Desires for Woolgatherings

      — Луи…       Из пустоты раздался голос. Томлинсон поднял голову, фокусируя взгляд и возвращаясь в сознание. Магазин опустел, несколько лампочек замерцали, освещая путь.       — Луи… — голос позвал снова. Парень встал.       Он шёл по проходу, верхний свет продолжал мигать. От коробок с хлопьями отскакивали размытые пятна света, почти все бренды были ему знакомы. Луи был слишком ошеломлён, когда схватился за ближайшую полку и бросился вперёд, тут же делая паузу в попытке успокоиться. В результате его усилий коробка Fruit Loops упала на пол, разноцветные колечки захрустели под его ногами. Томлинсон поморщился от едкого запаха лемонграсса. Голос позвал его снова, с каждым шагом становясь всё громче и громче.       Впереди показалась знакомая красная дверь. Лицо Гарри прояснилось в голове Луи, накрывая сознание нежными словами прощания, которые смешивались в приглушенный приятный звон.       Голос донёсся из-за двери. Позади него погас свет, как будто он прощался с ним, рассматривая все сцены мира одновременно. Пространство под дверью источало блики, как открытый шрам, создавая очаровательную привлекательность.       Луи открыл дверь, позволяя свету окутать его знакомством, которое он мог описать только как всепоглощающее тепло божественной ностальгии по детству, освещая каждую конечность заботами материнских объятий или причудливым смехом своих братьев и сестер.       Томлинсон вошёл внутрь, ослеплённый темнотой.

≋

      Пол был покрыт ковром, пышным и ухоженным, как в большинстве дорогих отелей. Люстра над его головой и золотая панель внизу кричали о богатстве. Луи побывал в достаточном количестве лифтовых помещений, чтобы замечать детали. От резкого звона он слегка подпрыгнул, наблюдая за тем, как дверь открывается на неизвестный этаж.       Прямо на пороге стоял маленький мальчик. Его щёки были слегка круглыми, каштановые волосы ореолом обрамляли его голову, а челка находилась ровно над верхними веками ярко-голубых глаз. Он вошёл в лифт и, как будто Луи там не было, нажал кнопку, чтобы закрыть дверь.       — Нам на самый верх, — произнёс ребенок. Томлинсон кивнул, растерянно глядя на копию себя в детстве. Мальчик скорчил недовольную гримасу, явно ожидая каких-то действий от Луи, после чего закатив глаза и встав на носочки, нажал на бирюзовую кнопку в верхней части панели. — Нельзя опаздывать.       Два мальчика стояли бок о бок. Первый слегка подпрыгивал, как это делают маленькие дети, нервничая из-за рубашки, слишком туго заправленной в брюки, выдувая воздух из одной щеки в другую и издавая при этом неприятные звуки.       Томлинсон, по большей части, игнорировал его, зная, что таким образом он пытается привлечь его внимание. Вместо этого Луи засунул руки в карманы, его ладони источали липкий запах засохшей крови. Он поймал своё отражение в блестящем металле перил, вытирая уголок рта, когда увидел засохшую слюну черных чернил.       — Не думай об этом, — вздохнул мальчик, присаживаясь на корточки и завязывая шнурки заново. Дурная привычка, вызванная скукой. — Это пройдёт.       Луи в ответ поджал губы, наблюдая за тем, как мальчик пытается завязать шнурки. Слова были не его, явно подслушаны от кого-то взрослого; крошечные пальчики ковыряли царапину на колене, а мама постоянно отталкивала руку.       — Быть взрослым круто? — пухлые пальцы мальчика запутались в узелках на его шнурках, он взглянул на Луи с апатичным блеском стыда. — Я думаю, это круто.       — Это так… — сказал Томлинсон с той же нежностью, с какой мог бы ответить Пенелопе. Он согнул одно колено, отмахиваясь от рук мальчика и спешно завязывая ему шнурки.       — Да, взрослые делают всё, что хотят: спят, когда хотят, играют, когда хотят, никто ими не командует, — продолжил мальчик, как будто это была самая очевидная вещь в мире. — Это действительно круто.       — Да, я полагаю, что так и есть, — рассеянно ответил Луи, поднимаясь. Для его молодого «я» всё это круто, лучше, чем то, что у него было. Он никогда не дорожил драгоценностями юности, но, с другой стороны, тоска по детству была исключительно делом взрослых.       Дверь открылась, и Томлинсон замешкался, ошеломлённо хлопая глазами.       Мальчик промчался мимо него, сбросив свои аккуратно завязанные ботинки на красный резиновый коврик. Стопки обуви громоздились друг на друга. Он побежал по коридору, громко топая ногами по лестнице и останавливаясь, чтобы подобрать сброшенного Могучего Рейнджера на пятой ступени, после чего исчез за углом.       За порогом царила безмятежность дома его детства.       Запах «Эрл Грея» тут же ударил в нос, когда Луи шагнул вперед, услышав знакомый скрип расшатанной половицы.       — Снимай обувь, Лу! — раздался звонкий голос. Томлинсон сделал, как ему было сказано, его вансы оказались рядом с потрепанной парой томсов.       На крючках сбоку висело несколько курток. С плаща Лотти с поросёнком капала вода, образуя лужу на полу. Небольшая оштукатуренная щель рядом с ней, близнецы во время ссоры после школы решили повесить свои тяжёлые портфели с книжками на последний доступный крючок, металлическая застежка сломалась пополам, прихватив с собой кусок гипсокартона. Эти двое были отстранены от телевизора до конца недели.       Луи прошёл по коридору, бросив взгляд на покосившийся семейный портрет, возле которого была вмятина. Она появилась там после того, как Томлинсон решил поиграть футбол в доме и промазал всего на несколько дюймов. В гостиной орал телевизор, громко играло вступление мультика «Барашек Шон» — обычное субботнее утро в доме Томлинсонов. Он завернул за угол и вошёл на кухню.       Красный чайник от Nans стоял на безвкусной бирюзовой плите. Стальная панель и плитка за ней были испачканы коричневыми пятнами жира. Одна сторона раковины была заполнена вымытой посудой. Таблица домашних обязанностей на холодильнике, приколотая магнитом с жирной буквой «Т», гласила, что настала очередь Лотти сушить и убирать тарелки. В конечном итоге она сделает это после того, как пожалуется на огромный список школьных заданий, которые, как они все знали, она не собиралась делать. Громоздкий холодильник стоял дальше плиты. Бельмо на фоне остального кухонного оборудования, он заворчал, когда заработала морозильная камера. Дедушка всегда предлагал починить его, когда приходил, но так и не добрался до него.       Обеденный стол был задвинут в угол, места хватало только для четверых. Они проводили большую часть дней за едой перед телевизором, отчего Джей постоянно бормотала об ужасной привычке, с которой у неё не было возможности бороться.       Джей Томлинсон сидела за обеденным столом, её каштановые волосы были аккуратно собраны в конский хвост, чёлка обрамляла лицо. На ней была вязаная рубашка, которую Луи купил ей на первое Рождество, когда устроился на работу в Toy-R-Us. В руке она держала кружку. Она была новой, из набора, который они обычно использовали для гостей. Еще одна кружка стояла рядом, источая пар.       — Я приготовила чай так, как тебе нравится, Бу, — произнесла она. На усталом лице появились морщинки-гусенички, когда она улыбнулась.       Луи опустился на стул, поднеся кружку к губам, дрожь говорила о его шокированном состоянии. Вкус «эрл грея» с капелькой сливок вызвал у него слёзы на глазах.       — Хорошо вернуться домой, мам.       — Я скучала по тебе, — она наклонилась, быстро чмокнула сына в щеку и нежно погладила по плечу. — Ты стал совсем большой, love, — Томлинсон с трепетом наблюдал за своей матерью, тепло её руки заставляло кожу на щеке легко покалывать. — Раньше был таким маленьким.       — Хочешь сказать, что теперь я старый пердун? — усмехнулся Луи.       — О, перестань, — Джей взъерошила его волосы. Края её лица были смягчены и размыты, насыщенные цвета приносили согревающее чувство комфорта. Он крепко цеплялся за этот момент, представляя, как его тело трансформируется обратно в ребенка, склоняясь к материнской любви, которая вытекала из неё, как легкий ручей.       Джей поднесла руку к подбородку, её взгляд скользнул по лицу сына, когда она произнесла:       — Возможно, я этого не показывала, но я беспокоилась о тебе больше всего.       — Тебе не нужно было, — Томлинсон отстранился от её прикосновения, взял её руку и ободряюще сжал. Ничто из этого, казалось, не успокаивало. — Мам, я в порядке.       — Мне не нравится, как легко ты начал лгать, — пожурила она. Уверенность в её тоне была льдом, пробежавшим по его спине, образуя леденящую нить стыда. Это было ниже его достоинства — забывать об откровенной натуре матери. В конце концов, именно это он взял от неё.       Луи наклонил голову, глядя на чайный пакетик, плавающий на поверхности.       — Ты многого не знаешь, мам…       Слова разорвали их связь, Джей выдернула руку. Мгновенная потребность вернуть всё обратно напрягла маленького мальчика в лифте. Он по-прежнему нуждался в ней.       Во взгляде Джей всё ещё был заботливый блеск, но в её голосе быстро появилась жесткость.       — Это съедало тебя, — её поза изменилась, когда она поставила свою кружку на стол, сцепив пальцы вместе. — Сколько времени ты провёл вдали от дома, как сильно ты изменился. Тебе должно быть стыдно.       Несмотря на подготовку, Томлинсон не мог противостоять приливу, ревущему у него в животе, уродливой волне, которая ударила его о скалистый утёс, заставляя беспомощно барахтаться в темной воде. Его легкие наполнились тиной, отчаяние нахлынуло словно шторм. Луи годами не дышал и теперь, когда мама смотрела на него с осуждением, он больше всего на свете жаждал сделать глоток спасительного воздуха.       Слова неуклюже скользили у него по языку, разрезая дёсны.       — Всё это намного больше меня, мам… Меня накрывает ужас от того, что папарацци могут поймать меня за разговором с другим мужчиной, растолковать это неправильно из-за моей гиперактивности на всех интервью. Я ненавижу, ненавижу это. Я привязан к крайне феминной девушке уже кучу времени! Не могу жить с этой частью себя, которая вечно слышит все слухи вокруг, вслушивается в каждый из них. И мам— это слишком сложно пытаться заточить себя под другое, пытаться стать другим человеком. Я не могу больше. Ты учила меня быть благодарным, дарить всем вокруг всего себя, но я не справляюсь без тебя, мам, я не могу больше так…       — Серьёзно? — ответила Джей дрожащим голосом. Эти слова тоже причинили ей боль. — Но тебе не нужно повторять мне дважды, ведь легче сказать, чем сделать, правда? — затем, поскольку она его мать, она добавила: — В любом случае, Элеонор никогда мне не нравилась.       Луи попытался подавить ухмылку, которая исказила его лицо.       — Мама! Так нельзя!       — Иногда я думала, что вы двое слишком похожи, что тебе нужен кто-то, с кем будет идеальный баланс, — добавила Джей. Её взгляд был тверд, и Луи знал, что она говорила правду. — Но это не значит, что то, что ты сделал с ней — справедливо, — женщина подмигнула. Боль тоски была ещё свежей и глубокой, разлука была невыносимой.       Луи поковырял пятно от лака на краю стола, оставшееся с тех пор, как он красил ногти Физзи. Ей быстро надоедал цвет, и она просила его перекрасить три раза в тот день.       Джей положила руку ему на колено, чтобы привлечь внимание. Тяжесть в его груди переросла в податливое состояние, как будто она физически отняла у него часть. Он не сомневался, что, если бы это было возможно, она бы это сделала.       — Ты знаешь, я никогда не оставляла тебя. Всегда боялась пропустить какую-либо часть твоей жизни, — произнесла Джей, её улыбка была яркой, как солнце, — делай все, что в твоих силах, сражайся со всеми этими демонами, когда будешь готов. Делай паузы, скорби, но продолжай двигаться дальше. Потому что закрываться от себя — это не та жизнь, которой стоит жить.       Луи сделал глубокий вдох.       Вместо того, чтобы бороться с водянистыми волнами, Луи наконец-то смог плыть. Облака над головой по-прежнему были синими и почерневшими, а солнце выглядывало сквозь них всего на дюйм. За последние несколько лет, вросший в свой спасительный панцирь Луи не знал, как он сможет жить без этого. Отстранённость была такой чужеродной, что он боялся, что так и не узнает добрых объятий свободы.       Маленькие ножки прибежали на кухню. Крошечная голова Физзи остановилась у мойки, её длинные волосы до талии мягкими локонами прижались к сарафану. Она поднялась на цыпочки и бросила свою миску в раковину, не удостоив их ни единым взглядом, готовясь убежать обратно.       — Физзи, дорогая, — недовольным тоном позвала её Джей. — Подойди и поздоровайся со своим братом. Разве так я тебя воспитала? — фыркнув, добавила она.       Девочка скорчила гримасу, затем повернулась к Луи, небрежно махнув рукой.       — Привет, Лу.       Томлинсон с трудом проглотил застрявший комок в горле.       — Доброе утро, Физз.       — Ты надолго? Может, вместе посмотрим мультики? — спросила девочка, её щеки порозовели, когда она улыбнулась. Губы Томлинсона плотно сжались, когда его окутал жар.       — Нет, нет, Фелисити, — строго произнесла Джей, — у Луи есть планы, которыми нужно заняться, обними своего брата и беги заниматься делами.       Томлинсон задержал дыхание, когда Физзи подбежала, прыгая ему в руки. Он слегка покружился, позволив её маленьким ножкам обвиться вокруг его талии. Луи сжал её со всей нежностью, на какую был способен, выплескивая всю свою любовь.       Физзи хихикнула в его объятиях.       — Не могу дышать, Лу!       — В том-то и дело, милая, — Луи в последний раз поцеловал её в лоб, после чего опустил на пол. Она ущипнула его за ногу в ответ, после чего упорхнула, словно бабочка.       — Я нарушил своё обещание, мам, — прохрипел Томлинсон, наблюдая за тем, как фигура Физз исчезает в гостиной. — Я обещал тебе, что позабочусь о них.       Джей покачала головой в ответ.       — Ты сделал всё, что мог, дорогой. Девочки видят в тебе своё солнце… то, что случилось с Физзи, было предопределено судьбой, и мы мало что могли с этим поделать. Но теперь она здесь со мной. Она в безопасности.       Луи сел, облокотившись на стол, обхватив голову руками. Чувство парения не прекращалось, покой слегка окутывал его.       — Скоро всё изменится, мам, — эти слова были мягче, чем другие, они покалывали, как ириски, у него во рту, и он почти ощущал сладкую решимость, заключенную в них. Он не шутил.       — Я не сомневаюсь в этом, Лу, — ответила Джей, вставая. — Кстати, — она жестом пригласила его следовать за собой. — Положись на тех, кого любишь, нет ничего постыдного в том, чтобы просить о помощи. Больше никаких страданий в одиночестве.       — Всегда к тебе прислушиваюсь, мама, но это было немного чересчур даже для тебя, — они поднялись по лестнице, половицы скрипели от их шагов. Они прошли по коридору, Луи хорошо знал маршрут. Всё было по-прежнему: вмятина и потрескавшаяся краска, в углу валялась корзина с детскими игрушками. Они остановились перед его спальней.       — Здесь кое-кто ждёт тебя, — произнесла Джей. Она указала на дверь. — Я сказала ему идти вперед, но он настоял на том, чтобы подождать тебя. Честно говоря, не стоит удивляться, — она наклонилась и крепко обняла его. Последнее объятие. — Ты позволил этому мальчику любить тебя, — она отстранилась, в её глазах стояли слёзы. — Луи Томлинсон, ты не кто иной, как храбрец.       — Люблю тебя, мам, — Томлинсон уткнулся лицом ей в шею, вдыхая аромат чая и роз, исходящий от её кожи.       Она отстранилась, погладила его по волосам, после чего быстро спустилась по лестнице вниз. Он наблюдал за ней, пока её фигура не скрылась за углом. Дубовая дверь была покрыта вульгарными наклейками, выцветшие слова были едва различимы. «Оставайся подальше отсюда» и «Стучи или пожалеешь». Он звонко рассмеялся над этими юношескими попытками.       Луи повернул ручку и вошёл в свою комнату. Гарри стоял спиной к двери, заложив руки за спину. Половица скрипнула — и он обернулся. Томлинсон на секунду прикрыл глаза, услышав тихий щелчок закрывающейся за ним двери.       Голубые стены комнаты бледнели на фоне заходящего за окном солнца. Большинство поверхностей были заполнены футбольными плакатами: Джеймс Коппингер в середине прыжка, когда мяч катился по полю, Грэм Ли взобрался на своих товарищей по команде, когда они праздновали свою победу, старое джерси Луи выглажено и вставлено в рамку — это сделала его мама. Случайный кусок скотча, застрявший в разных концах стен с тех пор, как он перерос свою театральную фазу и снял все фотографии, связанные с хобби, где-то глубоко в его шкафу лежала скомканная фотография Джона Траволты.       — Одержимость The Fray была слишком сильной, — Гарри указал на стопку компакт-дисков на его прикроватном столике. Он почти не прикасался к ним после того, как отказался от своих блоггерских попыток. — Некоторые диски повторяются.       — Мой проигрыватель был ужасным, всё время ломался, — ответил Луи, почёсывая рукой грудь. Футболка, в которую он был одет, отличалась от той, в которой он был в прошлом сне, яркий полосатый узор напоминал о его позднем подростковом возрасте. Он попытался засунуть руку в карман, но он был слишком тугим. Затем попытался скрестить руки на груди, но возненавидел то, какими голыми они казались. Наконец, он облокотился на свой стол, где стоял его потрёпанный компьютер. Гарри наблюдал за каждым его движением, улыбка росла с каждой сменой действий.       — Это всё… — задумчиво произнёс Стайлс.       — Заткнись, — пробормотал Луи с лучезарной улыбкой на губах.       Гарри опустился на кровать, аккуратно застеленную зелёным покрывалом, принадлежавшим Джей. На его взгляд, всё в комнате было слишком опрятно. Во всяком случае, заторможенный шрам казался мрачным, учитывая, что большинство обитателей были мертвы или на грани.       — Даже не могу вспомнить, когда мы были здесь в последний раз, — произнёс Гарри.       Томлинсон почесал нос, пытаясь вспомнить. Мысль о Гарри и о себе в его комнате была личной даже в уединении его разума. Луи развернул их осторожно, словно они были розой, чьи лепестки могли в один момент осыпаться.       — Думаю, это было сразу после последней записи, — Томлинсон вспомнил свежую душевную боль от мысли, что его мечты закончились, как всё это вспыхнуло, когда Гарри плакал в его объятиях. — Помню, как умолял маму, чтобы ты остался у нас на ночь.       — Верно, мама часами разговаривала по телефону с Джей, — Гарри скрестил ноги, положив руку на подбородок. Это действие излучало зрелость, его мог бы сделать только нынешний Гарри, не та версия, когда они были детьми. Это никак не вписывалось в обстановку, но каким-то образом поза сливалась с тихими тонами. — Кажется, ночевка тогда оказалась сама собой разумеющейся.       Луи сделал неуверенный шаг вперед, оказавшись прямо на линии солнечного света, сияющего в окне. Он поднял руку, когда луч скользнул по лицу, жалюзи казались бестолковыми. Гарри склонил голову набок, откинувшись на спинку односпальной кровати. Сердце Луи бешено заколотилось в груди.       — Помнишь, когда роутер вышел из строя, у нас не было интернета в течение всех выходных, и ты всё ещё…       — Я всё равно остался, — закончил за него Гарри. Солнце пело восхитительное Евангелие, исполняя серенаду на его лице.       — Ты всё равно остался, — согласился Томлинсон. Без всякой причины, просто чтобы поддержать разговор. Их взгляды слились в неподвижном танце. Гарри облизнул губы, глаза Луи метнулись к влажной коже, отражая действие. Он повернулся к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как в поле зрения появился безрассудный Монарх, промахнувшийся на дюйм мимо стеклянного барьера, его щека покраснела и вспыхнула.       Стайлс пожал плечами, устраиваясь поудобнее на кровати, скрестив ноги.       — Нам было весело, не так ли? Несколько раз смотрели «Дешевую дюжину» и позже устроили грандиозную водную битву во дворе со Стэном.       Луи закатил глаза, подходя ближе к кровати, подальше от солнечный лучей.       — Не напоминай мне, большую часть ночи мне пришлось говорить ему комплименты. Он действительно волновался, что ты заменил его.       Гарри рассмеялся чуть громче, чем следовало. Звук, похожий на крик чайки, который он почти никогда не демонстрировал на публике.       — У него были более высокие цели, чем статус лучшего друга…       Солнце растекалось по небу, как мёд. Поверхность их мира искривилась, чтобы соответствовать только им. Они были погружены в румянец ноготков и забытые мечты. Свет припудрил кудри Гарри, мандариновый покой. Тень на стене двигалась вместе с его фигурой, когда он моргнул, плавное движение, ленивое с уверенностью. Спокойное пространство блестело, как растопленное масло. Канарейки пели музыкальные песнопения. В центре, лучше, чем бесконечные монеты и сокровища медальонов, был мальчик, которого он любил, купающийся в золоте.       Луи подошёл и медленно опустился на кровать, его колено вспыхнуло от жара, когда он случайно задел им руку Гарри. Чтобы скрыть смущение, он сосредоточился на белой облупленной краске на оконном стекле.       — Вот так, — пробормотал Стайлс. Луи услышал, как на его лице блеснула улыбка. Он нахмурился, сбитый с толку этой фразой, когда теплые пальцы схватили его за запястье и потянули назад. Луи позволил ему эту маленькую шалость.       Он немного поёрзал на покрывале, пока не лег на спину, как Гарри. Размер кровати оставлял мало места для личного пространства.       — Гарри, тебе нужно проснуться.       Стайлс пожал плечами.       — И мы это обязательно сделаем.       Томлинсон усмехнулся.       — Боюсь, я опять всё испортил.       Их колени скрестились и переплелись, тепло проникло сквозь швы. Головы разделяли одну подушку, взгляды встретились, лбы прижались друг к другу. Солнце рисовало причудливые линии на дверце шкафа, одежда приобрела мягкие оттенки цветов. Гарри переплёл их пальцы между собой. Их дыхание смешалось.       — Ещё раз, — слова Стайлса были приглушены подушкой, его глаза опустились. — Давай сделаем это ещё раз.       Луи подумал об их первом поцелуе в темной комнате, заряженной энергией. Но это было неправдой. Реальность была их первым личным моментом в его комнате. Сумерки отрезвили комнату, между ними раздался лёгкий храп Гарри. Побуждения Луи были настолько порочными, что он не мог сдержать слёз во сне, переполненный стыдом до краёв. Он замер всего на несколько секунд, прежде чем хватка ослабла. Он наклонился, успокаивая себя. Гарри затаил дыхание, глаза расширились, а на его губах появилась жизнерадостная улыбка, встретившая его на полпути.       Этот поцелуй был легким прикосновением перьев к коже, сладким пушком сахарной ваты. Это был поцелуй, которого он жаждал подростком и искал, став взрослым. Они продолжали целоваться, наслаждаясь вкусом друг друга, очарованные роскошными сновидениями. И когда мир превратился в белый цвет, ни один из них этого не заметил.