где-то догорает домик

Бабочка в ладошках Итэра трепещет нежными хрупкими крылышками, шевелит доверчиво усиками и, кажется, смотрит бусинками глаз прямо на золотые звезды, что любуются ею как величайшим чудом. Мальчишка сжимает и разжимает ладони, а маленькое существо еще живо. На крыльях ее ни единой царапинки или раны. Только Итэр умеет так, думает Альбедо, хранить чужие жизни в своих руках, не раня и не калеча, не убивая, сохраняя оболочки целыми. Он учит их двоих так же на своем примере, и алхимик думает, что они справляются, кажется. Глаза Итэра полны жизни и светят не хуже солнца, а может даже ярче, полнее. В ресницах его теряются зайчики белыми пятнами, а в золотых волосах пляшут искры лучей. Теплых и летних, хотя Альбедо по душе больше снежная зима. Не такая холодная только, как в тот день, когда путешественник пришел к нему сквозь метели и бурю, поймал за руку и держал крепко-крепко, грея ладони об чужое сердце, прощаясь. Альбедо сам не понял, почему щеки вдруг стали холодными, острыми. А потом увидел, как кристалликами падают слезы. Его, замерзшие. Последние, кажется. Больше он не плакал. В этом теплом добром мире возможно было только улыбаться. Даже хмурый вечно якша, что навещал путешественника чуть реже, порой позволял себе едва приподнятые уголки тонких губ. Сложно было не улыбнуться, видя Итэра… здесь. Юного и прекрасного. Вечного, как самый волшебный сон, что никогда не закончится. — Красивая, правда? Крылья на ладошках трепещут, складываются медленно и расходятся, являя миру узор из голубых и изумрудных линий. Альбедо улыбается сходству цветов, гадая, осознавал ли Итэр, когда творил это волшебство. Нет, конечно нет. Этот мир так же реален, как Тейват, а может даже полнее, куда живее под реальным, не искусственным солнцем. Альбедо всегда знал это, ощущал, как слепит его свет мальчишки, как проникает он в самые темные, пыльные закрома его души, освещая все захламленные углы, являя миру всю суть того, что называется человеком. Тогда он боялся, что Итэр узнает то, чего видеть не должно и не нужно, что неправильно и мерзко. Но в этом новом мире страху места нет. Бабочка последний раз касается усиками его пальцев и взлетает вверх, теряясь между пылью и небом. Мерцая последним видением где-то высоко-высоко, исчезая совсем, стоит вниманию путешественника переключиться. Он поднимается на носочки, чтобы достать до теплых губ, поцеловать их так же легко, как коснулись бы кожи тонкие крылья, и Альбедо чувствует, как улыбается в этот нежный поцелуй. И на губах Итэра расцветает ответная улыбка, одаривая его солнечным зайчиком. — Тебя давно не было здесь. Почему? Итэр смотрит на него с любопытством ребенка и легким беспокойством, покачивается с пятки на носок, утопая голыми стопами в поле цветов. Не замечает, как листья и стебли едва заметно опутывают его ножки, каждый пальчик, словно привязывая, боясь потерять. Альбедо всегда иронично улыбался этой ревности якши, сквозившей даже так, в каждом растении, каждой капельке дождя, что начинался неожиданно, если он засиживался с Итэром надолго. С каждой мнимой сонливостью, что накатывала вдруг на мальчишку, отмеряя невидимый срок и словно крича ему одному: «Уходи, убирайся от него прочь». Альбедо слушался всегда, покидал Итэра, целуя прядки мягких волос и наслаждаясь последний раз их теплом, зная, что там, в реальности, они куда холоднее, не согретые солнцем и вечно сухие от нехватки жизни. — Я заработался, извини, — Альбедо подхватывает одну из волнистых прядок, накручивает ее на палец и слышит мелодичный смех. Когда пальчик доходит с конца локона до самого корня, щекоча немного шею, Итэр жмурится и шепчет весело: — Щекотно, перестань! Но оба знают, что ему приятно. Итэр любит касания, любит тепло и жизнь. И их обоих любит тоже, иначе и не может быть. Не могло. Верно? Иногда Альбедо не знает, но уверен, что не один задавался вопросами. Тучи на небе сгущались слишком часто, а якша все реже сдерживал контроль, врываясь в его лабораторию с криками и угрозами прекратить все, отпустить и закончить чертов эксперимент. Эксперимент? Нет, алхимик никогда не считал этот интерес научным. Может в начале, когда Итэр только переступил порог его лагеря с замерзшими синими губами и пальцами, что дрожали от мороза. Когда согласился как ни в чем не бывало на исследования, словно ничего в этом мире не могло по-настоящему навредить ему или даже убить. Альбедо не стал проверять и никогда уже не станет, слишком боится потерять все, разрушить то, что они создавали все втроем с таким трудом. Итэр их величайшая драгоценность, которую нужно сохранить, чего бы это им не стоило. Он от него убегает, топчет пятками цветы всех мастей и красок, бежит прямиком к солнцу, что садится за далекий недостижимый горизонт. И волосы его мелькают волнами, светятся как лучики, озаряемые ореолом солнечного света, яркого, очерчивающего макушку нимбом. Альбедо хочет запомнить каждое мгновение этой прекрасной картинки, чтобы после зарисовать, сидя на полу возле него спящего, слушая размеренное дыхание и ставшее привычным пикание приборов, что измеряют жизнь. Альбедо не помнит, когда покидал последний раз лабораторию, но это уже не важно, ничего совершенно не важно больше, даже Тейват в руинах, даже погибшие люди и архонты. Ничего, кроме светлого единственного бога, которого он нагло украл у судьбы. Но ведь не он один. Итэр видит Сяо куда реже, а ощущает почему-то постоянно рядом. В солнечном свете словно что-то от бывшего адепта, в каждом цветке и облачке, в каждом вдохе и выдохе он чувствует — Алатус здесь, в каждой детали мира и мире целом сразу. Он появляется так же как и Альбедо, приходя откуда-то из-за горизонта. Раньше всегда с копьем, своим вечным спутником, пахнущим кровью и тьмой. Итэру не нравилось, он морщил носик и хмурился, чувствуя, как забивают поры забытые запахи, кричащие ему о чём-то важном, потерянном. Но он ведь никогда не сражался с демонами, в лицо их даже не видел, не держал в руке меч и всегда был здесь, среди цветов, пыли и солнца. Сяо больше не приносит в его сны Нефритовый Коршун, не пахнет кровью и о битвах не говорит ничего. Больше молчит даже, садясь под тенью деревьев, словно уставший путник, подставляя колени Итэру, который любит на них лежать часами, искать облака сквозь густую листву и ловить кошачий взгляд вековых глаз, полный болезненной нежности. Итэр тянет к нему ладони и чувствует, как они касаются холодной кожи подбородка, видит, как Сяо наклоняется к нему, позволяя непослушной слишком длинной прядке спасть, лаская кожу. Одаривает своей улыбкой, в которой понимания и тепла больше, чем якша встречал за всю жизнь. — Засыпай, — шепчет он ему, но в этот раз все иначе. Итэр почему-то не прикрывает послушно глаза, не засыпает, ворочась на его коленках и утыкаясь в живот, словно в поисках тепла. Он хмурится и вздрагивает как от удара, отворачивается от него совсем, и тело его каменеет. Что-то не так, понимает Сяо. Они где-то ошиблись, просчитались. Даже этот гений всего лишь человек, хоть и странный, неправильный. Они не смогли сохранить их бабочку целой. — Я не хочу, — шепчет Итэр, и звуки вокруг затихают, как и его голос. Шелест листвы умолкает, мифические птицы перестают петь, а где-то за горизонтом море исчезает вместе с шумом волн. — Что-то не так? — Сяо надеется, что дрожь в его голосе не слишком явная, что он не выдает свой страх сейчас, слишком очевидный, способный разрушить любую иллюзию. И мир вокруг, что высасывает из него все силы, на миг мерцает, готовясь рассыпаться на осколки. Но Итэр к нему поворачивается снова, смотрит так доверчиво, что от этого простого действия сосет болезненно под ложечкой, хочется закричать, сорваться и уничтожить себя как самое отвратительное существо во всем Тейвате. Они чудовища, они монстры, что похитили единственное солнце. Будет ли им оправдание перед второй звездой, что найдет рано или поздно его или алхимика. Что тогда будет с Итэром? — Мне снятся сны, — мальчишка прижимается к нему так сильно и пальцами слабыми цепляется за одежды так отчаянно, что Сяо сдается. Морщинка на лбу разглаживается. Небо над головами проясняется. — Я отведу от тебя кошмары, — обещает Сяо, гладя его по мягким волнам, обнимая одной рукой и укрывая от всего мира своим шелковым рукавом. Алатус наклоняется низко-низко и целует в висок, зажмуриваясь и вспоминая, как это было раньше. Под звездами Ли Юэ, под лучами алеющего солнца Сумеру, на дрожащей палубе корабля до Инадзумы, а после Снежной. У врат Бездны, где Итэр с ним прощался. Думал, что прощается. — Это не совсем кошмары, — признается он спустя долгие мгновения, наполненные тишиной и нежностью. — Мне снится девушка, но я не знаю ее. Она зовет куда-то. И что-то просит. Это… пугает. Сяо догадывается. Пальцы, что держат Итэра, дрожат в страхе, и он сжимает их крепче, успокаивая самого себя, в последнем жесте поломанной, неправильной воли к жизни и всему живому держит Итэра так крепко, чтобы точно не отпустить, чтобы тот не сбежал, не смог, не успел. Чтобы его не забрали. Он решает для себя что-то, делает еще один шаг за границу, где ненавидит себя еще больше, где демоны смеются над тщетными попытками оправдать все любовью. Если это она, то почему на душе так мерзко? Что такое вообще человеческая любовь? — Она больше не будет тебе сниться. Сяо тянет его на себя, слишком резко кажется, потому что мальчишка невольно вскрикивает. И инстинкты его тела действуют куда умнее сознания, когда он отшатывается, выбрасывает вперед в ладонь, и якша почти видит на ней фантомный огонь, что обжигал когда-то всех врагов путешественника, не давая подойти ни на шаг. Сяо ему враг? — Прости, — вдруг шепчет Итэр, и мираж рассыпается, исчезает. Он снова мягкий и нежный, подползает ближе на коленках и садится на чужие, устраиваясь поудобнее, обнимая за шею и целуя сначала осторожно в уголки губ, правый и левый. Сяо в ответ целует его куда яростнее, плача безмолвно и сухо от бессилия, что поселилось внутри слишком давно. Целует, пытаясь этой неправильной любовью вытравить все сомнения, все ошибки, что совершил, все извинения, что он хочет шептать Итэру снова и снова. Алатус знает, что прощения ему нет. Ни ему, ни алхимику, никому из тех, кто поднимает на божество руку, пытаясь получить тепла чуть больше, чем положено. Но если такова цена, он готов ее заплатить. Потому что поцелуи Итэра слишком сладки. Потому что сердце мальчишки бьется успокаивающе под его ладонями, усыпляя, даря призрачную надежду, что после все будет хорошо, и он останется с ними по доброй воле, освободится, взмахнув крыльями, но не для того, чтобы улететь. А лишь показать красоту узоров на щетинках. Бабочки появляются на светлых локонах спящего мальчишки, что улыбается добрым снам, где тишина и покой, где нет ничего от прошлого и будущего. Крылья трепещут, складываются вместе, украшая волосы яркими разноцветными огнями, связывая Итэра с миром снов, погружая все глубже и глубже. А Сяо проводит осторожно клычками по оголенным плечам и давит чуть сильнее, прогрызая плоть, прикалывая яркую бабочку к дощечке. Сохраняя ее навсегда, прекрасной, вечной.