус, и его лучший друг появился в дверях с куском сыра, на котором было несколько следов укусов. — О, черт возьми, прекрати есть этот гребаный сыр, Сохатый. Джеймс покачал головой. Его веснушчатые щеки напоминали хомячьи, набитые обильным количеством чеддера. — У него секс-взгляд, — сухо заметил он в сторону Лили. У Сириуса отвисла челюсть, и он скептически посмотрел на друзей. — Секс-взгляд? — воскликнул он. Он понятия не имел, как выглядит его «секс-взгляд», но он мог думать только о чем-то одном в тот момент: прикосновения Ремуса все еще ощущались на коже, отчаянные движения и бормотание ему в ключицу и… сосредоточься. Лили кивнула мужу и повернулась к Сириусу, скрестив руки на груди. — Секс-взгляд, — сказала она, поджав губы и кивнув теперь в его сторону. — Итак, кто же это был? Сириус высоко поднял голову. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Джеймс фыркнул, бросив сыр на столешницу, к бескрайнему отвращению Сириуса. — Это кто-то с твоих занятий? Это реально плохо для бизнеса, Сириус. — Я не знаю, о чем ты говоришь! — запротестовал Сириус, но его защита слабела с каждой минутой. Он всегда был хорошим актером, но никогда не выступал перед лучшими друзьями. — Точно кто-то с занятий, — подтвердила Лили, все еще враждебно. Джеймс стоял позади нее, раскинув руки на обе стороны дверного косяка, с озорной ухмылкой на лице. — Это был тот парень в смешных очках, который записывался, когда я там был? — спросил Джеймс, на что Сириус закатил глаза. Его колени болели от стояния в коридоре, но Лили и Джеймс, по всей видимости, отступать не думали. — Кто, Бен? — фыркнул Сириус. — Нет. Кроме того, он не ходит на пятничные занятия. Он занимается гончарным делом. — Конечно, гончарным делом, — сказал Джеймс. — Странный он тип, этот Бен. Сириус раздраженно вскинул руки. — Я иду в душ. Он повернулся, чтобы направиться в спальню, но Лили мгновенно оказалась там, преградив ему путь. — Нет, пока ты не скажешь нам, с кем был. — Ни. С кем. — повторил Сириус, глядя прямо на подругу. — Врун, — она высунула язык. — Это был Энди? — О, мне понравился Энди, — пропищал Джеймс из-за спины Сириуса, который бросил на него полный злобы взгляд. — Подожди, Лилс, а что, если это был Карсон? Лили сморщила нос. — Боже, Карсон. Он мне никогда не нравился. Возможно, это все-таки Бен, и он просто стесняется нам в этом признаться. Джеймс хихикнул и подошел к Лили, также преграждая путь Сириусу. — Определенно Бен. Наверняка занимались эротикой с глиной. Лили взвизгнула от смеха, и они оба рассмеялись. Раздражение Сириуса нарастало. Он был зол на Ремуса за то, что он был таким невероятным, а потом просто уехал, а теперь еще Лили и Джеймс. Блять. — Отвалите, — процедил он сквозь стиснутые зубы. Лили фыркнула, вытирая слезы с глаз. — Вы играли в глиняную игру? * — Глиняная игра! — Джеймс взвыл, и двое залились тихим смехом, ударяясь о стену и друг о друга, практически не издавая ни звука. — О Боже, — выдохнула Лили между порывами смеха. — Сириус, ты сел на эту вертушку и исполнил танец? — Джеймс вцепился в жену в очередном приступе. — Хватит, — вздохнул Сириус. Он просто хотел принять душ. И залезть в кровать. И свернуться в клубок. В груди что-то сжалось. — Они точно размазывали мокрую глину друг по другу, так чувственно, — добавила Лили, и Джеймс наклонился, схватившись за живот. Лили, в восторге, похлопала его по спине. — Ну все уже, ребят… — Глиняный секс, — прошептал Джеймс необычно высоким голосом, лишенный воздуха в легких, и Лили снова рассмеялась. Пара облокотилась друг на друга. Сириус сжал кулаки. — Эротичная керамика**, — Лили, казалось, подпрыгивала, восторгаясь собственной шуткой, и Джеймса прорвало по новой. — Остановитесь, — прошипел Сириус. Затылок покалывало, и волна разочарования поднялась в груди. Он сморгнул слезы. — У Сириуса был глиняный секс с Беном… — Наверное, еще и с членом в вазе… — Достаточно, — крикнул Сириус, чувствуя знакомый гневный щелчок. Его лицо было горячее, чем когда он был с Ремусом, и его дыхание сбивалось. — Это был не Бен. Это был Ремус. Даже просто слышать эти два слога было как удар под дых, и он глубоко вздохнул. Лили и Джеймс перестали смеяться. — Ой.