где-то догорает домик

В эту кофейню он ходит только по будням. И только поздними вечерами, когда людей за столиками почти не остается, музыка из задорной и веселой превращается в спокойную, приятную чуткому слуху, а его любимый бариста за стойкой зевает так сладко и потягивается всем телом, что бесформенная футболка рабочей формы слегка сползает, открывая взгляд на хрупкие ключицы. Альбедо не понимает, почему у заведения так мало клиентов. Он бы ходил сюда куда чаще, если бы позволял рабочий график, заказывал сотню напитков и просто любовался бы каждым мгновением живого воплощения искусства, что переступает неловко по деревянным половицам, бросает ему приветливую улыбку (не наигранную, как у всех остальных работников кофеен) и машет рукой. Кофе он делает отвратительный, но Альбедо упрямо молчит, выпивая то горечь, то вязкую кислотность. В конце концов, ходит он сюда явно не за вкусными напитками. — Добрый вечер! — Итэр всегда ему радуется, хоть имени, кажется, и не знает. Он пытался спросить пару раз, завести с ним разговор, как делает это почти с каждым гостем, но Альбедо всегда отнекивался, притворялся, что в наушниках играет музыка, а он очень, очень спешит. Спешит сесть за самый дальний столик, но с самым лучшим обзором, достать записи и тетради, притворяясь работающим даже поздними вечерами после долгих смен. И рисовать осторожно, не привлекая лишнего внимания. Быстрыми штрихами запоминать каждую секунду из жизни ходячего солнца, ожившего шедевра. Прекрасного Итэра. Он сам не заметил, как стал посещать заведение чаще после первого случайного на самом деле похода сюда, когда на улице шел ливень, а он очень не хотел намочить записи и по-хорошему стоило переждать или зайти куда-нибудь, чтобы заказать уже оттуда такси. Забежал он тогда в переполненное помещение с десятком таких же людей, как он сам, мнущихся неловко у кассы, не желающих ничего покупать, но притворяющихся непонятно зачем и непонятно для кого. Итэр привлек его внимание сразу. Вспышкой доброты, когда предложил всем салфетки и горячий чай (совершенно бесплатно, и тогда Альбедо понял, что жить этому человеку приходится немного сложно с таким простым сердцем). Вспышкой золота в ресницах и непослушных локонах, которые все время спадали на шею, а он краснел и убирал их назад, за плечи, то и дело покидая рабочую зону и переплетая свою длинную косу. Однажды Альбедо даже удалось зарисовать этот момент. Тонкие пальцы, дрожащие немного, перебирающие неловко пряди и подцепляя их резинкой, что до этого крепко держалась в зубах. Альбедо рисовал быстро, хаотично. Почти попался, когда Итэр прошел мимо него и чуть было не заметил рисунок. Убрал он его быстро, спрятал в папку и выбежал из кофейни еще до того, как Итэр вернулся со склада, куда уходил за чем-то важным. Он хотел бы не приходить сюда так часто и молчать. Хотел бы познакомиться с Итэром поближе, узнать его и рассказать в ответ о себе. Хотел бы прикоснуться к мягким волосам, но лучше расплести их и посмотреть, как смотрятся они, будучи свободным, как ветра этого города. Как они подхватываются ими же, несут за собой запах сесилий чуть больше, чем обычно. (И Альбедо не признается, что часто замирал, когда Итэр проходил мимо, чтобы вдохнуть побольше всех ароматов, что окружали солнечного мальчика. Они были вкусными, как самый лучший чай, опьяняли не хуже вина и… Альбедо любил эти мгновения, хранил их в своей шкатулке памяти как истинные драгоценности. Боялся потерять слишком сильно). На контакт он не шел сам, скорее боясь самого себя, нежели Итэра. Так, оставаясь наблюдателем и притворяясь просто очередным гостем, что зашел за любимым напитком, а бариста даже не знает в лицо, он чувствовал себя чуть свободнее и проще. Потому что после знакомства пришлось бы признаться. Во всем и сразу. Показать рисунки, ибо Альбедо не мог вот так, прятать их и отнекиваться, если бы Итэр вдруг нашел. Пришлось бы рассказать, как он боготворит Итэра. Как зациклился на нем с первого взгляда, поймал каждую черточку его лица, его тела, что открывалось ему пока лишь по маленьким кусочкам. Зарисовал ее, запомнил. Сохранил, как приколотых бабочек, что украшали стены его лаборатории. Пришлось бы признаться в кое-чем еще, что Альбедо искренне игнорировал в себе. Считал не столь важным и в целом… нормальным. Он просто художник, ладно? Ему нравилось все красивое и необычное, он любил рисовать это, собирать. Составлять свою собственную коллекцию шедевров этого мира, потому что иначе. Не мог. Он был просто ценителем искусства. Итэр зевает в этот раз чуть больше, двигается медленнее, но Альбедо даже рад. Скетч на сей раз удается дополнить деталями сразу, а не после воссоздавать их по памяти. Сережка, что мелькает в одном ушке и светится всеми семью цветами в зависимости от освещения вокруг. Тонкие запястья, которые немного дрожат от холодной воды, где он моет все оборудование. Две непослушные прядки из челки, что спадают на глаза. Закрывают обзор, но Итэр их только сдувает, улыбаясь самому себе. Он вообще грустил редко. Чаще — смеялся. Был добрым и милым, но Альбедо чувствовал что-то еще. Обычно веселые люди его не привлекали вовсе. Оптимистов он считал глупыми, а за любителями вечно пошутить видел сотни скрытых проблем и травм. Но Итэр не казался ему ни глупым, ни травмированным. Он был. Загадочным. Как осенние стихи, где больше о меланхолии, нежели природе, но скрыта она в простейших строчках. Как звездное небо, которое он любил изучать дома, когда бессонница вновь сжигала разум. Как бабочки на его стенах, что после трех ночей без сна оживали, летали в его галлюцинациях и садились на печатающие очередной отчет пальцы, смотря на него с осуждением. Надо сказать, сам он их никогда не убивал. Коллекция осталась от учителя, а он — просто следил за ней, протирая стеклышки и убеждаясь на утро, что все ночное померещилось. Каждая бабочка была на своем месте. Каждая галлюцинация оставалась только в его сознании. Итэр наконец заканчивает со всей работой, выключает последние приборы и идет к нему с явной целью попросить уйти, объяснить вежливо и по-доброму, что они закрылись, час поздний и прочее, прочее. Альбедо встает сам. Рисунки быстро прячутся в страницах тетради, карандаши падают на дно сумки, а он улыбается в ответ на солнечный взгляд и встает, покидая быстро кофейню и оставляя приличные чаевые, как делал это всегда. Итэр заслуживал лучшего, и Альбедо было немного обидно смотреть, как это солнце работает каждый день, вряд ли имея достаточно выходных для восстановления. Ему хотя бы нравились люди, общение с ними и решение конфликтов. Альбедо бы так не смог. Он теряется за углами домов, закуривает последнюю из пачки и сгрызает две кнопки, потирая мягко случайно обожженное запястье. Затяжка прочищает сознание, дым рассеивает очередные огни, что уже появляются перед глазами. Альбедо не помнит, когда он спал последний раз. Последний раз в темноту он проявлял фотографии в подвале, а в прошлый раз, кажется, рисовал Итэра. Или все было наоборот. Он совсем не помнит. Ему это не важно, и он делает еще несколько затяжек, пока не остается лишь терпкая горечь, потухший огонек. И выпавший на землю фильтр. Итэр появляется на улице, выходя из кофейни, его выдает блеск ключа в свете фонарей, немного шума и пыхтения, пока он пытается справиться с дверью. Альбедо следит цепким взглядом за каждым движением, достает из сумки фотоаппарат и настраивает потихоньку камеру на ночной режим. Пока проходит время, Итэр удаляется на достаточное расстояние, Альбедо даже теряет его из виду. Наверняка он уже проходит мост, пересекая реку, смотрит как обычно на луну, что сегодня такая яркая и прекрасная. Греет руки в карманах и дышит забавными облачками пара. Альбедо улыбается, вспоминая каждый подсмотренный жест. И следует за ним, зная дорогу наизусть. … Он не считает, что у него проблемы. Книга выпадает из рук, когда вода в ванне уже остывает до неприятных температур. Шея чешется в месте родимого пятна в форме звезды, и он морщится невольно, пытаясь расчесать ее до крови дрожащими пальцами. Над головой мерцает лампочка последний раз и гаснет, напоминая, что давно пора было ее сменить. Он поднимается из воды, дрожа под сразу встреченным холодом, укрывает плечи нашаренным полотенцем. И выходит, подминая страницы книги пятками. Она ему не нравится. Она будит в мыслях что-то надоедливое, мельтешащее. Что-то тревожащее, а он не хочет об этом думать. В мире слишком много того, чем правда стоит забить его умную голову. У него нет никаких проблем, нет никаких странностей и всего прочего, потому что он это контролирует, потому что его мозг работает именно так, помогая создавать нечто гениальное каждый день. Он смахивает недовольно крылья прилетевшей бабочки с полотенца, спускается в подвал и смотрит на новые фотографии. На сырых стенах с каждой ему улыбается Итэр. Не буквально, конечно. Он мельтешит где-то всегда впереди, порой оглядывается, но во взгляде его нет ни страха, ни тревоги. Альбедо всегда осторожен. Он знает, что, если спугнуть Итэра, дать ему достаточно поводов для подозрений, тот изменит свой маршрут или, что хуже, будет пользоваться транспортом, а не дарить им обоим двадцать минут тайного свидания каждый вечер. Альбедо касается пальцами осторожно светлых волос с фотографии, улыбается печально. И садится на холодный пол прямо так, с одним полотенцем и мертвыми бабочками на руках, оставаясь любоваться своей коллекцией до самого рассвета. Сахароза на работе точно сделает ему замечание, но ему так все равно. … Альбедо не считает себя странным, когда начинает интересоваться Итэром чуть больше. Он называет это просто любовью к искусству и находит все контакты солнечного бариста, что все еще варит ему отвратительный кофе. Сиропы, что просит добавить Альбедо, ситуацию не спасают. Он пробует горечь на языке, пока шерстит в интернете все страницы Итэра, что нашел всего лишь за полчаса. Альбедо не то чтобы любил этим заниматься. В студенческие годы порой его просили найти что-то или кого-то, никогда не говоря конечной цели, а он просто мог помочь. За плату, разумеется. Он придумал сам себе легенду о неких знаниях и умениях взлома, которые прочим недоступны, но правда была в том, что он просто умел искать. С Итэром оказалось довольно просто к его разочарованию. Имя его было редким, хоть и пришлось отсеять пару кандидатов в поисковике. Его фамилию он узнал уже давно, следя за получаемой им почтой у дома. Так же, как узнал и то, что Итэр живет один, хоть у него и есть кто-то еще, сестра, кажется. Узнал, что тот любит кошек и не любит собак. Утром встает совсем рано, обычно еще до рассвета. Идет сонным на балкон и пьет что-то в кружке, Альбедо подозревал, что кофе. Вряд ли арабику, хоть он и работал с ней большую часть своего дня. По опыту Альбедо знал, что такие, как Итэр, предпочитают что-то совсем простенькое и с молоком, желательно. Не заморачиваются даже с джезвой, а может вообще покупают маленькие пачки у кассы, высыпая их в стакан и заливая кипятком. Альбедо еще узнает точно обо всех его вкусах, просто пока эта информация была ему недоступна. Он находит его личные, закрытые страницы, создает фейк аккаунт и кидает запрос пока только на одну, чтобы не создавать подозрений. Вряд ли ему повезет, конечно, и Итэр его примет, но он всегда может подобрать пароль и узнать о нем еще больше. Сидя за дальним любимым столиком, он не создает никаких подозрений. Обычный любитель поработать в кофейне, вряд ли Итэр даже догадывается, в какой сфере развивается Альбедо. Может, считает его дизайнером или программистом, неважно. Он отвлекается от этих мыслей, делая последний глоток напитка, где чувствуется резкая сладость, потому что кое-кто забыл все перемешать, отставляет стакан, немного морщась, и продолжает свои поиски. Итэр оказывается творческим человеком, но Альбедо даже не удивлен. Он читает его блог об искусстве, узнает, что тот любит ходить в музеи, особенно на редкие выставки. Ищет любую подходящую на ближайшее время и совершенно случайно отправляет рекламу с левого адреса прямо ему на почту, улыбаясь и поднимая взгляд на ходячее солнце, что радуется очередному посетителю. Альбедо немного злится, когда видит эту картину. Скрежет зубов пугает сидящего чуть дальше человека, но он сохраняет на лице спокойствие, тут же сбрасывая с себя подозрения. Итэр что-то говорит незнакомцу, советует как обычно напитки и наклоняет немного голову, позволяя сережке блеснуть в свете закатного солнца и задеть его плечико. Альбедо достает заточенный карандаш и бумагу, ловит цепким взглядом каждое движение. И начинает свой рисунок. Тысячный, наверное, в коллекции, но ему всегда будет недостаточно. Итэр смеется звонко на всю кофейню, заглушая даже музыку. И Альбедо чувствует себя почти счастливым. … — Прекрасно, правда? — он слышит это, пока любуется самой обыкновенной на его взгляд картиной. Банальной до отвращения и немного неумелой. Выданной за мазок искусства. Мужчина, что стоит рядом, выглядит как дешевая пародия на ценителя, в дорогом костюме и зачем-то натертых до блеска туфлях. Альбедо молча отходит от него на несколько метров, прерывая разговор совсем некультурно. Ему тут мерзко и отвратительно, выставка скучна до безобразия. И он устал притворяться, что все вокруг может называться искусством. На счастье, день спасен, когда настоящий шедевр показывается в одном из залов. Возможно, Альбедо не был до конца уверен, придет ли Итэр, хоть и выбирал эту выставку исходя из возможности его любимого вдохновения посетить ее, высчитывая все его выходные и подбирая время. Учитывая и то, что ему пришлось бы посетить ее еще несколько раз, если бы судьба не была на его стороне сегодня и Итэр наконец не пришел. В первый же день. Как удачно. Мужчина пытается догнать Альбедо и сказать что-то еще, видимо, думая познакомиться, но ему так противно от всего, что лишь подражает, от подделок и шлака, которым наполнен в большинстве своем мир, что уходит он слишком быстро, догоняя горящее солнце в соседнем зале. — Это же вы! — на удивление, Итэр замечает его почти сразу. Машет голой ладошкой, привлекая внимания всех посетителей, заслуживая недовольное цыканье какой-то дамы, которую Альбедо после этого тут же хочет убить. Подбегает к нему, несмотря на всю толпу, и это немного подкупает. — Я знаю вас, вы приходите к нам в кофейню почти каждый день! Может, уже познакомимся? И Альбедо немного теряется. Потому что Итэр рядом оказывается таким солнечным и мягким, пахнущим цветами, но это точно не одеколон и, кажется, даже не гель для душа или сладкое мыло. Это он сам, его запах, его вкус. Альбедо хочет попробовать его слишком сильно и перебарывает странное желание еще долгие несколько секунд, за которые улыбка напротив немного спадает. — Да, — говорит он быстро, чтобы ничего не потерять. Почему-то сейчас познакомиться наконец с Итэром кажется ему правильным. Это перечеркивает все прошлые достижения и шаги, но живое солнце, ходячее искусство рядом, подкупает, ослепляет. Опьяняет до того, что он тянет в ответ руку в перчатке и тут же ловит тепло кожи даже через ткань. Итэр почти горячий, оправдывая сравнение с звездой, данное ему. — Не ожидал вас здесь увидеть, — вежливо говорит Альбедо, сжимая ладонь чуть больше и дольше принятых норм. Ему немного плевать на взгляды, которыми их одаривает публика. — Вы любите выставки? Итэр фыркает, замечает вдруг толпу вокруг и немного тушуется. А потом тянет его на себя, заставляя сделать еще один шаг ближе, вдохнуть еще больше цветов и весны от его распущенных — наконец-то! — волос. Альбедо задыхается в этом скоплении ароматов. И желает умереть под ними же. — Вы не против поговорить где-нибудь еще? — спрашивает вдруг Итэр, пока на них снова кто-то цыкает. Альбедо не совсем понимает, в чем смысл молча смотреть на дешевые подделки, словно от тишины они могут стать искусством. Но послушно кивает Итэру, решая, что сейчас не время и не место. — Рядом есть неплохое кафе, — говорит Альбедо, и Итэр довольно кивает. Они покидают выставку быстро и не оглядываясь, проходя даже те залы, в которых никто из двоих еще не был. Альбедо лишь слышит слова восхищения со стороны очередной картины. И смотрит на Итэра, чье тело создано природой идеально, каждым позвонком, каждой маленькой костяшкой и ямочками под коленками. Итэр шедевр, и он хочет быть единственным, кто смотрит на него. Потому что все остальные — слишком глупы, чтобы оценить его. … Они заказывают кофе. Альбедо не удивляется, когда видит мешанину сладости в чашке Итэра, плавающие маршмэллоу и взбитые сливки. — Не знал, что такое еще где-то делают, — подмечает Итэр, довольно щурясь. — Знаете, вся эта мода на спешелти убивает то, что по-настоящему вкусно. Зачем менять сладость на горечь? Альбедо улыбается, пряча большую часть эмоций за глотком обжигающего американо, склоняет голову, почти признавая правоту, но все же вдруг отвечает, неожиданно даже для самого себя, когда хитрые звезды бросают на него взгляд: — Кофе тоже может быть сладким, — говорит он, с улыбкой встречая закатывание глаз. — Без добавок и прочего. Если правильно настроить. — Знаю, знаю! — отвечает Итэр, хмурясь. — Вы из тех любителей потратить сто часов на одну маленькую чашечку ради баланса вкуса, да? Который сойдет на нет после трех напитков. В лучшем случае. И все равно это не настоящая сладость. Альбедо искренне смеется. Ставит чашку на стол с глухим стуком и кладет подбородок на скрещенные пальцы, искренне наслаждаясь этим моментом. — Шедевр всегда требует долгих усилий, времени. И, возможно, жертвы мастера. Итэр не пугается его слов. Он вообще выглядит вдруг куда умнее всех, кто встречался Альбедо раньше. Таким, кто скрывает знания за легкими улыбками и наивной внешностью, в итоге оказываясь шкатулкой Пандоры. — Но шедевры не вечны. Они мимолетны, как жизнь бабочки, а люди лишь могут сохранить ее за стеклышками, наивно полагая, что справились и оставили искусство в веках. Однако, это ведь просто подделка. Истинное творение умирает с последним штрихом, нанесенным художником на холст. Альбедо прячет неуверенность в кофе. Пять долгих глотков против победной улыбки Итэра. В груди мешается сразу все, но ему вдруг все это нравится. Нравится, что он в Итэре не ошибся, увидел то, что другие не смогли. Распознал оригинал среди сотни подделок, и теперь это божественное творение сидит напротив него, пьет свой сладкий кофе и читает его цепким взглядом почти как открытую книгу. Секреты Альбедо бьются об стенки шкатулок, но замки на них крепкие, прочные. Итэр обо всем никогда не узнает. — И все же, — отвечает Альбедо. — Что плохого в том, чтобы сохранять бабочек в их самом прекрасном мгновении жизни навечно? Не дать смерти изуродовать их крылья, тлению превратить шедевр в прах? — Бабочки, — усмехается Итэр. — Если вы не понимаете таких простых вещей, как я смогу объяснить вам? Альбедо теряется на долгую минуту. Открывает по-дурацки рот и тут же закрывает его, как выброшенная рыба, хмурит тонкие брови и сжимает в пальцах краешек стола, почти слыша, как трещит древесина. Его что, только что назвали… глупым?! — Бабочек собирают умные люди, — возражает он наконец, но внутри щекочет странное чувство, незнакомое раннее. Словно он. Ошибся? Но где и как? Когда. — Умные, — соглашается Итэр, подцепляя ложечкой зефирку, макая ее побольше в взбитые сливки и кладя наконец в рот, счастливо облизываясь. Часть белых сливок остается в уголке губ, и Альбедо вдруг хочет забрать их себе. Вместе со вкусом Итэра. Интересно, его кровь такая же сладкая как все, что он ест? — Но можно ли называть их людьми? — спрашивает он, когда Альбедо уже допивает горечь, оставшуюся на самом дне. Он так давно не пил ничего совершенного, вкусного. Идеального в своем моменте. Когда исчезает последняя сладость из чашки, когда Итэр промокает осторожно губы салфеткой, ловя свет заходящего солнца пушистыми ресницами, Альбедо жалеет, что не взял с собой ни камеру, ни бумагу, чтобы запомнить этот момент навсегда. Память так несовершенна, а Итэр, напротив, заслуживает того, чтобы каждый миг его жизни был… сохранен. Но он вспоминает сказанные им слова, проглатывает неудовлетворение собой же вместе с остатками горечи на языке и молчит весь остаток их времени, где Итэр просит официанта счет, улыбается ему мило и приветливо, тут же начиная диалог про общую сферу деятельности. Альбедо не удивлен, когда им делают скидку. Он совершенно не удивлен расцветающей внутри ярости на этого незнакомца, что отбирает у него ускользающие сквозь пальцы мгновения с Итэром. Спокойно встречает в голове образы мертвого тела этого человека, что он не удосужился бы даже похоронить. Альбедо не беспокоят эти вспышки злости и ненависти, граничащей с почти животной жестокостью. Он оглядывается, встречая взглядом каждого посетителя этой маленькой кофейни, и думает, что в их головах могут происходить вещи куда похуже. Люди, говорила ему учитель, глупы по своей природе и жестоки. И в отличие от Альбедо, который контролирует себя сам, плевав на законы и правила, их ограничивают только последние. Итэр тянет к нему ладонь в приглашающем жесте. Улыбается так мягко, что все плохие мысли и образы вдруг исчезают. Вся злость гаснет, а сердце немного учащает свой ритм (но возможно все же от кофе, думает Альбедо, слишком крепкого, словно он выпил шесть порций чистого эспрессо). Пальцы Итэра все такие же теплые, согретые солнцем, контрастируют на фоне с его собственными руками, с которых он уже стянул перчатки. Лед топится пламенем звезды, и Альбедо — плавится тоже. — Не хотите прогуляться? Погода сегодня такая чудесная, — Итэр тянет его куда-то на набережную, пока он успевает только кивать и соглашаться. Удивляться и вдыхать сотни ароматов цветения. Внутри Альбедо словно прорастают те же бутоны, те же запахи. И он почти не удивлен, когда понимает вдруг, что хочет ими наполниться. Заполнить все свое существо Итэром, чтобы его самого внутри не осталось совсем. Вытиснуть мерзкое и неправильное светом божественного, что способны излучать лишь шедевры. Единичные на миллион копий. Совершенные в своей природе. Пока он — лишь движение к идеалу, далекое от конечной точки. … — И все же, — шепчет ему Итэр, перемежая слова тяжелым дыханием, непослушными дрожащими пальцами, что стягивают с него привычное белое пальто, кладя его аккуратно на стул. Хотя Альбедо так все равно, что он бы не возразил и против пола. Руки Итэра касаются его открытой кожи, и это единственно важное в этом мгновении. Он концентрируется только на нем, на его касаниях, дыхании и золоте глаз, что темнеет на несколько тонов, пока Итэр его раздевает. — Нам все же придется познакомиться. — Мы можем, — Альбедо теряется, кусая обветренные губы и глуша себя же таким глупым способом. Итэр на это лишь усмехается, сцеловывая новый стон, накрывая всем своим телом, даря тепло, опьянение запахами и ослепление вспышкой солнца. — Мне нужно знать, как называть тебя, когда мне будет хорошо. И Итэр произносит все это частями, пока спускается поцелуями от подбородка к плечам, кусая его чистую кожу на груди и переходя к той, что цветет некрасивыми шрамами на руках. «Успокаивает», — шепчет Альбедо быстро, но его никто не просит объясняться и оправдываться. Его никто ни о чем не просит, только отдавая и даря. Альбедо думает, что сойдет с ума, если они остановятся. — Альбедо. Собственное имя срывается глухо, падает на пол чем-то неправильным и тяжелым. Но Итэр подхватывает его, катая мягко на языке, зацеловывая синяки на бедрах, слизывая терпкость с пульсирующей венки. И шепчет-шепчет имя Альбедо, становясь все громче. Имя живого искусства он произносит впервые вслух, когда Итэр целует контур губ, отдавая часть его собственного вкуса, кусает в то же самое пострадавшее место на нижней губе и тянет немного на себя, мерцая горящими звездами из-под ресниц. Альбедо. Падает на осколки из подавленных желаний. Падает на дно, где ему впервые так хорошо. И Итэру, кажется, тоже, потому что он зовет его по имени все больше, целует все чаще, уже не попадая ни в губы, ни в щеки, лишь ведя слепо легкими укусами по подбородку, по мочкам ушей, останавливаясь на них и оттягивая с приятной болью. По ключицам, где расцветают краской его следы. Альбедо становится его холстом, и он знает, что не будет смывать эти хаотичные мазки еще очень, очень долго. Пусть Итэр и говорит, что искусство мимолетно. Созданное этим шедевром, оно кажется ему вечно прекрасным. … И на утро он находит еще немного ответов на то, из чего состоит Итэр в своей обычной, обыденно-повседневной жизни, пока Альбедо не наблюдает за ним раздражающе малую долю суток. Его квартира немного хаотична, хоть выглядит и чище, и уютнее, чем дом Альбедо. Книги стоят на полках, а не разбросаны по всему полу, стекла зеркал блестят на солнце без единой пылинки и трещинки, и он вспоминает, как разбил все свои. Не специально, конечно. Просто однажды его изображение в них двоилось. Они просто были сломаны, да. Неправильны и глупы. Они, но точно не его сознание. И кофе у Итэра действительно отвратный. В урне он находит пару вскрытых красных пакетиков с кричащей надписью 3 в 1, находит начатую банку чего-то дешевого и точно горького. В ряд стоят и сиропы, все сладкие, начиная от бананового и заканчивая миндальным. Последний даже в двух экземплярах, и он отмечает этот факт как тот, с которым разберется позже. Все детали в личности Итэра важны, а его квартира — как их отражение. И Альбедо обязан подметить их все, пока есть возможность. Пока его драгоценный шедевр согревает собою простыни и нежится в первых лучах рассвета. Альбедо всю ночь не спал. Он словил пару раз шутки от просыпающегося Итэра про его бессонницу, но ответил лишь милыми улыбками и уверениями, что точно закрывал глаза. Соврал, конечно. Заснуть и пропустить столько мгновений рядом с Итэром? Как глупо. Он наблюдал несколько часов за спящим, считая родинки на его руках и выстраивая вариации созвездий. Отметил точное количество ресниц, что отбрасывали красивую тень на щеки. И конечно же. Дышал. Итэром. Его цветочными запахами, смешанными теперь немного с потом, что добавлял лишь правильную терпкость, не раздражая совершенно. Иногда подбирался ближе к шее, встречая сонное бормотание, вдыхал побольше ароматов, затаиваясь и погружаясь в момент полностью, забывая выдыхать. Ему нравилось чувство легкого головокружения, когда дыхание сбивалось. Когда Итэр притянул его один раз к себе слишком сильно, уткнув себе в грудь, и Альбедо фактически задыхался от жара и потери возможность сделать достаточно вдохов. Покидать на утро Итэра почти не хотелось, но он должен был продолжить свое маленькое исследование. Что могло называться… Итэром? Что он вкладывал в это понятие, рассматривая водопад золотых волос на простынях, раскинутые свободно руки с парой укусов. Его собственных следов, что останутся еще хотя бы на неделю. Что он включал в то понятие шедевра, которым мысленно короновал этого человека? Пожалуй, абсолютно все. Он не мог разделить его красоту, что была подобна живому солнцу, от его привычек, пусть порой смешных и даже вредных. Горечь его кофе мешалась со сладостью губ, смелые рассуждения об искусстве, с которыми он не мог до конца согласиться, произрастали все из тех же мягких улыбок, приветливых фраз на входе в кофейню и теплых рук, что обнимали его этой ночью слишком крепко. Он знал, что если хочет сохранить Итэра как высшее произведение искусства, самое лучшее за всю его жизнь, он должен найти все, что его составляло, разгадать огромную загадку и учесть все маленькие детали, когда он будет помещать эту бабочку под стеклышко. Все. Должно быть. Сохранено. Кухня постепенно оживала мягкими солнечными зайчиками, а ветер сдернул немного занавеску, давая доступ свету еще больше. Окно было открыто всю ночь, и Альбедо немного поежился от холода в комнате, хоть и не мог никогда назвать себя мерзляком. Он подметил еще пару деталей, прежде чем уйти и вернуться в комнату к Итэру. В домашнее тепло, в которое сейчас хотелось закутаться как в самое пушистое одеяло зимой. Холодильник был девственно чист без единого магнита, а у Альбедо полнился сотнями записей, скетчей и списков повседневных задач, о которых он все равно всегда забывал. На полках почти не было еды, хоть в чем-то они были похожи. Стол не забит кружками, а кухня в целом была довольно уютной, хоть и словно не жилой. Теплые руки, что обвили его плечи, стали настоящим открытием этого дня. — Доброе утро, — Итэр был сонным. Итэр зевал ему прямо на ушко, прижимался всем телом со спины и был таким по-домашнему уютным, что Альбедо таял как глупые снежинки на горячих ладонях. Его поцеловали осторожно в макушку, повели губами прямо так, не отрываясь, ниже и коснулись шеи. Дрожь прошла по всем позвонкам, но он остался стоять, не поворачиваясь и запоминая все детали этого прекрасного момента. Поцелуи покрыли холодные плечи, не согретые даже солнцем. — Ты так и не заснул, — заметил Итэр без осуждения, лишь говоря сухие факты. Отстранился, получая недовольный вздох от потери тепла. И побрел закрывать окна и ставить на плиту чайник. Альбедо наблюдал за всей картиной с трепетом, так и оставшись стоять посреди кухни, улыбался тепло и влюбленно, сам не замечая, как пальцами касается осторожно каждого фантомного следа поцелуя, что оставлял на нем Итэр еще пару секунд назад. Вскоре запахло кофе. Ужасным настолько, что Альбедо только поморщился и пообещал Итэру обязательно показать, как нужно. Тот со смехом предложил в распоряжение кухню и банку с слишком крупным помолом, на что Альбедо только покачал недовольно головой. Они пили горечь, приправленную глупо кучей сахара и сиропами, обжигали языки, целовались после каждого глотка. Пинали друг друга под столом, и Итэр заливался искренним смехом, пока наконец не пристроил голые пятки на чужих коленках. И оторвались они друг от друга, только когда будильник зазвенел уже в пятый раз, заставляя брести к телефону под недовольное ворчание. Они оба опаздывали. Они оба об этом не жалели. … Перед следующим посещением кофейни Альбедо учитывает сразу несколько сценариев и применяет пару дополнительных мер. Все фотографии Итэра в телефоне, что занимают 90% памяти, все скриншоты с его историями и постами, все, написанное им в блогах, его статусы, стикеры, ссылки, рандомные тексты в полях о себе, которые Альбедо всегда сохранял, даже если они менялись несколько раз за день — все это он убирает в тайную папочку, закрывая ее на пароль и скрывая от любопытных глаз. Вряд ли Итэр буквально будет копаться у него в телефоне, но лучше подстраховаться. Он чистит историю поиска на ноутбуке. Удаляет отправленное письмо, потому что пусть лучше думает, что их встреча — судьба, случайность. Пусть не знает, что он следил за ним каждый день на протяжении нескольких месяцев. Тайно восхищался, сначала позволяя себе только наблюдать издалека. Сокращая дистанцию с каждым днем. Заслушивая до дыр песни, что нравились Итэру. Читая книги, которые он случайно упоминал в соцсетях. Рисуя его портреты, провожая незримо его до дома каждый вечер. Зная, с кем он встречался раньше. Кого любил, кого целовал. С кем проводил субботние вечера, когда не оставался один дома. И, конечно, с кем хотел бы проводить их больше. У Альбедо есть вся информация, но он просто немного увлечен, ладно? Как художник. Как творец, которому нужно вдохновение, муза. Образ для его произведений. Он наводит дома порядок, делает генеральную уборку, пряча на время все скетчи с длинной светлой косой. Складывая фотографии в альбом и пряча его подальше тоже. Покупая любимый дешевый кофе Итэра, потому что он может захотеть, хоть у Альбедо все еще зреет план угостить его своим. Ставит на видное место его любимые книги, но так, чтобы это не выглядело подозрительно. В одну — добавляет закладку, хоть и прочел ее уже давно и сотню раз. Вешает на стены фотографии белой кошки, которые нашел в интернете, придумывает ей имя и историю, трагичную смерть в собственном детстве и прочее, прочее. У Альбедо никогда не было кошки. Но Итэру нравятся котята, особенно белые и очень пушистые. Прям как был у Альбедо в детстве. Удивительное совпадение, возможно, они просто друг другу предназначены? И потом он идет в кофейню в его смену, но Итэр вряд ли знает, что это не случайность, что Альбедо появляется здесь только тогда, когда он работает. Не знает и не будет знать, что он сюда добирается минут двадцать на машине, потому что работа его вообще-то в другой стороне, а квартира — в третьей. Он придумал давно легенду, что работает неподалеку, подобрал даже нужное здание, узнал все компании в нем, нашел подходящую. Альбедо любит обращать внимание на детали и расстраивается, когда какая-нибудь глупая мелочь выбивается из строя, портя всю картину. На счастье, Итэр идеален даже в мелочах. В нем просто нет недочетов и несовершенств. Потому он — шедевр. Оживший для него одного, буквально ходячий референс для всех его будущих творений. Нет. Не референс, думает Альбедо. Он — центральный сюжет, лучшая муза, прекрасный герой, и все, что делает Альбедо каждый день, все его вдохи и выдохи, удары холодного сердца — все для него. Итэр встречает его улыбкой. Именем на губах. И хитрым блеском в глазах. Альбедо дарит ответ вполне однозначно, когда подходит ближе. И на глазах всей немногочисленной публики целует тонкое запястье, отодвигая предварительно рабочую перчатку. Пульс бьется у него под губами. Учащенный. Рванный. Пульс влюбленного сердца Итэра. … — Вы вернулись, — Итэр выглядит довольным. Выбрасывает перчатки без сожалений, достает новый комплект и улыбается ему еще шире. — Возможно, нам стоит перейти на «ты», — Альбедо на самом деле все это забавляет. И условная вежливость, и воспоминания о том, как она ломалась, когда Итэр звал его. Криками. Шепотом. Стонами, от которых даже сейчас прокатывается дрожь по спине. Приятная и мешающая думать здраво, рационально. Блеск в чужих глазах мерцает чуть больше, а радужка хищно темнеет. — Правила заведения, — говорит Итэр, явно блефуя. — Мы должны уважительно относиться к гостям, господин Альбедо. И он сглатывает тяжело и быстро, теряясь окончательно от этого титула. Господин. Слово оседает все ниже и ниже, все больше обрывая все его подготовленные ответы, правильные мысли. Продуманный план. Итэр не дает ему ни секунды поблажки, продолжая говорить своим мягким голосом, ставшим вдруг немного ниже. Наклоняясь через стойку, и цветы вновь захватывают его обоняние. Все это. Слишком для его самоконтроля. — Так что будете заказывать? У нас есть напитки на любой вкус. Вообще-то Итэр его давно уже ни о чем не спрашивал. Каждый раз, когда Альбедо приходил, ему готовили все без слов, запомнив давно неменяющийся выбор. Отдавали молча стакан, теряя попытки разговорить тихого гостя, с крепким американо, который он пил, немного морщась. Сегодня что-то пошло не так. Альбедо гадает, хочет ли Итэр просто его подразнить, а может побыть рядом еще немного, использовать время их официального разговора правильно. Он думает, оглядывая всю хрупкую фигурку целиком, подмечает непослушную прядку, спадающую уже на плечо. Ведет взглядом чуть дальше и видит шею. С темными пятнами, которые Итэр и не думал замазать. Со следами, что оставил Альбедо, и хотел бы он видеть свое имя на этой нежной коже. Разговор в тот роковой день всплывает в мыслях сам, и Альбедо вдруг понимает, что знает правильный ответ, когда вновь набирается смелости заговорить: — На ваш вкус, — шепчет он немного хрипло, благо, нет за ним никого, а сидящие в кофейне люди постепенно теряют интерес к их маленькой сценке. — Побольше сладости, если можно. Все, как вы хотите. И как чувствуете. Итэр улыбается ярче, счастливее. Альбедо знает, что угадал правильный ответ и ждет чуть позже награду. Кофе в этот раз готовится на удивление медленно, а Итэр совершает слишком много лишних движений, благодаря которым то открывается больше его шея, то спадает немного футболка, и солнечный свет вычерчивает белые ключицы. Представление только для него, другие и не замечают ничего, уткнувшись в свои экраны и бесконечные дела. А Альбедо смотрит и ждет, сглатывая незаметно и чувствуя тремор в вечно спокойных руках. Кофе немного проливается, когда он берет его в руки, извиняется тут же, но Итэр уже успокаивает его, подхватывая параллельно салфетки. И стукает пальчиком осторожно по стаканчику, намекая перевернуть. Альбедо накрывает ладонью всю поверхность, делает большой глоток и на долгую-долгую секунду. Замирает, так и позабыв, куда шел, что хотел сделать. Какие у него вообще были планы. Потому что то, что он пьет, оказывается вдруг вкусным. Не горьким, как обычно, не кислым и даже ничуть не вязким на языке, что он почти ненавидел. Кофе ласкает небо, чуть-чуть обжигает, но лишь по неосторожности Альбедо, что делает сразу большой глоток. Наверное, он выглядит слишком шокированным и глупым, смотря в одну точку, глотая медленно-медленно, а следующий глоток делая еще более осторожно, пробуя вкус полностью. Итэр позади него усмехается, но, когда Альбедо поворачивается к нему, чтобы поблагодарить, тот уже уходит к очередному посетителю на кассу, а на него даже не смотрит. О стаканчике он вспоминает, когда его любимый бариста уже весело общается с каким-то ленивым гостем, которому просто не хочется уходить домой, когда кофе почти закончился, и впервые Альбедо искренне сожалеет, что не заказал объем побольше. Поверхность стаканчика оказывается немного исписанной. Крохотной надписью, которую он читает, поднося поближе к глазам, улыбается пляшущим буковкам Итэра и смотрит на часы. Написано только время и место, как для тайного свидания, но, кажется, так оно и есть. За десять минут до назначенного часа Итэр вешает табличку перерыва на дверь, прибирается немного за баром, пока Альбедо ловит каждое его движение быстрыми штрихами карандаша. Рисунок выходит отличный, даже лучше, чем обычно, потому что Итэр в нем вдруг кажется чуть более живым, более теплым и дышащим. Альбедо даже не может назвать это простым наброском, продолжая добавлять детали и уплотняя штриховку. Колокольчики над дверью звенят, когда Итэр выходит в сторону внешнего склада, Альбедо ждет для приличия пару минут, собирает вещи и выходит за ним. Он даже не уверен, что это нормально, вот так оставлять кофейню пустой, пусть внутри почти никого. Но это волнует его мало, потому что сейчас хочется к Итэру. Обнимать его, касаться, целовать. Первым, что делает Альбедо из списка к собственному же удивлению, это его хвалит. — Твой кофе идеален! — он шепчет это хотя бы в губы. В ответ на кусачие поцелуи и руки, что уже сжимают его бедра, напрасно пытаясь потянуть вверх ткань. Он отстраняется, расстегивая ремень, помогая наконец Итэру снять его рубашку и прикоснуться к коже. Жарко. Обжигающе, и он запрокидывает голову, потерянно смотря на голую лампочку на потолке, считая трещинки, которые становятся вдруг мутными и толстыми. Зрение теряется от нового укуса, который Итэр оставляет у него на груди. И шепчет довольное в шею: «Я знаю», обжигая ее тоже. Альбедо откладывает все ненужные разговоры на дальнюю полочку, потому что похвалить он еще успеет. Повозмущаться за месяцы страданий — тоже. Сейчас он тянется в ответ к пропахшей кофе футболке, дергает ее вверх под смешки Итэра и его короткое «щекотно» на ушко, когда он цепляется вновь за его мочку, посасывая и покусывая ее же, зализывая тут же, извиняясь. Итэр кусачий. Он любит оставлять следы, любит цепляться сразу всем телом за него, обвивая руками, сжимая кожу пальцами до синяков. Целуя и помечая кожу везде, куда дотянется. У них почти один рост, и это так удобно, думает Альбедо. И все равно подхватывает его, сажая на первую же поверхность, вжимается между коленок, зацеловывая ключицы и шею, к которой Итэр дает больший доступ, немного откидывая голову назад. Косичка его спадает еще ниже, Альбедо хочет ее расплести и зарыться пальцами в волосы. Но одна идея кажется ему чуть лучше, поэтому он слепо ищет пушистый кончик, пока целует уголки губ, плечи, расстегивает быстро чужой ремень. Пальцы наматывают косу под довольный стон сверху, доходят до самых корней и немного тянут, а Итэр совсем теряется, всхлипывает и притягивает его скрещенными за спиной ногами ближе. — Еще, — шепчет он, пока сердце Альбедо полностью. Разбивается. Глушит его нервным пульсом, разрывает все его связные мысли. Он не понимает, когда все падает в бездну. Но отдается ей так, словно в этом его спасение. И тепло Итэра, что полностью укутывает его снаружи и внутри, подтверждает эту мысль, шепча снова и снова сорванным голосом. Еще. … И все же. Есть маленькая проблема, которую Альбедо просто не может больше игнорировать, когда становится совсем плохо. Когда он возвращается в свою одинокую холодную квартиру, которую Итэр еще не посетил, не одарил спасительным теплом и не сделал ее чуточку краше, чуточку лучше. Здесь сотни вещей, что могли бы ему понравиться, все детали его повседневного быта, что был воссоздан с точностью искренне влюбленного человека. Но они мертвы, пока тонкие теплые пальцы не прикоснутся к ним. Они холодны так же, как Альбедо, когда он остается один. Покинутый всеми. Оставленный Итэром, пусть и на время. Со стен на него смотрят бабочки. Пока еще неживые, пока еще — за стеклами. Но сколько он не спал уже? Двое суток? Трое? Подсчеты теряются, и Альбедо бредет на кухню, подальше из чертовой гостиной, пока не началось снова. Холод накрывает его и здесь, даже больше, чем в продуваемой всеми ветрами кухоньке Итэра. Такой светлой и почему-то уютной. Его выглядит отвратительно на его фоне. Старые записи падают на пол, пылятся уже не первые сутки, и он не хочет их подбирать. Он мнет их голыми пятками, шагая к окну, забирается на подоконник, смахивая немного пепла на пол. Старания последней уборки скоро сойдут на нет, если все так и продолжится. К сожалению, Альбедо знает себя слишком хорошо. Повседневность занимает малую часть в его жизни, она кажется столь неважной, пока в голове кипит хаос с идеями, из которого он может черпать вечно, что… Нет ни единого смысла следить за всем, что вокруг него. Что составляет его. Что может зваться. Им. Он даже не уверен, что является личностью. Стекла двоят отражение, и на секунду он пугается, пока сонный мозг соображает слишком медленно. О том, что стекла в окне двойные, что все в порядке, и он — пока в порядке тоже. Он ничего не сделал плохого, верно? Не навредил Итэру, не ранил его, просто. Полюбил. Огонь обжигает пальцы, пока он старательно пытается закурить. Из соседней комнаты слышно шуршание тонких крыльев. Альбедо закрывает глаза, делает сразу несколько затяжек, почти не выдыхая. И тихо-тихо плачет, погибая внутри собственного сознания. От мыслей в голове не сбежать, не спрятаться. Закрытые глаза лишь губят сильнее, потому что в темноте возникают образы Итэра, солнечного и прекрасного. С бледными губами и перерезанной шеей. С кровью, которую пролил Альбедо. Он НЕ хочет убивать Итэра, ясно?! Он в порядке, он всегда был в порядке. Это лишь образы в его сознании, что никогда не станут правдой. Крылья бабочки щекочут ладони. И слезы падают на них, стирая в пыль, пачкая руки темной паутинкой и гадкой влагой. Пеплом, опадающим с зажженного кончика. Немного обжигает. Он находит краски, спрятанные под кроватью, прямо на пол кидает бумагу и кисти, ставит кружку с кофе и баночку с водой, зная точно, что все равно перепутает в процессе, обмакнув кисть не туда. Он почти не тратит время на эскиз, набирая тут же побольше золота. А после — пачкая его алым. Это успокаивает. Всегда успокаивало, как бы Альбедо не отрицал и не бежал от самого себя. Видеть в рисунках то, что ему снится в кошмарах, утешает безумное сознание, помогает прийти в себя. И бабочки постепенно исчезают в рассветном солнце, пробивающимся упрямо сквозь задернутые плотно шторы. Умирающий Итэр лежит в его эскизах, а Альбедо не замечает сам, как засыпает прямо на собственных рисунках. Прямо на шедевре, что все равно лишь подделка, хоть и зарисованная умелым мастером. Однажды это перестанет работать. Однажды он сорвется, не убежит через свои творения от себя же. Сдастся и воссоздаст свои кошмары в реальности. Он не хочет думать об этом дне, но сны всегда говорят с ним прямо. В них Итэр умирает снова. И снова. И снова от его собственных рук. Альбедо просыпается с криком на губах. И тянет дрожащие руки наверх, на кровать, где под подушкой спрятан нож. «Успокаивает», — шепчет он сам себе. Вспоминает добрую улыбку Итэра, который все всегда понимал. Разрезает в итоге все нарисованные подобия умирающего шедевра, выбрасывает обрывки бумаги подальше, но красная краска капает и капает, пачкая пол. Он теряет сознание, когда ее становится слишком много. … — Ты так много читаешь! Итэр в его квартире. В его одежде и с его книгами в руках. Наконец-то в его холодном царстве, что вдруг теплеет, наполняется красками. Заполняется запахами Итэра, которых так много, и все они — живые. Альбедо улыбается смущенно, подходит совсем близко и убирает светлую сползшую прядку за алеющее ушко. Итэр кажется таким милым, когда замолкает вдруг и бросает на него нежные взгляды из-под ресниц. Немного неловкие, но все еще очень теплые. Становящиеся постепенно горячими, когда Альбедо не отстраняется, а гладит немного за ушком, чешет аккуратно, словно Итэр — огромный кот. И наклоняется, целуя чувствительную кожу. Итэр ойкает и теряется всего на секунду. А потом притягивает его к себе, обнимая крепче, удерживая над огромной пропастью, куда Альбедо так устал падать. И целует сладко-сладко, отдавая капельки собственной жизни. Вопреки всему, они останавливаются здесь, хотя Альбедо не хочет покидать теплые объятия, не хочет отстраняться и чувствовать удушающий холод квартиры, почти ставшей могилой для него как человека, как нормального, кто был лишь слегка безумен, что успешно применялось в работе и даже поощрялось. Умение видеть в мире новое, решать проблемы нестандартно, всегда находить темы для исследований, которые Альбедо искренне любил и из-за них же когда-то потерял весь сон, отдавая все свое время целиком и полностью этому предназначению. Его ценили в любом обществе, в котором он оказывался, Рендоттир называла гением, а коллеги по работе немного завидовали, но всегда относились с неким трепетом, прося советов и принимая их без любых споров. Итэр как-то изменил его. Любовь к нему, зацикленность на нем, которая переросла в эти странные чувства. Альбедо лишь условно мог назвать это влюбленностью, понимая отторгнутой здравой частью сознания, что так любить — ненормально. Он знал об Итэре все, следил за каждым его шагом и хотел бы знать еще больше и больше. Итэр был новой областью исследования, бесконечной увлекательной бездной, в которой Альбедо мог теряться до конца своей жизни. И все равно не узнать и сотую часть. Он не был влюблен в Итэра. Вовсе нет. Влюблялся он в симпатичных людей, что были ему интересны лишь пару мгновений, разгадывались после первого же долгого диалога. И исчезали из его сознания, оставляя лишь смутную память. То, что он чувствовал к Итэру. Было куда большим. Эмоций было слишком много, все, что охватывало его тело и бедный разум, словно поглощало каждую здравую крупицу сознания, заражая и заставляя думать лишь об Итэре, мечтать о нем, узнавать его. Жить. Им. Альбедо дрожал как в лихорадке, когда Итэр обнимал его вот так, шептал какие-то глупости на ушко. Пах рядом так сладко и вкусно, и среди цветов впервые затесалась мята, отзвуки мороза. Немного табачного дыма, которым давно пропахла вся квартира. Его, Альбедо, дом, и Итэр становился его частью. Чай на кухне они пили молча, сидя близко-близко друг к другу, не выдерживая и целуясь после каждого глотка. И Альбедо готов был поклясться, что так куда вкуснее и лучше, что губы Итэра становятся все слаще, а собственное сознание теряет концентрацию. И все — плавится. Срывается и мутнеет перед глазами. Оставляя только золото, что осело в чужом взгляде. Темное-темное золото, в котором порой Альбедо мерещилось понимание. И он боялся, что Итэр узнает. Испугается его и убежит, но сделает, вообще-то, все правильно. (Надеялся, что Итэр знает уже. Понимает все проявления этих странных чувств. И принимает их. Вот бы только он принял его-принял-принял…) Итэр зевает сладко. Потягивается сонно, откидываясь немного назад и открывая шею. Не выдерживая, Альбедо целует выпирающую косточку. Ловит тихий смешок сверху. И закрывает глаза плотно-плотно, прижимаясь губами дальше и мысленно молясь всем богам, чтобы те сохранили Итэра. Желательно от него, потому что любую другую угрозу в мире для этого шедевра Альбедо уничтожит сам. Небеса отвечают ему молчанием. И темнота вокруг лишь сгущается. … Итэр спит, немного сопя в подушку, обнимает комок одеяла, который явно принимает за Альбедо. Спит в его футболке, растянутой и такой домашней, с открытой шеей, где даже при тусклом лунном свете из окна можно отследить остатки поцелуев. Альбедо улыбается, когда насчитывает их ровно шесть. Словно созвездие, думает он. Его собственное и прекрасное, подаренное Итэру как последняя его. Молитва. Исповедь. Покаяние. Ладонь холодит лезвие. Блики отбрасываются на свету, и один цепляет светлые ресницы, но Итэр только хмурится, не просыпаясь. Альбедо подходит ближе. Он не помнит, как дошел до спрятанных подальше вещей и нашел сотню позабытых рисунков. Где Итэр улыбался, готовя очередной отвратительный кофе. Где не знал, что на него смотрят, и был таким естественным и прекрасным, заправляя за ушко прядь. Десятки-десятки скетчей. Целая куча портретов. Но даже через них Альбедо уже видел изменения. С каждым днем Итэр почти незаметно менялся. Как и все люди. Как и все искусство, что даже под толстыми музейными стеклами покрывается шрамами. Альбедо просто. Не хотел его потерять. Не хотел как художник, влюбившийся в идеальное творение. Как любовник, видящий в кошмарах могилу возлюбленного. Как одержимый. И он знал, что является скорее последним. Кровать прогибается под весом, когда он опускается совсем рядом с Итэром. Его дыхание в полнейшей тишине слышно особенно четко, грудь поднимается равномерно и опускается так же, а внутри — бьется сердце. Альбедо считает удары со спокойной улыбкой на искусанных губах. Очерчивает взглядом хрупкие плечи, тонкие руки и вены на них. Возвращается снова к груди, желая дотронуться до нее в последний раз. Руками. Голыми пальцами, чтобы под ними почувствовать живой пульс. Он. Не хочет этого делать. Он точно не хочет! — Что такое? — Итэр шепчет сонно-сонно, еще толком не открывая глаза и лишь недовольно поведя плечиком от того, что его разбудили. Он ворочается еще пару раз, пока Альбедо замирает испуганно, крепче сжимая нож, что кажется вдруг таким тяжелым. Две золотые звезды показываются наконец в темноте, смотрят на него с толикой непонимания. И без единой горечи страха. Во рту пересыхает так сильно, но он не может сглотнуть. Не может пошевелиться или что-либо сказать. Оправдать себя. Начать уже действовать. Или сдаться. Он просто сидит, остановившись в мгновении. И сердце под ребрами кажется таким большим и болезненным. Он хочет его вырвать, но Итэр вряд ли одобрит. — Альбедо, — его шепот успокаивает. Обволакивает теплом, и Альбедо чувствует, как губы дрожат, пытаясь улыбнуться. — Идем спать. Ты бодрствуешь уже третью ночь. Альбедо знает. Бабочки летают вокруг них, щекочут его щеки крыльями. Но Итэр никогда их не увидит. Никто не увидит тот хаос, в котором он живет каждый день, просыпается, моля сознание прекратить. И все равно использует все это для созидания. Однажды он превзойдет всех. Рендоттир. Этот мир. Себя. Он уничтожит каждую бабочку и вздохнет наконец спокойно, живя. Нормально. Но ладони холодные, а сердце Итэра такое громкое и наверняка горячее. Альбедо просто хочет согреться. — Альбедо, — повторяет Итэр, прослеживая взглядом блеск лезвия. Глупая-глупая луна все портит. — Знаешь, я давно хотел сказать тебе. Итэр останавливается, принимая позу удобнее. Садится на кровати, и теперь его глаза совсем напротив, а Альбедо чувствует, как щекочет под веками, как чешутся ресницы, и это так странно, непривычно. Он даже не знает, что с этим делать, и продолжает молчать. — Если ты хотел позвать меня на свидание, — Итэр немного улыбается, совсем сонно и так тепло-тепло-тепло. В сердце колется лед от его улыбок. — Можно было сказать сразу. Знаешь, не обязательно было провожать меня до дома каждый раз. Он знает, он черт возьми знает. Альбедо теряется полностью, разбивается на маленькие кусочки. А горячие пальцы Итэра такие слабые, нет в них ни грамма отпора, и это неправильно. Беги, пожалуйста, убегай. Альбедо хочет закричать ему все это, хочет сказать, какой Итэр глупый и неправильный. И нужно сейчас вызывать полицию, соседей, кого угодно. И лучше, наверное, закрыть его как безумного. Подальше от мира и людей. Пальцы Итэра гладят его ладонь, которой все еще тяжело держать это глупое лезвие. Он подхватывает осторожно его руки. Целует костяшки, подглядывая за реакцией из-под ресниц. И прижимает ладошку с зажатым ножом к себе. Прямо к груди, смотря так доверчиво и открыто. Улыбается мягко, прощая уже сейчас. Без единого слова, потому что для них двоих они не нужны. Что-то падает на его колени. Теплое и влажное, непривычное. Альбедо вдруг понимает, что плачет. Горько-горько, но становится легче. Все чувства, которые копились в нем на протяжении стольких дней, падают тяжелыми слезами на коленки и немного на руку Итэра, что все еще держит его собственную, прижимая ближе. А потом Альбедо осторожно разжимает пальцы. И становится совсем легко. Из груди рвется первый всхлип, замещенный тут же воем. Как раненный зверь он плачет, захлебываясь этим горем и отчаянием, теряет из поля зрения все вокруг, последним оставляя золотые глаза. И уже не видит, как тонкие руки тянут его на себя, прижимая, обнимая, оплетая и защищая от собственного безумия. Становится так тепло и безопасно. Альбедо плачет и плачет, а щеки щиплет, соль разъедает кожу, но ему все равно. Все становится легче. Проще. Сердце уже не такое тяжелое, рвется только немного из-за ребер, пытаясь достичь другого такого же, бьющегося совсем рядом. Живого и такого… прекрасного. — Ты шедевр, — шепчет Альбедо, вхслипывая. И слова его, наверное, не так уж и понятны. Но Итэр только кивает, гладя его по спине, успокаивает фразами и поцелуями в макушку. Наматывает на пальцы его пряди и чешет осторожно загривок. Все действия усыпляют, обволакивают его такой терпкой нежностью, что слезы льются новым потоком. И он кричит прямо в чужую грудь, пальцами хватаясь за нее же, поднимаясь выше и цепляя плечи, ключицы, шею. Целуя ее, пачкая слезами. Итэр не говорит ни слова против. — Ты искусство, а оно так. Мимолетно! — он шепчет это уже тише, задыхаясь и плача. Слезы не хотят останавливаться, но Альбедо плакал так редко. Это глупо, странно. Тепло отчего-то, хотя болят глаза и все тело. Но на душе становится спокойнее. — Я люблю тебя, — говорит он, когда становится чуточку легче. Итэр разбирает фразу целиком, но Альбедо вдруг понимает, что все прошлые он услышал тоже. Вернее, знал их еще давно. Итэр все о нем знает. И это ощущается так хорошо, что он еле душит в себе порыв побежать и достать те рисунки. Показать их Итэру, похвастаться и фотографиями. Он рисовал его карандашами, рисовал ручкой, маслом, акварелью. Пробовал даже скульптуру, но она вышла недостойной, он повторит тот опыт позже. И покажет. Все, чем стал для него Итэр. Чем он был. Каким его видел Альбедо все это время. — Прости, — шепчет он, постепенно засыпая. Итэр все еще гладит его по макушке. Целует иногда мокрые щеки, стирая ладошкой слезы. Улыбается мягко и понимающе. Так влюбленно, что Альбедо тает как снежинки. Глупые-глупые холодные снежинки на горячих руках. Оказывается, умирать на них так приятно. Итэр поет ему колыбельные, тихо-тихо на ушко, и Альбедо даже не знает, на каком они языке, потому что такие незнакомые, словно сказочные. Но это работает. За долгое-долгое время в кошмарах он засыпает спокойно, с легкой улыбкой на обветренных губах, пальцами, что цепляются за Итэра. И стуком любящего его сердца, что живое. Всегда будет живым. Альбедо в этом теперь уверен.