где-то догорает домик

В начале это задевает его руки, обычно чистые и светлые, немного серебрящиеся в лунном свете, отчего перчатки он носит всегда и при всех, чтобы не шокировать, не вызвать лишних вопросов и, возможно, допросов. Он позволял открыться коже только при самых близких, коих во всем Тейвате можно пересчитать буквально по пальцам. Паймон, от которой все равно почти не скрыться никогда и нигде. Но она реагировала на все удивительно спокойно, словно встречала вещи и позагадочнее. Итэр не сомневался — встречала и знала больше, чем показывала. Люмин. С которой он виделся урывками и больше — тайно. Она приходила через сны, уговаривала его пойти куда-то с ней, уводила в темные коридоры их общего сознанья и — пропадала. Не то чтобы он не привык терять ее. Сяо. Ему Итэр доверял чуть больше всех остальных, ловя себя на мысли, что даже чуть больше сестры сейчас. Сначала — была вина. Потом — облегчение. Наконец-то он мог раскрыться хоть перед кем-то, показать все свои шрамы и особенности, что выдавали в нем не-человека. Показать себя, не боясь, что его испугаются, назовут монстром. Или еще хуже — богом. У Сяо самого было множество секретов. Которыми он, впрочем, никогда не боялся делиться с Итэром. И ему нравилось, как этих маленьких секретов у них двоих становится все больше и больше. Итэр смотрит на свои руки, непривычно темные, горящие черным пламенем. И вдруг понимает — теперь ему снова нести бремя тайны одному, держать всех вокруг в неведении, а любимого человека — обманывать. Потому что Сяо — последний, кто должен узнать обо всем. Последний, кому Итэр скажет, и так будет правильно. Черное пламя кармы расползается до запястий. Пока — только до них. Но Итэр чувствует, как оно обжигает, видит темные ниточки проклятья, что уже тянутся жадно все дальше. Скоро покроют всю кожу, скрытую под перчатками, и Итэр не хочет думать, что будет делать после. Как скроет эту ужасную тайну. Но, что куда страшнее. Что будет дальше с ним самим? … Сяо его целует. Сначала по традиции в лоб, вставая аккуратно на носочки, хватая путешественника за плечи и стискивая их покрепче. Итэру нравится, когда он касается его вот так, больше не боясь навредить и подходя самостоятельно ближе, прижимаясь всем телом, даря тепло. Пальцы пробегают по плечам, щекочут открытую кожу предплечий. Опасно идут ниже, к перчаткам. Итэр отстраняется слишком испуганно и быстро. Слишком подозрительно. — Хм, — Сяо смотрит на него, нахмурившись. И вот, что не хочет видеть путешественник в его глазах, — вину. Страх. Отчаяние. На секунду он боится, что все раскрылось. Сяо почувствовал ту темную магию, что сжигает его тело, поражая все больше и больше плоти. Все ближе подбираясь к душе. На секунду Итэр чувствует совсем уж малодушный ужас — что если Сяо его возненавидит? Как демона. Как врага, которого должен уничтожить по долгу контракта. — Я сделал что-то не так? — от вопроса плечи невольно опускаются, расслабляясь, руки, что были сжаты все время в кулаки, дрожат немного, но распадаются тонкими пальцами, что уже притягивают якшу назад, ближе. Без него почему-то становится совсем холодно, а запястья обжигает ледяным огнем. Итэр усилием воли заставляет себя не думать, перестать, забыться. Сколько времени у него осталось? — Все хорошо, — он думает, это неважно. Он думает, если остался день или год — он проведет его с Сяо. Потому что иначе уже не может. Тонкие нити кармы идут еще дальше, и он с силой кусает губу, чтобы позорно не закричать. Боль пронзает его тело, карма льется агонией по венам, выжигая все светлое на своем пути. Клыки обжигают шею, а после укус целуют так нежно, что Итэр невольно всхлипывает. И льнет к якше ближе, пряча от него виноватые глаза, полные слез то ли от боли, то ли от страха. Опасность гладит его по спине родными теплыми ладонями, а карма окольцовывает каждую фалангу пальцев. И он дрожит в чужих объятиях, сотрясаясь в невыраженном горе. Сяо засыпает почти под утро, под родной голос, что поет ему тихие прощальные колыбельные. … — Ты должен сказать ему, — говорит Паймон, когда видит его под водопадом. Вода смывает грязь и дорожную пыль, смывает засохшую кровь со шрамов. Но темные узоры, что покрыли уже его грудь и руки по локоть, она смыть, увы, не может. Итэр оставляет замечание без ответа, прячась под водопадом и перекрывая все недовольные крики напарницы шумом воды. Он знает. Он, черт возьми, знает, что должен. Знает, что Сяо обязан был узнать первым, сразу. Эта тайна не может принадлежать лишь ему одному, и так он делает только хуже. Но каждый раз, когда Сяо отшатывается от него, вспоминая про свой кармический долг, вспоминая об опасности для смертных и особенно одного важного для него человека, что освещает солнцем всю его тысячелетнюю тьму, Итэр просто… не может. — Все в порядке, — говорит он, ярко улыбаясь и пряча руки за спину, нервно теребя край перчаток. Сяо не должен знать. Сяо не должен чувствовать вину, потому что Итэр знает — он будет. Алатус не должен брать на свою истерзанную душу еще один грех за убийство единственного человека, что был ему дорог в этой бессмертной, полной агонии жизни. Но время течет слишком быстро, и пламя сжигает его все больше. Паймон поджимает недовольно губы и ругает его так отчаянно, что Итэр знает — за этими эмоциями скрывается страх. За него, такого неразумного путешественника, которого предупреждали, а он не послушал. Вряд ли бы он исправил что-то в прошлом, представься ему такой шанс. И когда Сяо встречает его снова в безмятежности покоя Ваншу, Итэр ему только улыбается мягко-мягко, проглатывая невысказанные признания. А ночью в объятиях якши ему снова снятся кошмары, но эти — куда страшнее всех прошлых, реалистичнее и… В них Итэр впервые слышит голоса. Сотни голосов. И каждый зовет его за собой, но нет среди них ни родного голоса Люмин, ни знакомого зова Сяо. Есть только темнота, которая пожирает его все больше. С криком он просыпается под встревоженный янтарь, слезы на чужих щеках. И собственные руки в хватке адепта. Черные-черные руки, покрытые следами кармы почти до плеч. … Сяо мечется по комнате, пока Итэр тщетно пытается его остановить, успокоить. Он впервые видит якшу таким. Напуганным до ужаса в золотых глазах, словно перед ним не тысячелетний адепт, а совсем крохотный юнец, что не знает, совсем не знает, что ему дальше делать. — Прости, — шепчет Итэр, поджимая коленки к самой груди и утыкаясь в них заплаканным лицом. Руки горят от боли, но куда тяжелее переносится вина, что душит его почти буквально, сжимая в проклятье все тело, разрушая все, что он строил с таким трудом. И иглами впиваясь в сердце. Итэр знает, что теперь Сяо не подойдет к нему, не посмотрит так же тепло и мягко, как раньше. Не будет видеть в нем солнце, и, возможно, он правда заслужил это. Презрение. Страх. Отвращение. Теплые руки, что притягивают его ближе и обнимают, успокаивая. Итэр утыкается куда-то в грудь, задевает щекой амулеты, которые понятливо снимают, отбрасывая куда-то вбок. Сяо шепчет ему какие-то глупости на ушко, обещает найти выход и обнимает все сильнее, словно собой хочет защитить глупого путешественника от проклятья. Карма над ними смеется. И тянется нить за нитью дальше, покрывая светлую шею. Черные молнии расцветают под ушком, смотрясь так мерзко и неправильно рядом с живым золотом, рассыпанным локонами по плечам. Сяо хочет стереть с человека всю тьму, что оставил после себя, смыть все следы своего присутствия из этой светлой жизни. Но солнце в его руках темнеет все больше, и только глаза, золотые, горящие двумя виноватыми звездами, смотрят все так же чисто и мягко. Он знает, что люди под кармой — погибают. Он знает, что бессмертные под ней — превращаются в демонов и сходят с ума. Но Итэр в его руках все еще человек, с человеческим сердцем, что бьется испуганным ритмом, с глазами, полными слез, что смотрят на него, ожидая приговор. Итэр вдруг совсем успокаивается. Тянется к нему выше, целует последний раз губы и. Роняет послушно шею на грудь, открывая ее под острые когти, что могут прервать его жизнь в одно мгновение. Сяо знает, что должен уничтожить любого демона, что появится в Ли Юэ. Он делал это сотни раз, жил с этим долгом тысячу лет. И никогда, никогда не смел нарушить контракт. От вида беззащитной шеи, еще немного светлой, с крупицами обычной кожи, а не темными следами кармы, с выпирающей мило косточкой позвонка, которую он любил целовать ночами, слыша тихий смех. От тепла дыхания Итэра и его маленьких кулачков, которые держат его послушно за ткань на груди, мокрую от его слез, соленых и человеческих. Монстры не плачут, говорит себе Сяо. Демоны не теплые и не светлые, всегда холодные, жестокие. Другие. От Итэра, что всхлипывает, закусывая виновато губу, он. Ломается. Где-то в небесах разрывается контракт, и Моракс убил бы его как всех прочих якш, посмевших когда-то ослушаться. Но Моракса больше нет. Непоколебимости Сяо в исполнении контрактов — тоже. Он предает его первый и последний раз. И вместо острых когтей шею Итэра покрывают поцелуи. Соленые и горькие, от которых весь он дрожит еще больше. Плачет уже вслух, совсем не боясь, что их услышат. Шепчет извинения снова и снова, впадая в истерику, забывая, как дышать, падая в чистейшую панику, и цепляется-цепляется-цепляется то ли за жизнь, то ли за Сяо, то ли за помилование его палача, что отменил вдруг приговор. Сяо погружает его в сон почти насильно, следит, чтобы больше не было в светлом царстве ни кошмаров, ни демонов. Итэр все еще держится за него даже во сне, не отпускает ни на секунду. И пальцы его — черные, как сама ночь. Сяо целует с любовью их все. … Они проводят вместе год, не показываясь толком людям, прячась где-то в скалах каменного леса и тем более не доходя до Заоблачного предела. Сяо знает, что с проклятыми там поступают жестоко. Хранительница все еще смотрит на него с подозрением, прекрасно помня, как пала Индариас, разрушая божественные владения. Он знает, каждый из адептов ждал от него то же самое. Был лишь вопрос времени, когда падет последний. И тогда Ли Юэ по-настоящему вздохнет спокойно, избавившись от опасности. Сяо прогоняет мрачные мысли из головы, концентрируясь на самом важном сейчас: звонком смехе Итэра, что бродит по всему пляжу, пытаясь поймать убегающих крабов — не очень-то успешно. Он идет за ним, немного отставая, собирая сверкающие на солнце ракушки и каждую прикладывая к уху. Алатус не знает, что хочет в них услышать. Шум моря? Послания далеких звезд? — Сяо, Сяо! — то, что он хочет услышать, любимым голосом зовет его за собой. И улыбка расцветает на лице, когда ноги сами несут его быстрее к его человеку. Темные руки обвивают шею, Итэр смеется еще звонче, когда целует адепта в нос под недовольное шипение, виснет на нем как маленький ребенок и вскрикивает весело, когда его подхватывают на руки. Через плотную ткань перчаток Сяо не чувствует грубые темные полосы, что покрывают теперь живот, скрывают почти полностью кожу. Он все еще любит целовать его, ведя по груди в черном пламени все ниже и ниже, с трепетом подхватывая дрожащие руки. И убеждая Итэра снова и снова, что он — прекрасен. Даже падший он, с темными рисунками проклятья, с маленькими острыми рожками, что стали проглядываться спустя месяц сквозь золотые локоны. И когтями, что неприятно царапали спину, когда Итэр о них забывал. Он был прекрасен. Сяо не был слепцом, не был никогда ни глупым, ни слишком поддающимся романтике любви. Но глядя на Итэра, счастливого, живого, не сдавшегося карме даже спустя такое долгое время, он забывался на мгновения и иногда чувствовал… надежду. В золотых глазах осели крупицы проклятья, убивая звезды одну за другой. Иногда Итэр хватался за него так отчаянно, а крики его звучали так громко и болезненно, что Сяо себя — ненавидел. Человек звал его, рыдая и падая, слепо смотрел по сторонам, испуганно повторяя, что вокруг — одна лишь темнота. Моментов отчаяния и боли было куда больше. И Алатус сдался бы уже давно, если бы не краткие мгновения счастья, вырванные у самой судьбы его упрямством. Когда Итэр смеялся. Бежал к нему босиком по мокрому песку, неся несчастного краба. Показывал с таким счастьем в глазах, словно это — настоящее сокровище. В ответ он всегда ему улыбался, прижимал к себе, пряча в собственных объятиях, целовал прикрытые веки. И стирал стихией все следы, что остались после них двоих, не позволяя никому их найти. Но еще — не позволяя увидеть Итэру, как чернел под ним песок, покрываясь грязью кармы. И как умирало все живое, чего он теперь касался. Сердце Сяо умирало тоже. Но об этом он почти не жалел. … А потом темнота сгущается. Сяо кусает изнутри щеки до металлического вкуса крови, хватает собственную руку за секунду до появления копья — рефлексы кричат сражаться, призвать оружие, сделать хоть что-нибудь. Вдыхает полной грудь воздух, и усилившийся запах крови в его легких душит до потемневшего сознания. Злость окутывает дрожащие руки, любящее сердце, в котором на секунду, на чертову секунду, из-за которой Сяо считает себя предателем, тлеет ненависть. К монстру, что стоит среди бойни, демону, слизывающему с когтей алую-алую кровь. Священную, пахнущую до отвращения знакомо, что Сяо кажется — его сейчас вырвет. С кусками крови и желательно внутренностями, собственной жизнью, которая оказалась слишком бесполезной, потому что даже так, находясь всегда рядом, он не смог защитить, предотвратить неминуемое. Справиться с одним единственным демоном, что вырвался из-под контроля. Глупый, самонадеянный охотник. Он считает про себя. До десяти или ста, пока ритм сердца не становится нормальным. Кровь перестает закипать от гнева. И глаз бога на поясе не дрожит, гася опасное мерцание. Ночь темная-темная, и светят ему только два золотых глаза, наполовину скрытые во тьме. Алатус заставляет себя сделать шаг, еще один и еще. Перешагнуть, не глядя и не дыша, через тело, мысленно прося прощения, но знает, что не простят. Это его величайший грех. И он принимает его, склонив голову, молча провожая обвинительный взгляд. Тепло Итэра немного успокаивает. — Где твой меч? — спрашивает Сяо спокойно, убирая с золотых волос светлые перья. В них еще теплится сила божественного зверя, священным блеском мелькает в лунном свете. Он бросает каждое перо на землю, не провожая больше взглядом. Свою клятву этому уже не-человеку он менять не собирается. — Меч? — спрашивает Итэр растерянно, и голос его хрипит от звериного рыка. Клыки обнажаются чуть больше, и лунный свет выхватывает на них кровь. Итэр облизывается, явно с наслаждением пробуя остатки вкуса. В зубах застревает плоть. Сяо больше не спрашивает. Берет в ладони чужие руки с длинными острыми когтями, грязными от прилипшей крови и перьев, с царапинами на ладонях и довольно серьезными ранами. Бой был явно суровым, и скоро другие адепты об этом узнают. Им нужно уходить, если он хочет сохранить человека живым. Нет, думает Сяо. Если он не хочет позволить ему и себе убить невинных еще больше. Взгляд невольно ловит на земле мертвое тело птицы, и он сглатывает в испуге, давится комком непролитых слез, понимая отчетливо и ясно — выбор правда сделан. Неправильный и глупый, предательский по своей природе. Если Итэру будет грозить опасность, он убьет всех, с кем сражался раньше бок о бок на протяжении долгих-долгих лет. Родные руки в его ладонях согреваются, когти пропадают, и пальцы становятся совсем человеческими, пусть и темными. Из золотого взгляда исчезает голод и тьма. Сяо целует кровавые губы, сам пробуя запретный вкус. Плоть мертвого адепта кажется горькой. Мерзкой. Но Итэр все еще сладкий. … Покидая гавань, они не оборачиваются. Где-то далеко-далеко он слышит обостренным слухом, как поднимают среди ночи миллелиты тревогу. Как где-то в скалах завывает злой ветер, а земля посылает ему угрозы, дрожа под каждым шагом. Пощады не будет, прощения — тем более. На понимание он не рассчитывает. Итэр на его руках дрожит от холода, и он прижимает его ближе, укутывая собственным рукавом, закрывая и от злого ветра, и от дрожи земли. Ли Юэ остается кровавым следом позади, закрытая для него теперь уже навсегда. Итэр сопит ему в грудь, согревая теплым дыханием, шепчет что-то во сне и пребывает в абсолютном неведении о том, что именно сейчас вся жизнь Сяо — рушится. Все его обещания, клятвы, устои, порядки. Весь его стержень стирается до таких граней, что физически больно. Но золотые ресницы дрожат на ветру, волосы путаются в его пальцах, и он заставляет себя улыбнуться, целуя холодный лоб, погружая человека в сон еще на пару часов. — Скоро ты будешь в безопасности, — шепчет он ему, срываясь вместе с ветром. В тот день Ли Юэ теряет сразу двух адептов, но Алатус знает, что все это не совсем правда. Себя он потерял, когда путешественник впервые вступил на его балкон. Светлый и чистый. Такой же, как и сейчас, пусть видит это один только Сяо. Держа проклятое солнце в руках, он приземляется в одинокие земли, погружается в темноту глубин все больше и больше, пока не находит свое первое и отныне последнее пристанище. Вход он запечатывает прочно, тратя почти все свои силы, чтобы и спустя сотню лет не смог отсюда выбраться ни он, ни Итэр. Тот в его руках ворочается, готовится проснуться с минуты на минуту, и Сяо немного торопится, чтобы успеть, не пугать лишний раз и показать только красивую картинку чудесного мира, где будут лишь они вдвоем. Никто их здесь не тронет. Никого они не тронут отсюда и не навредят. Когда Итэр просыпается, солнце немного ослепляет, Сяо задумчиво гладит его по макушке, перебирает запутавшиеся локоны, массирует основания рожек. Морщится, когда его руку кусают до пятен темной крови, что капает на землю, впитываясь почти сразу. — Вкусно, — шепчет ему демон, улыбаясь как человек. Облизывает укушенную ладошку и ластится нежно-нежно, прячась в тепле Сяо и смешивая его со своим собственным. Алатус падает спиной на мягкую траву, утягивая за собой Итэра, обнимая его так крепко, как может, а в ответ получая солнечную смешинку. — Я люблю тебя, — шепчет Итэр, приподнимаясь немного на дрожащих руках и целуя трепетно и мягко. Сяо отвечает послушно, позволяя когтям разрывать его грудь. Сердце в родных руках дрожит от любви и нежности.