***
Ночь прошла без сна. Джон пришёл вечером в детскую, чтобы уложить Дейси в постель, и наивно было бы полагать, что он сможет избежать расспросов. — А мама скоро зайдёт? — немедленно оторвавшись от игры с братом, тихо поинтересовался Эллард. — Она обещала рассказать про Браавос. Алин, несмотря на то, что прекрасно видел, что его сестра спит на руках у отца, даже не пытался говорить шепотом. Впрочем, это было неважно. Сладкий сон продержит ее в своих объятьях ещё несколько часов. — А мне обещала привезти фигурку Титана! — воскликнул его старший сын, толкнув близнеца в плечо. Лишь маленькая красавица Бейла, приложившая палец ко рту, уговорила его замолчать, потому что мальчик разошёлся, собираясь углубиться в рассказ о том, как выпросил подарок… Поскольку нянька немедленно ретировалась с приходом Десницы, укладывать Ромашку ему помогал принц Деймон. Он стянул пестрое покрывало и откинул ватное одеяло, позволяя Джону уложить дочь в постель. — Дейси бы ни за что не уснула в день приезда тети Аши, — тихо прошептал мальчик, убедившись, что малыши слишком увлечены друг другом, чтобы слышать их. — Она не вернулась, ведь так? Джон крепко поджал губы, стараясь не терять самообладание. Каждый шаг и каждый вдох давались ему через силу. Даже сердце, кажется, билось, потому что Коннингтон заставлял его делать новый и новый удар. — Нет, не вернулась, — выдавил он, удивляясь собранности кронпринца. Деймон покачал головой, с сожалением глядя на кузенов. Он знал, каково это расти без матери. Вот почему для него это не казалось такой трагедией, как для прочих. Мальчик в свои неполные шесть лет уже пережил эту боль. Она притупилась и доставляла скорее неудобство, нежели страдание. Принц смирился и научился с этим жить. Знать бы Джону, как научиться жить без света в жизни… — Не забывайте о них, как наш отец забыл обо мне и Бейле, — робко прошептал Деймон, опасаясь разозлить Десницу. — Их потеря не меньше вашей, и им тоже нужна поддержка. Слова пятилетнего мальчика могли быть либо бессмысленной чушью, либо самой правдивой истинной. И в этот раз Джон склонялся ко второму, испытывая странное раздражение от того, что юный принц оказался мудрее него. Деймон был рядом с ним, когда Коннингтон рассказал детям, что их мама не вернулась из путешествия. Он прижимал к себе всхлипывающую сестрёнку, не знающую другой матери кроме Аши, а Джон с великим трудом утешал Алина, чей плачь был похож скорее на скорбный волчий вой. Его сын, в отличие от дочери, не бился в истерике, не рвался к причалу и не звал Ашу. У Джона даже промелькнула мысль, что Алин не совсем понимает, что произошло, и плачет скорее по не доставшейся игрушке, но он со стыдом отмёл ее, расслышав в лепете сына: — Ей нельзя оставаться за морем. Мама не любит жару! Верно. Его мама не любила жару. А ещё она не любила горячее южное солнце, оставляющее на ее белоснежной коже болезненные ожоги вместо загара. Джон всегда мазал их сметаной, чтобы облегчить ее страдания, но теперь? Теперь ей придётся мучиться, потому что его не было рядом, чтобы помочь. Никогда не было рядом… Коннингтон усадил Алина рядом на диванчике, помог тихо всхлипывающему Элларду забраться с другой стороны. И поцеловал своих мальчиков в рыжие макушки, вспоминая свадьбу и тот счастливый миг, когда Аша родила их. — Папочка, — дрожащим голосом произнёс Эллард. — А в Эссосе есть пчёлы? — Полно, мой мальчик, — с легким недоумением произнёс Джон, но этот ответ, кажется, не утешил его сына. — Мама боится пчёл. Пекло, да! Аша редко гуляла по саду именно потому, что боялась пчёл, а Коннингтон вытаскивал ее туда, как можно чаще, чтобы лишний раз почувствовать себя ее героем, отгоняя страшных насекомых. За морем девушку, скорее всего, уже ужалили. Зудящий укус распухал, а вокруг не было никого, кто мог бы облегчить ее боль… Боги! Что за глупости лезут ему в голову? Она рабыня! Чья-то собственность. Какой-то заморский купец распоряжается ее жизнью, словно овцой, а может оценивает ее и меньшим… Но Аша умеет играть покорность. Спасибо Тайвину Ланнистеру по крайней мере за то, что научил ее смирению, когда оно было необходимо для выживания. Она склонится, когда придётся, чтобы потом восстать вновь. У неё есть хитрость, которой не хватало Эртуру. Но Сноу и не в борделе. Здесь он верил Дейну, разбирающемуся в тонкостях работорговли. Бойцовские ямы были для Аши самым милосердным вариантом. Она умела сражаться и делала это бесподобно! Может девушка сделает своему хозяину такую прибыль, что он, если не отпустит ее, то, по крайней мере, не даст умереть. Но солнечные ожоги, пчёлы… против них его жена была бессильна и беспомощна. Как и против ран, впрочем, и немилосердных хозяев, и болезней, что гуляли по Эссосу, точно девушки по саду… Он не спал, терзаемый собственным страхом. Каждая мысль была ужаснее предыдущей, каждый образ заставлял его сердце обливаться кровью и, возводя в кромешной тьме глаза к потолку, Джон позволял пролиться слезам, надеясь, что это хоть немного уймёт его горе. Но оно, разумеется, не помогало…***
Эйгон представлял его выше и, определенно, шире в плечах. В его мечтах Рейгар Таргариен был прекрасным благородным рыцарем, каким его описывал Джон. Однако его отец оказался ниже Эртура и сложен не так крепко, как Коннингтон. Конечно, говорили, что Последний Дракон был гибок и быстр, за счёт чего и выигрывал поединки с более крупными противниками. Но в поношенном тёмном плаще он выглядел скорее щуплым, недели стройным. Похожим на уличного оборванца, несмотря на валирийскую красоту. — Снизошли с того света, Ваше Высочество, чтобы посмотреть, как хорошо, вопреки вашему безрассудству, устроился сын? — холодно пробормотал Эйгон. В кабинете Джона он чувствовал себя уютнее, чем во всем остальном замке, если не целом королевстве. Сюда Эйгон приходил, чтобы получить утешение, совет или просто услышать хорошую шутку, возвращающую приподнятость духа. И, конечно, именно здесь скрывалось лучшее пойло по эту сторону моря. Коннингтон сейчас был в детской и рассказывал сыновьям о трагедии, приключившейся с их матерью. Король предпочёл бы сейчас оказаться с ним, со своим настоящим отцом, выразить поддержку, в которой сам Джон никогда ему не отказывал. Вместо этого Эйгон встретился лицом к лицу со своим героем, все великолепие которого сейчас развеивалось, подобно пеплу на ветру. Лишь родные стены да незримый дух Аши и Джона, пропитавший все вокруг, давали ему сил смотреть в глаза Рейгару Таргариену, несмотря на то, что Королю хотелось лишь спрятаться от разрушенных надежд и напиться до беспамятства. Погоревать об Аше, его то ли названной матери, то ли сестре. — Ты мой сын! Я горд видеть тебя на троне. На его губах обозначилась знаменитая едва заметная печальная улыбка. Некогда она дарила кронпринцу шарм и загадочность, но у Эйгона вызывала лишь раздражение, стремительно растущее в отвращение. Трагедия Летнего Замка, нависшая над принцем с самого рождения! Что насчёт заколотой сестры, обруганной матери и разбитой головы мальчика, которым должен был оказаться сам Король? Все беды его жизни шли от того, что благороднейший Рейгар Таргариен пренебрёг своим долгом и выбрал «любовь»! Даже их с Лианной сынишка — Эймон, едва не плевался, упоминая родителей. Он рос с клеймом бастарда, ненавидимый мачехой, а после, не имея другого пути, отправился на Стену, где жизнь отнеслась к нему отнюдь не милосердно. Вот ему будет «радостно» узнать, что мамочка с папочкой не трагически погибли, а сбежали за море, оставив Джона Сноу выполнять своё предназначение, как Последнего Героя, Азор Ахая и прочие его титулы из разных религий… — А что моя сестричка? — оскалился Эйгон. — У дракона должно быть три головы. Так ты погоревал о Рейнис, зарезанной, словно свинья на скотобойне, и решил прижить ещё одного волчонка? — Сын… — К Королю следует обращаться Ваще Величество! — жестко отрезал он. — Звать меня сыном имеют право лишь два человека, но для одного ты недостаточно рыжий, а для другого недостаточно женственен. Длинные пальцы Рейгара, последние годы не знавшие ничего, кроме бархатной кожи жены и струн арфы, выглядели слишком изнеженными, чтобы устрашать, даже когда он сжал кулаки. — Мне… — Скажешь жаль и я пройдусь по твоему личику следом за Джоном и Ашей. — Мне… горько от твоего недоверия, Ваше Величество. Но ты должны знать, что ты, твои покойные сестра и матушка занимаете важное место в моем сердце. Я не забывал о вас и своей перед вами вине ни на миг! — Верно. Был так занят незабыванием, что за все шесть лет, что я на троне, не нашёл времени прислать весточку. На это ему было нечего ответить. Рейгар Таргариен. Последний Дракон. Видимо Безумный Король был хуже даже того, что описывал ему в детстве Джон, раз стоящий перед ним человек был главной надеждой королевств на протяжение многих лет. — У меня нет ненависти к леди Лианне, совсем юной на тот момент девушке, что искала лучшей судьбы, чем брак с похотливым боровом. Разумеется, нет и к моей невинной сестрице, которая стала для вас заменой брошеных детей. Но вы, Ваше Высочество, выдающийся пример абсолютной беспечности, необязательности и пренебрежения своим долгом, — отрывисто процедил Эйгон, с удовольствием наблюдая, как Рейгар бледнел с каждым его словом. — Мне противно называть вас своим отцом, и я настоятельно рекомендую вам не попадаться на глаза мне, моему Деснице, а также леди Эшаре и сиру Эртуру, если вы хотите дожить до следующей луны. Оставайтесь в замке, раз проделали такой долгий путь. Присутствуйте при Дворе, если вам действительно интересно, каким Королем я стал. Но не смейте называть меня своим сыном, потому что это оскорбительно! Мой брат Эймон, наверняка, разделит это чувство, так что я пошлю ему письмо с просьбой немедленно прибыть в столицу. Он потерял сестру, и, я уверен, будет рад обрести новую. Доброй ночи, Ваше Высочество. Надеюсь, мы с вами ещё не скоро пересечемся. Эйгон направился к двери, чувствуя себя, как никогда удовлетворённым, но в последнее мгновение, уже взявшись за ручку, остановился. — Можете посетить детскую, при возможности, если хотите познакомиться с внуками. — через силу выплюнул он. — Конечно, если вам хватит стыда взглянуть в глаза детям Джона и признаться, что из-за вас они, скорее всего, больше не увидят свою мать… — В этом нет моей вины! — твёрдо возразил Рейгар. Эйгон оглянулся на него через плечо со снисходительной усмешкой. — Уж лучше бы ты сказал, что тебе жаль, — произнёс он прежде, чем его кулак врезался в челюсть человека, зовущего себя его отцом.***
Эртур, вероятно, был единственным, кого не сломила пропажа Аши. Вероятно потому, что он сам прошёл через рабство. Он знал, что эссоские вельможи слишком ценят выгоду, чтобы попусту растрачивать товар. Сноу не убьют и не покалечат без нужды, а она достаточно хорошо приспосабливалась к любым условиям, чтобы не давать им повод. В ее выживании Дейн был уверен. На душе было неспокойно из-за Джона, лишившегося света в жизни, из-за его детей, вынужденных расти без матери со сломленным горем отцом, из-за Эшары, в очередной раз лишившейся самого дорого, из-за Сансы, Эйгона, маленьких принца и принцессы, из-за Джона Сноу. Для них Аша была опорой. Путеводной звездой, указывающей путь во тьме. Лишиться ее все равно, что перестать дышать или вырвать сердце из груди. Сноу была душой каждого от Дорна до Стены, примером небывалой стойкости и веры в себя. Наверно, как раз поэтому Эртур был уверен, что с ней все будет хорошо. Но как остальным справиться без неё? Как справиться самому Эртуру? Очевидно, вспоминая ее многочисленные мудрые изречения, произнесённые в подпитии. И первейшим из них было — разделить с кем-то своё горе, чтобы не сломаться под его тяжестью. Дейн, разумеется, направился к Джону, прихватив побольше вина и то злосчастное письмо, что оставила ему перед отъездом Аша. Она взяла с Эртура обещание передать его Коннингтону, если с ней что-то случится. Суеверным он не был, но то, что со Сноу действительно что-то случилось настораживало. Будь Дейн пьянее, даже поверил бы в божью кару… И все же он опасался давать Джону последние Ашины слова. Тот был надломлен, но держался изо всех сил, находя опору в семье. Однако, что бы ни хотела сказать ему Сноу, это буквально раздавит Коннингтона, выбьет из-под ног тот крошечный клочок земли, где он балансировал над бездной отчаяния. Эртур не знал, как ему следует поступить… Джон занял новые покои, отказываясь возвращаться в комнаты, где все, от запаха до оставленного на спинке стула халата, напоминало ему о потере. Эти, кажется, принадлежали ему, когда он только вступил в должность Десницы. До того, как они с Ашей стали жить вместе. И были они значительно меньше — здесь не было второй спальни и гардеробной, предназначенной для леди, отсутствовал и просторный балкон, и отдельная комнатка с ванной, которая тут пряталась за ширмой. Нынешние покои по сравнению с прежними выглядели почти бедными. Несмотря на то, что стремительно приближалось утро, а солнце выплыло из-за горизонта, в спальне Джона было темно. Он так и не раздвинул шторы. Однако не это привлекло его взгляд к окну. — В тебе двадцать стоунов веса, Коннингтон. Карниз не выдержит, — почти равнодушно пробормотал Эртур, проходя в покои. Джон медленно опустил дрожащие руки, в которых болталась петля, и слез с табуретки. Даже в мутном стекле штофа в руках Дейна было больше жизни, чем в его голубых глазах, сейчас опухших и покрасневших от слез. Но он был трезв. Возмутительно трезв, чего нельзя допускать в таком состоянии. — Ты правда хотел повеситься? — скучающе поинтересовался Эртур, наливая им обоим вина. — В моем возрасте резать запястья не солидно, — вздохнул Джон, с благодарностью принимая полный кубок. Первую бутыль они опустошили молча, стараясь даже не поднимать взгляда. Эта боль была их общей, однако вместе с тем глубоко личной. За прошедшие месяцы они привыкли делить радость, но в полной мере разделить горе было чем-то большим чем простая дружба, полная взаимных насмешек. Первый шаг, что удивительно, сделал Коннингтон. — Я всегда говорил, что ее глаза похожи на первые лучи зари, — подавленно выдохнул он. — А она смеялась. Отвечала, что это самый дурацкий комплимент и его делал каждый встречный. Но солнце меркло в сравнении с ее глазами. Моим светом была Аша, Эртур. Как мне смотреть на солнце, когда оно стало темным, как ночная мгла? В другой раз Дейн бы посмеялся над романтичностью Джона. Расчетливый циник, вроде него, никак не мог быть поэтом. Однако оказался весьма неплохим. Сейчас же Эртур передвинул свой стул ближе, чтобы дотянуться рукой до плеча Коннингтона. Тот понурил голову и, казалось, с его ресниц сорвалась слеза, едва заметная в кромешном мраке. Хорошо, что тяжёлые портьеры так и не раздвинули. Свет был ужасным собутыльником. — Ты ведь знаешь, что я очень хорошо понимаю тебя, Джон? — прошептал Дейн. Говорить громче казалось неуместным. — Ты не говорил Элии, что сожалеешь о том, что однажды влюбился в нее. — Как и ты не говорил Аше. Коннингтон резко фыркнул, точно ножом разрезав тишину покоев. — Какая разница? Я сказал ей, что наш брак был ошибкой! Вполне вероятно, что я больше никогда в жизни не увижу ее, и эти слова останутся последним, что Аша от меня услышала. Каждый день я тысячу раз повторял, как люблю ее, но последними будут эти. Ошибка! Вот, как я подвёл итог. Он залпом опустошил пол кубка и устало откинулся на спинку стула, издав совсем уж жалкий всхлип. Джону понадобилось какое-то время, чтобы заговорить вновь. — Я должен был поцеловать ее в тот день! Должен был услышать ее смех, а не обиду. Не надежду, что все будет, как прежде… Вот, для чего Аша оставила Джону письмо. Чтобы он не терзался о даром сказанных словах. Чтобы последним воспоминанием о ней осталось нечто светлое, а не глупая ссора, каких они пережили уже с пару десятков. Коннингтон заслуживал знать, какой итог подвела она. — Не бойся солнца, Джон, — вкрадчиво произнёс Эртур, вынимая из кармана свёрток пергамента. — Пусти его в свою жизнь и своё сердце. По крайней мере для того, чтобы прочитать это… Последние слова Аши, туго стянутые чёрной бархатной лентой из ее волос, с тихим стуком опустились на стол. Дейн же не мешкая покинул комнату, оставляя Джона одного во тьме и замешательстве. Долго он рассматривал этот клочок пергамента, опасаясь к нему прикоснуться. Опасаясь, что тот окажется нереален и рассыплется горстью пепла, следом за его мечтами и надеждами. Однако письмо оказалось настоящим. Лента, впитавшая запах ее волос была настоящей. И капельки слез, заставившие расплыться некоторые буквы, тоже. Эртур был прав: написаного не разобрать в темноте, однако солнце… Как назло под рукой не оказалось огнива, что зажечь хоть одну клятую свечу! Джон встал к окну, дрожащей рукой потянувшись к занавеске. Будь здесь Аша, она бы беззвучно подплыла к нему со спины и прижалась грудью, обвивая его тело жадными руками. Будь у неё хорошее настроение, поднялась бы на носочки и поцеловала в шею, чтобы муж не отвлекался от неё на созерцание города. В какой-то момент он даже поверил, что так и будет, пока пустота и холод не прильнули вместо неё, просачиваясь сквозь кожу к самому сердцу. Коннингтон был один. Он уже был подавлен. Разве может солнце сделать хуже? Резким движением он распахнул портьеры. Немилосердный свет ринулся в комнату, больно резанув по глазам. Джон зашипел и поморщился, но в душе так и осталась пустота. Что ж, хотя бы не боль. Это было просто солнце. Его тепло теперь ощущалось замогильным холодом, а свет будто померк до едва заметного свечения, похожего на луну. Но это все ещё было солнце, впрочем, теперь вместо радости нового дня приносящее лишь разочарование. Мне жаль прощаться с тобой вот так. Но, если Эртур отдал тебе это письмо, то я либо мертва, либо слишком далеко, чтобы сказать это лично. Однако я не боюсь смерти, милорд. Я боюсь умереть, не успев сказать, как сильно я тебя люблю. Как я благодарна за эти счастливые годы, за наших детей. Как я рада, что однажды ты приставил меч к моему горлу в лесу. Пускай вместе нас свели несчастья, я бы прожила эту жизнь вновь и вновь стерпела бы их, зная, что этот путь приведёт меня к тебе. Не терзайся от вины, моя любовь. Я знаю, что ты жалеешь обо всем сказанном и не произнесённом в день моего отъезда. И я знаю, что мы любили друг друга, как никто в целом мире. Я забыла все наши ссоры, как забуду и эту, но до последнего вздоха я буду любить тебя и помнить, что ты любишь меня в ответ. Мне жаль оставлять тебя, Джон, но мы уже не в силах ничего изменить. Я молю тебя помнить о нашей любви и наших детях. Не бросай их, как однажды мой отец бросил меня из-за скорби по матери. Не закрывайся в себе и не отстраняйся от окружающих, моя любовь. Я бы не хотела видеть тебя сломленным горем. Однажды мы встретимся, неважно на том свете или на этом. И я буду ждать тебя. Навеки твоя, Аша Сноу