Сон в фиксианскую ночь

      — Это должна быть последняя порция. Больше харрша аппаратура не фиксирует — кровь чистая.       — И теперь он очнется?       — Не могу сказать точно. Должен. В то же время, он долго был под отложенным эффектом, а мы стараемся не допускать, чтобы ситуация доходила до подобных крайностей, поэтому… не знаю. Думаю, теперь все зависит от силы его организма. Ну, и от везения, конечно…       Звук, который Норн узнал бы в любом из миров — в контейнер для дезинфекции сбрасывали использованные инструменты. Шорох медицинских халатов, неприятный треск стягиваемых (надеваемых?) резиновых перчаток, резкий запах лекарств.       Он что, в больнице? Что стряслось? Ах, да, охотники же…       — Ты как?       Шепот практически у уха, сухой и безликий, как шорох механизмов. И, тем не менее, эмополе было буквально затоплено тревогой. Чьей-то. За него.       — Норм…мммально… Жар…жарко…       Сказал? Подумал? Прошептал?..       Что-то прошелестело вокруг него, и теплый, даже горячий кокон вокруг плеч и спины исчез. Сразу стало прохладнее и легче, но и как-то более… одиноко?       Так и не поняв ничего, он снова провалился в забытье.       …Плюх…       …Плюх…       …Плюх…       Холодные тяжелые капли медленно и равномерно падали в мокрую почву.       …Хруп…       Чужеродный трескучий звук, негармоничный, и вместе с тем, такой близкий и понятный среди этого холодного лесного массива.       Манящий.       Норн с большим усилием приоткрыл глаза. Веки были неподъемными, голова — еще тяжелее. Спать хотелось чудовищно, все тело буквально стонало и молило о пощаде: не шевелиться, не открывать глаза, притвориться, что ты в беспамятстве, заболел, впал в кому, умер… Что угодно, только бы не вставать, тревожа бесконечные гематомы и разрезы, которыми он покрыт с ног до головы, как каким-то чудовищным узором. Капитан машинально провел языком по ране от выдранного клыка, тронул предплечье, где был самый саднящий надрез, и замер, когда пальцы наткнулись на плотную упругую субстанцию, которой, словно пленкой, была затянута рана.       Он осторожно сел… на какой-то ткани. Плотной, теплой.       И очень знакомой.       Спальник с Багульника.       Которого раньше здесь не было. Как и каменных сводов над головой, как и, — Норн снова тронул порез, постепенно опознавая в странной пленке, затянувшей его, клей, которым они не так давно латали Сенерию. И там он точно так же лечил им порез.       Огромные сиреневые листья, набухшие от дождя, клонились у входа в пещеру, и на их мокрых поверхностях дрожали оранжевые отсветы. Слышался тихий треск огня и тянуло знакомым колючем эмополем. Единственным эмополем разумного на многие километры вокруг.       Преодолевая чудовищное сопротивление измученного тела, Норн кое-как поднялся на ноги. Несколько секунд простоял, пережидая резко подкатившую тошноту, а после, шатаясь и на ходу сглатывая железистую горечь, направился к лоскуту звездного неба, видневшемуся впереди.       Пещера, как Норн и ожидал, оказалась одной из тех, что он заприметил еще во время охоты: цепочка природных углублений в скалах на высоте, доступной лишь птицам.       Ну, или иным крылатым.       Рён сидел у небольшого походного костерка, который умудрился развести практически на краю обрыва и, запрокинув морду, задумчиво смотрел на звезды. Впрочем, был он в своем истинном облике, и потому прочесть что-либо по его взгляду было в принципе затруднительно — Норн определил состояние пилота лишь по эмофону.       При его появлении кассенди дернулся, словно первым его порывом было вскочить и переместиться вплотную к капитану, но усилием воли он подавил этот порыв и принудил себя оставаться на месте.       — Очнулся? — голос, как и всегда, когда Рён перестраивал горло в этом облике, звучал, словно шорох механизмов. — Как себя чувствуешь?       — Бывало и хуже, — Норн, спотыкаясь, добрел почти до самого огня и рухнул на землю, не отрывая жадного взгляда от теплых оранжевых сполохов. — Продрог только до костей.       — Ты сам попросил тебя не греть. Сказал, что жарко.       — Да? Черт, ничего не помню… Долго я валялся?       — Почти сутки. Ориентировочно. Я нашел тебя вчера на закате, и ты уже был без сознания. Сколько пролежал до этого — не знаю.       — Охотников взял?       — Да, хм… взял. Можно и так сказать. Вчера на рассвете, всю группу. Вернее, всех, кто уцелел после тебя.       Норн отлично понял, что стоит за этим лаконичным «взял», но уточнять ничего не стал, лишь слабо кивнул.       — Значит, я был в отключке где-то с того времени. Последнее, что помню — как пересек какое-то болото. С заложниками что?       — Свободны. Не волнуйся, я оставил им Багульника и отправил сигнал о помощи. Их заберут и вернут домой. И Багульника… его тоже вернут законному владельцу.       В эмофоне Рёна сквозила грядущая горечь расставания, и Норн понятливо скривил губы. Даже он успел привязался к истребителю, и ему тоже было трудно расставаться вот так, даже без нормального прощания. Что уж говорить о Рёне…       — Понятно… Спасибо, что подлатал.       — Я по минимуму. Есть хочешь? Могу что-нибудь быстро поймать.       Норн машинально тронул языком оставшуюся от зуба рыхлую ямку, вокруг которой расползалось воспаление, и десну тут же прострелило тошнотворной болью.       Скривившись, он покачал головой.       Рён, внимательно наблюдающий за его лицом, насторожился.       — Что такое? Еще какие-то раны? Что-то… внутри?       — Зуб, — Норн неясно махнул ладонью в сторону своего лица. — Выдрали мне один и, похоже, что-то занесли. Выберемся на корабль — придется десну чистить. Так что жевать я сейчас не смогу, даже при желании.       Рён издал длинный сочувствующий стрекот, и Норн вымученно улыбнулся. О том, насколько болезненным оказалось варварское выдирание несчастного зуба на живую, он предпочел бы не вспоминать.       Рён протянул ему флягу с водой, и вот к ней капитан с удовольствием приник.       — Внутренние системы все в норме?       — Органы, ты хотел сказать? — на секунду оторвавшись от воды, фыркнул Норн. — В норме. Они меня по минимуму били, в основном только резали и прижигали. Чтобы чувствительно, но двигаться потом ничто не мешало. Все не могли понять, что я такое и откуда, и потому портить потенциальный товар не спешили. Все гематомы я уже здесь заработал, пока сбивал их со следа.       Напившись, он протянул флягу обратно хозяину, одновременно осторожно вытирая губы. Ненадолго задумался о чем-то, глядя в костер, а потом слабо усмехнулся.       — Сколько миров видел, а охота на разумных была и остается одной из самых распространенных забав у подобного сброда.       — Ну, в этот раз они немного просчитались, — иронично прошелестел Рён, закручивая флягу и пряча ее обратно в сумку. — Добыча оказалась с зубами, и острыми.       Капитан безразлично пожал плечами, глядя в потрескивающее пламя.       — Нас для такого готовят. Использование себя в качестве приманки — один из самых беспроигрышных вариантов, чтобы ослабить бдительность врага.       — Начинаю понимать, что ты имел ввиду, когда говорил о пропасти между вашими безопасниками и гражданскими. А по виду и не скажешь, такие глазищи…       Норн выразительно приподнял бровь, иронично глядя на сидящее за теплыми языками пламени существо.       — И это мне говорит метаморф, который в человеческом облике выглядит, как картинка. Тоже, знаешь ли, не сразу поймешь…       Рён запрокинул голову к небу и застрекотал-засмеялся.       — Уел. Смотри, Аметист.       Норн заинтересованно поднял голову и успел увидеть, как небольшая звездочка уплывает за горную гряду.       — Как только ты немного восстановишься, я вызову его сюда.       — Я и сейчас могу…       — Нет, — тон Рёна прозвучал до непривычного жестко. — Не можешь. Я теперь отвечаю за твою безопасность, и точно вижу, что пока — не можешь. Нам отсюда до подходящего открытого пространства километров десять по лесу идти, а ты еле на ногах стоишь. И трясешься.       Норн и вправду чувствовал, как его чем дальше, тем больше разбирает озноб — не помогала даже близость огня. Похоже, он не просто продрог, это была самая настоящая лихорадка.       Он не заметил, когда Рён оказался рядом, почувствовал только, что за спиной появилась теплая опора, а вместо холодного ночного воздуха его укутали в крепкие кожистые крылья.       — Я в порядке, — попытался он запротестовать, чувствуя, однако, что никакого желания отстраняться, на самом деле, нет. — Правда.       Вышло слабо и неубедительно, и Рён даже отвечать не стал. Лишь удовлетворенно выдохнул и крепче сомкнул объятия, положив свою причудливую, в этом облике, голову капитану на плечо. Норн чувствовал, как их общий эмофон наполняется спокойствием и ощущением правильности происходящего. Похоже, Рён чувствовал себя хорошо, только когда имел возможность тактильного контакта с ним, а до того с трудом удерживал себя на расстоянии после капитанского «жарко».       «Ладно, черти космические с ним со всем, — устало подумал Норн, закрывая глаза и позволяя себе обмякнуть в крыльевом коконе. — Я и вправду ослаблен, а так хоть тепло и безопасно. И со спины никто не нападет…»       Ему, на самом деле, было на удивление хорошо сидеть вот так, в тепле, как физическом, так и эмоциональном: понимание, что на тебя никто не нападет, потому что тебя оберегает самый страшный хищник в этом лесу, согревало, словно чашка горячего чая. И тем приятнее было это ощущение, что Рён оберегал его без каких-либо корыстных мотивов, без тени задних мыслей, без пресловутого «защищает, чтобы себе больше досталось».       Неторопливо текли минуты. Костер уютно потрескивал, его искры взлетали вверх, к мерцающим точкам звезд; вековой лес равномерно шумел далеко внизу, и Норн чувствовал, как его убаюкивают эти незамысловатые звуки и тепло, что исходило от сидящего позади существа. Сопротивляться сну не было ни сил, ни желания.       — Я обязательно верну тебя домой, — тихо сказал Рён, и Норн согласно кивнул, не чувствуя сил для вразумительного ответа. — И как можно скорее. Я обязательно это сделаю. Верь мне.       Язык уже не слушался капитана, глаза открыть тоже не получилось, но по связи, спокойной уверенностью, до Рёна долетело:       «Верю».

***

      Вода всегда помогала ему успокоить мысли и привести в порядок эмпатический фон. Душ ли, ванная, бассейн, или открытый водоем, — Норн всегда купался с огромным удовольствием, уступая в любви к воде разве что Киму, для которого море было чем-то сродни божества. Сева всегда по-доброму посмеивался, глядя, как они сидят в воде до посиневших губ и зубовной чечетки и говорил, что им нужно переселятся на Океан с концами, мол, только так они станут полностью счастливыми. За что всегда был ласково и не очень посылаем Кимом. Норн на подобные заявления друга лишь отфыркивался, но, тем не менее, всегда внимательно следил, чтобы в полетах на корабле была в наличии не только ультразвуковая очистка, но и вода для купания.       Вот и сейчас он завел привычку каждый вечер подолгу пропадать в душе, оправдывая это тем, что слишком сильно пачкается во время работы с кораблем. Хотя на самом деле это был просто повод урвать немного уединения и лишний раз обновить внутренние щиты, призванные не выпускать в общее поле связи тревогу и гнетущие мысли, которые одолевали его тем сильнее, чем ближе становился день его возвращение в Содружество.       Безусловно, он хотел вернуться. Скучал за родной планетой, за их с Кимом общим домом, за друзьями, за коллегами. За всей родной галактикой в целом. Но и с Рёном расставаться не хотел. Связь — она везде связь, даже если была создана впопыхах и случайно. Это изначально произошло незапланированно, безусловно, но незапланированно — совсем не тоже самое, что насильственное навязывание партнерства, как было с Крысом. И насколько сильно Норн хотел разрыва привязки там, настолько же сильно не хотел ничего рвать здесь. Рён изначально был товарищем по несчастью, потом стал другом, а теперь и родственником, частью души. Они отлично поладили и сработались, оказались повязаны жизнью и смертью. А теперь что — бросить? А если этот разрыв слишком сильно по ним ударит? При этом Норн отлично понимал, что не вернуться он тоже не может. Во-первых, здесь оставаться было откровенно опасно — Рён подробно разъяснил, что уничтожение такого большого отряда охотников не пройдет незамеченным, и их точно будут разыскивать (для Норна стало некоторым откровением, что здешние охотники не так разобщены и отделены друг от друга, как пираты их галактики). Ну а во-вторых, неизвестно еще, что там с Кимом, и как он себя чувствует, не влияют ли подобные громадные расстояния на их с ним связь…       Норн вздохнул и выключил воду. Устало привалился спиной к прохладной стене душевой. Со стены напротив на него глянуло его собственное отражение в полный рост, и он, досадливо смахнув мокрую прядь волос, прилипшую ко лбу, критически оглядел себя. Ну и чучело… Худой, нескладный, весь в шрамах, под глазами вечные тени… Почти седой уже… Чтоб тебе, Крыс, лишний раз икалось на том свете за каждое такое вот наглядное напоминание.       Зеркала от пола до потолка, как они с Рёном уже убедились, на корабле были много где. В лифте, в душевой, в общей «семейной» каюте, в кают-компании, в оранжерее (!) и даже кое-где в коридорах — как правило, там, где стены перемежались огромными иллюминаторами с широкими подоконниками. Норн сперва недоумевал, а потом все же сообразил, — после того, как демонтировал вместе с зеркалами ту маленькую жуткую комнатку сразу за каютой. Судя по всему, эти зеркала были призваны служить лишь одной цели — отражать супружескую пару, которой вздумалось уединиться в том или ином уголке корабля и заняться чем-то глубоко личным…       Когда пришло понимание, он начал сердито материться, обнаруживая очередное зеркало в самом, на первый взгляд, неподходящем месте, а Рён, который обычно сопровождал его в этих исследованиях Аметиста, хохотал, как безумный.       «Хоть бы о технике безопасности подумал, идиот озабоченный! — бушевал Норн, замахиваясь в сторону очередного своего отражения. — Ну какие, к черту, зеркала на космическом корабле, я вас спрашиваю?!»       К счастью, как быстро выяснилось, все зеркала, на самом деле, были прочными зеркальными полимерами, которые не разбивались, даже если лупить по ним разводным ключом (Норн, окончательно психанув, попробовал однажды). Крыс хоть и был до крайности озабоченным субъектом, идиотом все же не являлся, и это хоть немного, но успокаивало. Вся конструкция Аметиста была крайне сбалансированной и продуманной. Изнутри корабль был оборудован, как комфортабельный лайнер для молодоженов (что местами также сильно раздражало, потому как места для личного пространства почти не оставалось: одна душевая кабинка, единственная и общая каюта, одна спальная платформа…), но вот снаружи он все же оставался скоростным боевым крейсером, способным к пространственным прыжкам, обороне и нападению, и это не могло не радовать.       — Идиот, — напоследок раздраженно буркнул Норн зеркалу, подразумевая создателя подобного дизайна, и покинул, наконец, душевую кабинку.       До верхних уровней корабля добирался в привычной задумчивости. Обновленный щит успокаивающе пульсировал, скрывая (по крайней мере, Норн на это надеялся) от Рёна ту грызущую тревогу, что стала постоянной спутницей капитана за последние три недели. Три недели, что они провели на орбите какой-то лесистой, забытой всеми планеты. Три недели, что Рён потратил на вычисление обратного курса, а Норн — на дотошное обследование каждого сантиметра корабля, не желая больше сюрпризов и повторения того, что стряслось с Сенерией. Оба могли справиться быстрее, чем за три недели, и оба прекрасно понимали, что просто тянут время, насколько возможно отодвигая момент, когда придется испытать молодую еще связь на прочность. И каждый делал вид, что не понимает притворства другого, и что так и надо.       Каюта ожидаемо встретила его приятным освещением, ароматом свежезаваренного чая и хихикающим Рёном, угнездившемся в кресле с какой-то книгой на коленях.       — Утихни, — беззлобно цыкнул Норн, проходя за ширму, чтобы переодеться, и кассенди расхохотался уже в голос.       — Ничего смешного, — буркнул капитан, переодеваясь в свой костюм для сна и прекрасно понимая, что Рён веселится с его эмоций на свое отражение, которые наверняка уловил по связи — подобные повседневные реакции у фиксианцев не принято было скрывать, и Норн не всегда успевал вспомнить, что и Ким, и Рён — представители других культур, и не стоит нагружать их буквально всем, что с ним происходит. Могут не так понять, или не так отреагировать. Как вот в этой ситуации, например.       Почему-то Рёна до икоты веселила его реакция на следы извращенной натуры Крыса, которые они время от времени находили на Аметисте то тут, то там. Только один-единственный раз кассенди посерьезнел и сказал, что в их мире подобной зацикленностью на сексе и всевозможных его видах обладают обычно именно люди, а метаморфы как-то более свободны от подобных страстей. И после в подобных ситуациях Норн его серьезным уже не видел — Рён только ржал от души. И порой капитану казалось, что он смеется именно для того, чтобы не плакать…       — Ржет он, понимаешь ли, — все так же беззлобно проворчал Норн, завязывая пояс традиционной фиксианской туники. — Смешно ему…       — У тебя явно какое-то нездорово негативное восприятие собственной внешности, — донесся из-за ширмы подвывающий голос Ренгарда. — Тебе нужно пройти терапию у п-псих-хологахахаха…       — Балбес, — фыркнул Норн и, одернув костюм, скептически оглядел себя в очередное огромное зеркало, которое хоть здесь было очень даже к месту.       Так-то лучше. Хоть ребер этих торчащих не видно.       Рён за ширмой перешел практически на ультразвук.       В том, что корабль изначально был рассчитан и на Норна тоже, со временем обнаружилось немало преимуществ. Мелких и незначительных, но они делали жизнь на порядок приятнее. К примеру, в «семейной» каюте Норн нашел полноценный гардероб, где все вещи были его размера и сидели просто замечательно как на нем, так и на Рёне, который был очень схож с ним комплекцией. На Аметисте отсутствовала моментальная очистка и сушка одежды, как было на Сенерии, и эта одежда стала им большим подспорьем, давая возможность не ходить все время в грязной, либо выстиранной и мокрой форме. Норн нашел в гардеробе даже несколько традиционных нарядов с Фикса, и теперь одевался только в них, чувствуя так большую связь с оставленным домом.       — Норн, чай остывает. Выходи уже, хватит заниматься самоедством и ругать себя, за то, что ты в очередной-раз-какой-то-не-такой.       Судя по булькающим звукам, Рёна очень тянуло расхохотаться снова, но на этот раз он все же сдержался. Норн тоже не стал ничего говорить и молча сложил ширму.       Запах у чая был просто замечательный. Первая ассоциация, которая у Норна возникла — прогретый солнцем летний луг с незнакомыми яркими цветами, пахнущими пряно и остро. Рён с видимым удовольствием уже прихлебывал из своей чашки, явно наслаждаясь вкусом.       — Это же не из их пищевых пакетов? — Норн осторожно повел чашкой у лица, чтобы лучше уловить все нотки аромата. — Вряд ли бы там было что-то подобное.       — Не оттуда, — согласился Рён, сделав очередной глоток. — Я нашел целый запас таких чаев и выпивки сегодня. Внезапно, в оранжерее, за стеллажами с гидропоникой. Полез, называется, проверить, всего ли огурцам хватает. И еще книгу вот.       Он поднял обложку так, чтобы Норну стало видно название. Капитан поперхнулся своим чаем, когда прочел.       — «Настольная книга метаморфа?» — откашлявшись, выдавил он. — Это что еще за новость? И что ты там понимаешь?       — Иллюстрации рассматриваю, — улыбнулся Рён. — Тут и без слов все очень даже наглядно, сам посмотри.       Он передал книгу капитану, а сам двумя руками взялся за чашку, дуя на горячий напиток.       Норн отставил пока свой чай и осторожно взял книгу. Была она толстой, тяжелой и очень старой. То есть, совсем старой — страницы были желтыми от времени, очень истрепанными. Написана книга была на космолингве.       Норн наугад пролистал несколько страниц, открыл книгу сразу на середине, потом в конце, развернул несколько ярких вкладышей.       — Похоже, это что-то, вроде учебника или пособия для молодых метаморфов. Для детей и подростков. «Как научиться принимать различные трансформы: гуманоид или животное?», «Как вести себя в обществе: этикет и самооборона». «Твой первый брачный период: как не стать невольной жертвой».       Норн зачитал названия разделов и грустно улыбнулся.       — Ну надо же… У меня было что-то похожее, только для фиксианцев. Наверное, у большинства народов выпускают похожие учебники для молодежи.       Он вернулся к первым страницам, чтобы увидеть год издания и, внезапно, потрясенно замер.       — Двести восемь лет… Ей двести восемь лет, книге этой…       Рён оторвался от чая и уважительно присвистнул.       — Солидно. Погоди, погоди, так раз эта книга была в заначке, явно не предназначенной для чужих глаз, то это подразумевается, что книга принадлежала создателю Аметиста? Ну, то есть, в теории? То есть, это его книга?       — Если говоришь, что в тайнике было много спиртного, то да, его, я бы такой тайник делать точно не стал. Да и возраст книги ближе к возрастным планкам метаморфов, они ведь долгожители. Странно только, что напечатана она на космолингве — Крокрыс не то чтобы стремился в Содружество с его общим языком… Хотя, я знаю, что часть планеты одно время все же пыталась перейти под нашу опеку, так что, возможно, наши культуры соприкоснулись сильнее, чем я полагал ранее…       Он задумчиво провел по обложке книги ладонью. Глянец, несмотря на время, еще держался — книга была очень качественной, иначе вряд ли бы прожила столько времени.       — Возможно, это была книга самого Крыса, в его детстве или юности. Нет, ну надо же… Все-таки, Аметист не перестает удивлять такими вот находками. Уже мертвый враг предстает в неожиданных порой ракурсах.       Он протянул книгу обратно Рёну, и тот легко подхватил увесистый том.       — Пусть предстает, главное, чтобы оставался мертвым. На то он и враг. Я тут нашел иллюстрации пошаговой трансформации ваших метаморфов, и это очень любопытно. Совсем не так, как происходит у нас…       Оставшееся время они провели в тишине. Рён читал, вернее, изучал иллюстрации, Норн — неспешно пил чай и рассматривал очередную голограмму, где сейчас была бескрайняя пустыня под ночным звездным небом. Говорить не хотелось — связь грела ощущением правильности происходящего, удовлетворением от понимания, что каждый из них сейчас в безопасности, в поле зрения другого. И это было важнее любых слов.       Наконец, чай закончился.       — Я спать, — Норн отставил пустую чашку, решив, что вызовет робота-уборщика уже утром. — Глаза на ходу закрываются.       Рён мгновенно напрягся, но виду не подал, что было довольно наивно, учитывая наличие связи.       Норн без труда запрыгнул на парящую над полом платформу, нырнул под легкое покрывало и с удовольствием упал головой на подушку.       — Свет можешь не приглушать, мне ни капли не мешает.       — Я немного еще почитаю и в кают-компанию пойду, — неловко пробурчал Ренгард, уставившись в книгу, и Норн едва не накрыл глаза ладонью. Этот разговор с небольшими вариациями повторялся у них уже ровно три недели, абсолютно каждый вечер. Подавив почти непреодолимый порыв закатить глаза, он спокойно проинформировал:       — Здесь вполне хватает места для двоих. Тебе нет нужды ютиться в кают-компании. Там даже диванчика нормального нет, одни кресла.       — Не хочу стеснять тебя и доставлять неудобства, — еще неразборчивее пробурчал Рён, склонившись над книгой так, что, казалось, сейчас уткнется в нее носом.       Норну захотелось не то зарычать, не то расхохотаться. Нет, ну что за упрямец! Стеснять он не хочет. И это при том, что связь буквально вопит о желании кассенди как тактильного, так и эмпатического контакта.       — Через пять минут чтобы лежал здесь, — спокойно, не повышая голоса, но очень твердо сказал Норн. — Не обсуждается.       Ему показалось, что Рён телепортировался, настолько быстро тот оказался рядом. Вот только что сидел за столом, и уже лежит рядом смущенным клубком, накрывшись покрывалом почти с головой. А связь дрожит и плавится от жадного нетерпения.       — Аметист, освещение — выключить, — негромко подал команду Норн. — Голограмму оставь.       Каюта погрузилась в приятный полумрак, лишь незначительно разбавляемый мерцанием голограммы, где сейчас в космическом пространстве проплывала большая белая комета.       Подавив зевоту и желание тут же закрыть глаза и ухнуть в сон, Норн вслепую нашарил запястья Рёна, и тот тут же ответно вцепился в его пальцы.       — Раздавишь, — проворчал Норн, но в голосе слышалась улыбка. Хватка чужих пальцев чуть ослабла, и капитан привычно потянулся своими эмпатическими нитями, золотистыми и теплыми, к эмпатическим каналам Рёна. И ответная реакция не заставила себя ждать: пилот мгновенно опустил щиты, позволяя Норну проводить эмпатическое слияние по правилам, принятым на Фиксе. Слияние, знакомое с младых ногтей абсолютно каждому фиксианцу, но, как три недели назад с удивлением понял Норн, ставшее абсолютно новым опытом для Рёна.       Когда-то давно, еще в начале существования их с Кимом связи, Норн с некоторой оторопью узнал, что ощущение полной безопасности и спокойствия, уверенность в завтрашнем дне и в смысле собственного существования, тихая радость от каждого прожитого дня, которые всегда были и есть спутниками фиксианцев, людям, по большей части, недоступны. То есть, доступны, конечно, но идут они, чаще всего, от внешних факторов, а не изнутри, и управлять этими эмоциями людям — сложно. И уж тем более сложно — да что там, практически невозможно — передавать их другим так, как это делают, к примеру, фиксианские родители со своими детьми, либо старшие братья и сестры — с младшими. Как это делают друг для друга те, кто связаны в одну семью, и не важно, кровью или выбором.       Норн тогда показал Киму пример такого слияния, попутно пояснив, что это — фактически рутинная ежедневная практика, призванная уравновешивать эмпатические «батарейки» внутри друг друга. Чтобы общий фон семьи оставался спокойным и ровным, чтобы тот, кто слабее или неопытнее в эмпатии, не создавал общих проблем отложенными и непрожитыми эмоциями. Ведь боль, разделенная надвое и более — уменьшается, а радость, разделенная с другими — возрастает многократно. Он думал, это будет обычный ознакомительный момент нового для Кима восприятия реальности, и совсем не ожидал, что Второй от обилия положительных эмоций, что потекли к нему по связи, впадет в подобие счастливого транса, а после будет, как наркоман, каждый вечер просить эмпатического слияния снова и снова («Ну ты же сам говорил, что это ежедневная практика!..» «А вдруг я снова себя накрутил и начну загрязнять наш общий фон?..»). Впрочем, Ким был человеком, и подобный неожиданный эффект Норна хоть и обескуражил поначалу, в целом, не слишком удивил: при столкновении инопланетных культур еще и не такие казусы могут случаться.       Но ведь Рён-то был эмпатом! Причем, урожденным. Уж в его-то случае Норн был уверен, что он воспримет слияние спокойно и привычно, как рутинную процедуру, вроде умывания или чистки зубов. И совершенно опешил, когда при первом же слиянии каналов кассенди вцепился в него, как утопающий, а по связи рвануло ощущение настолько сильного удовольствия, что Норн откровенно растерялся. И едва не оборвал контакт, думая, что снова где-то в чем-то ошибся. Эмпат же…? Врожденная эмпатия же не существует отдельно от ощущения стабильности, спокойствия, радости, разве нет? Если эмпат все время будет жить в негативной эмоциональной среде, это будет медленное убийство самого себя изнутри, как в свое время было с ним в Медузе, верно?       Или все же нет?..       Другой мир, другие правила. Другая эмпатия. Пусть поразительно схожая с той, которая была частью Норна, но все же — иная. А со своим уставом в чужой монастырь…       Теперь эмпатическое слияние стало для них обязательным ритуалом каждого нового вечера. И всегда оно проходило по одному сценарию: как только Норн собирался спать, Рён начинал беспокоиться и внутренне метаться, одновременно опасаясь навязываться и при этом отчаянно желая новой порции удовольствия. И сколько Норн ни объяснял, что ничего странного или неприличного в этом нет, что, в конце концов, можно просто подойти и попросить, когда хочется, кассенди был неисправим. В итоге Норн махнул рукой на правила приличия и стал просто отдавать команды. Рёна это, похоже, нисколько не задевало, и при этом здорово экономило время и нервы им обоим.       Дыхание лежащего рядом пилота выровнялось, пальцы на запястьях Норна расслабились, и весь Ренгард как-то беззащитно обмяк под легким покрывалом. Норн откинул верх ткани, чтобы она не мешала дыханию спящего, сам успокоено выдохнул и закрыл, наконец, глаза. Его сумеречного зрения вполне хватило, чтобы в мерцании голограммы рассмотреть безмятежную и счастливую улыбку на лице Рёна. Теперь она продержится там до утра — создание слияния на ночь, на сон, всегда было наиболее удобным, потому что открытые каналы продолжали держать связь автоматически, даже когда сознание уходило в сон. И, соответственно, захватывали все ночное время, что приносило хороший исцеляющий и успокаивающий эффект.       А еще Норн знал, что утром, скорее всего, окажется в крыльевом коконе той причудливой формы, что являлась настоящим обликом здешних метаморфов — Рён, полностью расслабившись, непроизвольно уходил в свою истинную форму. И имел привычку подгребать капитана под бок, обнимая его всеми конечностями, крыльями и даже хвостом. Сперва Норн чувствовал себя неловко из-за этого, но потом понял, что в этом мире даже его привычные многолетние, некогда высеченные кровью реакции не работают так, как дома. Ведь не будешь же смущаться, если проснулся в одной постели с огромным, скажем, львом. Или драконом. При условии, конечно, что знаешь, что тебе не причинят вреда. А Рён в своем истинном облике куда больше напоминал именно разумного зверя, чем существо с человеческими реакциями, желаниями и пороками.       И Норна это более чем устраивало.       Голограмма с едва слышным щелчком сменилась изображение: белая комета исчезла, оставив лишь черный космос с далекими, едва различимыми точками звезд. Рён спал, Норн — пока еще только плыл в легкой дреме. Он знал, что когда окончательно погрузится в сон, ему будут сниться высокие, не принадлежащие ни одной планете Содружества небоскребы в море ночных огней, дуэли на клинках, которых отродясь не было ни в одной из известных ему Академий, первые пробные полеты в грозу. Поцелуи с незнакомой девушкой на крыше ангара под звездопадом (самоволка?..) и игры в салочки с другими курсантами-братьями. Иногда он видел мельтешение совсем других картин, мрачных и тяжелых: охота на пиратов, которых он тогда уводил в леса, работая живой приманкой, то, с каким наслаждением Рён настигал их и разрывал на части, как энергия от этих убийств вливалась в него, словно лучшее топливо — в бак самолета. Это были тяжелые воспоминания для Норна, но хорошие, приятные даже — для Рёна. А вот многими уровнями глубже лежало что-то, что было тяжело и для кассенди, что-то совсем тяжелое и инфернальное, что-то, что будило в капитане его собственные, пропитанные кровью воспоминания. На этом уровне он не выдерживал и всегда просыпался. И неизменно успевал уловить на самой-самой границе восприятия настойчивый родной голос, что каждый раз повторял только одно:       «Норн, ты должен выжить. Ты должен выдержать это и очнуться. Вернись ко мне… к нам. Пожалуйста…»       После этого Норн, как правило, уже не засыпал. Так и лежал до утра, скользя взглядом по пейзажам голограммы или линиям потолка. И размышлял, размышлял…       А Рёну в это время снилось, что он живет в доме на Фиксе, по утрам заваривает для себя — чай, а для кого-то, кто еще спит за стеной — крепкий ароматный кофе. Ведет лекции в Академии, часто вынужден присутствовать на всевозможных съездах знаменитостей космоса, что от души терпеть не может. Принимает друзей у себя дома, ходит в гости сам. Сидит в мастерской, пока друг возится с очередной искореженной техникой, читает книги в старом кабинете отца. И за спиной всегда ощущается спокойная и уверенная сила целой планеты, которая, случись что, непременно встанет на защиту и придет на помощь. И все темное, что было в судьбе, давно уже сглажено, давно потеряло власть и над ним, и над его близкими…