Some Sunsick Day

All I want is nothing more, To hear you knocking at my door. 'Cause if I could see your face once more, I could die a happy man I'm sure. When you said your last goodbyes, I died a little bit inside. I lay in tears, in bed all night. Alone, without you by my side, But if you loved me, Why'd you leave me? Take my body, Take my body. All I want is, all I need is, To find somebody. I'll find somebody. Like you. — Break me. Break me into beauty. For my father once said, 'Through the hottest fire comes the purest gold.' So break me. For I burn and I melt into cracks made by careless hands that once held me closely. Toss me to the flames and break me. Break me into beauty. 'Kingtsugi', Lauren M Garica Сириус уставился на искусствоведческий журнал, который купил ему Джеймс. Кинцуги, говорилось в нем, японское искусство восстановления, ремонта разбитой керамики путем укрепления участков поломки лаком, покрытым или смешанным с порошкообразным золотом, серебром или платиной. С философской точки зрения оно рассматривает поломку предмета как часть истории объекта, а не что-то, что требует маскировки. Золото. Сириус вздохнул, водя пальцем по изображению трещин на бирюзовой вазе. Она слишком сильно походила на Ремуса, и это ранило — это болезненное отчание в глубине его сердца, органа, разорванного на миллион частей. Он нуждался в Ремусе, нуждался в его золоте, чтобы сшить свое сердце обратно. Прости, прошептал он пустой комнате. Слезы стекли по его щекам и начали капать на журнал. На позолоченные вазы, единственную исцелившуюся вещь во тьме покинутости и мучительного одиночества сердца, которое не знало, как любить, и мальчика, который отчаянно хотел уметь. — Кто включил это дерьмо? — проворчал Сириус, направляясь в гостиную. Он слышал начальные ноты «Five Years», ту симфонию в виде биения сердца, что говорило о том, что начинается первая сторона пластинки «Ziggy Stardust», которую он абсолютно точно собственноручно запихнул под кровать. Это был ноябрь, первое число, и в квартире было много людей. Прошлой ночью был Хэллоуин — обычно это любимый праздник Сириуса, но сейчас он просто хотел кофе, блокнот для рисования и немного парацетамола, а у него дома в это время находилось не менее 10 человек. Его раздражали не сами люди, а тот факт, что эти люди в данный момент кишели в его квартире, милые, влюбленные и счастливые, будто последние два года для них были сплошным весельем. Первый год был, для Сириуса. Конечно, тот год был полон радости для него — у него был Ремус. И как только он его заполучил, он его потерял. Там были Лили и Джеймс, такие же вечно влюбленные, как всегда. Мэри и ее новая девушка (они встречаются последние восемь месяцев) Эммелин. Доркас и Марлин. Кингсли и какая-то шотландская девчушка, которую он неизвестно где подцепил. И Бенджи, блять, Фенвик. Без Ремуса, слава Богу. Сириус хотел выпить. Это была простая мысль, которая постоянно крутилась у него в голове. Я пиздец как хочу выпить. Примерно в августе у него случился рецидив. Он помнил, как Джеймс вырвал бутылку у рыдающего него, и на его лице отразилась жалость. Чертова жалость. Казалось, это было все, что кто-либо когда-либо мог предложить Сириусу в эти дни. Жалость, жалость, жалость. — Выздоровление не линейно, Бродяга, — успокаивал Джеймс, когда Сириус откинул голову на стену. Его движения были вялыми, а слезы тихо текли из его глаз. Он должен был почувствовать укол смущения, или стыда, или вины — он был трезв почти 8 месяцев, и вот он снова здесь. Но у него больше не было сил волноваться об этом. Забвение, заключенное в этой бутылке, казалось, вытянуло эти чувства из него, и он был благодарен ей за это. Дело было не только в Ремусе. Конечно, когда он увидел его, вспомнил, как он упустил единственный гребаный шанс на любовь, который у него когда-либо был, конечно, это подтолкнуло его к виски. Но это также было напоминанием о том, что его невозможно любить и что все, к чему он прикасался, превращалось в пыль: что еще он мог сделать, кроме как утопить себя в алкоголе, отчаянно пытаясь смыть все, пока не осталось только слабое биение его сердца? Он не знал, как любить — он даже не знал, что это за чувство такое, на что оно похоже. Самое близкое к нему, что у него было, это то, что он испытывал к Джеймсу и его родителям, но это было семейное, нежное, успокаивающее чувство. То, что он чувствовал к Ремусу, пугало его, и он не знал, как это описать. Сириус Блэк никогда не знал любви до этого, а его мать исказила для него значение этого слова. Так что уж простите его за то, что ему хотелось надраться. Он был частично трезв, снова. То была идея Джеймса — постепенно отказываться от алкоголя. Или как-то так. Это неважно. Почти ничего не имело никакого значения. В 23 года он был алкоголиком, не мог от этого избавиться, и друзья жалели его. Что за божественное существование! Это должно быть на ебаном баннере, хмуро подумал он, оглядывая смеющиеся лица, которые теперь повернулись к нему. — Ну? — настоял он, и Джеймс слабо улыбнулся. — Я поставил! У тебя день рождения через пару дней, и я знаю, как ты любишь этот альбом. Губы Сириуса вытянулись в тонкую линию. — Больше нет, — все, что он сказал, проходя на кухню. Он знал, о чем они все думали: как мог вихрь Сириуса Блэка, короля беззаботной жизни, так погрязнуть в каком-то безумном расставании? Так ощущается любовь? — Бродяга? — Джеймс вошел на кухню, но Сириус стоял к нему спиной, все еще роясь в поисках кружки. Он пытался не обращать внимания на ту с полевыми цветами, которую они хранили для травяных чаев Ремуса — у него пока не хватало духу выбросить ее, но он не мог заставить себя взглянуть на нее. — Ты в порядке? — Зачем ты пригласил его? — Сириус пробормотал тихо, чтобы никто, кроме двух лучших друзей, не мог услышать, дрожащими руками насыпая в Саймона молотый кофе. — Зачем ты притащил его сюда? Джеймс вздохнул, и, несмотря на то, что он был повернут спиной, Сириус знал, что очки уже сидели у него на голове, а широкая рука потирала лицо. — Ну… Он просто был рядом, с Ре… Сириус со звоном положил ложку и услышал, как Джеймс сглотнул. — Они были с нами прошлой ночью, и Бенджи вроде как пригласил себя сам. Я не мог сказать «нет». Он пришел и надрался. Сириус, честно говоря, я никогда не видел, чтобы кто-то так быстро пил пиво, это было похоже на… — Так где Ремус? — Сириус наконец повернулся, оставив кофе вариться. Джеймс пожал плечами. Его очки действительно были у него на макушке. — Не знаю. Они повздорили, и Ремус уехал домой на такси. — Он был пьян? — Я не знаю, — извиняющимся тоном сказал Джеймс. — Наверное. Это же Хэллоуи… Но Сириус не слушал. Он выпрямился. — Он был пьян? И ты позволил ему самому поймать такси до дома? Джеймс моргнул. — Ну да. Ему в конце концов 23 года, и я… Сириус уже протискивался мимо Джеймса обратно в гостиную, где сидели все его друзья и, черт побери, смеялись. Сириус заметил, что Бенджи выглядел усталым, его глаза покраснели. — Ты, — он указал на Бенджи, — выйдем. Сейчас. — А? — это было все, что сказал Бенджи, глупо моргая, и Сириус понял, что он, вероятно, все еще был пьян. Его мучил вопрос, из-за чего была их ссора — из-за того, насколько скучным был Бенджи, как он высасывал всю жизненную силу из Ремуса? — Я хочу поговорить с тобой, — настаивал Сириус, хватаясь за плечо Бенджи, который издал звук, похожий на плач ребенка, которого отругали. Все наблюдали за происходящим, а Джеймс подал голос. — Ну же, Сириус… — И кто-нибудь, выключите уже это, блять, — рявкнул Сириус, уже таща — да, определенно все еще пьяного — Бенджи к двери, которую он рывком открыл. Он вытолкнул Бенджи наружу и захлопнул за собой дверь, оставив их вдвоем в коридоре. — Где Ремус? — Он упер руки в бедра, пытаясь не обращать внимания на то, что он выглядел как мать. Как только Бенджи услышал имя, его лицо помрачнело, а глаза потемнели. — В своей вонючей квартире, вероятно, — выплюнул Бенджи, и Сириус вздрогнул от яда в его голосе. — Так пойди и поговори с ним? Какого хрена ты дал ему одному ехать домой на такси, когда он был пьян? Бенджи просто уставился на него. — Иди проверь своего парня… — Он не мой парень, — прервал его Бенджи, на что Сириус моргнул. — Я… что? Да, он… — Нет, — сердито ответил Бенджи, его глаза все еще были лихорадочными и пьяными. — Он расстался со мной. Вчера. Дерьмо было единственным словом, вертевшимся в голове Сириуса. Воздух потрескивал, и Бенджи наблюдал за этим, сверля дыры в его лбу, пока эмоции скатывались с него волнами. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Это было то, чего он хотел. Он ненавидел Бенджи и думал, что Ремус слишком хорош для него — черт, Ремус был слишком хорош для чего угодно. Он должен быть в восторге, он должен быть в экстазе, черт возьми, он должен быть счастлив. Но он не был. Его живот все еще сводило, голова все еще болела, в груди было так же пусто, как всегда, его тело ощущалось холодным без Ремуса. — Я… Я не понимаю… Бенджи усмехнулся, проводя рукой по волосам. — Прошлой ночью, на вечеринке, он просто бросил меня, — его голос надломился, и на мгновение из-за его глаз выглянул испуганный и грустный ребенок. Но потом исчез, и ядовитое выражение лица вернулось. — Я… Я заговорил о тебе… Это было тупо и не вовремя, но… — Обо мне? — Сириус поперхнулся, его сердце бешено колотилось. — Почему? — Потому он все еще любит тебя. — Оу. — Ремус! — Сириус стучался в его дверь. — Ремус! Открой эту чертову дверь! Завтра у Сириуса день рождения. Хэллоуин был два дня назад, и с тех пор никто ничего не слышал о Ремусе. — В смысле он любит меня? — Сириус едва мог выдавить из себя эти слова. — А ты как думаешь, черт возьми? — рявкнул Бенджи, потянувшись к двери, но Сириус преградил ему путь. — Я… Я… — Сириус запнулся, голова у него шла кругом. Он открыл рот и снова закрыл его. Бенджи издал звук — наполовину вздох, растерянный, с отвращением, наполовину всхлип, раздраженный и ревнивый. Бенджи выглядел дерьмово, теперь Сириус мог это разглядеть — красные круги от слез вокруг глаз, желтоватая кожа от перебора алкоголем. — Хэллоуин был твоим любимым праздником, — начал Бенджи, сглотнув. Это выглядело так, как будто каждое слово причиняло ему боль. — И… черт, я знал, что ты ему все еще нравишься. Я слышал это. — Ты слышал это? — тихо спросил Сириус. Бенджи медленно моргнул, а когда открыл глаза, они были стеклянными. Его губы скривились. — Он бормочет твое имя. Во сне. — Оу, — снова сказал Сириус. Ветер со свистом вырывался из его легких, пока он не превратился в картонную копию самого себя, прислонившегося к дверному проему, мысли кружились со скоростью света, сердце колотилось в груди, вызывая тошноту. — А потом… перед тем, как мы должны были выходить, я нашел его с этой книгой. Которую ты подарил ему. На 22 года. Сириус знал, о чем шла речь — тот специальный выпуск «Общества мертвых поэтов». Три месяца спустя они вместе посмотрели фильм. — Той, внутри которой есть твоя записка. Он читал ее, и у него был такой вид, как будто он собирался заплакать, — продолжал Бенджи с напряжением. — Но он даже не видел меня. Так что я заговорил об этом после того, как перебрал пива, и, черт возьми, это было плохо, но я не думал… Голос Бенджи дрогнул, и он сердито потер глаза. Сириус отвернулся от него. Голова кружилась, каждая мысль появлялась и исчезала, появлялась и исчезала. — Я сказал, что он все еще любит тебя. И он отрицал это, но потом… — Он бросил тебя, — тупо закончил Сириус, и Бенджи кивнул. — Он… Он сказал не уходить вместе с ним, остаться, насладиться остатком вечера, а сам ушел. — Ясно, — неуверенно ответил Сириус. — Ясно. — Ремус! — крикнул Сириус в замочную скважину. — Слушай, я знаю, что ты не хочешь говорить, но, Господи, просто открой гребаную… — Чего ты так орешь, Сириус? — Миссис Фигг, соседка Ремуса, высунула голову. — Потише нельзя? Ты пугаешь Альфонсо. Сириус повернулся, сбитый с толку. — Передайте Альфонсо, что мне очень жаль, но мне нужно увидеть Ремуса. — Он снова начал колотить в дверь. — Ремус! — Боже мой! Его нет дома, черт возьми! — рявкнула миссис Фигг. — Он уехал на Хэллоуин, сказал мне приглядывать за Калипсо. А теперь, может быть, ты заткнешься? — После чего пожилая леди, от которой Сириус никогда раньше не слышал ругательств, хлопнула дверью, и металлическая табличка на входной двери задрожала. — Черт, — пробормотал Сириус, направляясь к ее двери. — Черт, черт. — Он слабо постучал. — Миссис Фигг? Миссис Фигг? — Боже правый, молодой человек! Чего тебе? — фыркнула она в замочную скважину. — Просто иди домой, черт возьми! Бенджи мне нравился больше. Сириус поморщился, но продолжил. — Он сказал, куда поехал? — Домой, — сказала миссис Фигг, а затем включила джаз так громко, как только могла, игнорируя стуки Сириуса в дверь. — Ты куда собрался, Сириус? — Джеймс и Лили встали в дверном проеме. — Уэльс, — пожал плечами Сириус. Домой. Домой. Где был дом Ремуса? Уэльс — он определенно был оттуда. Что-то на «Р». Он говорил Сириусу. Какая-то долина. Он сидел возле многоквартирного дома Ремуса, зажав в губах третью сигарету, и кончики его пальцев горели, а колено подпрыгивало, пока он листал Википедию. — Уэльс, Р, Р, — бормотал он себе под нос, а затем, когда нашел что искал, бросил сигарету, не потрудившись затушить ее. — Рондда, — прочитал он. — Точно. Долина Рондда. Дрожащими пальцами он загуглил «Долину Рондда». Ему было интересно, сколько там живет людей. Может быть, ему следовало больше слушать на уроках географии, потому что он просидел еще час возле квартиры Ремуса. — Куда в Уэльс? — усмехнулся Джеймс, и Сириус моргнул, держа руку на рюкзаке. В нем было только самое необходимое — много сигарет, выпивка, если она ему понадобится, деньги. — Какой-то город Понтипридд, — ответил Сириус, проталкиваясь между друзей. — Собираюсь найти Ремуса. — Ох, Сириус, — начала Лили, но он прервал ее. — Не надо, — огрызнулся Сириус, игнорируя чувство вины, которое скрутило его внутренности. — Я просто хочу проведать его, окей? — Ты едешь в Уэльс, чтобы проведать его… — медленно произнес Джеймс, но Сириус уже исчез за дверью. — Ремус? — Сириус?! — Хей, простите… — Prynhawn Da!* — Дама у рыночного прилавка улыбнулась и пробормотала что-то по-валлийски. Сириус потер глаза, морщась от солнца, которое то появлялось, то исчезало из поля зрения. Поездка на поезде была долгой, и он все время смотрел в окно, часами. День был утомительный — скоро закат, а он все еще понятия не имел, как найти Ремуса. Понтипридд был тошнотворно зеленым. — Э-э… Вы говорите на английском? — неубедительно ответил Сириус, и леди моргнула и улыбнулась. — Чем могу помочь, дорогой? — спросила она с сильным валлийским акцентом. — Я ищу дом Люпинов. Если… если вы знаете, кто это… Дерьмо. Он должен встретиться с его родителями? Лицо женщины было непроницаемо. — Возможно, Вам дали неправильное имя… — Нет-нет, определенно Люпин… — продолжал Сириус, не обращая внимания на ее смятение. — Мне нужно… — Вы — их друг? — осторожно спросила продавщица, и Сириус неловко поерзал. — Когда вы в последний раз получали от них весточку? Сириус нетерпеливо отмахнулся. — Я дружу с их сыном, не могли бы Вы просто дать мне адрес? Женщина сглотнула. — Пожалуйста? — Что… что ты здесь делаешь? — Я хотел увидеть тебя. Такси мчалось вперед, пока Сириус бесстрастно наблюдал за пролывающим мимо городом — «Понти», как его называли местные. Так вот где вырос Ремус. Далеко от Лондона, от его шумных улиц и мигающих огней, но здесь было приятно находиться. Сириус подумал, что, возможно, ему бы понравилось быть здесь ребенком. С другой стороны, где угодно было бы лучше, чем на площади Гриммо. Ремус был здесь, и Сириус практически мог физически чувствовать это. Потребность обнять его заставляла что-то колотиться в его груди, как барабанный бой. Ты нужен мне, Ремус, я люблю тебя, прости. «Общество мертвых поэтов» снова зазвучало у него в ушах. Есть время для смелости, и есть время для осторожности. И мудрый человек понимает, что требуется. Возможно, Сириус и не был мудрым, но он будет храбрым. Ради Ремуса он будет храбрым. Он любил его — или настолько сильно, насколько мог, настолько близко, насколько мог заставить себя подойти к этому чувству. Возможно, этого недостаточно, нет, но этого должно будет хватить. Честность — это все, что осталось, и Сириус готов вырвать ее из себя, выпутать из своих конечностей. Может быть, они были сломаны, непоправимы. Может быть, пыль так и осталась пылью, осколки разбитой вазы по-прежнему разбросаны по полу, и никакие кинцуги не смогли бы ее починить. Может быть, золотая пыль Ремуса и Сириуса — их любви, нежных вздохов, шепота и ласк — может быть, она исчезла. Но, по крайней мере, сейчас, в кои-то веки, он будет правдив. Я люблю тебя, Ремус. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… Его телефон зажужжал, напугав его, и он пошарил в кармане, вытаскивая его. «Неизвестный номер» — значилось на экране. Сириус поднес телефон к уху, барабаня пальцами по двери такси. — Да? — Здравствуй, Сириус, — сказала его мать.