Janet Suhh — In Silence
Девушка, пропавшая в никуда
«1 апреля. Возобновление поисков переносится на 2 апреля.» Файв шутку на день дурака не оценил и продолжил каждый день записывать одно и то же. Не могла же она уйти не попрощавшись. Всегда же возвращалась. Всегда около апреля приходила. Файв был уверен, что апрель и в этот год принесёт её нелёгкой. Но весну пророчили тёплой и дождливой. «Чёрт бы их побрал с пластиком и глобальным потеплением», — не то что бы Файв боялся апокалипсиса. Файв боялся пропустить или не дождаться девчонки с Плутона. Файв боялся, что дни снова станут никакими, без псевдонаучного философствования, которым и сам грешил (чего греха таить). «2 апреля. Возобновление поисков переносится на 3 апреля.» «3 апреля. Возобновление поисков переносится на 4 апреля.» «4 апреля. Возобновление поисков переносится на 5 апреля.» «5 апреля. Возобновление поисков переносится на 6 апреля.» Каждый долбанный день Файв заполнял одну строчку этой нелепой надписью. Адская карусель крутилась и крутилась, а он как заведённый клоун писал одно и тоже. Ему уже казалось, что он занимается каллиграфией во благо мира во всём человечестве. Иначе какая ещё причина тому, что каждый вечер стул отодвигался, скрипел от тяжести, книжка открывалась на закладке, слышалось чирканье ручки, хлопок, хлопок, хлопок: Файв последовательно хлопал книгой, стул об пол, покрывалом закрывался до головы — настолько бессмысленным ему казалось это занятие. Это заставляло ощущать беспомощность. Он работал не тем, кто предлагает решения, а тупым компьютером, объявляющим: «Прошёл ещё один скучный день». … «7 апреля. Возобновление поисков переносится на 8 апреля.» … Но занимаясь этим он чувствовал течение времени. Каждый день он будто вёл отсчёт. Ставил счётчик заново и заново. Казалось, будто он перенастраивает будильник для очень важного события. Или бомбу, готовую снести всё к чертям. Он Таймер. И он выполнял работу таймера для разных людей. И первый раз для себя. Эта единственная запись каждый день заставляла сильнее ожидать следующего. Это бурлящее ожидание накапливалось как снежный ком. Файв уже не ждал Девушку с Плутона. Он ждал чего-то. Зачем он записывал эти строчки, будто на подкорке выцарапывал, уже не было ясно. Будто в тумане он осознавал только то, что нужно сделать запись. Буквы постепенно сливались воедино, желая с каждой строчкой превратиться в простой прочерк. … «27 апреля. Возобновление поисков переносится на 28 апреля.» … Файв был терпелив, но не мог просто ничего не делать. Файв не знал, что придётся ждать так долго, он даже не уверен был, произойдёт ли то, что он ждёт? А что Файв ждёт конкретно? Возобновление каких конкретных поисков? Всё, что он помнил, так это накопившаяся гора, а не ком из снега ожидания. Что-то глобальное произойдёт, что нельзя пропустить, да никто и не сможет. Тогда зачем он записывает, если это никто не сможет пропустить? Взрыва эмоций, фейерверка образов, яркими красками остающимися в воспоминаниях. Чего-то определённого. Потрясающего. Нового апокалипсиса? Нового задания, миссии, трупов? … «25 мая. Возобновление поисков переносится на 26 мая.» … Две страницы дневника были исписаны этими строчками переносов дат. Это работало как зарубки на стенах. Одна, пять, десять, тридцать — а какой конкретный исход? Освобождение? В какой из дней? Но его никто не приходил освобождать всё равно ни в какой из них. Дни шли, а в память всё сильнее врезалось воспоминание о чём-то. Предыдущая страница заканчивалась на тридцатом апреля, и теперь перед Файв стояла дилемма: закончить следующую на тридцатом мая или уместить там ещё и тридцать первое число? Это бы имело смысл, если бы первого июня что-то случилось, и следующая страница уж точно бы была посвящена полностью этому. Тогда можно было просто склеить эти две страницы и забыть о них, как о неудавшейся задачи. … «29 мая. Возобновление поисков переносится на 30 мая.» «30 мая. Возобновление поисков переносится на 31 мая.» Но если ничего не произойдёт и первого июня? Что тогда? Вписывать эти дни на огрызке? Лучше тогда начать следующую страницу и испоганить всю её целиком. Останется чистая страница на развороте. А с чего вообще он решил, что что-то обязательно произойдёт? Может, весь дневник только и уйдёт на то, чтобы Файв репетировал, как будет виртуозно работать ручкой на профессии календарщика (если такая существует). А что? Он же повелитель времени. Даже навыки управления оружием у него имеются (ручка считается смертоносным оружием?) — это важно для календарщика напоминать, как скоротечно время и страшна смерть? Всё равно, главное со счётом тоже всё в порядке. А ещё Файв был перфекционистом, поэтому оставил как есть в надежде вписать завтра и тридцать первое мая, и первое число июня. Он бы точно решил как поступить с этими лишними цифрами. Но следующий день был таким загруженным и выматывающем: сделать то, сделать это, в конце длинного дня расслабиться в тёплой ванне. А запись и не в строго тридцать первого мая и не первого июня сделать можно. Его никто за это не накажет, и дневник никуда сбегать в отличии от кого-то не собирается. Да и не сильно волнует вопрос: «В отличии от кого именно?», который тонет с каждым днём всё больше, уходит на дно такой горячей воды в ванне. Или это что-то выветривается из памяти и перестаёт волновать? Его вообще ничего не волнует, если это не связано с апокалипсисом. А ничего с ним и не связано уже давно — таких мирных деньков и годков ещё поискать. Деньков, когда особенно чувствуется, что ему нет места нигде в этом мире, кроме работы киллером. Всё скатывается к тому, чтобы занять время чем-то лишним и ненужным. Выучить ещё пару языков. Потренировать прилипавших братьев в спарринге. Переборщить и покатать их по земле носом, покормить травой и червями. Выслушать их претензии, покачать головой, мол, сами хотели. Почитать книгу, сжечь её, если та окажется ужасным дерьмом. Снова выслушать претензии, потому что она не его. Заткнуть того, кто эти претензии предъявляет. Сансара снова завела новый круг. И уже не сильно помнишь, какой был предыдущий. Всё как всегда. Клаус приводит каких-то левых людей, разоряет наследство и дом. А Файв приходится его благоразумить, ибо «нас он не слушает», «надави на него». И Файв надавливает, с радостью и маниакальным желанием задушить, но быстро спохватывается, дёргается и растворяется, потому что Клаус только смеётся на выходку, крича, что зависимых тут больше, чем один. Что «контроль и ревизия в реальности существует только у налоговиков», что «любой пункт Комиссии про манипуляции и устранение сидит только в твоей башке, их больше не существует на этой стороне медали. Пора тебе забыть о войне». Цитата. Клаус ведёт себя ещё вызывающе. Приводит больше знакомых. Пытается заставить их поговорить о чём-то с Файв. Он так налаживает с ним контакт? Или его личную жизнь? Потому что иногда он приводит девушек, но ни одна из них ничем не примечательна. Файв даже кажется, что это одна и та же девушка. Как та, которая пришла в день, когда небо заволокли ровным слоем тучи, солнце скрывалось за ними будто в страхе, прячась за плечами братьев титанов, что было невозможно определить время дня. Жара спала, а дождь и не думал намечаться — серость так и пестрила, но этот день было невозможно запомнить даже из-за неё. Какая-то девушка пришла то ли с Клаусом, то ли с Беном, по крайней мере они много общались через Клауса. Она принесла каждому Харгривзу по шоколадке и сказала, что сегодня день её города. Бен посмеялся, и больше никто не оценил «шутки» — чему смеяться? Города и штаты часто празднуют своё рождение, как люди. Даже у сёл есть дни ярмарок. Файв почему-то решил узнать, какого города чтобы оценить шутку в полной мере, если она была там, поэтому взял первую попавшуюся записную книжку и направился в библиотеку. Он открыл свободный листок в конце и записал, каллиграфичным почерком, будто он тренировался недель девять. Два месяца точно — лева рука болела отчего-то до сих пор. «22 июня день… города». Но пропуск так и не был вставлен. В этот день не было ни дней города, ни вообще каких-либо международных праздников ни у одной из стран, кроме дня памяти и скорби у некоторых славянских. Ему показалось это странным, и он проверил остальные события в этот день. Единственное, что его взгляд зацепил — день открытия спутника Харона. Поэтому он зачеркнул запись карандашом и внизу приписал: «22 июня открыт Харон. День Харона. День памяти и скорби.» Откуда он знал про Харон, что его первое название «Персефона», что это спутник Плутона, Файв не знал. Он не увлекался астрономией, но был определённо уверен, что гении гениальны во всём, поэтому забыл об этом, радуясь своему блестящему уму и образованию, съедая шоколадку, которую, видимо, купил по пути. По пути в библиотеку, чтобы прочитать какую-то хрень. Дома скучно. Поэтому он отправился в библиотеку изучать произошедшее в этот день? В любом случае, было и правда скучно. Он даже не помнил, куда дел книжку, когда пришёл домой. Он пришёл домой, и лето пронеслось, будто он снова прыгнул во времени. Жаркое и душное лето, от которого остался лишь выброшенные три листочка календаря. Спасать планету было утомительно, но более утомительно было смотреть, как спасённые гробят её. Кипяток воздуха напоминал об этом каждый день. Особенно на чердаке, на который Файв повадился забираться, цепляясь за резко уходящее тепло. — Файв, дружище, кто эта девушка, посмевшая поцеловать тебя и уйти в никуда? — хмыкнул как-то раз Диего. Лето было жутким, кажется Файв уже упоминал об этом, только вот кому и когда, он не помнил, и сейчас Файв прятался даже от осеннего солнца на чердаке. Сверху крышу чуть-чуть припекало, поэтому не было так промозгло, как на нижних этажах, но и не так жарко, как летом, из-за открытых настежь окон. Было никак и Файв этому радовался как никогда в жизни. Почему-то ему вдруг начали нравиться никакие деньки. Он ждал их с трепетом будто по какой-то привычке. Но будто по закону или какой-то аксиоме их всегда ломали, руша все лентяйский планы, которые он мог наконец-то со спокойной душой построить у себя в голове. Неужели его старые кости преодолели рубеж пенсионного возраста? — Диего, когда ты перечитал все мамины романы, и от скуки решил придумывать свои? Поучись у Вани. Она берёт только реальные жизненные ситуации. — В писатели подался как раз ты. Убийцы вроде не должны мечтать о таком. Любовь и все дела. Это как-то не подходит твоему грёбанному характеру. Мне даже жаль её. Ты оказывается не только маньяк, киллер, но ещё и сталкер, — Диего цыкнул ухмыляясь и кинул в висок Файв книжку, раскрывшуюся на закладке. Файв хотел догнать его и стукнуть ему в висок чем-нибудь потяжелее, но увидел свой почерк и присмотрелся. Он отлистал к началу и прочитал всё. Всё от досье, до последней записи «30 мая. Возобновление поисков переносится на 31 мая». И почему-то злости на девушку, поцеловавшую без разрешения, больше не было. Не хотелось больше называть её чертовкой. Искать, чтобы что-то доказать или уличить её в глупости и псевдоинтеллектуальности. Ему вдруг стали понятны все её слова и стало до боли одиноко. Как тогда в апокалипсисе он провёл сорок пять лет без людей, так она провела сколько-то лет, возможно, с рождения, пока её никто не узнавал, не слышал и не видел. Сколько раз она говорила себе «Я мыслю, следовательно, существую», чтобы верить в свою жизнь? И знает ли она причину, того, что даже гении с великолепной памятью, как у Файв её забывают? Все, кто встречался с ней, забывал её. И Файв только сейчас понял, почему не мог вспомнить её имя. Почему даже Клаус не мог его вспомнить. И почему записи прерывались, будто что-то неважное, теряясь и тоня в памяти. Что за привычка у него появилась ждать бесполезный день, и откуда у него взялся красивый почерк. Файв долистал белые страницы быстро, боясь, что опять о ней забудет. Он держал палец на первых страницах и возвращался к ним каждые пять листов, маниакально, зная, что его память может переклинить. Что-то шептало ему о том, что есть что-то ещё. И он нашёл.