***
Ей стоило извиниться. Определенно стоило, пока эта история не дошла до сведения матери, отца, Его Величества или, упасите Боги, Алина. Вечно вспыльчивый брат становился особенно невыносим, когда дело касалось его милой принцессы. Тем более, что в этот раз все куда плачевнее одолженного без спроса украшения или неудачной шутки. Дейси перешла черту, лишь упомянув в разговоре Арью Старк. Обвинив Бейлу в грехах ее матери, она ударила в спину. Однако не то же самое ли совершила кузина, начав защищать просторское отродье? — Разве ты не видишь, что она невинна? — проворковала Бейла, поглаживая щеки девочки в колыбели. Единокровная сестра Дейси улыбалась ей, тянулась к ласковым рукам, и эта идиллия выводила из себя. — Джослин никогда не знала своей матери. Она не будет вспоминать о Десмере, ничем не будет на неё похожа! Ее вырастит Аша. Как и меня, и Деймона… Разве ты ненавидишь нас за то, кем была наша мать? Мать, которую мы никогда не знали и не любили… — Кровь — не вода, — перебила ее Дейси, грубо фыркнув. — То, что моя мама читает вам сказки на ночь, не изменит того, что ты дочь Оленьей Шлюхи и братоубийцы. Можешь называть ее любимой мамочкой и собирать для неё букеты из ромашек, но, глядя на тебя, она будет вспоминать стрелу, пущенную со стен Штормового Предела, и нож, приставленный к горлу Санды. Деймон понимает это и старается не попадаться маме на глаза, а ты просто дура, если не замечаешь очевидного! Дейси ушла, хлопнув дверью, и с особым удовольствием стала вслушиваться в пронзительный плач испуганной Джослин. Тогда она не думала о словах, брошеных кузине в порыве гнева. Теперь, прячась в саду в густых ветвях раскидистого ясеня, думала. И ненавидела себя за них. — На кого же ты дуешься, Ромашка? — пробормотала мама, ласково коснувшись ее выпяченной от обиды губы. Дейси дёрнулась, едва не свалившись с ветки, но мама придержала ее. Она сама стояла на нижней ветке, опираясь локтями на ту, где расположилась девочка. — Что ты тут делаешь? — с трудом преодолев удивление, спросила девочка. — О! — восхитилась она. — Неужели после всего, что ты слышала обо мне или видела собственными глазами, Ромашка, ты думаешь, что я не способна забраться на дерево? Странным образом в голове возникла мысль: «не по трезвости». Дейси подумала, что слишком часто проводит время в компании кронпринца и его извечного стража Бейлона Сванна… Впрочем, узнав, что она наговорила его сестре, Деймон вряд ли захочет продолжать общение. Никогда больше не поделится впечатлением об очередной прочитанной книжке, не отдаст последнее пирожное за ужином, не выслушает, не утешит, не поможет. Никогда больше не назовёт Дейси своим другом. Мысль, что ненависть к единокровной сестре лишит ее Деймона, заставила девочку ненавидеть Джослин ещё больше. От раздражения она так сильно сжала пальцы, что маленький сучок на ее ветке отломился. Его острый край больно кольнул ладонь, и из глаз против воли брызнули слёзы. Не вины, не печали, не отчаяния и уж точно не боли. Слёзы досады… — Я не хочу ее видеть! Не хочу называть своей сестрой! — всхлипнула Дейси, стоило маме прижать ее к груди и поцеловать в макушку. — Не хочу, чтобы ты любила ее, как нас! Она вздохнула, как показалось Ромашке с долей разочарования, и все же ее голос был мягок: — То же самое ты говорила про Алина, когда тебе впервые показали его. Он мог только есть, спать, кричать и хвататься за все, что видит, но ты уже переживала, что с появлением брата тебя станут меньше любить. — Это другое! Алин — мой родной брат. Он глупый, надоедливый и противный, но он мой брат! А это отродье… — Джослин, — резко оборвала ее мама. Мягко обвивавшие Дейси руки вдруг разжались. — Ее зовут Джослин, и в ней ровно столько же крови твоего отца, что и в тебе, и Алине, и Элларде, и Санде. И пускай не я выносила и родила ее, но я люблю Джос! Пожалуйста, Ромашка… Прошу тебя. Если не можешь полюбить ее, как сестру, пожалей, как сиротку, которую все возненавидели с первого вздоха. Прояви к ней милосердие, которого не знала я. Девочке едва хватило сил сдержать всхлип, но с ресниц всё-таки сорвались несколько предательских слез. Ощущение нестерпимого, жгучего стыда разрывало изнутри, терзало, словно зверь, накинувшийся на легкую добычу. Ох, Боги! Да как она посмела сказать подобное матери? Особенно, зная, как тяжело ей приходилось в детстве: безразличие отца, ненависть сестры и мачехи, грубость жителей Винтерфелла, желающих угодить своей леди. Дейси не хотела быть столь же жестокой, что и маленькая тетя Санса. — Прости меня, мамочка, — всхлипнула Ромашка, прижимаясь к ней. Мама, к ее облегчению, ответила тем же. — Конечно, радость моя, — выдохнула она. — Но извиняться тебе стоит не передо мной… Значит, она знает про их ссору с Бейлой. Знает обо всех ужасных вещах, что наговорила Дейси, и все равно пришла, чтобы утешить. Ее милосердию и способности прощать можно лишь позавидовать, но Ромашка попробует им подражать. Она попытается простить Джослин грехи ее матери. Попытается пожалеть, но не полюбить.***
Немилосердно вырванный из сна кошмаром, он тяжело вздохнул. Вот уже несколько месяцев одно и то же: потеря руки, пропажа Санды, исчезновение на другом конце света Аши и Алина. Одно и то же ночь за ночью. И Джон ненавидел собственный разум за игры с его страхами: порой ему снилось, как Ашу похищают прямо из их постели, порой, как наемники калечат Алина у него на глазах, и Коннингтон смотрел, не в силах им помешать. Смотрел, как сын истекает кровью, а любимая молит о пощаде. Это сон, — мог повторять он себе раз за разом. — Просто сон, и ты ничего не можешь сделать. Но противная боль в отсутствующей руке напоминала, что Джон ничего не сделал для защиты семьи, даже когда мог, когда был обязан. Он глянул на мирно спящую Ашу. Коннингтон откинул ее спутавшиеся ото сна волосы за спину, однако пробудить девушку не могли ни это легкое прикосновение, ни золотистый солнечный свет, льющийся через высокие окна спальни, ни даже шум снующих во дворе слуг и придворных. Он коротко вздохнул и поцеловал ее у основания шеи. И пускай губы расплылись в мечтательной улыбке, сама Аша не шелохнулась и не открыла глаз. Спит, как убитая, хотя мог ли Коннингтон винить ее после столь напряженной недели? Разногласия Эйгона, Эртура и Элии, ссора Дейси с принцессой Бейлой и клятый турнир! Сноу заслужила это мирное утро и возможность проваляться в постели до обеда… Если бы не начало турнира, где в обязательном порядке должны присутствовать и Десница, и народная героиня, чьими стараниями было подавлено Розовое Восстание. Аше нужно просыпаться, но Джон не находил в себе сил просто растолкать ее, нарушив сладкие, судя по ее улыбке, грёзы. Вместо этого он легко обвёл ее маленькое ушко, пробежался пальцами по плавному изгибу шеи и спустился вдоль позвоночника под одеяло, чтобы ухватить девушку за пленительно мягкое бедро, отнюдь не так робко, как прежде. Наградой ему стал протяжный сладостный вздох, но Аша все ещё спала. Тогда Коннингтон осмелел. Как удачно, что она спала на боку, согнув ногу в колене. Такая беззащитная, такая доступная. Такая желанная… Он не устоял перед соблазном погладить ее по ноге: опуститься до колена, чтобы скользнуть на внутреннюю часть бедра и подобраться к промежности. Но имел ли он право? Даже после стольких лет совместной жизни Джон колебался прежде чем коснуться Аши, не получив согласия. То, что он собирался сделать с ней во сне, могло и вовсе считаться насилием, но… Сноу заёрзала, промычав что-то недовольное его промедлением. Что ж, если так, то Коннингтон не мог ослушаться приказа своей леди. Его пальцы осторожно коснулись ее нижних губ. Нежных, словно розовые лепестки, и пока сухих. Аша была бы эталоном непорочности, если бы из-под сползшего одеяла не выглядывали белоснежные холмики грудей с призывно торчащими сосками. Впрочем ими Джон займётся позже, сейчас его внимания требовали более интересные ее части. Пальцы бережно проникли между складками ее промежности и невесомо коснулись чувствительного бугорка, ненавязчиво, незаметно, и все же Сноу тихо всхлипнула, моля о большем. — Ты не представляешь, как прекрасна в такие моменты, — прошептал Джон, надеясь не нарушить ее сон. Только не так. Он подвинулся ближе, прижавшись грудью к ее спине, и коснулся губами пульсирующей жилки на шее. Сладкий вкус ее кожи на языке пьянил без вина, ее тепло кипятило кровь, а простая близость к столь вожделенному телу будила нестерпимый голод. Коннингтон надеялся, что желание сможет пробудить Ашу, надеялся, что эта ласка станет для неё пыткой… Но Сноу нежилась в объятьях сна и млела от стараний его пальцев, а вот Джон чувствовал себя зверем, загнанным в клетку. Наконец, спустя несколько мучительно долгих мгновений он почувствовал вязкие соки, наполнившие ее лоно, и участившееся под губами сердцебиение. Под испещрёнными голубыми венками веками беспокойно двигались глаза, из приоткрытого рта вырывались неровные вздохи, смешиваясь с робкими полустонами. — Джо-он, — звала Аша сквозь сон, а может и во сне. Может ему удалось разбудить если не саму девушку, то хоть ее фантазию? Может оттого ее грёзы были сладкими, что Сноу видела мужа, медленно подводящего ее к грани сладкого безумия? Впрочем Коннингтон и сам едва не терял рассудок от желания. Как долго он воздерживался? Месяц, два или уже больше? Пекло, сейчас Джон, словно мальчишка, чуть не излился, лишь коснувшись напряженного члена, однако это все, на что хватило его выдержки, и каким бы терпеливым он ни собирался быть с Ашей, почувствовав жар ее лона, Коннингтон потерял голову. Одним толчком он заполнил ее собой. Но она не проснулась. Стиснув зубы, Джон с тихим рыком вновь двинул бёдрами и переместил руку на ее изнывающую от недостатка внимания грудь. Набухшая от молока и желания, она тяжелила ладонь и была особенно чувствительна даже к самому легкому прикосновению. Аша заскулила, стоило Коннингтону ласково потеребить правый сосок, и откинула голову, уткнувшись затылком в его лоб. Джон глубоко вдохнул цветочный аромат ее волос и немедленно ощутил, как прямо внутри Сноу нетерпеливо дернулось его естество. — Пожалуйста, — взмолилась Аша. — Пожалуйста, не останавливайся. Как же он мог? С великолепным хлюпающим звуком Джон вбивался во влажную промежность любимой, ласкал губами ее шею и плечи, жадно касался рук и бёдер, груди и чувствительного бугорка между ног. Он упивался ею: ее запахом, ее вкусом, ее стонами и одним только видом затуманенных похотью глаз. От восторга у Коннингтона сбилось дыхание, но он лишь крепче перехватил Сноу за талию и ускорил темп. В предвкушении она комкала в кулаках простыни, визжала от стремительно накатывающего удовольствия и дрожала, вознося ему лишь одну отчаянную молитву: «не останавливайся». Однако Джон не выдержал. Едва Аша повернула голову, чтобы позволить их губам встретиться, едва ее рука зарылась в его волосах, с совсем уж жалким стоном Коннингтон излился в неё. Почувствовав тугую струю семени, Сноу последовала за ним. Боги, он успел забыть, как прекрасен ее экстаз. Как великолепны Ашины судороги, ее стоны и это иступленное бормотание: — Пекло, я убью каждую женщину, с которой ты делал то же самое… После Сноу всегда отрицает эти слова, однако Джон знал наверняка, что они реальны, что он неспособен придумать это бесподобное восхищение в ее голосе. — Доброе утро, моя любовь, — прошептал он ей на ухо. Аша сладко поморщилась, словно разнеженная на солнце кошка, и, потянувшись, ответила: — Доброе утро.