Some Sunsick Day

I had all and then most of you, Some and now none of you. Take me back to the night we met. I don't know what I'm supposed to do, Haunted by the ghost of you. Oh, take me back to the night we met. --- I did not fall in love with you. I was born on the floor. Everything else was just remembering. - Caitlyn Siehl ------------ — Скажи, что любишь меня, Сириус. — Я… Я не могу. Я просто… не могу. Прости. — Тогда, полагаю, на этом все.

РАНЕЕ

В сердце Сириуса было не много ненависти, и ничто обычно не выбивало его из колеи. Но это выбило. Боже, и как же сильно. — Вальбурга, — выдавил он. Каждый слог царапал его горло, пока он вытаскивал их из глубин своего сознания. Никогда еще ему не требовалось столько сил, чтобы просто заговорить. Он уже много лет ничего не слышал о своей матери. Ты для меня ничто, Сириус. Давай, уходи. Это будет облегчением для нас, если ты уйдешь. — Манеры, Сириус, — прокомментировала она. В трубке звучал ее резкий голос, который он слышал в своих снах и самых темных моментах. — Чего ты хочешь? — прохрипел он, осознавая, насколько слабо звучит его голос. — Мой брат скончался, — она произнесла это с тем же стерильным, незаинтересованным формальным тоном, как будто зачитывала список покупок. — Ага, конечно, — усмехнулся Сириус. Гнев клокотал в нем. Альфард был мертв уже много лет. — Не Альфард, — промурлыкала она, и Сириус практически мог представить, как она рассматривает свои ногти, выкрашенные в красный цвет. — Сигнус. Сириус сухо сглотнул. — Окей. Какое отношение это имеет ко мне? — Как обычно, никакое, — вздохнула Вальбурга, и Сириус вздрогнул: ее голос был слишком близко к нему. — Но те глупые маленькие юридические документы, которые этот Поттер заставил меня подписать, когда ты сбежал, как капризный ребенок… — Ради всего святого… — К сожалению, я должна сообщать тебе о всех важных семейных новостях. Вот и все. — Держу пари, ты просто подавлена, — промурчал Сириус, отчаянно цепляясь за свой равнодушный образ, полный решимости держать себя в руках. Он был так близок к Ремусу. Так чертовски близок. — Вполне себе, да, — пробормотала его мать. — Не мог бы ты оповестить Регулуса, пожалуйста? — Сделай это сама, — отрезал он. — Я бы сделала, но он заблокировал мой номер, этот маленький ребенок. Пожалуйста, скажи ему. — Это все? — Сириус вздохнул, ему не терпелось повесить трубку. Ремус был рядом, он все еще мог выполнить задуманное — ему просто нужно было держаться. Темнота искушала уголки его зрения, но он пробьется сквозь нее. Он сделает это ради Ремуса. — Да. А, и вот что. Сириус? — Что? — Он стиснул зубы. Почти на месте. Ремус, я люблю тебя, я люблю тебя… — Люблю тебя, сын, — пропела она, и линия оборвалась. Телефон выпал из его руки и с глухим стуком упал на пол такси. Он все еще слышал ее смех — он мог видеть ее прямо сейчас, жестоко улыбающуюся в телефон. Она знала. Она знала. Эти слова были оружием Вальбурги. Каждый раз, когда Сириуса избивали, или он проводил день в подвале, или лежал, свернувшись калачиком, на пыльном полу спальни на чердаке — со следами ее ногтей плече, с пятнами крови там, где она порвала кожу — она наклонялась и шептала ему на ухо. — Я делаю это, потому что люблю тебя, Сириус. Так вот что такое любовь. Любовь была болью, и ударом кулаком в челюсть, и отцовскими ботинками на голове. Любовь была красными ногтями его матери, оставлявшими полумесяцы на его коже. Любовью был изогнутый шрам на его груди, скрытый татуировкой, но тем не менее он все еще был там. Любовь — это годы слез, когда, прижимаясь к стене, он обнимал рыдающего Регулуса и ухаживал за его ранами и синяками. Любовью была площадь Гриммо, и Вальбурга, и Орион, и звезды. Так вот что такое любовь. Он не мог дать такое Ремусу. — Мы на месте, мистер, — сказал таксист. — Хм? — Сириус медленно моргнул. Он все еще мог слышать ее. Была ли она здесь сейчас? — Дом Люпинов. Ваша остановка? Сириус сглотнул. Да, Ремус, дом Люпинов. Для чего он приехал? Сказать ему, что он его любит? Господи, что за глупая мысль. Если это любовь, то весь мир просто чертовски глуп. — Мистер? — Таксист подтолкнул его, и Сириус оцепенело протянул ему немного денег. Ноги двигались сами по себе, и вот он оказался на пороге и стучался в дверь. Как же долго он так стоял. — Господи, да что? — Ремус рывком распахнул дверь, и весь мир Сириуса рухнул. Он провалился внутрь, к нему, кувыркаясь в его объятиях, не в силах сделать ничего другого, кроме как прижаться всем телом к Ремусу. Ремус был слишком высок — лицо Сириуса лежало у него на груди, но он прижал его к себе, вдохнул его, этот запах корицы, сигарет и морской соли, запах травяного чая, старых книг и пластинок Боуи. Сириус крепко обхватил его руками, уткнувшись лицом в свитер Ремуса — и Ремус, наклонившись, обнял его в ответ, его длинные, тонкие руки обхватили Сириуса. Сириус уткнулся лицом в изгиб шеи Ремуса, шепча его имя, все его тело дрожало и было живым, потому что да, Боже, да, Ремус был здесь, он был настоящим. Это был не сон — он не проснется, дергаясь, задыхаясь и, черт возьми, царапая пустую кровать рядом с ним, ища Ремуса, своего Лунатика. Ремус был здесь, здесь, здесь. Его рука была в его волосах, ласкала их, пропуская тонкие пальцы сквозь черные пряди, бормоча слова, которые Сириус не мог расслышать. — Люблю тебя, сын. Сириус со вздохом отстранился. — Ремус? — Сириус?! Что… что ты здесь делаешь? — Я хотел тебя увидеть. Ремус моргнул. — Я… — Гнев охватил его. Что еще он, по его мнению, мог здесь делать? Как он посмел, блядь, исчезнуть и не ожидать, что Сириус придет за ним? — Ты придурок! — воскликнул он, захлопывая за собой дверь. Ремус подпрыгнул, широко раскрыв глаза. — Никогда больше не поступай со мной так! — Его голос дрогнул. — Я… что? — Ремус разинул рот. — Просто, блять… просто исчезать вот так. Ты напугал меня до чертиков, — бормотал Сириус, протискиваясь в коридор. — И ты приехал в Уэльс? — Лицо Ремуса порозовело, и он вытаращил глаза. — Что за черт? — Конечно, я, черт возьми, приехал в Уэльс, — огрызнулся Сириус, оглядываясь. Так вот где вырос Ремус. Здесь было красиво — и очень похоже на него. Уютно, с коврами в стиле хиппи и пыльными половицами, картины на стенах, повсюду растения. Мертвые растения. И слишком много пыли. Сириус резко обернулся. — О чем, блять, ты думал? — Я… — Ремус снова моргнул, после чего его лицо стало суровым. — Вообще, это не твое дело. Он протиснулся мимо Сириуса, прошел по коридору на кухню, где закурил сигарету. — Я не думаю, что ты должен находиться здесь, — он махнул в сторону Сириуса, который нерешительно стоял в дверях. — Что? Ты просто собираешься вышвырнуть меня… — Как будто ты не сделал то же самое со мной? — зашипел Ремус сквозь дым. — Какого хрена ты здесь делаешь? — Я… я пришел проверить, как ты… — начал Сириус, но Ремус только усмехнулся. — Что ж, ты проверил, я в порядке. — Ты неважно выглядишь. — Сириус изогнул бровь. И он был прав: лицо Ремуса было бледным — бледнее, чем обычно, а его глаза выглядели усталыми и печальными. Будто весь сияющий янтарь выкачали из них. Они были красновато-фиолетовыми, а его губы — искусанными до крови. Может быть, ему грустно из-за Бенджи. — Ну, это правда, — пробормотал Ремус, отворачиваясь. — Так что просто уходи. Хорошо? Сириус сглотнул. — Нет. — Нет? — Ремус повернулся, недоверчиво смеясь. — Теперь ты хочешь быть заботливым? Вау, блестяще. — Скажи мне, что не так. — Все в порядке, — настаивал Ремус, закуривая очередную сигарету. — За исключением того, что ты, черт возьми, привязался и не отвязываешься. — Что-то не так, — Сириус шагнул вперед. Его уставшие суставы ныли, когда его ноги передвигались по кухонному полу Ремуса. — Так скажи мне, в чем дело. Ремус ответил не сразу. — В тебе. Я просто хочу, чтобы ты ушел, Сириус. — Я не хочу, — Сириус скрестил руки на груди, как ребенок. — Я хочу остаться. — Может быть, дело не в том, чего ты хочешь, — огрызнулся Ремус, проводя рукой по лицу. — Может быть, у других есть свои дела. — Например, что? — спросил Сириус, и лицо Ремуса вспыхнуло. — Например, вышвырнуть тебя отсюда, — прошипел он, облокотившись на стол. — Пожалуйста, просто уйди. — Нет, — Сириус выпятил подбородок, делая шаг вперед. Маленькая кухня подталкивала их все ближе друг к другу. — Поговори со мной. Почему ты исчез и бросил Бенджи? Почему все в этой гребаной деревне превращаются в желе, когда я упоминаю твое имя? Что, черт возьми, не так… Ремус повернулся к Сириусу, не осознавая, как близко они стояли друг к другу. Лицо Ремуса, искаженное гримасой разочарования, было как гром среди ясного неба. — Почему тебя это вообще волнует, Сириус? Тебе же все равно на меня… почему ты… — Конечно, меня волнует, что происходит с тобой, — выдохнул Сириус, руки инстинктивно потянулись к лицу Ремуса. Прикосновение изменило все, смягчило. Лицо Ремуса мгновенно стало спокойнее, жесткие края впалых скул и острые линии подбородка стали нежными, когда он закрыл глаза, а руки Сириуса, украшенные кольцами и дурацкими татуировками на пальцах, обрамили его щеки. Это так глупо, для них обоих — что что-то такое простое, как обычное прикосновение к щеке, может сжечь все внутри них, растопить весь лед, страх и катящиеся грозовые тучи, пока не останется только сладкое лето. — Пожалуйста, скажи мне, что не так, — тихо сказал Сириус, неосознанно проводя большим пальцем по скуле Ремуса. — А потом я уйду. Ремус сглотнул. Глаза все еще закрыты, тени от ресниц скользили по его скулам, трепеща в свете лампы, пока его глаза метались под закрытыми веками. — Это годовщина. Моего несчастного случая, — слова казались маленькими, сбивчивыми, неуверенными. Сириус вздохнул. Ремус вздохнул. Затем он открыл глаза и посмотрел вниз на Сириуса. — Я попал в автомобильную аварию. Когда мне было 16. И… Его голос дрогнул и оборвался, а по щеке скатилась одинокая слеза. Затаив дыхание, Сириус притянул его в объятия, не зная, что еще сделать. Единственная правда звенела в его голове — держась друг за друга, можно на мгновение забыть о мире. И Ремус позволил ему, отчаянно вцепившись одной рукой в толстовку Сириуса со спины, а другой — в его волосы. Он дрожал, как и Сириус, кухонные часы тикали и были единственным шумом, кроме их прерывистого дыхания. Когда они оторвались друг от друга, Ремус моргнул и сдался: слезы свободно текли по его лицу, оставляя ручейки на его бледных чертах. Сириус смахнул одну из них, ожидая, что он заговорит, если захочет. Однако он был рад просто быть там, вытирать слезы своего Лунатика и держать его в потрясениях ночи. — Водитель, сбивший нас, сразу уехал. — Ремус прикусил губу. — Я… я знал человека, который… И все — он всхлипнул, а затем, вырываясь из рук Сириуса, разразился рыданиями, бросив давно забытую сигарету, опустился на пол и уперся кудрявой головой на шкаф позади него. Сириус присел рядом с ним, по-прежнему молча. — Я даже не знаю, зачем я тебе это рассказываю, — Ремус засмеялся и яростно потер глаза. — Я все еще чертовски зол на тебя. Сириус кивнул, скривив губы. — Я… моя мама была со мной в машине, — Ремус указал на кухню. — Она не выжила. Тогда Сириус почувствовал это — как какая-то маленькая часть внутри него сломалась: если не от того факта, что Ремус потерял свою мать, то от беспечности, с которой он объявил об этом. — Господи, Ремус… — начал он, но Ремус только пожал плечами. — Да, она умерла почти мгновенно, — его глаза были стеклянными. Теперь они блестели уже не от слез, а от чего-то другого: от воспоминаний, боли и горя, от чувств, слишком тесных и до боли знакомых. — Тот, кто сбил нас — Фен — он был рассержен из-за меня. Потому что мы уезжали. И он сказал, что я предаю его. — Он пожал плечами. — Может быть, в каком-то смысле так и было. Оттуда все это, — он указал на себя, все еще глядя вперед, а не на Сириуса, проводя руками по мириадам шрамов, покрывающих его, — взялось. — А… и лекарства… — допытывался Сириус, но слова лились сами собой, и его грудь болела почти так же, как если бы история Ремуса была его собственной. Было больно видеть, что Ремусу больно — Ремусу, который смеялся всем телом; Ремусу, который варил Сириусу кофе, когда знал, что тот не спал, но не хотел давить на него; Ремусу, который каждый раз плакал из-за Нила Перри; Ремусу; Ремусу; Ремусу. И он сидел здесь, на кухне своей покойной матери, его сигарета догорала в пепельнице на столешнице наверху, дыхание вырывалось прерывистыми вздохами, а глаза уже не блестели так лихорадочно, как всегда. — Боже, нет, — рассмеялся Ремус. Только то был не смех, а лишь резкий звук, лишенный юмора. — Нет, у меня это с рождения. Я просто чертов везунчик. — Он закурил еще одну сигарету, вытирая последние слезы. — Так что вот так, Сириус. Милое маленькое благотворительное дело с трагическим прошлым, которое ты должен исправить. Сириус вздрогнул. — Ты знаешь, что это не… — Правда? — Ремус повернулся с обвиняющим выражением лица. — А я, вот, не думаю, что знаю это. — Почему ты так думаешь? — едва прошептал Сириус. Его голова все еще кружилась, желудок сводило. Вальбурга сидела рядом с ним, и его сердце бешено колотилось, но он пробирался сквозь пелену тумана к Ремусу — чтобы быть здесь, присутствовать, если не для Ремуса, то хотя бы для себя, держаться за реальность. Пытка во всех отношениях. Ремус снова плакал, его рот был плотно сжат, словно слова были слишком болезненными, чтобы их произносить. — Почему ты… — Ты любишь меня? Три слова, которые, как он надеялся, ему никогда не придется услышать, разнеслись по кухне, и сердце Сириуса заколотилось с невероятной скоростью, кровь зашумела в ушах — правда сидела в сердце, а головой управляла тонкая рука с накрашенными красными ногтями. — Ты любишь меня? — повторил Ремус, проводя рукой по щеке Сириуса, который только тогда понял, что тоже плачет. — Я… — Слова застряли, но он попытался выдавить их из себя. Я люблю, я люблю тебя, или, по крайней мере, я думаю, что люблю, но Ремус, боже, я больше даже не уверен, что знаю, что такое любовь. Никто не научил меня этому. Может быть, ты показал мне, а может, и нет, но я не могу сказать тебе, что люблю тебя, потому что моей любви недостаточно, она неправильна, она сломана… — Сириус. Ты любишь меня? Сириус ничего не сказал, но продолжал плакать, и лицо Ремуса исказилось — скульптура, шаткая, хрупкая, балансирующая на грани разрушения. Сириус мог бы спасти ее, но он не знал как. — Мне нужно время, — прошептал он. Его голос прозвучал тише, чем он когда-либо его слышал, и Ремус закрыл глаза, качая головой. — У меня нет времени, Сириус. — Мне нужно… — Это не о том, что нужно тебе, Сириус. Разве ты не понимаешь? Разве ты не понимаешь, как долго я люблю тебя? Сириус молчал, позволяя потоку слез, безжалостных и горячих, стекать по его лицу, пока его подсознание рыдало и тянулось к своему Ремусу, к любви, жизни и счастью, к янтарным глазам и рыжевато-коричневым кудрям. — Я ждал тебя, — голос Ремуса надломился, губы были мокрыми от слез. Скульптура разбилась вдребезги. — Я ждал тебя два года, Сириус. Я влюбился в тебя в тот самый момент, как увидел тебя, и я просто не могу больше ждать. — Ремус… — Сириус смутно осознал, что скатился на колени. Слезы, обжигая, текли все быстрее, рыдания грохотали в груди. Он нуждался в нем, он был так близко, почему он не мог сказать это, почему он не мог любить? — Ты знаешь, как это больно? — прошептал Ремус, взяв лицо Сириуса в ладони, вихрь и поток чувств вырвали их обоих из охристого света валлийской деревни и швырнули в стратосферу. Все шло кувырком, и мысли о сдержанности и осторожности были отброшены прочь. У них не было ничего, кроме правды, грубой, обжигающей правды, и агонии, которую она извлекла из их душ. Это было слишком быстро, слишком много — но их всегда было слишком много, они всегда двигались быстрее самой жизни. Но на этот раз они отстали, и этот поток тащил их за собой. — Это так больно, потому что я, блять, люблю тебя всем сердцем, а ты не любишь меня в ответ. Я люблю, Ремус, я люблю, я люблю, я просто не знаю, как это сказать. Я боюсь, что это неправильно, я боюсь, я не знаю правильных слов. Я боюсь, что этого недостаточно для тебя. Я боюсь, я боюсь, я боюсь. Сириус издал звук — наполовину болезненный крик, наполовину всхлип. — Прости. — Твоих извинений недостаточно, — выдавил Ремус сквозь слезы, а вихрь все еще тащил их обоих, продуваемых ветром и задыхающихся, кожу жгло, а в легких не хватало воздуха. — Ты вырвал сердце из моей гребаной груди, Сириус. Он схватил Сириуса за руку и прижал ее к своей груди, и Сириус почувствовал глухое биение его сердца под свитером. Барабанный бой Ремуса, его жизненная сила, пульсирующий ритм, в котором звучали рассказанные шепотом секреты и дымящийся чай, экстаз от песен Боуи и пьяные головокружительные поцелуи — все это билось под рукой Сириуса, и он мог чувствовать это, каждое эхо, каждое движение и момент, рикошетом проходящие через кончики его пальцев, электризуя каждый синапс, синхронизируя их жизненные силы, пока их сердца не забьются в едином ритме. — Ты чувствуешь это? — прошептал он, и Сириус кивнул. Их слезы смешались на его протянутой руке. — Это мое сердце. И оно бьется для тебя. Рыдание вырвалось изо рта Сириуса, и он закрыл глаза, отказываясь смотреть и пытаясь избавиться от боли, которую причинил. Он не мог этого сделать, не мог видеть свои руки — которые рисовали, делали наброски, наливали кофе и бегали по локонам медового цвета — на хлопке его свитера, над биением сердца Ремуса. Если бы он смотрел на это еще хоть одно мгновение, все покинуло бы его, всякое подобие контроля над чувствами, и он превратился бы в ничто. Вот что Ремус с ним сделал. Он развязал все узлы в нем — и Сириус ненавидел себя за то, что любил это, за то, что хотел, чтобы это никогда не прекращалось. Он покачал головой с плотно закрытыми глазами. Слезы текли, и он уже не знал, чьи это были слезы. Они слились в мутную лужу, лунный свет встретился со звездной пылью, их крики, боль и прошлое закружились вместе, капая на пол. Возможно, это было самое близкое к истинному единению, что у них могло быть. — Посмотри на меня, Сириус, — голос Ремуса был хриплым. Он потянул Сириуса за запястье, которое все еще держал. — Посмотри на меня. Сириус открыл глаза, смаргивая слезы, и прикусил губу зубами. — Ремус… — Ты видишь, что ты делаешь со мной? Ты видишь? Сириус плакал, как ребенок, кусая губы. — Разве ты не понимаешь, почему мне так трудно существовать прямо сейчас, Сириус? Ты… ты дополняешь меня, но я не могу быть с тобой. — Ты можешь быть со мной, Ремус, я просто… — Я не хочу половину тебя, — Ремус отстранился, все еще держа руку на его запястье. — Как ты не понимаешь? Я не хочу какую-то часть тебя, я хочу тебя. Всего. Сириус сильно прикусил губу и почувствовал, как рассеклась кожа, как потекла кровь. Между ними повисла тишина. Теперь у них не было ничего, кроме правды. — Скажи, что любишь меня, Сириус. — Я… Я не могу. Я просто… не могу. Прости. — Тогда, полагаю, на этом все. И после этого Ремус исчез, и Сириус снова остался один, скомканной кучей на полу. Только призраки прошлого его родственной души остались рядом с ним, и образ Ремуса — запечатленным на его веках.