Some Sunsick Day

Didn't know what time it was, the lights were low, I leaned back on my radio. Some cat was layin down some rock 'n' roll «Lotta soul,» he said. Then the loud sound did seem to fade, Came back like a slow voice on a wave of phase, That weren't no DJ, that was hazy cosmic jive. There's a starman waiting in the sky, He'd like to come and meet us, But he thinks he'd blow our minds. There's a starman waiting in the sky, He's told us not to blow it, 'Cause he knows it's all worthwhile. День рождения Сириуса Блэка было одним из самых взрывных событий в году для его друзей, и он ни за что бы не хотел, чтобы это было иначе. Но когда он проснулся утром в свой 23-й день рождения — рассвет только начал пробиваться сквозь задернутые шторы — все еще дрожа от ночного кошмара и хватаясь руками вокруг себя в поисках Ремуса, чтобы схватиться за него, ужасное чувство поселилось у него в животе. Сириус Блэк влюблялся. Сириус не был особо склонен к глубоким размышлениям, обычно предпочитая беззаботный вихрь повседневной жизни, намеренный жить не только без забот, но и опосредованно, наслаждаясь чистым экстатическим удовольствием от каждого мгновения, что он мог уловить. Однако он поймал себя на большом количестве раздумий за последний год — в частности, о декабре, когда он встретил Ремуса Люпина, почти целый год назад, и о всех месяцах после. Он уставился на скол в кафеле в душе, позволяя струям воды нести его мысли. Он никак не мог сориентироваться во времени: жизнь до Ремуса, казалось, растворилась в мутной пелене, а жизнь с ним была вне досягаемости, слишком далеко, чтобы коснуться, погрузить пальцы в туман. 10 месяцев. 10 дней. 10 столетий. Сириус не был уверен до конца. Как долго они могли продержаться так? Подумал он мрачно, сморгнув капли воды с ресниц. Как долго могли оставаться в этой ловушке обыденности? Как долго могли прятаться? От кого они прятались? Может быть, он не заботится о тебе так сильно, Сириус, сладко произнес голос в его голове. Сириус вздохнул и закрыл глаза, не сопротивляясь ему. Позволяя голосу омывать его вместе с потоком душевой воды. Может, в кои-то веки он был прав. Ты действительно думаешь, что ты мог нравиться ему в течение десяти месяцев и он ничего с этим не сделал? Ты — тело, Сириус. Пустота, которую можно заполнить. Губы, которые можно почувствовать. Место, где он мог позволить голове отдохнуть. Ремус был луной. Сириус знал это, потому что знал астрономию. Внутренняя и меньшая луна главного пояса астероидов Сильвия, пронеслось у него в голове. Но для Сириуса Ремус не был луной, или греческой фигурой, или просто каким-то латинским словом. Он был солнцем. Может, дело было в количестве янтаря, которое он излучал, в этих топазовых глазах и медовых волосах, в россыпях веснушек и кривой улыбке. Может, дело было в его ужасных свитерах и дерьмовом вельвете. Может, в его тату и пирсинге в ушах. Может, все дело в шрамах. Может быть, в его чертовски фантастическом кофе. Или, может быть, это просто был он, такой нежный, чистый и чертовски добрый. Он постоянно менялся, всегда был в движении, никогда не останавливался, никогда не насыщался — но единственным, что ему удавалось поддерживать, было это теплое сияние, которое наполняло солнечное сплетение Сириуса каждый раз, когда он был с ним. Иногда Ремус был злым, и мрачным, иногда — измученным, истощенным, кусал губу и будто горбился всем телом. Но куда бы он ни шел, его руки оставались прежними. Каждый поцелуй — как первый, снова и снова, когда Ремус разрывал его на части, отрывая каждый атом его тела, а затем сшивая их обратно своим чертовски прекрасным ртом. Куда бы он ни шел, Сириус Блэк пойдет за ним. — Черт, — выдохнул Сириус. Ему нужно было напиться. — Б-Б-Бродяга! — Успокаивающий рев Джеймса разнесся эхом по квартире — впечатляюще, учитывая ее размеры. — С Днем рождения! Сириус налетел на Джеймса, полный решимости заглушить любые мысли о Ремусе Люпине в знакомом комфорте в компании лучших друзей. Джеймс поднял Сириуса, как обычно невероятно сильный, и Сириус обхватил его стройными ногами за талию, прижимаясь к нему, как ребенок, утыкаясь смеющимся лицом в ключицу друга. Джеймс развернулся, ветер со свистом пронесся мимо ушей Сириуса, и он радостно завопил, когда Джеймс опустил его и заключил в свои медвежьи объятия. Сокрушительный вес еще одного тела, добавленный к их парочке, заставил всю троицу рухнуть на диван поблизости — и в итоге они превратились в огромную вздымающуюся кучу смеющихся тел, с запутанными и выдернутыми волосами. — Большие двадцать три! — крикнула Лили, разместив праздничную шляпу на голове Сириуса, намеренно оттягивая резинку так, чтобы она щелкнула его по подбородку. Он, смеясь, оттолкнул ее, и Джеймс появился с большой кружкой кофе. Сириус проворковал и взял ее у него, делая глоток горячей жидкости. — Хорошо начали, мои дорогие, — сказал он, устраиваясь в кресле и вытягивая ноги. Он был в выцветших пижамных штанах и еще более выцветшей футболке с «Mott the Hoople». Он уселся поудобнее, мягкий хлопок приятно обволакивал его ужасно измученные суставы. Не так приятно, как с Ремусом. Он отогнал эту мысль, сделав большой глоток обжигающего кофе, и обожженное горло вернуло его к реальности. Через секунду Джеймс оказался около него, размахивая неумело завернутыми подарками с сияющей Лили рядом. — Открывай! — взмолился Джеймс, бросая их Сириусу на колени, который прикрыл рот от шока и благодарности. — Ох, Сохатый, вам не стоило! — защебетал он. Джеймс и Лили закатили глаза, устроившись на сером ковре гостиной. Сириус развернул первый подарок, взвизгнув от радости, увидев, что это была коробка — очень большая. Открыв ее, он просиял из-за количества кофейных капсул внутри. Их, должно быть, было около 500 штук — маленьких пластиковых штучек разных цветов. Он с улыбкой посмотрел на Джеймса. — Сохатый, это невероятно… но у нас нет кофемашины Nespresso. — А-а! — остановила его Лили и подтолкнула к нему вторую коробку. Внутри у Сириуса все забурлило от возбуждения, чистейшее чувство любви и обожания по отношению к друзьям обрушилось на него. Он разорвал коробку и практически завизжал при виде серебристой кофемашины, оказавшейся перед ним. — Джеймс. Лили. Я мог бы расцеловать вас обоих прямо сейчас, — сказал он очень серьезно, глядя им обоим прямо в глаза, уголок его рта дернулся в ухмылке. Джеймс вытянул губы и закрыл глаза, на что Лили рассмеялась, как обычно развеселившись со своего инфантильного мужа. В ответ Сириус поднял ногу в носке и поднес ее к вытянутым губам Джеймса, и тот отшатнулся, когда Лили и Сириус разразились смехом. Следующим подарком оказался оплаченный сеанс у любимого тату-мастера Сириуса — Аластора Грюма, за что он поцеловал Лили в щечку и оставил влажный поцелуй на лбу Джеймса. Лили несла тарелку с панкейками, а Сириус взволнованно излагал свою новую идею для тату прилежно слушающему Джеймсу, когда раздался тихий стук в дверь. Лили вытянула шею с озадаченным выражением лица. — Кто это? — пробормотала она, но Сириус уже вскочил со своего места. — Я именинник, — объявил он с низким поклоном. — Пойду поприветствую своих посетителей. Джеймс бросил ему в голову скомканную в шарик оберточную бумагу, и Сириус увернулся от него, схватив один из шотландских панкейков с огромной тарелки, которую Лили только что принесла с кухни. Запихнув мягкое, пахнущее кленом лакомство в рот, с раздутыми, как у хомяка, щеками, он распахнул дверь, ожидая увидеть Доркас и Марлин или, может быть, Кингсли. В свитере, свободно висящем на его худой фигуре, в выцветших синих джинсах, обтягивающих его дурацкие длинные ноги, Ремус неловко мялся в дверном проеме. — Хей, — улыбнулся он, сверкнув глазами, рот внезапно скривился в ухмылке, глядя на Сириуса, и тот понял, что все еще стоит в пижаме, с полным панкейков ртом и размазанной подводкой, которая, конечно же блять, не могла остаться ровным ободком вокруг его голубых глаз. Он провел рукой по волосам, застенчиво улыбаясь, и сам по себе вид мужчины перед ним плавил все внутри, все тревоги, ужасы и страхи уносились в янтарном потоке его взгляда. — Хей, ‘Емуш, — сказал Сириус с набитым ртом и, не зная, что делать, отступил в сторону, чтобы впустить Ремуса. Сириус заметил у него большую сумку и внес это в список Причин, Почему Ремус Люпин — Бабушка. Ремус прошел в гостиную и получил комок оберточной бумаги прямо в лицо. — Прости, Ремус-друг! — хихикнул Джеймс, когда Ремус бросил шарик обратно. — Я думал, это Сириус. Сириус закатил глаза и тяжело опустился на кресло. — Мы ведь так похожи, — задумчиво кивнул Ремус с серьезным выражением лица, и Джеймс, светящийся, как обычно, от любви, широко улыбнулся и бросил в него еще один комок, заработав панкейк в лицо от высокого бариста. Ремус быстро становился их лучшим другом. Сириус неловко поерзал на месте, что Ремус заметил, и его улыбка немного померкла. Но буквально через мгновение его очаровательная кривая улыбка вернулась, и он протянул Сириусу упаковку, завернутую в экологичную тонкую бумагу. Список Причин, Почему Ремус Люпин — Бабушка, будет расти, по всей видимости. Задорно подмигнув, с сияющим лицом, Сириус, отчаянно пытаясь скрыть бурю эмоций, бурлящих у него в животе, вскрыл упаковку и ахнул, когда увидел, что там было. — О Ремус! Ты чертов ангел! — воскликнул Сириус, и Ремус, сидевший на диване напротив, откинулся на спинку с расползающейся по лицу улыбкой. — Это единственная пластинка Боуи, которой у тебя нет. Сириус помахал своим новым экземпляром «The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders from Mars» перед Джеймсом, губы которого приняли форму идеальной «о», когда он взглянул на обложку. — Теперь мы сочетаемся, — застенчиво сказал Ремус, склонив голову, и Сириуса ударила в живот такая волна любви к этому мужчине, что сердце сжалось и едва не сбилось дыхание. Он подскочил и заключил ошарашенного Ремуса в объятия, не осознавая свои действия в процессе. Ремус ахнул и немного замялся поначалу, после чего улыбнулся, удивленно моргнув. Сириус обнял его, прежде чем осознал, почему он абсолютно точно не мог так нежно обнимать Ремуса Люпина посреди собственной гостиной в десять утра, и уткнулся лицом в его ключицу с тихим «мне нравится, спасибо». Длинные руки Ремуса, оправившегося от первоначального шока от их контакта, обвились вокруг его талии, его дыхание было прерывистым у уха Сириуса, когда его кудрявая голова наклонилась, чтобы приподнять мужчину ближе к себе. — Хей, — сказал он, его прерывистое дыхание коснулось лица Сириуса. Джеймс прочистил горло, и Сириус пришел в себя, отстраняясь от длинных рук Ремуса, так отчаянно желая, чтобы он мог подержать его еще немного. Отмахнувшись от глупой мысли, он вместо этого взъерошил золотистые кудри Ремуса. — Джеймс, включи ее! — возбужденно воскликнул он, пытаясь не утонуть в той нежности, которая все еще витала вокруг них с Ремусом. Джеймс установил пластинку в проигрывателе. Они посидели немного, выпили кофе с панкейками, смеясь и бросая вещи друг в друга — ведя себя как чертовы дети, как это всегда были в их компании. Прозвучали последние ноты «Moonage Daydream» и заиграло знакомое начало «Starman». — Люблю эту песню! — воскликнул Ремус, вскочив и подхватив Лили вместе с собой. Вдвоем они принялись раскачиваться в такт и петь, и Сириус, с замирающим сердцем, но слишком переполненный эмоциями, чтобы сделать что-то еще, поднялся и присоединился к ним, и вскоре все четверо танцевали. — Didn’t know what time it was the lights were low-oh-oh-oh, I leaned back on my radio-oh-oh-oh, — пропел Ремус, его мягкий и мелодичный валлийский акцент поразил Сириуса прямо в сердце, заставив его голову кружиться от чувств. Разочарованный в себе из-за своей глупой слабости, он отвернулся, намеренный погрузиться в одну из своих любимых песен. Ты слабый. Голос, до ужаса похожий на голос Вальбурги, зашипел ему в ухо, и он покачал головой, пытаясь избавиться от него физически. Чувствительный, слабый трус. — Lotta soul! — завыл Джеймс на ухо Сириусу, заставив его подпрыгнуть, но он ухмыльнулся, воспользовавшись этим как отвлечением, пока голос Боуи заглушал мрачную ауру его матери. Сириус покачивался с Джеймсом. Заиграл припев, и не успел он опомниться, как оказался перед Ремусом, держа рукой его голову сбоку, пока Ремус точно так же держал его. Они почти касались лбами и кричали друг другу в лицо — «Staaaaarmaaaannnnn» разносилось по всей квартире. Голос Вальбурги затих, превратился в ничто, как и все вокруг, включая Джеймса и Лили, мир замедлился. Все, что он видел, — лицо Ремуса, эти прекрасные янтарные глаза и впалые щеки, расплывшиеся в широкой улыбке. Только Ремус и он, поющие друг другу, схватив друг друга за подбородок. И на тот момент этого было достаточно. Мне кажется, я, возможно, влюблен в Ремуса Люпина. Сириус рылся в своем ящике. Вся его одежда казалась ужасно обыденной, и он задался вопросом, когда его гардероб стал таким неподходящим. — Эй, Бродяга, — Ремус ворвался в комнату, застегивая зеленую рубашку, которую так обожал Сириус. — Черт! Прости! — Он наткнулся на полуобнаженного Сириуса, который стоял в одних боксерах. Его волосы были все еще влажные после душа, и его татуировки были хорошо видны в свете лампы. — Ничего, что ты не видел раньше, Лунатик, — фыркнул Сириус, возвращаясь к ящику, и тут же пожалел о сказанном. Это не было тем, о чем они говорили — это было лишь тем, что они просто делали. Как пили кофе, чистили зубы и дышали — Ремус и Сириус находили друг друга, тянулись руками сквозь темноту, соединялись, будто сшитые вместе, а затем расходились, отступали во тьму, не произнося ни слова. Он пожевал губу и посмотрел на Ремуса, который просто улыбнулся, не выдавая эмоций, и неторопливо подошел к ящику, оттолкнув Сириуса в сторону острым бедром. Он ловко вытащил рубашку из кучи. — Вот эта, — заявил он, поднося ее к свету, и, подмигнув, передал Сириусу. Сириус посмотрел на него и внутренне усмехнулся. Это была хорошая рубашка — шелковая, бордового цвета, с медно-коричневыми пуговицами и греховно открытым воротом. Он пожал плечами, все еще болезненно ощущая на себе ленивый взгляд Ремуса, скользящий по нему, и стал возиться с пуговицами. Холодные руки Ремуса накрыли его ладони, и он поднял глаза, не в силах сдержать улыбку, промелькнувшую на его губах. Ремус ловко застегнул пуговицы, холодные длинные пальцы касались его обнаженной груди. Закончив, Ремус разгладил рубашку, не сводя глаз с Сириуса. — Тебе так чертовски идет бордовый, — ухмыльнулся он, наклонился и уверенно поцеловал Сириуса в губы, который провел языком по нижней губе Ремуса, уже готовый снять эту рубашку. Однако, к большому разочарованию Сириуса, он отстранился, злобно улыбаясь, глядя на то, как тот последовал своими губами за его, нуждаясь в контакте. Ремус что-то пробормотал и заправил его черную прядь за ухо. Волосы Сириуса теперь были длиннее, чем в их первую встречу — теперь они касались его плеч, все еще подстриженные как косоватый маллет, который Сириус бы ни на что не променял и которым встряхивал при любой возможности. Ремус наклонился ниже, едва касаясь губами, и прошептал ему в рот. — Позже, хорошо? Сегодня вечером, — выдохнул он, затем отстранился от Сириуса, пятясь к двери. Сириус отчаянно пожевал губу, сжав кулаки и поджав губы, внезапно почувствовав себя голым без прижатого к нему тела Ремуса. — Надень штаны, чертов извращенец, — бросил Ремус через плечо, задорно смеясь, и кинул взъерошенному Сириусу джинсы, которые тот отбросил с многозначительным взглядом. Дверь закрылась, и Сириус опустился на край кровати, пытаясь замедлить сердцебиение и потирая лицо руками. «Lady Stardust» слабо заиграла из гостиной. И образ Ремуса, такого небрежного, такого невозмутимого, такого слепого по отношению к тому, что заставлял чувствовать сердце Сириуса, отпечатался на его веках. And he was alright, the band was altogether Yes, he was alright, the song went on forever Yes, he was awful nice Really quite out of sight And he sang all night long Я думаю, я влюблен в Ремуса Люпина. Музыка в «Virgo» вибрировала сквозь Сириуса, и ему стало даже немного интересно, сколько же он выпил, когда он выдыхал сигаретный дым через приоткрытое окно в туалете клуба, со звуками вздохов Ремуса и застегивания ремня на фоне. Ремус подошел сзади — его руки, вокруг Сириуса, потянулись вверх, так как он сидел на приподнятой части стены, и вынули сигарету изо рта Сириуса, который повернулся и пьяно ухмыльнулся ему. Не менее пьяный, Ремус сделал несколько затяжек, выдыхая дым в рот Сириуса через отчаянный, задыхающийся поцелуй. Сириус наслаждался тем, что в кои-то веки оказался выше, и затянулся сигаретой, знакомое обжигающее чувство царапнуло его горло. Он запрокинул голову, уставившись на потолок, и лениво выпускал дым изо рта, в то время как губы Ремуса, обычно холодные, горячо скользили по его шее, оставляя следы, которым ему наверняка придется придумывать оправдания. Сириус запустил руку в волосы Ремуса — как мог, учитывая огромное количество алкоголя, циркулирующего по его венам — и осторожно откинул голову Ремуса назад, крепко сжимая его кудри с ухмылкой на лице. Ремус потянулся и нежно поцеловал Сириуса в бровь, где находился его последний пирсинг, который он сделал в сентябре. — Еще раз? — выдохнул Ремус с остекленевшими глазами. Настала очередь Сириуса быть жестоким. Он наклонился так близко к Ремусу, дыша ему в губы, ощущая вкус сигаретного дыма, ментол, табак и какой-то цитрусовый привкус чего-то, что они пили вдвоем, танцующий на их зацелованных губах. — Позже, — прошептал он и спрыгнул со своего места, затушив сигарету о стену. — Пойдем, — он схватил Ремуса за руку, сжимая ее пальцами, и потащил его к выходу. Ремус провел рукой по волосам, его глаза все еще лихорадочно блестели. — Подожди здесь, — пробормотал он, поправляя одежду. — Выйди чуть позже после меня, окей? Было ли дело в алкоголе, сигаретах или отсутствии идеального тела Ремуса, прижатого к нему, Сириус почувствовал, как у него упало сердце. Ремус развернулся и выскользнул из туалета. Сириус откинул голову на стену — разочарование кололо его горло, в глазах защипало, их момент отчаянно убегал от него, и тепло, только недавно расцветавшее в его груди, увядало, отступало, умирало. Ты слабый, прошептала Вальбурга. Я думаю, я влюблен в Ремуса Люпина. Квартира 13А была набита битком: повсюду тела, все друзья и знакомые Сириуса, танцевали. Сириус был с Доркас, вращаясь с ней в танце, к большому удовольствию остальных гостей. Он поднял ее и закружил, а она взвизгнула и ударила его по плечам. — Отпусти меня! — рассмеялась она, и Сириус подчинился, бросив ее на диван. Девушка, смеясь, отпихнула его. — Ты еще получишь за это, Блэк! — Конечно, Дорки, — Сириус высунул язык и, увернувшись от нее, дернул Доркас за волосы. — Сейчас вернусь для реванша. Он проскочил на кухню, пьяно уворачиваясь от людей, откупорил бутылку вина и налил себе большой бокал. — Привет, — прошептал голос ему на ухо, и Сириус, как никогда довольный тем, что на кухне никого больше не было, развернулся и вцепился в Ремуса в обжигающем поцелуе, его руки скользнули под рубашку и пробежались по шрамам на веснушчатой спине. — Привет и тебе, — пробормотал Сириус в ответ, когда Ремус посадил его на столешницу, и едва не уронил вино. — Ремус, что ты… Оу! Я думаю, я влюблен в Ремуса Люпина. Часы пролетели незаметно, и вскоре гости начали расходиться. Сириусу было все равно. Они все могли уйти, и его это не заботило. Сейчас у него было более чем достаточно. Спотыкаясь, они вдвоем ввалились в спальню — оба слишком пьяны, чтобы нормально двигаться, языки отяжелели, как и одежда. Ремус ногой захлопнул за ними дверь, практически вцепившись в рубашку Сириуса, срывая ее, и они вместе упали на кровать. Сириус дышал неровно, и дыхание Ремуса, не менее прерывистое, так точно синхронизировалось с ним, так идеально они дополняли друг друга. Сириус обнял его, отчаянно желая чувствовать его рядом. Он вцепился в Ремуса, и мир растаял, все исчезло, пока не остался только Ремус — только он, всегда он, заключенный в этом мгновении, каждый раз, когда их губы встречались, а руки отчаянно бродили по телам друг друга, отзываясь ревом в голове Сириуса, когда тяжелое тело прижимало его к кровати. Я влюблен в Ремуса Люпина. Они лежали в кровати вместе, успокаивая сбившееся дыхание. Их тела переплетались — будто сшитые по краям, все углы идеально сочетались, будто всегда там и должны были быть, все встало на свои места, когда посеребренная, покрытая шрамами кожа была прижата к Сириусу. Запах Ремуса, его вкус, его звук просто ошеломляли мозг Сириуса — пьяный разум превратился в блаженный янтарный туман. Его голова лежала на груди Ремуса, и он мог видеть вздымающуюся кожу, залитую лунным светом, танцующим на ней, так близко. Ему не хотелось видеть ничего больше. Он хотел бы жить среди этих шрамов. Он хотел бы любить Ремуса открыто и свободно, а не со стыдом, смущением и сожалением. Но все исчезло, и он не мог ощутить ничего, кроме чистого удовлетворения, ничего, кроме обжигающего желания и любви, гудящих под его кожей, в каждой фибре, каждом синапсе и нерве — дыша лишь двумя слогами, вокруг которых, Сириус чувствовал, он будет вращаться по орбите до гребаного конца времен. Ремус. — Fy nghariad*, — пробормотал Ремус по-валлийски ему в волосы, и Сириус нежно провел кончиками пальцев по его шрамам. — Что это значит? — тихо спросил Сириус, лениво путешествуя пальцем по одному красивому шраму. Ремус помолчал, затем вздохнул, уткнувшись лицом в волосы Сириуса. — Это значит «идиот», — тихо сказал он, и Сириус фыркнул, закрыв глаза. — Устал, — пробормотал он, уткнувшись Ремусу в грудь. — Тогда спи, — прошептал голос ему в ответ. Он смутно ощутил где-то внутри панику, какое-то торможение, какое-то напоминание — что надо встать, двигаться, что что-то было не так, просто ужасающе не так — но сон проник в него и потянул за уголки глаз. Может быть, он был пьян, или слишком устал, или, может, он был просто глупо, нелепо влюблен, но он отмахнулся от всех неприятных чувств, прижимаясь к телу, которое крепко обвилось вокруг него, вплетенное, сшитое, связанное с ним вместе. Что могло причинить ему боль, когда его Лунатик держал его вот так?