где-то догорает домик

В черной комнате всегда было только двое, танцующих в собственном ритме, вальсирующих в маленьком невидимом кружке на полу, никогда не выходя за несуществующие границы. И из комнаты не выходя тоже. В маленьком замкнутом пространстве не было ничего и никого: ни людей, ни звуков, ни пыли, ни даже музыки. Двое в центре в ней и не нуждались, продолжая кружиться и кружиться, всегда попадая в ритм, отмеряя его стуками сердец, что никогда не сбивались, потому что живыми и не были. Никто не нарушал этот танец, никто не наблюдал за ним и не присоединялся, а потому в черной комнате без звездного неба за окнами и живыми ветрами за дверью было безопасно. Пока за темные стены не пробрался свет. Поджигая старые занавески, ослепляя тех, кто достиг покоя и вечности, не нуждаясь больше ни в жизни, ни в смерти. И в этом свете не нуждаясь тоже. Золотые глаза наблюдали за лишними, что осматривали комнату с интересом, присущим незнающим, и любопытством, свойственным лишь глупым. Лишним. Людям. Они стучались в их двери, вламываясь порой и без приглашения, заставляли петли скрипеть снова и снова и впускали злые ветра, что сбивали, нарушали единый ритм, мелодию, что звучала в их головах одной идеальной пластинкой, всегда кружащейся на единственном месте под идеально острой иглой. Застывшая нота, что вдруг поменялась, иголка сдвинулась, прокручивая музыку все дальше и дальше. И жизнь пробралась в эти стены пылью, голосами и потом, прерывая танец навечно. В черной комнате не было больше ни покоя, ни темноты, углы осветились, являя кошмары, двери открылись, впуская гостей, что растащили их двоих в разные концы мира, не связанных больше поломанными нотами, не кружащихся под чернотой времени, что покинуло навсегда то маленькое безопасное пространство. Лишние люди заполнили белую комнату, и воздух, которым он дышал так долго, стал пропадать, заменяясь смрадом жизни и сладостью гниения. Лишние люди предлагали ему станцевать совершенно иные танцы под совершенно незнакомую музыку. И Итэр сдавался, протягивая руку снова и снова, принимая все чужие приглашения, чувствуя, как каждый раз от него откусывают частичку, забирая с собой как единственный подарок божества, как ракушку-сувенир, что хранят на самой дальней полке, заставляя пылиться, забывая о ней уже навсегда и не понимая, что украли голос моря. Итэр терпел острые клыки, что выпивали его кровь, пьянея и очищаясь, навсегда познавая свет и возненавидя темноту, которую он любил всем существом. С которой единственной мог сосуществовать. Те, что звали себя богами, отличались от него слишком сильно, чтобы понять. Те, что им поклонялись, возносили к нему грязные руки, оставляя на небесном теле следы, пачкая отпечатками земного и тесного, что заставляло его оседать все больше и больше, пока колени не задрожали, подкосившись, пока темная твердыня Тейвата не коснулась его нежной кожи, навсегда оставляя царапины. В самой той земле жил ритм, который он не слышал слишком давно, чтобы вновь поверить в его существование. Под темными сводами руин и свободы жила та, что танцевала с ним единственно верным способом, всегда попадая в ритм, потому что сердце у них было общее, поделенное половинками между двумя, что было единым существом. Что понимали эти люди о целостном, если всю жизнь считали себя лишь частью кого-то и чего-то вокруг? Что понимал о свободе тот, кто кружил с ним не первый танец, держа руки на талии в перчатках, никогда не оставляя следов даже губами, к которым Итэр привык после сотни предательских поцелуев? Что понимал он о вечном танце, он, скованный цепями с браслетами кандалов, что цвели обманчиво белыми цветами и ветрами оплетали его волосы, даря удушливо-приторный запах, что отравлял его снова и снова. Но Сяо и не замечал, вдыхая его полной грудью. Веря, что в землях Ли Юэ царит безопасность и свобода, дарованная ему архонтами. Итэр принимал его приглашения чаще прочих, потому что Алатус поистине любил хорошую музыку, хоть и танцевал нелепо, тяжело переступая ногами через правила и контракты, собственные страхи, укрывающие желания. Итэр забавлялся, делясь с ним снами. Улыбался мягко, давая ложную надежду на право обладания его душой, не телом. Жаль, никто так и не сказал ему, что у связанных звезд сознание общее, неразделимое даже этой зловещей тишиной, что стелилась покрывалом по всему Тейвату, не давая ему услышать снова знакомые ноты. Они взлетали к нему из самых глубин темных морей и бездны, разбиваясь о твердь земли и смех людей, что поселились в белой комнате навечно, забрав навсегда понятие дома. Сяо танцевал с ним по обгоревшим остаткам городов, пыльных руин и тел, что кричали о помощи. Кружился все лучше и лучше, теряя маски одну за другой, пока не лишился последней, связывавшей. И в черной комнате однажды не стало людей вновь. Они смотрели пустыми глазами в потолок, что секунду назад был белым словно снег, не замечали, как топчут остатки их тел из пыли и пепла босыми ногами, попадая в несуществующий ритм под музыку поломанных пластин и кассет. Не видели самый прекрасный на свете танец, под который кружилась и кружилась звезда, все больше сжигая своего партнера, глуша его болезненный вскрик очищенными губами, с которых капало вино и оседали хлебные крошки. В черной комнате танцевал лишь один, расплетая длинную косу под заливистый мягкий смех. Терпеливо ожидая вторую под бесконечное кружение.